Текст книги "Жестокие люди"

В столовой подавали коктейли. Рядом с домиком стояла палатка размером с цирк-шапито, в которой все было накрыто для торжественного обеда. Когда мы присоединились к гостям, то внезапно были поражены странным шумом, возникшим из-за того, что двести человек говорили одновременно. Знаете, бывало, заснешь с включенным телевизором, а потом проснешься среди ночи и не понимаешь, где ты находишься, потому что передачи показывать перестали, но зато слышны помехи. Конечно, так могло быть только до того, как появилось кабельное телевидение и передачи стали транслировать круглосуточно.

«Днем и ночью… ты у меня одна». Все это было так слащаво: оркестр, исполняющий сентиментальную песенку, подросток, привставший на цыпочках, чтобы разглядеть в толпе свою подружку (это я о себе)… Банальщина в квадрате. Мама надела очки, надеясь, что сейчас перед ней появится Осборн. Ей тоже не удалось увидеть того, ради кого она сюда пришла. Тогда мы взялись за руки и начали, извиняясь, протискиваться через толпу. Мы расхаживали по зале взад-вперед, так что официант, разносящий шампанское, спросил, не потеряли ли мы чего-нибудь. Не подумайте, что я ожидал, будто Майя будет стоять у входа, поджидая меня, чтобы не пропустить момента, когда я войду в дверь, а потом заорет «Финн!» и пробежит через всю комнату, чтобы кинуться мне на шею, словно она не видела меня с тех пор, как два года назад меня бесплатно переправили во Вьетнам. Не то чтобы мне это не понравилось. Просто я старался смотреть на вещи реалистично. Правда старался.

Я не видел ни Майи, ни Брюса, ни мистера Осборна, ни миссис Лэнгли. Мы стояли посреди толпы и делали вид, что нам очень весело. Казалось, все (кроме нас с мамой) друг друга знали или, по крайней мере, знали хоть кого-нибудь. Мне так хотелось, чтобы меня хоть кто-то узнал, поэтому когда я увидел этого задаваку Иэна, который вполне мог бы носить лифчик, и блондинку – подружку Майи, что даже помахал им. И был просто счастлив, получив приветствие в ответ, пока до меня не дошло, что они подают знак стоящему за моей спиной. Даже мое унижение было каким-то фальшивым. Они смотрели сквозь меня. Меня просто не было. Я был невидим, и это ощущение мне совсем не понравилось. А мама так истерзалась, что, когда кто-то позвал ее, назвав «доктором», она очень обрадовалась.

Но потом она увидела, что это была Джилли. И тогда сказала только:

– Не могла бы ты принести нам колы?

Джилли сегодня работала официанткой.

– Привет, Финн.

– Привет! Ну как делишки? Подрабатываешь? – Когда я говорю, то всегда чувствую себя менее невидимым.

– Что ни день, то новый доллар.

Мама же посмотрела на меня так, что мне стало ясно: говорить с прислугой – это еще более нелепо, чем ни с кем не говорить. Но меня это не беспокоило. По крайней мере, Джилли была рада меня видеть.

– Ты Брюса видела?

Она с улыбкой обернулась:

– Нет. И Майю я тоже не видела, – и ушла за колой.

После того как я поговорил с Джилли, которая меня явно знала, люди, стоящие рядом с нами, быстро окинули нас взглядом, стараясь сделать это незаметно. Те, что повежливее, отступили немного назад, чтобы посплетничать о нас. Я знал, о чем они шепчутся. И не надо думать, что это мое больное воображение. Один старикашка в темно-синем фраке даже не изволил понизить голос. С его плеча спадал шелковый шарф, и он, видимо, полагал, что похож на Эррола Флинна [22]22
  Актер, звезда Голливуда 30 – 40-х годов. Его амплуа – романтичные и отважные герои в приключенческих и военных фильмах. Его имя в сознании американцев стало синонимом беззастенчивого прожигателя жизни и покорителя женских сердец.


[Закрыть]. – только у того уши не торчали из головы, словно сигнальные флажки.

– О, это Панацея Осборна. – Я смотрел прямо на него, но он и не думал затыкаться. – Как ты считаешь, он получил эту таблеточку по рецепту или она находится в свободной продаже?

– А платит он ей за каждый оргазм? Или это почасовая оплата? – спросил второй болван.

