Текст книги "Детский юнгианский психоанализ"

С точки зрения «комплекса»

Анализ образа волка, с точки зрения комплекса, приводит, с одной стороны, к интересу к оболочке, одеждам материнского архетипа, с другой – снова возрождает тревогу первичного архетипического опыта.

Случай Базиля выступает здесь как особенный, но не являющийся отклонением от нормы. У него волк приходит только для того, чтобы придать форму его актуальному конфликту, без сомнения, усиленному тем, что переживает сейчас его старший брат: стремление к автономии, необходимое для дальнейшего развития, и сепарационную тревогу в сочетании со страхом Я остаться узником архетипа Матери. Эта фаза взросления ведет его к расцвету, результатом которого будет комплексная структура, позитивная и прогрессивная. Мать, которая не ограничивает автономию сына, проявляет качества, относящиеся к позитивному комплексу Матери, и делает возможным доступ к Отцу.

В большинстве случаев, наоборот, волк проявляет негативный комплекс Матери, который установился в более или менее раннем травматическом прожитом опыте. Мы обратили внимание, таким образом, на переход от болезненного телесного опыта к сепарации, сопровождаемой глобальным чувством покинутости. Упоминание этих элементов в анализе вновь вызывает тревогу, которую волк контейнирует.

Изменения, которые вводит волк

С появлением образа волка начинается развитие психических структур. Овладевая регрессией, вызванной тревогой, в переносе становится возможным возвращение назад и мобилизация позитивного аспекта архетипа Великой Матери. Об этом свидетельствуют Даниель, Реми и «девочка» (когда она находит свои куклы, с которыми ведет себя по-матерински). В этой эволюции архетип тоже гуманизируется, постепенно приближаясь к матери, и превращается, наконец, в целостный объект. Даниель прекрасно демонстрирует это во втором эпизоде.

Комплекс Матери больше не преграждает дорогу, открывается доступ к архетипу Отца. Для этого нужно оставить некоторые диссоциирующие защиты, избегая инкапсуляции архаических содержаний.

Волк и побуждения

Как я уже говорила, образ волка – это образ, который является самым ярким носителем пожирающей агрессивности среди фантазийного зверинца. «Девочка» в этом убеждена: «Не ешьте меня, господин Волк», – умоляет она. Реми чувствует ту же тревогу, усиленную зачаровывающим взглядом, который говорит о поглощении коллективными бессознательными содержаниями, что обостряет поиски симбиотических отношений. У Даниель пожирание свирепствует в отношении и к сестре, и к отцу, и к матери.

Конфронтация с образом в переносе дает побуждению возможность развиваться. Базиль, Даниель и Реми, с небольшими различиями, демонстрируют агрессивность утверждения Я, в которой ребенок становится волком. Это происходит потому, что достаточно позитивная мать смогла определиться и обеспечить такие условия, когда страх распада больше не будет препятствовать самоутверждению Я. У женщины, которая вспоминает «девочку» в анализе, появление волка, теперь уже в переносе, имело тот же эффект.

Если рассматривать опыт тех, кто столкнулся с волком, мы будем ошеломлены широтой опасностей, которые угрожали их жизни в психическом и биологическом смысле слова, а также жизненной силой, которая им понадобилась, чтобы выжить. Волк выводит на сцену жизненную энергию, направленную на то, чтобы идти своей дорогой любой ценой. Она позволяет найти выход из положения, когда речь идет о жизни или смерти. Итак, он ставит вопрос об экономии жизненных сил и способе дифференциации сексуального побуждения – и то, и другое обычно незаметно, но обязательно взаимосвязано. Образ волка воплощает эту организацию побуждений.

Здесь речь идет только о детях, не достигших половой зрелости, однако, мне все еще кажется, и я отмечала это в работе 1975 года, что мальчики и девочки идут разными дорогами.

У Реми, например, «бравый парень», совсем как волки в лесу, вызывает сексуальное возбуждение. Но тем не менее кажется, что архаизм «черного монстра» не дает этому побуждению развернуться. Реми пока еще ребенок-туловище.

