Текст книги "Жестокие люди"

23

Брюса показывали по телику. Миссис Лэнгли специально пригласила всех кого можно к себе домой, чтобы они полюбовались на это. Жители Флейвалля, по словам Осборна, по-прежнему вопили так, будто им яйца прижали. А все из-за того, что отпрыск семьи Лэнгли собирался притащить в городок негритянское отродье. Тем не менее пришли все. Потому что знали: если они не явятся, их не пригласят на следующую вечеринку. А может, и на ту, которая будет после нее. А может, вообще уже никогда никуда не пригласят. «И какой смысл сердиться, если ты знаешь, что не собираешься сердиться вечно», как приговаривал мудрый Осборн?

Согласно расписанию общественно важных событий, следующим поводом для того, чтобы собраться всем вместе, должен был стать мой день рождения. Майя решила, что будет весело, если мы устроим костюмированный бал и все нарядятся в разных богов и богинь. Сначала маму это ужасно рассердило. Но когда все любители игры в гольф стали подлизываться к ней, чтобы она их тоже пригласила, она быстро переписала историю и сделала вид, будто это была ее идея. Это было просто отвратительно, честно. Во всяком случае, вечеринка неумолимо приближалась.

В семье Лэнгли не очень любили смотреть телевизор. Он был всего один и стоял в библиотеке, которая была по размеру не больше моей спальни. В библиотеке были повсюду разбросаны банки с краской и скипидаром и тряпье – они пригласили художника из Англии, чтобы он нарисовал на стене портрет их семьи в честь выздоровления мистера Лэнгли.

Специально для того, чтобы каждый мог увидеть нового, исправившегося Брюса, они купили новый огромный телевизор и установили его у бассейна. На улице было жарко, стульев на всех не хватало, и поэтому я, Майя, Маркус, Слим и Пейдж надели купальные костюмы и залезли в бассейн. Брюс должен был появиться в вечерних новостях вместе с мэром Ньюарка. По случаю пресс-конференции он купил себе новый строгий костюм. Они с мэром стояли у здания на Клинтон-авеню, которое, казалось, вот-вот развалится. Их окружали мужчины в цветастых рубашках. Брюс передал мэру чек на двести тысяч долларов от Фонда Осборна. Они объявили, что это здание отремонтируют и превратят в Дом Лэнгли – компромиссное решение, призванное спасти Флейвалль от беспокойных дитятей. Он назвал этот дом «прибежищем для детей, которых лишили детства». Это выглядело довольно странно: мы сидим в бассейне, а чернокожие служанки разносят напитки, крабов и горчичный соус для богатых белых людей, которые аплодируют и приговаривают: «Разве это не чудесно, что наконец-то Брюс решил сделать хоть что-то для этих бедняжек?» На самом деле это значило только одно: они надеялись, что «приют» в Ньюарке умерит пыл Брюса и в Флейвалле ничего подобного не появится. Майя повисла на мне в бассейне и прошептала: «Это дедушка придумал. Он хочет, чтобы Брюс перестал думать об этом».

Было очень странно наблюдать за тем, как он выступает по телевизору. Брюс выглядел абсолютно естественно. Он был очень телегеничен. Искренне улыбаясь, защитник детей пожал мэру руку. Казалось, он такой серьезный и честный парень. Никто бы не догадался, что это тот самый человек, который доказывал широту своих взглядов тем, что красил волосы в белый цвет, носил саронг и привозил на вечеринки нигерийскую принцессу Коко, называя ее своей невестой. Он совершенно преобразился. Брюс стал таким ответственным и собранным, что можно было решить, будто он действительно повзрослел. Раз и навсегда.

Сам он в это время стоял в стороне. Когда сюжет подошел к концу и все зааплодировали, он застенчиво улыбнулся, явно довольный собой. Только непонятно, что его больше радовало – то ли то, что он собирался совершить доброе дело, то ли то, что он так чудесно выглядел на экране. Кто-то из гостей сказал:

– С ума сойти, Брюс, такое впечатление, будто ты брал уроки у самого Бобби Кеннеди.