Когда они отсмеялись, кто-то добавил:

– Слава богу, хотя бы на гавайцев они не похожи.

Потом к ним подошла женщина с тоненькими ножками и животиком (наверное, у нее там гигантская печень) и присоединилась к беседе:

– Вы что, опять рассказываете без меня сальные анекдоты? А ну-ка…

Я знал, что у нас нет с этими людьми ничего общего, но не хотел уходить домой.

– Что будем делать?

– Улыбаться. – Мама сделала счастливое лицо. Выглядело это так фальшиво, что можно было подумать, что у нее во рту висит вешалка. – У тебя сигаретки не найдется, милый?

– Милая, ты же знаешь, что найдется, – ты сама мне их дала.

Она попыталась зажечь фильтр. Мне удалось избежать этой ошибки. Но не успел я поднести к сигарете зажигалку, как мама прошипела:

– Пожалуйста, потуши сигарету.

– Но ты же сама говорила…

– Они могут это неправильно понять.

– Они все поймут правильно.

– Если ты хочешь пойти домой, то так и скажи. – Я ничего не ответил, так что она продолжила: – Мне нужно в туалет.

Мама меня бросила. А моя нога меня просто убивала. Я стал пробираться на другую сторону зала, осторожно прокладывая себе путь среди танцующих пар, как вдруг тот старикашка, который веселился, называя мою мать «Панацеей», наступил мне прямо на больную ногу. Сейчас он танцевал фокстрот с печеночной женщиной. Я завопил от боли.

– Раненым не место на танцах!

Он решил, что это очень удачное извинение. А я еще сказал этому старому козлу «Извините!» и после этого почувствовал себя еще хуже, чем раньше.

У бара, который находился рядом с кухней, стояло два пустых стула. Я сел и, посмотрев на серебряные часы, висящие за стойкой, подумал о том, о чем и речи быть не могло еще полчаса тому назад: «Если через десять минут она здесь не появится, я уйду домой». То есть я рассматривал и такую возможность, хотя знал, что никогда этого не сделаю.

Я чувствовал, как нога начала кровоточить в своей лаковой тюрьме. Если снять ботинок, то обратно он уже не налезет. Когда бармен спросил меня, что мне налить, я ответил: «Мне, пожалуйста, водку с мартини. Встряхните, но не смешивайте». Пытался пошутить. Никто не засмеялся, кроме чернокожего парнишки в новехоньком смокинге. На груди у него висел галстук-бабочка, такой огромный, что было похоже, что к его шее привязан голубь. Он фыркнул с таким выражением, будто это была очень глупая шутка.

– С оливкой или с соломинкой? – Бармен подумал, что я серьезно. Странно: то ли это из-за смокинга я выгляжу старше, то ли он меня тоже не видит.

– С оливкой. – Мартини я никогда не пробовал, а вот оливки любил. Кажется, я этого негритенка знаю.

– Это довольно крепкий коктейль.

Одним глотком я осушил половину бокала, чтобы все знали, что и сам я парень крепкий. Вспомнил!

Я успел пробормотать «Ты же… сын шефа Гейтса, так?» и только потом почувствовал, как по моему пищеводу прокатилась горячая волна. Я чуть не задохнулся. Когда он играл с футбольным мячом, то выглядел взрослее.

– Это блестящее умозаключение основано на том факте, что он черный и я черный? – Он явно искал ссоры. Считай, меня уже побили.

– Оно основано на том, что я видел, как ты забрасывал мяч в середину шины, когда твой отец привез нас в эту вонючую дыру.

Я закурил сигарету и отхлебнул мартини. Голова у меня кружилась. Надеюсь, я не выглядел так напряженно, как моя мама, которая стояла в одиночестве на террасе и курила одну сигарету за другой.

– Ты, значит, антрополог?

– Что?

– Это мистер Осборн тебя так называет. Что это значит?

– Это значит, что меня интересуют первобытные люди.

– Ну, тогда ты сюда не зря приехал.

– Ты же с ними дружишь вроде?

– В таких обществах обязательно должен быть хотя бы один негр, чтобы всем было ясно, что они свободны от предрассудков. А я его сын. – Он очень старался сделать вид, что это его ужасно бесит. Потом достал из кармана резиновый шарик и принялся его сжимать. – Мускулы тренирую.

– Чтобы в футбол лучше играть?

– Нет. Чтобы лучше играть на виолончели.