Хотя агрессивность девочек вовсе не менее архаична, у них сексуальное побуждение выражается появлением волка, но с какой силой! Я уже говорила о трудностях отношения с мужчинами, на которую обрекли «девочку», ставшую женщиной, страх агрессии и брошенности. Первые волки Даниель выводят на поверхность двусмысленность побуждений, адресуемых родителям и сестре. Агрессивность и эротизм тесно связаны, и именно этому ребенок смело противостоит, выбрасывая в окно излишки. Даниель может только тогда отождествиться с агрессивным самоутверждением, когда освободится от первичного насилия, заставив собаку убить волка. Тогда собако-волк становится носителем будущего. Что касается пятого и последнего волка, то он, осуществив разъединение с сестрой, а потом с отцом, выводит на сцену сексуальную дифференциацию и появление желания.

Волк как маскулинная поддержка в процессе сепарации

«Девочка» вежливо и недвусмысленно обращается к «Господину Волку». Реми видит его после атаки мужчин, вооруженных вилами. У Даниель это мужчина в дыре, который его напоминает. О какой маскулинности идет речь?

Самая архаичная и самая угрожающая маскулинность отсылает к черному фаллосу Ужасной Матери. В противовес ему появляется маскулинность защищающегося Я ребенка, в котором проявляются его жизненные силы и которое помогает справляться с трудностями. В действительности, по Нойманну², это «Я-воин» проживается обоими полами, как маскулинное из-за своего характера героя-освободителя. Это один из моментов развития Я и сознания, которое организует самость. Я воина на уровне целостной личности опирается на маскулинную самость, которая обычно проецируется на отца, ее воплощающего, – это третье превращение маскулинности.

Когда же нет достаточно твердого отца, который мог бы взять на себя эту функцию, волк оказывается на перепутье, запрещая возврат к Матери и стремясь поддержать переход к маскулинности архетипа Отца. Но, тем не менее, чтобы установиться и стать действующим, архетипу необходим элемент из внешнего мира, которым является отец. В анализе эту роль выполняет отношение переноса. Именно так трансформируются волки наших анализируемых. Это может быть прямая встреча с маскулинностью аналитика-мужчины, или хорошо интегрированный Анимус аналитика – женщины. Эти встречи используются для установления отношений с мужской частью самости, которая подготавливает почву для появления героя.

В нашей клинической работе с символами мы заметили, что этот переход происходит по-разному у мальчиков и девочек. Для мальчиков, кажется, это проще. Страх волка запрещает им возврат к Матери и выводит их из поля психоза. Они становятся сыновьями Волка, который раскрывает им секреты природы и охоты. Эта инициация может, впрочем, осуществиться и через Анимус женщины, которая передает культуру мужчин. Для девочек этот путь более трудный. Волк выступает также как фактор сознания и запрещает им регрессию, акцентируя, таким образом, маскулинность. Тем не менее, намек на отца, который всегда кажется скрытым, может их околдовать, оставить узницами, преграждая им доступ к фемининности и к постороннему мужчине. Таковой оказалась судьба «девочки». Нельзя останавливаться на маскулинной идентичности. Необходима встреча с позитивной фемининностью, которую может подготовить Анима отца.

В то же время необходимо отметить отношение образа волка к сепарации.

Здесь я хочу только напомнить о сепарации, которую он вызывает, опираясь на опыт, составляющий ядро негативного комплекса Матери.

«Пока не увидели волка, можно быть вместе», – размышляет Даниель, рисуя своего последнего волка. Эта функция сепарации-индивидуации появляется у нее с первых эпизодов и интегрируется на протяжении всего анализа. Она ведет ребенка к осознанию своей сексуальной индивидуальности по отношению к матери, сестре и отцу. Также она предостерегает от глубокой зачарованности образами бессознательного и воображения. В таких случаях я чувствую необходимость выйти из леса.