– Будем считать это комплиментом.

Не думаю, что ему хотели польстить.

– Тебе стоит политикой заняться.

– У меня темное прошлое.

Миссис Ливеллин (та самая старушка с голубыми волосами, пять раз побывавшая замужем после того, как ее выгнали из школы за то, что она таскала в портфеле обручальное кольцо с огромным бриллиантом) встала со своего места и громко сказала:

– Брюс, ну почему ты решил заниматься именно этим? А как же наши индейцьг? – На ней было очень много бирюзовых украшений, и это выглядело пугающе.

– Мне казалось, что будет правильно сосредоточиться на проблемах нашего штата.

– В Нью-Джерси живут индейцы. На юге – ленни-ленапе, а в нашей местности полно алгонкинов. Не так ли, Маркус?

Маркус тем временем боролся под водой со Слимом. Когда он вынырнул, чтобы глотнуть воздуха, все на него уставились. Миссис Ливеллин строго на него посмотрела.

– Маркус, ведь твоя мама наполовину индианка. Не кажется ли тебе, что белые американцы должны компенсировать коренным жителям Нью-Джерси то, что с ними так непростительно небрежно обращались?

Маркус облегченно вздохнул, когда понял, что никто не видел, как они со Слимом обжимались под водой. Он широко улыбнулся:

– Миссис Ливеллин, считайте, что вы уже стали почетным членом нашего племени.

Потом один высокомерный парень, который летал на работу на вертолете (он выпил сегодня слишком много коктейлей «Лонг-Айленд»), глупо пошутил:

– А как насчет нашего племени? Господи, о нас-то кто позаботится? Мы же стали исчезающим видом.

– Мы уже вымерли, – ответил Осборн, – просто не хотим себе в этом признаваться.

Наконец все взрослые слегка опьянели и стали спорить. Тогда мы вылезли из воды и побежали в домик-раздевалку где выкурили одну сигарету с марихуаной. На Маркуса она сильно подействовала, судя по тому, что он сказал:

– Знаете, ребята, если вы поселите меня в резервацию, то я легализую там травку, и нам всем будет хорошо.

Пейдж тоже здорово окосела. Она заявила:

– А я наемся транквилизаторов, проскользну в постель Брюса и нападу на твоего братишку, пока он не стал настолько консервативным, чтобы отказаться меня трахнуть.

Все сделали по несколько затяжек и докурили сигарету до самого фильтра. Так что она даже выпадала из мундштука, который Пейдж носила пристегнутым к цепочке на шее. Слим просто съел то, что осталось от самокрутки. Майя потянула меня назад, а потом и остальные, хихикая, двинулись обратно. Они стали разыскивать тележки с закусками, чтобы утолить внезапный голод.

– В чем дело?

– Ни в чем.

– Я что, больше тебя не интересую? – Майя говорила очень медленно, делая паузы после каждого слова. Видимо, ее собственные слова удивили ее; а еще больше – то, что ей так сильно хотелось заплакать.

– Нет… С чего ты это взяла?

– Потому что ты не хочешь оставаться со мной наедине.

– Это неправда. – Мне хотелось убедить ее в этом, но Майя была права. – Слим спросил, хотим ли мы покурить, и что я должен был сделать? Сказать ему – давай свой косяк и вали отсюда?

– Я не имею в виду именно сейчас.

На прошлой неделе Майя несколько раз очень ловко устраивала все так, чтобы мы оставались вдвоем. Сначала это был пикник на острове. Потом мы целый день провалялись вдвоем у бассейна (Брюс и миссис Лэнгли уезжали в больницу к отцу, чтобы проведать его, и служанок в то утро дома не было). Каждый раз я в последнюю минуту приглашал кого-нибудь или приносил с собой траву. А однажды я даже попросил маму позвонить мне и сделал вид, что она, свинья такая, хочет, чтобы я шел домой.