– Ты не похож на виолончелиста.

– А ты, видимо, чересчур подвержен действию стереотипов. Между прочим, я также играю на бас-гитаре. Очень душевно. Мы со Слимом организовали группу.

Он показал мне на четырех парней, которые устанавливали микрофоны и ударную установку под открытым тентом, который соорудили у дальнего конца бассейна, окруженного кабинками для переодевания. Олимпийские состязания проводятся в бассейнах поменьше, наверное. Слимом оказался тот малый, у которого прическа была в точности как у Вероники Лейк [23]23
  Голливудская актриса с белокурыми длинными волосами.


[Закрыть]. Это он скакал на лошади и рассказывал, как угробил свой «порше», после чего решил сменить алкоголь на препараты-антидепрессанты. Сын Гейтса представился Маркусом и пожал мне руку так сильно, что у меня душа в пятки ушла.

– И как называется ваша группа?

– «Ешь богатых».

– Красиво. А ты почему сегодня не играешь?

– Мистер Осборн хотел, чтобы я пришел на эту вечеринку и познакомился с каким-то толстосумом, который может помочь мне получить стипендию для поступления в Стенфордский университет. Я отлично играю в футбол, видишь ли.

– Осборн не разрешил тебе участвовать сегодня в концерте?

– Да нет, он их обожает. А отец считает, что если кто-нибудь увидит, что я играю вместе со Слимом, то меня навечно запишут в гомики.

Маркус попросил бармена налить ему колы. Тот, видимо, не имел ничего против того, чтобы наливать выпивку несовершеннолетнему, но вот прислуживать Маркусу было ниже его достоинства. Он был единственным чернокожим гостем на этой вечеринке, и поэтому пришлось три раза просить, чтобы ему налили эту долбанную кока-колу. Когда наконец бармен соизволил это сделать, то подал ему грязный стакан.

– Что ж, благодарю вас. – Маркус произнес это таким тоном, будто послал его куда подальше, а потом раздраженно обратился ко мне: – Есть ли у тебя, как у антрополога, какие-нибудь вопросы? Возможно, я смогу на них ответить.

– Да, есть парочка.

– Забавно, черт побери, что со мной никто, кроме тебя, не хочет разговаривать.

– Кто такие гавайцы?

– Гавайцы… Какая сука тебе о них сказала? – Мой вопрос его просто взбесил.

– Я слышал, как кто-то сказал, что бабушка того жирдяя гавайка. – Я указал на Иэна, который, набив рот, разговаривал с итальянцем. Они оба были одеты в смокинги и легкие брюки в полоску.

– Засранец твой Иэн.

– И еще сегодня вечером кто-то сказал о нас с мамой: «Хорошо, что они, по крайней мере, не гавайцы».

– Это значит, что вы ветчины не боитесь.

– Что? – Я абсолютно не понимал, о чем он говорит.

– Так называют людей иудейского вероисповедания.

– А я наполовину еврей.

Дедушка поменял фамилию, когда поступал в Йельский университет. Он был Эрленбергером, а потом стал просто Эрлом.

– Я не хочу тебя обидеть. Но факт остается фактом. Они не хотят, чтобы все знали, что они антисемиты, и поэтому называют их гавайцами. – Больше он на меня не злился. – Слушай, ты же антрополог. Спроси меня еще что-нибудь.

– Какая связь между ушами мистера Мак-Каллума и Двейном?

– Ты смотри! Ты со всеми здешними засранцами знаком! Ты имеешь в виду этого Мак-Каллума? – Он ткнул пальцем в старика, который наступил мне на ногу, а до этого болтал всякие гадости о моей маме.

– Да, этого. – Странно, что я не понял сразу, кто это может быть: эти уши трудно не заметить.

– Ну, это старая история, очень старая.

– Не забывай, что я антрополог.

– И кто тебе ее рассказал?

– Так, слышал от кое-кого. – Я сделал вид, что прекрасно знаю, о чем идет речь.

– Что ж, это правда. Двейн и Кэти – его внуки – Маркус кивнул в сторону официантки, которую можно было бы назвать хорошенькой, если бы не характерные уши. – Пит тоже. – Он махнул рукой, указывая на лопоухого бармена, который не желал налить ему колы. – У них у всех матери работали горничными. Их называли «горничные по вызову Мак-Каллума».

– Почему они все хотели переспать с ним?