«Девочка» должна была покинуть комнату своей матери, которая превратилась в комнату родителей, после того как туда пришел отец. Первое отделение – это попытка разрыва архаической тождественности с матерью, тождественности, ставшей ужасающей. Второе отделение – это пассивный опыт, страдание, дверь, которую супружеская пара закрывает за собой, оставляя ее в одиночестве. Из двойного разрыва рождается осознание существования перед лицом первичной пары благодаря маскулинности, способной противостоять очарованию, притяжению архетипичного мира, о чем бы ни шла речь, – об Уроборосе, Матери или Отце.

Только в анализе девочка смогла обрести собственную фемининность. Фемининность отца не смогла открыть путь фемининности Женщины, так как он был полностью пленен Матерью.

Что касается волка Реми, появившегося из тревоги не пережитой сепарации, он останавливает упрямое возвращение в регрессии к матери, в форме волка-лошади он окончательно прекращает воздействие околдовывающего взгляда и слишком одностороннюю интроверсию, близкую аутистическому уходу в себя. Он не позволяет ему стать жертвой очарованности и склонности к излишней интроверсии, близкой аутистическому уходу в себя. Только тогда Реми посвящает себя исправлению и конструированию мира, а затем его постепенной гуманизации. «Черный монстр» пятнадцатого сеанса имеет ту же функцию, что и первый волк: запрет на возвращение в город материнского. Его выход из дыры и место, которое он оставляет Хорошей Матери, позволяют ребенку двигаться к сокровищу матери, но этого Реми пока не может сделать, он еще только – мальчик-туловище. Волки в лесу заставляют меня предположить о возникновении нового конфликта, со всеми его рисками регрессии, в течение очередной конфронтации с архетипом Матери, что свидетельствует о вхождении в период отрочества.

В этом комментарии образ волка, как мне кажется, находится в промежуточном состоянии. Он переходит от матриархата, где архетип Матери является главным, к патриархату, структурированному архетипом Отца. Этот переход является прототипом всего развития, где материнское в целом ставится под вопрос. Волк оказывается на пороге индивидуации, жизненных планов психического, но мы не должны забывать, что все еще возможен риск возвращения деструктивности. Те, кто пользуется поддержкой образа волка, – это люди, одаренные крепкой психической структурой, но жизнь подвергает их особенно опасным физическим и психическим испытаниям.

Гумберт, при окончании нашей исследовательской работы, опасался, что образ волка может лишиться своей нуминозности посредством его осознания. Но это животное, «стоящее на опушке в сумерках», является, если перефразировать Мишеля Деги³, «неуловимым животным», которое содержит в своем животе столько неназванных ощущений и немыслимых энергий, что мы никогда не раскроем всей его тайны.

Глава третья
Работа с образом

В 1912 году в работе «Метаморфозы и символы либидо» Юнг выделяет два способа человеческого мышления. Один выражается при помощи слов и как будто предназначен для беседы с партнером – это акт речи, который требует концентрации и утомляет. Другой – это образное мышление.

«(…) образ теснится к образу, чувство к чувству, все явственнее и смелее выступает тенденция, которая претворяет все в нечто, что происходит согласно не с действительностью, а с желательностью»¹.

Все-таки Юнг очень сдержанно относится к этой тенденции, мысль в образах не всегда получается выразить словами, он рассматривает ее как некий побег от реальности, разделяя в этом предубеждения Фрейда.

Нужно было вступить в осознанную конфронтацию с образами бессознательного, где он «предоставил все на волю случая»² с 1912 по 1919 годы, чтобы увидеть в образах динамику психического и подвергнуть ее испытанию, что станет особенностью его клинической практики. Давление бессознательного заставляло его каждый день представлять и описывать собственный психический опыт в рисунках и особенно в мандалах — символических фигурах, организованных по схеме, в которой квадрат вписывается в круг. Тщательное наблюдение их трансформации привело его к гипотезе самодостаточности и саморегуляции психического. Он находит там покой и смысл, убеждается, что идет по верному пути («Воспоминания, сновидения, размышления»)³.