Я взял ее лицо в руки, поцеловал и сказал:

– Это не имеет к тебе никакого отношения. – Мне хотелось быть честным.

– А в чем тогда дело?

Она просунула мне руку в плавки. Член у меня подпрыгнул так, что его стало видно из-за резинки на трусах. Я хотел опять стать счастливым, провести в своей жизни новую границу, разделяющую ее на «до» и «после», и поэтому стащил с Майи купальник и попытался представить, что мы впервые видим друг друга нагишом. Но перед мысленным взором у меня стояла другая картина: я лежу на земле, и меня насилует человек без лица. Я спрятал свое лицо у нее на плече и так прижался к нему, что в глазах потемнело. Я отчаянно пытался думать о чем-то другом. Но ничего не приходило в голову, кроме девочки яномамо, фотографию которой я часто разглядывал, когда мастурбировал. Мы могли бы, конечно, сделать это прямо сейчас. Дело-то нехитрое. Но мне было невыносимо думать, что теперь в моей жизни будут только такие… удовольствия. Я отступил от Майи на один шаг и соврал:

– У меня голова кружится.

– Что мне делать?

– Ничего. Это быстро пройдет. – Я оперся рукой о стену домика, как будто с трудом держался на ногах. Забавно: когда я стал изображать, что мне плохо, мне на самом деле стало плохо.

– Принести тебе воды?

Если бы на ней была одежда, я бы обязательно попросил ее сделать это, лишь бы не смотреть ей в глаза.

– Нет, все хорошо. Врач говорит, что мой организм плохо реагирует на то лекарство, которое я принимаю, чтобы снять последствия сотрясения мозга. – Мне удалось припомнить эту длинную фразу из одной мыльной оперы, которую я смотрел, когда мне было нельзя вставать с кровати. Майя надела купальник. Ее левая грудка вывалилась из него, и я заправил ее обратно.

– Меня это бесит. – Самое ужасное заключалось в том, что Майя по-прежнему ужасно меня возбуждала.

– Через несколько дней тебе станет легче.

– Надеюсь.

– Не беспокойся. Когда мы наконец сделаем это, все равно это будет сюрпризом.

Проблема в том, что я не хотел больше даже слышать о сюрпризах.

Майя предложила отвезти меня домой. Было еще светло. Я сказал ей, что хотел бы пройтись пешком.

– А что, если ты столкнешься нос к носу с парнем, который тебя избил?

– Он об этом пожалеет.

Прозвучало все очень смело. По правде говоря, при этой мысли мне стало не по себе. В кармане моей джинсовой куртки лежал пистолет. Брюс наблюдал за нами.

– Не надо изображать передо мной храбреца. Давай я отвезу тебя. Или ты можешь сам повести машину.

– Майя, оставь Финна в покое, – воскликнул Брюс, – он может сам о себе позаботиться. – Раньше этот парень нравился мне больше, но тот человек, в которого он превратился, тоже был неплохим чуваком.

Как только я отбежал от их дома, я вынул пистолет и стал продираться по лесу, сжимая его в руках. Курок был взведен. Я оглядывался через плечо каждые несколько шагов. Мне казалось, что если он решит напасть на меня снова, то, скорее всего, сделает это сзади, а не встанет у меня на пути. В каком-то смысле мне хотелось, чтобы он снова на меня напал. С другой стороны, я не был уверен, что смогу выстрелить в человека. Я вспомнил, как он накинул мне мешок на голову. Потом вспомнил про то, что мне наложили швы на прямую кишку, и перестал сомневаться. Вместо этого стал размышлять, куда выстрелю сначала. В живот? Ниже живота? Может, в колено? Мне хотелось увидеть, как он ползает по земле и просит о пощаде. А потом, если я выстрелю ему в челюсть, увижу, как он захлебывается собственной кровью, умоляя сжалиться над ним. В пистолете, который принес мне Брюс, было шесть пуль. Это значит, что он будет долго мучиться.