– Не все хотели.

– Он что, насиловал их?

– Мать Двейна он изнасиловал, это точно. Накачал ее наркотиками и взял силой. – Еще одно новое выражение.

– Почему же его не судили?

– У него же денег полно. Все, кто живет в Флейвалле, – его кореша. Он самый богатый. Не считая Осборна.

– Ужас. И что, он до сих пор этим занимается? – Я увидел, как этот мерзкий старый развратник похлопал Джилли по заду, когда она проходила рядом, толкая перед собой тележку с закусками.

– Нет. Мать Двейна была последней жертвой. Благодаря Осборну это прекратилось.

– А что именно он сделал?

Маркус ссутулился, наклонился ко мне поближе и прошептал мне прямо в ухо (со стороны могло показаться, что он пытается продать мне наркотики):

– Один здоровенный лысый черный парень вытащил его из машины в Ньюарке и надрал ему задницу. Но самое удивительное и неожиданное в этой истории – это то, что к тому времени, когда мистера Мак-Каллума выписали из больницы, этот негр уже стал шефом полиции города Флейвалля. – Маркус смотрел мне прямо в глаза. Мы стояли так целую минуту, а потом он весело расхохотался: – Здорово я тебя наколол! Ты ведь поверил во всю эту лажу, так? – И если бы он не смеялся так громко, мне было бы легче понять, что это сейчас он пытается меня обмануть.

Я выглянул на веранду. Мама все еще стояла там. Ее трясло. У ее локтя на перилах стояла пепельница, в которой возвышалась кучка наполовину выкуренных сигарет. Она увидела меня и вяло улыбнулась. Но потом выражение ее лица изменилось. Вдруг все вокруг принялись аплодировать. Я повернулся и увидел Огдена К. Осборна вс всем его великолепии.

Вместе со всеми я стал подвигаться ближе к нему. Теперь он казался мне ниже ростом, добродушнее, холенее и старше, чем в тот раз, когда я видел его на кукурузном поле. Он был наряжен в белый галстук и фрак. В его желтых зубах был зажат мундштук из слоновой кости, в котором дымилась сигарета. У него был толстенький животик, красный нос, румяные щеки и белая бородка, как у ученого. С того места, где стоял я, он был похож на Санта-Клауса, который отправился поразвлечься во время законного отпуска.

Гости так усердно хлопали в ладоши, что можно было подумать, что Осборн только что выиграл какие-то выборы. И он улыбался так, что сразу становилось ясно: в этой жизни он действительно выиграл – возможно, все, кроме выборов. Даже вице-президент ему аплодировал. Приветственные вопли, свист, слезы – кем все эти странные люди приходятся Огдену Осборну? Я подошел еще ближе и услышал, как одна из женщин с голубыми волосами и желтыми бриллиантами, вздохнув, сказала: «Таких, как он, становится все меньше и меньше». Мне стало грустно. Когда видишь последнего представителя исчезающего вида, всегда бывает как-то не по себе.

Майя стояла рядом с ним. Я смотрел на нее с противоположного конца комнаты, и она казалась мне непохожей на себя. Волосы были украшены ниткой жемчуга, свернутой на макушке, словно корона. Она надела туфли на высоком каблуке и шелковый двубортный смокинг кремового цвета. Благодаря этому ей удалось полностью затмить деда. Под пиджаком ничего не было, если не считать жемчужного ожерелья. Когда она поклонилась толпе, громко выражающей свое восхищение ее родственнику, все увидели ее грудь. Я бы предпочел, чтобы Иэн с итальяшкой стояли где-нибудь подальше, а не прямо в центре, перед ней.

Маркус находился прямо за моей спиной.

– Когда богатенькие девочки наряжаются, им никак не дашь шестнадцать лет, верно?

Он был прав. Кто-то сказал, что из Нью-Йорка специально привезли известного визажиста (звали его Вэй Бенди, или что-то в этом роде), чтобы он помог ей подготовиться к празднику. Шрама теперь не было видно. Мне его не хватало. Сейчас она выглядела великолепно, поэтому казалось, что таких красавиц на самом деле просто не бывает.