Однако Юнг установил себе строгий порядок, который соблюдал: тщательно записывал в «черную книгу», а затем в «красную книгу» свои сны и фантазии, а потом также упорно записывал свое понимание, которое не позволило ему затеряться в этом мире образов. Его повседневная жизнь – семья и пятеро детей, пациенты, которые ждут его помощи, – все это привязывало его к реальной жизни с ее радостями и горестями. Эти записи являются для нас по-прежнему поучительными.

Клинические случаи, о которых я рассказывала, показывают значение работы с образами в аналитической психотерапии детей. Что касается подростков, то они заняты переоценкой уже имеющихся ценностей, семейных и социальных, а также своим положением в группе сверстников, своей эмоциональной и профессиональной жизнью. Они требуют специфического подхода, который не имеет ничего общего ни с анализом взрослого, ни с анализом ребенка. Сейчас я не буду развивать эту мысль. Анализ Рене, близкий к анализу взрослого, – это исключение, которое я привожу, потому что этот случай представляет нам архетипический процесс в действии, иллюстрирует архетипическое движение от ребенка к взрослому. Этот анализ не типичен в терапии подростков, которые питают лишь относительный интерес к возникающим у них образам.

Но опыт показывает важность «функции воображения» в трансформации, в процессе возвращения к умственному и психическому здоровью. Посредник и организатор либидо – представление в образах – помогает психической энергии не остаться узницей тела, не способствовать соматизации или переходу к разрушительным действиям. Преображая энергию, представление позволяет либидо менять направление на структуральном уровне.

С одной стороны, образ является королевской дорогой в бессознательное и к целостности психического, но, с другой стороны, он может быть ахиллесовой пятой поиска индивидуации, в силу своей способности околдовывать; даже аналитик не защищен от нуминозного воздействия архетипов. Работа с образом требует от двух главных действующих лиц этической позиции.

Функция образа

Изабель, Рене, Реми и Даниель проявили эту способность представлять, которая опирается на игру, на телесный опыт, на глобальное восприятие неизвестного. Эмоциональная окраска ситуации, как и пластическая форма, которая появится, являются вторичными по отношению к конкретному, уже имеющемуся, опыту. Я могу лишь напомнить, что есть два аспекта архетипа: биологическая, телесная составляющая архетипа, как фактор поведения, и его способность представать в образах, при условии необходимого присутствия в окружающей среде элемента мира, которому соответствует этот образ и который его составляет.

Нужно ли говорить, что за всяким живым образом на заднем плане стоит архетипическое? В самом деле, даже когда аналитическая работа признает личный характер образа, все-таки этот образ имеет и более общее значение, не обязательно архаические, но связанное с общечеловеческими способами справляться с ситуацией, с человеческими возможностями выживания. То есть образ относится к коллективному фактору⁴. Рядом с освобождающим катарсическим аспектом этот задний план ответственен за организующую функцию, придающую смысл, а значит – терапевтическую, лечащую с помощью образа, отталкиваясь от которой, Юнг выработал понятие самости.

Мы смогли увидеть у Изабель, Даниель и «девочки», как образ сгущает телесное прожитое, упорядочивает его и возводит мост между этими чувственными данными и мыслью, выраженной словами. Необходимо рассматривать все составляющие, так как они обладают оттенками смысла, и продолжать анализ до тех пор, пока не будут расшифрованы все оттенки. В этом процессе образ помогает дифференцировать первую инстинктивную реакцию в ответ на стимул, сделать более сознательный выбор во время паузы и заменить необдуманный поступок более ответственным.

Аналитик опирается на воображение, черпая материал в опыте человечества, когда в истории субъекта появляются пробелы и недостатки на различных уровнях функционирования. Аналитик полагается на самость, которая рано или поздно найдет решение, но не проявляет пассивной безмятежности. Работа с образом требует от него точности и личной вовлеченности.