Я вошел в лес, думая, что если я пристрелю этого парня, то история закончится, но не успел пройти и половины пути, как понял: все не так просто. Если я выстрелю в этого подонка, но не убью его, то у людей возникнет ко мне много вопросов, на которые мне совсем не хочется отвечать. То, что я использовал для этого пистолет Брюса, только усложнит дело. А если я убью его, меня наверняка будут судить за убийство, если только не выплывет наружу тот факт, что он меня изнасиловал. И если это вылезет наружу, все узнают о моем унижении и решат, что я немного тронулся из-за этого, как бы ни старался это скрыть. Конечно, все меня будут жалеть, обращаться со мной очень ласково, изо всех сил делать вид, что ничего ужасного не произошло. Но до конца моей жизни обо мне будут говорить так: «Ну, ты знаешь, это тот самый Финн Эрл, которого избил и изнасиловал один парень. В принципе он вполне нормальный, учитывая то, что с ним произошло».

Даже если я наконец смирюсь с тем, что случилось, перестану пить и курить, успешно сдам экзамены, поступлю в Гарвард и установлю контакт с неведомым племенем, которое не мог отыскать даже мой отец, люди будут повторять одно и то же: «Что ж, хоть его и трахнули в задницу, этому засранцу удалось добиться успеха». А если об этом узнает Майя, то она, вероятно, все равно подарит мне то, что обещала. Но это не имеет значения. Я буду знать, что она сделала это из жалости. А если не из жалости и если это будет действительно круто, то все равно мы оба будем прекрасно понимать, что все было бы еще лучше, если бы меня не изнасиловали на поле у дома ее дедушки.

Мне нужно было собрать мысли в порядок. А сердце мое было похоже на одну из анжуйских груш, которые мистер Осборн выращивал в бутылках, чтобы делать из них бренди. Я как раз проходил мимо сада, в котором они росли. Эти зеленые груши уже созрели. К ним было невозможно прикоснуться из-за стекла, которое тихонько позвякивало, когда начинал дуть ветер.

Я навел пистолет на одну из них, выстрелил и промахнулся, несмотря на то что был всего в полутора метрах от цели. Выстрел прозвучал неожиданно громко. Это было очень глупо с моей стороны. Я испугался и начал оглядываться по сторонам. Слава богу, никто не видел, как я пытался убить несчастный фрукт.

Когда я проходил по дорожке у нашего дома, то услышал, как звонит телефон. Я побежал через газон и ворвался в дом. Все решено. Если это Майя, то я скажу ей, чтобы она приходила немедленно. Мы пойдем в одно место и…

– Майя, это ты? Слушай, я тут подумал…

– Кто такая Майя? – Этот женский голос был мне знаком. Странно.

– А вы кто?

– Ты что, не узнаешь свою бабушку Нану?

– Это твоя бабушка! – Дедушка тоже взял трубку.

– Зачем ты нам звонишь? – Было очень приятно хотя бы иногда быть честным.

– Потому что мы тебя любим. – Это сказала бабушка.

– Ясно.

– Мы любим тебя и твою маму, чтобы с вами ни случилось.

– Приберегите вашу любовь для пациентов.

– Ты не должен так враждебно разговаривать с дедушкой. Он этого не заслуживает.

– Нет, у него есть на это полное право. Но вы должны знать, мы очень счастливы, что вам так повезло.

– Если вы будете продолжать нас беспокоить, я пожалуюсь мистеру Осборну. – На минуту они заткнулись.

– Мама дома?

– Нет. – Она оставила записку, что заедет к Леффлеру.

– Не мог бы ты передать, что мы звонили?

– Конечно.

– Скажи ей, что мы обязательно приедем на твой день рождения.

Знаете, после всего дерьма, выпавшего на мою долю, для того чтобы меня расстроить, требуется что-то пострашнее, чем глупый телефонный звонок.

Я подтащил стул из кухни к дереву, взобрался на него, встал на цыпочки и положил револьвер в дупло, в котором, кажется, проживала семья белок. Было ясно, что я никогда в жизни не выстрелю в кого бы то ни было. Разве что в самого себя.