Брюс обнимал свою мать за плечи. Он поднял ногу чтобы продемонстрировать всем, что вместо брюк надел к своему смокингу саронг. Ему это действительно очень шло. Жена Осборна тоже была там. Майя уже предупредила меня, что она слишком часто делала пластические операции у одного известного бразильского хирурга. Старушка была тоненькой и бледной, словно засушенный цветок, и выглядела очень элегантно, но пугающе, словно хорошо сохранившаяся миленькая мумия. Большую часть года она проводила в Палм-Бич. Осборн поцеловал ее так, что можно было подумать, что она его мать.

Мне подумалось, что стоит подождать, пока семейка закончит свое представление, а уж потом подходить и здороваться с девушкой, которую я – идиот! – считал своей… ладно, проехали. Меня даже затошнило. И дело тут не только в мартини, который я выпил на голодный желудок.

Я повернулся к ним всем спиной и взял с барной стойки фужер с шампанским. Мне хотелось надеяться, что, когда я напьюсь, это сделает меня менее невидимым. Знаете, когда человек решает, что ему не помешает выпить или покурить (второй этап благодаря Джилли я уже прошел), чтобы найти свое место в жизни, которое он, кажется, потерял, – это довольно значительный и запоминающийся момент. Правда, большинство людей так напиваются, что потом их тошнит, и они совершенно забывают о том, как в первый раз решили пересечь границу. Что касается меня, то я помню об этом только потому, что когда начал думать о том, как хорошо бы напиться (я даже не успел утолить свою жажду первым глотком шипучки), вдруг услышал резкий свист, а потом вопль: «Финн!»

Это была Майя. Она стояла на стуле в другом конце зала, приложив руки ко рту и пытаясь перекричать музыку. Это было даже лучше, чем я мог себе представить, потому что это была ее мечта, а не моя.

Многие даже танцевать перестали, а она спрыгнула со стула и побежала через зал. Ей, видимо, было непривычно ходить на высоких каблуках, поэтому выглядела она очень трогательно. Все заулыбались и засмеялись, любуясь ее порывом. Они давали ей дорогу, и было слышно, как они шепчут друг другу: «Какая она хорошенькая… Просто прелесть. Но кто же этот счастливчик?» А когда гости увидела, что этот счастливчик – я, они немного насторожились. Почтенные матроны, которые были приглашены с дочерьми, недоумевали: «Интересно, что думает об этом ее мать? Странный выбор» А те, у которых были сыновья моего возраста, подумали о том, что их мальчикам не стоит мешкать с тем, чтобы пригласить маленькую Майю в Ист-Хэмптон или на виноградники. Впрочем, тогда я и понятия не имел, о чем могут помышлять те, кто живет в Флейвалле. Да меня это вряд ли бы заинтересовало, даже если бы кто-нибудь решил предупредить меня.

Майя кинулась мне на шею. Она сделала это с такой уверенностью, что я чуть не потерял сознание от счастья. Нога у меня уже не болела. Шампанское было позабыто. Но когда она неверным, хриплым голосом медленно прошептала мне на ухо всего одну фразу, я думал, что точно лишусь чувств: «Я… люблю… тебя!» В том месте, где должен стоять восклицательный знак, она укусила меня за ухо. Когда она оторвалась от меня, на моем лице остался след от ее косметики. Я видел ее шрам. Она снова стала настоящей. И я сказал: «А я тебя еще больше люблю». Брюс стоял рядом с нами, но мне было все равно. Я был уверен, что она действительно любит меня меньше, чем я ее, но в тот момент это не имело никакого значения.

– Это невозможно. – Она взяла из пепельницы мою сигарету, выпустила кольцо дыма и проткнула его пальцем.

– Даже больше, чем больше.

– Здорово, правда? – И Майя поцеловала меня прямо в губы. Ее не волновало, что кто-то может это увидеть.

– Меня от вас тошнит, ребята. – Брюс сделал вид, что подавился чем-то и протянул руку, чтобы взять бокал.

– Брюс ненавидит ПВП.

– Это еще что?

– Публичные выражения привязанности, мой дорогой Финн, – перевел он, здороваясь со мной за руку. – Сейчас ты так непохож на яномамо.

– Зато Брюс стал туземцем, – сказала Майя, дернув его за юбку.

Тогда он стал завязывать ее по новой, чуть не продемонстрировав свои чресла собравшимся гостям. Все-таки он очень любит выпендриваться.

– Пожалуйста, сестренка, не надо. Сегодня я решил не надевать нижнее белье, и мне не хочется, чтобы некоторые из наших гостей почувствовали себя обделенными природой.