Связь с символом

Образ тесно связан с символом, но это не синонимы. Образ – это спонтанный продукт творческого воображения, стремящийся учесть прожитое индивидуума в его сомато-психической целостности, когда бессознательные содержания возникают в сознании без того, чтобы сознание было бы взломано, а бессознательное было бы подавлено, уточняет Юнг⁵. Образ создает связь, мост между сознанием и бессознательным, становясь символом.

Образ представляет матрицу, контекст, в котором появляется символ. В богатстве своей многозначности образ берет на себя описание того, что составляет общую ситуацию. Образ позволяет одинаково хорошо расшифровывать как природу, так и динамику, и возможности интеграции протекающего процесса⁶.

Возьмем, к примеру, рисунок Даниель, рассказывающий ее ночной сон. Она проживает интрапсихический конфликт архетипического порядка сепарации-дифференциации, что вызывает аффект, который представлен в образе волка. Когда волк обращает в бегство сестру-близнеца, он прерывает невинную, само собой разумеется, прогулку отца и дочери по краю леса, на грани сознания и бессознательного.

Описание Даниель и ее эмоции – это выраженные в мягкой форме требования индивидуации. Однако, когда ребенок сам излагает смысл и цель своего сна: «Пока мы не видели волка, мы можем быть вместе», – образ становится символом, кратко очерчивающим направления движения. Без этого осознания сон был бы только случайностью, нечаянным событием.

Конечно, символ действует уже своей нуминозностью. Мы констатировали это, рассматривая вместе с ребенком рисунок богини-коровки. Юнг пишет, что

«это символическое отношение Я, которое превращает образ в символ»⁷.

Значение образа, которое я вижу и показываю ребенку, передает ему всю силу действующего символа. Аналитик играет роль заместителя Я, который придает образам символическое значение.

Облечение в слова

Когда мы облекаем в слова этот опыт, запечатленный в образе, для самих себя во внутреннем диалоге или для того, чтобы поделиться им с собеседником, мы, в некотором роде, сталкиваемся с ним лицом к лицу.

Мы выходим из состояния идентичности, где простое созерцание подвергло нас риску быть очарованными.

Интуитивное понимание смысла – немедленное и действенное, но выразить мысль словами необходимо для того, чтобы сохранить психическое значение и возможность передачи опыта. Юнг пишет, что

«мысль, выраженная словами, – это, очевидно, инструмент культуры»⁸.

В то же время «жить в образе», имея доступ к символическому процессу, необходимо тогда, когда он представлен сознательным Я. Это необходимо для того, чтобы достичь индивидуации. Таковы два аспекта отношения сознание-бессознательное.

Образ по сути контейнирует переживаемый опыт; это то, что роднит его с телом матери. Облечение в слова выступает в роли отцовского логоса. Так образуется пространство, где Я формируется и развивается благодаря этим последовательным интеракциям.

Поиск смысла

Расшифровка образа все больше раскрывает различные аспекты психического содержания, которое в нем представлено. Первый этап работы описывает конфигурацию всего ансамбля, а затем проявляются составляющие детали и элементы. «Играть» с этими элементами, с их многозначностью, позволяет проведение постоянного различения, чтобы «почувствовать», наконец, конечную цель. Оценка значения есть единственный действенный критерий, инструмент для понимания, создающий смысл для того, кто работает с образом. Здесь открываются многочисленные оттенки смысла, которые смешиваются, часто перекрывая друг друга, но их дифференциация позволяет не только прожить образ, но и осознать и интегрировать опыт.