Проснувшись, я подумал, что мне надоело беспокоиться о том, как пойдут дела. Я лежал в постели со вставшим членом и некоторое время размышлял, мастурбировать мне или нет, потому что не был уверен, что мне станет от этого лучше. Передернув пару раз, я стал думать о том, притрагивался ли ко мне насильник, когда делал это со мной.

Я спустился вниз, чтобы позавтракать с мамой, и, когда стал резать банан, заявил ей:

– Ах да, забыл тебе сказать. Нана и дедушка вчера звонили. – И, прежде чем она успела возмутиться из-за того, что я не оставил ей записку, сам обрушился на нее: – Здорово, что ты пригласила их на мой день рождения.

– Странно, что тебя это радует.

– Все забыть, все простить.

– А я вот прекрасно все помню.

– Но если ты думала, что я не хочу, чтобы они приехали на мой праздник, и сама на них злишься, то почему же ты их все-таки пригласила?

– Я хотела, чтобы они увидели, как мы хорошо здесь устроились.

– Чтобы они о нас не беспокоились, да? – Мне было абсолютно ясно, что ей просто хотелось поразить их, но, как я уже говорил, мне уже надоело об этом думать. Мама улыбнулась, облокотилась на стол и взяла меня за руку.

– Я очень рада, что мы можем говорить с тобой об этом как взрослые люди.

Зазвонил телефон. Это была бабушка. Мама ушла в другую комнату, чтобы поговорить с ней, а когда она закончила, то сказала:

– Нана утверждает, что ты грубо с ней разговаривал.

– Они меня довели.

– Она сказала, что ты угрожал обратиться к мистеру Осборну.

– Мама, но ведь я только что сказал, что очень рад тому, что ты их пригласила. Разве ты не понимаешь, они пытаются тобой манипулировать. Твои родители готовы сказать все что угодно, чтобы нас поссорить.

– Но мы же не будем ссориться, правда, Финн?

– Мама, ты же у меня одна. – Мне даже не захотелось сказать какую-нибудь гадость.

24

Позвонил Осборн и сказал, что на работу мне сегодня идти не надо. Он был в Вашингтоне, где устраивал ланч, чтобы помочь Брюсу. Были приглашены сенаторы, издатели газет и генеральные директора крупнейших компаний, о которых постоянно пишут в журнале «Форчун». Надеюсь, он не забудет снять пижаму, прежде чем надевать официальный костюм. Осборн сообщил мне также, что идея заключается в том, чтобы Брюс был занят строительством «компромиссных» приютов Лэнгли по всей стране и забыл о том, что собирался начать с Флейвалля.

– А почему вы просто не скажете ему, что вам не нравится его идея?

– Да нет же, я не против этого, наоборот, господи! На самом деле мне гораздо больше понравилось бы видеть в центре этого города дешевые однотипные домики. – Забавно, что он называет «центром города» овощную лавку. – Было бы чудесно, не правда ли. Финн? Вокруг носились бы разноцветные ребятишки. – Мы говорили по телефону, но я прямо видел, как он улыбается, придя в восторг от своей идеи. – Я бы всем им выплачивал стипендию, чтобы они ходили в нашу школу. – В местной школе было всего восемь классов. После ее окончания все разъезжались бы по частным заведениям.

– А в чем тогда проблема?

– Я просто хочу, чтобы мой внучок подождал, пока Уолтер Пикл не уйдет на пенсию или умрет. И чтобы никто не трогал моих свинок «Такернакеров».

– А разве им что-то грозит?

– А как же! Ох уж эти американские потребители. Их перестали разводить, потому что у них не так много мяса и выращивать их не очень прибыльно. Мы с Уолтером спасли их от вымирания. Это ведь те самые свиньи, которых привезли с собой первые поселенцы. Потом первопроходцы отвезли их на запад. Эта страна появилась благодаря их бекону! Уолтер выполнил все свои обязательства, и, если он перестанет заботиться о моих хрюшках, им конец. И я просто не хочу, чтобы все было похерено в один момент прямо на моих глазах.