– Брюс, ты слишком далеко заходишь.

– Кто-то должен это делать.

На ногах у него были бархатные мокасины с украшением в виде золотой лисьей головки. Майя сидела у меня на коленях. Она отстукивала ритм, ударяя по внутренней стороне моей ноги в такт музыке. Теперь я пил кока-колу. Мне хотелось быть настолько трезвым, насколько это возможно.

– Извини, что мы явились так поздно.

– Ничего. Было весело.

– С тобой грубо обошлись? – Майя знала, как перевести на нормальный язык мои завиральные речи.

– Да нет, было забавно… хотя и грубовато, пожалуй.

– Вежливо, но честно. Редкое и опасное сочетание – Брюс потрогал узел на своей юбке, а потом с недовольным видом опять развязал его и завязал снова.

– Джилли, а ты мне не поможешь?

Да, приходится признать – из всего ему удается извлечь выгоду.

– Не сегодня, Брюс.

Ей явно было лестно, что он обращает на нее внимание.

– Слушай, а ты мог бы на мой следующий день рождения вообще ничего не надевать?

– Зачем ждать так долго?

Майя ему не ответила.

– Мы могли приехать вовремя, то есть я хочу сказать, мне хотелось быть здесь, когда ты приехал, но мы поехали в больницу, чтобы папа тоже мог подарить мне подарок, и тогда случилась удивительная вещь…

Я просто кивал и улыбался. Конечно, что тут такого: находящийся в коме отец дарит подарок своей дочери.

– Случилось так, что я выбрала именно твой подарок. – Было очевидно, что Брюсу не по себе оттого, что его сестра делает вид, что его отец совершенно здоров.

– Брюс, не мешай мне. – Майя продолжила свой рассказ. Ее брат все это время пристально смотрел на меня. – Когда я поцеловала папу, он на секунду открыл глаза.

– Это невероятно.

– Верно.

– Заткнись, Брюс! Никто, кроме меня, этого не видел, и врач сказал, что это хороший знак. Я уверена, что отец скоро выздоровеет.

– Здорово. – Я даже не знал, что сказать.

– «Надежда – штучка с перьями – в душе моей поет. Без слов одну мелодию твердить не устает» [24]24
  Строка из стихотворения Эмили Дикинсон. Перевел Б. Львов.


[Закрыть]. – Брюс улыбнулся, вытащил из стоящего рядом букета одну розу и вставил ее в петличку на смокинге Майи.

– Ты это сам сочинил? – Я был поражен.

– Да, вообще я довольно известный поэт. Пишу под псевдонимом Эмили Дикинсон.

Надо же!

Майя слезла с моих колен.

– Смотри, не уходи никуда с Брюсом. Я вернусь через минуту.

И она грациозно двинулась к барной стойке на противоположной стороне комнаты, где стояли Иэн, итальянец и дюжина других парней. Все они были одеты в шикарные костюмы и старательно делали вид, что им очень скучно. У них у всех были тоскливые лица, словно у сорокалетних.

Когда Майя отошла от нас довольно далеко, Брюс стрельнул сигарету и доверительно сообщил мне:

– Мне не хочется, чтобы она чувствовала себя разочарованной.

Мне было очень приятно, что он делился со мной.

– А вдруг она права? – Я тоже старался казаться старше, чем я есть, то есть говорить медленно и лениво.

– Это было бы здорово.

Впервые я видел печального Брюса. Сейчас его можно было назвать каким угодно, только не счастливым. Joie de vivre [25]25
  Радость жизни (фр.).


[Закрыть], присущая ему, в мгновение ока иссякла, и он стал похож на грустного, сердитого мальчика. Знакомое выражение лица. Нечто подобное я каждый день видел в зеркале.

Майя вернулась вместе с блондинкой, которая каталась с ними на лошади в тот день, когда мы встретились. У нее были тонкие губы и очень большая грудь, и, несмотря на то что ей было не больше семнадцати, она очень хорошо изображала тридцатисемилетнюю разведенку.

– Финн, это Пейдж. Кстати: в ее передний зуб действительно инкрустирован бриллиант.

Пейдж приподняла губу, чтобы продемонстрировать украшение.

– Мик тоже так себе сделал. Правда, у него обыкновенный рубин.