Ни один сон, ни один рисунок на аналитическом сеансе не могут появиться просто так. Они более или менее сознательно, хотя и не всегда полностью, предназначены аналитику, «одетому» проекциями, значение которых он пытается понять. Выведение на свет человеческих отношений, которые скрыты в проекциях, кажется мне самой первой эффективной задачей. Как я уже говорила, отношение надо рассматривать, во-первых, в его каждодневном взаимодействии с объектом, и, во-вторых, с точки зрения архетипических задних планов, его поддерживающих. Рассмотрение повседневного опыта позволяет обнаружить различные эмоции, которые сопровождают этот опыт и продолжают свою деятельность, более или менее деструктивно. Действия более глубоких архетипических форм можно анализировать с противоположных точек зрения. Каким образом они будут усиливать своей нуминозностью конкретную ситуацию, в которую вовлечен субъект? И какие новые повороты примет эта архетипическая ситуация, чисто человеческая, при проживании актуального конфликта, открывающего новый диалектический цикл?

Другая задача – это необходимость оценить силу импульсов и ту форму, которую придает инстинкту образ, появляющийся в сознании. Эта работа – прекрасный инструмент, чтобы избежать очарования и риска быть полностью поглощенным фантазиями. Здесь уместна работа над Тенью, с различными противниками-соперниками, равно как и с сопротивлениями. Например, Рене не любил мои намеки на его агрессивные и сексуальные побуждения, которые слишком напоминали ему обезьяну из его первых снов. Однако эти напоминания помогли ему избежать участи узника его первых снов или его воображения.

Ориентируясь на опыт своего собственного анализа, на свое понимание произведений Юнга, на свою собственную культуру, на достижения своего опыта, каждый аналитик выковывает себе свой собственный инструментарий, который служит ему точками опоры, дает возможность амплифицировать образы анализанда. Мифы, сказки и легенды оказывают большую помощь в анализе, об этом свидетельствуют работы М.Л. Фон Франц⁹ или П. Солье¹⁰. Модель Нойманна, которой я охотно пользуюсь, играет для меня роль объяснительного мифа. Фордхам внес несколько иной вклад.

Тем не менее, было бы самоуверенностью считать, что мы полностью понимаем смысл образа, несмотря на то, что перенос анализируемого охотно принимает наше бессознательное желание всемогущества. Каким бы очевидным ни казался образ, дать ему слово означает получить доступ к неожиданному. Проработать его с анализируемым, «поиграть» с ним значит сохранить всю его жизненность и творческую подвижность.

У аналитика есть свои особенности, которые влияют на результаты анализируемого, – возникает некий сговор, но и психическое анализанда имеет также свой образный словарь: тональности чувства, отрезки работы, представляющиеся под различными углами. Так между двумя главными действующими лицами устанавливается язык образов, позволяющий им понимать друг друга, конечной целью которого является ответ на двойной вопрос: что это означает и что я с этим делаю здесь и теперь?

Было бы бесполезно, если не предосудительно, ограничиться только созерцанием этого, или даже простым пониманием, упрочивая тем самым диссоциацию, которой подверглись эти содержания. Образ – это всего лишь предложение психического, требующее вовлечения, где Я должно занять определенную позицию, в которой оно выстраивается и укрепляется как субъект.

Когда дети чувствуют себя на короткой ноге с образами, они делают кучу вещей: проживают, драматизируют, проговаривают, но они не имеют этого символического отношения, которое придает образам характер индивидуального опыта. Конечно, образ эффективен по самому факту своей нуминозности. Но его интеграция в сознание требует активного участия Я. Проживаемое на сеансе является действенным благодаря позиции аналитика, присутствующего при этом. Его собственная способность символизировать позволяет ему получать материал, контейнировать его, избежав как энергетических потерь, так и деструктивного очарования. Тональность его аффектов, отвечающих на аффекты ребенка, определяет то, что придает смысл и позволяет сделать интерпретацию.

Интерпретация может быть описательным сопровождением образа и возникающих содержаний. Она может также формулировать аналитическое определение места сопротивлений или анализируемых структур: комплексов, имаго, архетипов. Как бы то ни было, она создает необходимое пространство конфронтации, где восстанавливается или строится ось Я-Самость.

В этом общении с символизирующей функцией аналитика ребенок создает свою собственную символическую способность, и рождается то, что Юнг называет «трансцендентной функцией», функцией регуляции связи между сознанием и бессознательным, которая лежит в основе здорового психического.