Я не знал, что сказать.

– Почему бы тебе не поехать с нами в Вашингтон? Майя тоже там будет, – прервал молчание Осборн.

– Спасибо, но сейчас я как раз собирался написать своему отцу. – Это была просто отговорка. Папа использовался мной для прикрытия.

– Мне бы хотелось познакомиться с твоим отцом.

– Мне тоже.

Осборн решил, что это очень смешная шутка. Он так ржал, что начал хрипеть.

– Ладно, я кладу трубку. Всегда хотел умереть смеясь, но надеюсь, это произойдет не сегодня.

Мама была в лесном домике, где встречалась с флористом, чтобы обсудить, какие букеты будут стоять на столах на вечеринке по случаю моего дня рождения. Осборн пригласил ансамбль Слима. Ожидалось около ста гостей. Все в городе только и говорили о том, какого бога или богиню они собираются изображать. Майя готовилась нарядиться Дианой, богиней охоты. Она раскрасила свой арбалет золотой краской. Мама уже почти решила сшить костюм Афины, но Осборн напомнил ей, что у той было шесть грудей. Миссис Лэнгли намеревалась изображать Шиву. Она, видимо, не знала, что Шива – бог-разрушитель. Дело в том, что Лэнгли ездили в Индию на Рождество, и она привезла оттуда кучу необработанных рубинов. Теперь у нее был повод их нацепить. Всем хотелось знать, в какого бога хочу воплотиться я. Но мне было трудно решить: в конце концов я сузил выбор до Иисуса Христа и Огдена Осборна. Я никак не мог определиться с тем, какой вариант ярче продемонстрирует, насколько у меня плохой вкус.

Настал день, когда Джилли должна была прийти убираться. С того момента, как ее приняли за птичку в дымоходе, казалось, прошли не недели, а годы. Когда ее мама привезла Джилли к нашему дому, я как раз читал журнальную статью о ДНК и генах. Прическа ее мамаши напоминала осиное гнездо, волосы были выкрашены в цвет сырных чипсов. Ее зад был размером с холодильник. Интересно, а Джилли не боится, что когда-нибудь превратится в копию своей матери? На прощанье эта баба сказала ей: «А ну-ка заткнитесь, юная леди». Горничная была одета в обтягивающий топик и обрезанные джинсы. Униформу, как обычно, она расстегнула до талии. Джилли всхлипывала и терла покрасневшие глаза. Она явно была чем-то огорчена. Но у меня было столько собственных проблем, что мне было абсолютно не до нее.

– Привет, Джилли. – Я сделал вид, что очень увлечен изучением картинки, изображающей двойную спираль ДНК.

Она стала собирать пылесос, потом вдруг закричала: «Черт!» Я попытался улизнуть на кухню, но она последовала за мной.

– Спасибо за проявленный интерес и сочувствие.

– Если ты так страдаешь из-за своей аллергии на шерсть, то можешь просто снять платье.

– Пошел ты в жопу!

– Сама пошла.

– Думаешь, у тебя одного проблемы?

– Я бы с тобой с удовольствием поменялся.

– Ладно, ну тогда расскажи сначала, что у тебя за неприятности. – Минуту я размышлял, стоит ли выложить ей все начистоту или лучше постепенно подготовить ее. – Пообещай, что никому не расскажешь.

– Обещаю.

– Нет, поклянись.

– Ладно, клянусь. Так в чем дело?

– У меня травка закончилась.

– Какой же ты засранец. – Она бросила мне сигарету, которую я сразу же закурил.

– Хорошо. Я скажу тебе правду. Тот парень не только избил, но еще и трахнул меня. – Я затаил дыхание. Мне стало легче, правда легче. Но она возмутилась:

– Очень смешно!

– Да нет, не очень. – Я смотрел на свои ноги.

– Не будь идиотом, Финн.

– Ладно, рассказывай теперь, что с тобой стряслось.