– Ладно, Пейдж. Давай-ка я за тебя похвастаюсь. Пейдж видела Мика Джеггера, когда ходила в «Студию-54» [26]26
  Легендарный ночной клуб в Нью-Йорке; существовал в 1977-1979 годах.


[Закрыть]. Финн, сделай, пожалуйста, вид, что ты потрясен.

Пейдж мило улыбнулась и сказала:

– Свинья ты.

Мы пожали друг другу руки, и Майя добавила:

– Пейдж – моя двоюродная сестра. И самый старый мой друг.

– А я думал, что это я твой самый старый друг, – возразил Брюс.

Он поцеловал Пейдж. Я увидел, как он засунул ей язык в рот. Блондинка удивилась, но было заметно, что ей это понравилось.

Зато это не понравилось Майе.

– Что это с тобой, Брюс?

– Я сегодня одинок, и я рад видеть Пейдж.

– А где же Коко? – Блондинке явно было трудно говорить спокойно, когда он прижимался к ней.

– Она улетела домой, чтобы присутствовать на коронации своего брата.

Пейдж засунула сигарету в мундштук и подождала, пока он поднесет к ней зажигалку.

Я решил, что он шутит, но тут в разговор встряла Майя:

– Мне все-таки кажется, что ты должен был поехать с ней.

– Я собирался. Но потом… подумаешь, коронация в маленькой африканской стране. Кто там будет? Несколько сотен голых негров, принц Уэльский… Здесь гораздо интереснее.

– Почему ты не поехал? – спросила Пейдж.

– Беспокоился за маму. – Он окинул взглядом зал. Мак-Каллум и миссис Лэнгли стояли в углу и о чем-то говорили. – Пора ее спасать.

– Господи! А моя мама-то что делает?

– Не беспокойся, она же с дедушкой.

Меня это не успокоило, скорее наоборот. Майя махнула рукой туда, где стояла мама. Она говорила с Осборном и вице-президентом. Потом, видимо, сказала что-то смешное, так что они все (включая охранника этой шишки) расхохотались. Я уже говорил, что, когда у нее хорошее настроение, она могла быть очень забавной. Затем один из ублюдков, чей разговор мы подслушали, сказал: «Выглядит она роскошно» – и подошел к ним, чтобы его тоже представили. Когда этот козел поцеловал ее руку и поклонился, она в ответ улыбнулась, и выглядело это, пожалуй, смешно. Потом я подумал о том, что бы они сказали, если бы увидели мою маму в тот момент, когда она лежала под книжным шкафом и ругалась как сапожник из-за того, что потеряла свой кокаин. Мне стало стыдно за свои мысли.

– Финн, ты что, не слышишь? – Я действительно не слышал. – Пейдж задала тебе вопрос.

– Что? Извини.

– Неважно. Я слышала, что тебя арестовали за то, что ты продавал кокаин. А сейчас у тебя есть?

– Нет.

Майя посмотрела на нее так строго, что можно было усомниться в том, что она по-прежнему считает Пейдж своим самым старым другом.

– Он ничего не продавал! Да и вообще, кто тебе об этом сказал?

– Ну, об этом уже все знают. – Теперь блондинка говорила еще более медленно и вяло, чем обычно.

– Ничего они не знают.

Я не собирался говорить этого, но что-то мне все-таки нужно было сказать. Майя взглянула на меня, широко раскрыв глаза, словно увидела что-то такое, чего не замечала раньше. Потом она дотронулась до моей щеки, чтобы дать мне понять, что мне ничего не угрожает.

– Ну что здесь такого… Возьми хоть моего брата. – Пейдж говорила заискивающим тоном.

– Его выгнали из Принстона за то, что он принимал транквилизаторы. Умный он парень. Единственный из всей семейки.

– А здесь ты как оказался? – спросила Пейдж.

– Его мама и мой дедушка старые друзья. – Ответила за меня Майя.

Вот это новость. Было ли это правдой, или сплетней, или ложью во спасение? Я ничего не сказал, но очень сильно удивился.

Ударили в гонг. Миссис Лэнгли спокойно сказала:

– Думаю, ужин готов. – Как будто это был семейный ужин, а не вечеринка, на которой присутствовало более двухсот гостей.

Майя схватила меня за руку.

– Ты будешь сидеть рядом со мной.

А мама сидела по правую руку от Осборна, в то время как его жена находилась в дальнем углу крытой площадки. Я же повторял про себя снова и снова: «Старые друзья».