– Мама не разрешает мне взять деньги, которые я копила на обучение, со своего банковского счета.

– А зачем они тебе?

– Не твое дело.

– Почему Двейн тебе не даст?

– Двейн говорит, что он здесь ни при чем. – У меня, наверно, был озадаченный вид. – Я беременна.

Внезапно мне показалось, что я смотрю на свою маму. Такой она, наверное, была, когда узнала, что ей предстоит родить меня.

– А Брюсу ты сказала? – Я вспомнил о том, что видел в окно лесного домика.

– А ему до этого какое дело? – Ее взбесило то, что я упомянул о нем.

– Не знаю, я просто подумал… Ты хочешь сделать аборт?

– Нет, но я… – Она зарыдала, не в силах вымолвить слово.

– Я сейчас вернусь.

– Ты ведь никому не скажешь?

– Я умею хранить секреты.

Когда я спустился вниз, она сморкалась в кyxoнное полотенце.

– Этого хватит? – Я вручил ей шестьсот сорок пять долларов, которые получил от Осборна. Она отдала мне сто долларов. По-моему, мир вполне может обойтись без еще одного несчастного ребенка.

– Оставь себе. Вдруг понадобится.

Джилли обняла меня и грустно улыбнулась.

– Я у тебя в долгу, Финн. – Она сжала меня в объятиях, потом отпустила. Посмеиваясь и всхлипывая, она стащила с себя майку.

– У меня так грудь набухла, что болит.

Мы улыбнулись друг другу. Мы были очень несчастны, и нам было приятно, что никому из нас ничего не было надо от другого. А потом случилось что-то странное: мы начали целоваться. Если бы кто-то рассказал мне, как подобное произошло с ним, я бы подумал, что это довольно невероятно. Но в тот момент все было так естественно.

Джилли отступила от меня на шаг, и я думал, что сейчас она пошутит или еще что-нибудь в этом роде. Я чуть было не начал извиняться, как вдруг она взяла меня за руку и повела в спальню. Мы разделись, не говоря ни слова. Нам не хотелось причинять друг другу боль ненужными словами.

Раздевшись, я взгромоздился на нее, обхватил ее сосок губами и вообразил, что ощущаю вкус молока. Эта мысль не казалась мне странной. Я вошел в нее, и был счастлив от этого. Как приятно ни о чем не думать. Быть просто телом. Мы использовали друг друга, чтобы обрести утешение. Секс – куда более сильный наркотик, чем любовь.

Было забавно. Когда я кончил, то сразу подумал о Майе. Теперь, когда мне удалось сделать это с Джилли ради себя, я был уверен, что смогу осуществить это и с ней. Теперь все будет хорошо. Мне казалось, что я справился со всеми трудностями, как вдруг внизу со скрипом отворилась дверь, и я услышал, как Майя крикнула:

– Привет, Финн, угадай, кто решил не ехать в Вашингтон?

Джилли уже была на пути к ванной, а я натягивал свои брюки и орал: «Подожди меня внизу», но она уже входила в мою спальню. Майя посмотрела на меня, и я заплакал. Звучит патетично, но это правда. Мне было бы не так плохо, если бы она закричала, завизжала или ударила меня. Но она просто сказала: «Ну, до свидания, Финн».

Я десять раз звонил ей домой. Горничные повторяли, что она не может подойти к телефону. Наконец трубку взяла миссис Лэнгли. Она говорила медленно и разборчиво. Я прямо видел, как она стоит с открытой банкой из-под лимонада и сигаретой, смотрит куда-то в пространство и произносит:

– Не знаю, как решит Брюс, но ни я, ни Майя на твой день рождения не придем. – Тон у нее был не просто ледяной – арктический. – И, пожалуйста, будь так добр, изволь не звонить больше моей дочери. Прояви элементарную вежливость. Это она просила передать тебе. А я запрещаю тебе это.

– Миссис Лэнгли, мне очень жаль.

– Это тебе не поможет.