Это объясняет, почему он так добр к нам. Если это так. Но когда же они познакомились и насколько близко они были знакомы? Мама говорила, что это случилось, когда он лежал в больнице. Нас разделяли четыре стола, но я думал о ней не переставая. Мне надоело переживать из-за того, что мне было известно о ее жизни, и о том, что не было. Я не хотел, чтобы ее прошлое разрушило мое будущее, и жалел, что показал ей это дурацкое приглашение. Вдруг Майя прошептала мне на ухо:

– Все не так ужасно, как ты думаешь.

– О чем это ты? – прошептал я в ответ.

– Что бы ни случилось с тобой в Нью-Йорке на самом деле. – Она знала, что я врал.

– А перешептываться невежливо, – заорал Иэн.

– Зависит от того, о чем вы говорите, – крикнула в ответ Майя, швырнув в него хлебный катышек. Потом она опять повернулась ко мне и продолжила: – Не беспокойся, я никому не скажу про твой секрет.

– Какой секрет? – Я почувствовал, что меня разоблачили.

Теперь она уже не шептала, а почти свистела:

– Ты хороший.

Мы держались за руки под столом и ели раковый суп. Благодаря ей я действительно чувствовал себя очень хорошо. Под скатертью она безбоязненно щекотала внутреннюю поверхность моего бедра. Я чувствовал, как нарастает мое возбуждение, – продвигаясь вверх по штанине, она могла обнаружить это. Кончик моего члена находился в сантиметре от ее пальцев, и это расстояние неотвратимо сокращалось. Знала ли она об этом? А что, если она все-таки коснется его? Что она сделает? Выскочит из-за стола с миной отвращения на лице? Я задыхался и был близок к оргазму, и уже собирался извиниться и выйти из-за стола, как вдруг она опустила под стол и вторую руку и прошептала: «Все нормально». Ее голос сводил меня с ума.

Потом стали разносить главное блюдо. На выбор предлагались седло барашка и чилийский морской окунь. Я предпочел баранину. Потом спросил Майю, где находится туалет, встал из-за стола и, засунув руки в карманы, направился к нему. Мне пришлось быть осторожным, чтобы не демонстрировать свои трусы, выглядывающие из-под расстегнутых брюк.

Я подошел к туалету, располагающемуся около мужской раздевалки. Там никого не было. На скамейках лежали начищенные до блеска ботинки, в которых играют в гольф, а на стенах висели фотографии каких-то мужчин в длинных белых брюках, игравших в теннис. Я быстро зашел в одну из старомодных мраморных кабинок, расстегнул брюки и снял трусы. Мне понадобилась бумага, чтобы привести себя в порядок. Дело не в том, что я находился на анально-сексуальной стадии развития, как сказали бы психоаналитики, – просто я был оптимистом. Надеюсь, она опять положит туда руку, и мне не хочется, чтобы ее поджидал там неприятный липкий сюрприз. Интересно, знала ли она, что довела меня до оргазма? Мне было известно слишком мало, чтобы чувствовать себя смущенным. Со мной такого никогда раньше не случалось… Я имею в виду что другой человек в этом участвовал впервые. Интересно, должен ли я сказать ей что-нибудь, или нет?

Я надел брюки. Свои трусы я держал в руке, потому что собирался выбросить их в мусорную корзину, стоящую у раковины, но только приоткрыл дверь кабинки, как услышал, что в туалет кто-то вошел. Этот человек насвистывал песню, которую играл оркестр. Теперь она не казалась мне такой уж слащавой. Я по-прежнему стоял в кабинке, ожидая его ухода. Но он продолжал напевать и, когда дошел до строки «Ты у меня одна», ужасно громко пукнул и сразу же засмеялся, словно восхищаясь своей шуткой. Запах был такой, будто огромное мертвое животное оставили лежать в сломанном холодильнике. Обонятельный инстинкт победил. Я зажал нос руками, и, конечно, мне пришлось понюхать свое перепачканное белье. Это было отвратительно. Я уронил трусы, и они приземлились прямехонько в унитаз. Теперь у меня появилась еще одна проблема. Что мне делать? Вытащить их и выжать – или пусть это делает кто-то еще? Я решил их просто смыть. Но когда вода стала подниматься все выше и выше и дошла до края унитаза, мне стало понятно, что это было серьезной ошибкой.