Я три часа напролет просидел у телефона, наблюдая за тем, как растет моя тень. Когда стемнело, она исчезла.

Мама вернулась в восемь.

– Прости, что задержалась, ягненок. Мы с доктором Леффлером отрабатывали восьмой шаг.

– Что еще за «восьмой шаг»? – Мама сняла с плеча сумку с клюшками и включила свет. Видимо, какой-то термин, который используется среди анонимных алкоголиков.

– Нужно составить список людей, которых ты когда-либо обидел, чтобы мысленно постараться загладить свою вину. – Она поцеловала меня в макушку и поспешила на кухню.

– Пожалуй, приготовлю спагетти.

– Длинный у тебя список?

– Ну… Он у всех длинный.

Окурок косяка, который выкурили мы с Джилли, лежал в пепельнице. Но мне было лень вставать и прятать его.

– Я пригласила на ужин доктора Леффлера. Он так одинок. Его жена и дочери уехали в Нантакет. Ты ведь не возражаешь? – Мама поставила на газ кастрюлю с водой и стала накрывать на стол.

– Мне все равно.

– Мы так красиво украсим лесной домик для твоей вечеринки! Это просто фантастика! А ведь мы в первый раз устраиваем здесь праздник. Доставят лилии, белые скатерти с золотой бахромой, пурпурные салфетки, лавровые венки. В общем, это будет похоже на Древний Рим. – Голос у мамы стал таким, будто у нее начался приступ мании величия. – Некоторые приведут с собой людей, которые у них гостят, так что нам потребуется еще два стола. С большинством из тех, кто придет, мы не знакомы, но разве это не прекрасный способ узнать друг друга?

– Я не хочу никаких вечеринок.

– Послушай, Финн, мы же это уже обсуждали. Мы с Майей столько всего сделали…

– Мы с ней поссорились. Даже не поссорились, а расстались. Звонила ее мать. Они не придут.

Маме вовсе не хотелось этого слышать.

– Ну, так сейчас же позвони и помирись с ней.

– Ты не понимаешь. Я действительно виноват. – Как же мне сказать ей о том, что произошло?

– Тогда звони и извиняйся. Скажи ей то, что она хочет услышать. – Мама стала раздражаться.

– Она не будет со мной разговаривать.

– Но это же твой день рождения! Если малышка Майя собирается изображать избалованную соплячку, то праздник состоится и без нее. Мне всегда казалось, что она плохо воспитана. – Мама не слушала меня, потому что ей не хотелось расстраиваться.

– Ты что, не понимаешь меня? Я же сказал: я все просрал.

– Прекрати разговаривать со мной в таком тоне!

Кухню осветили огни фар – Леффлер подъезжал к нашему дому.

– Неприятно, конечно, когда тебе говорят «просрал», но все-таки не так неприятно, как наблюдать за тем, чем вы занимаетесь с этим подлым Леффлером на полу в гостиной!

Мама обратилась в слух.

– Так что ты такого сделал?

– Я был с Джилли… и Майя нас застала.

– Что вы делали?

– А ты как думаешь? Мы лежали в моей кровати.

– Так вы с Джилли…

– Это был первый раз.

– Ты решил бросить Майю Лэнгли, чтобы переспать с горничной?

– Не совсем так. Да и вообще, какая разница – горничная Джилли или нет? Какое это имеет значение, черт побери?

– Потому что эта малявка – внучка Осборка. Господи ты мой боже, Финн, неужели ты не понимаешь, что мы живем здесь только благодаря тому, что мистер Осборн хорошо к нам относится?

– Ты же спасла ему жизнь.

– А ты, мой милый, используя твое прелестное выражение, просрал его внучку и обосрал свою мать.

Когда-то мне казалось, что, когда мама ругается, это выходит у нее забавно.

– Я и так все это знаю! – завыл я.

– А я все-таки напомню тебе об этом. Потому что ко мне это тоже имеет отношение. Что мы будем делать, если он меня уволит? Ведь я же пригласила на твой день рождения своих родителей.

– Я говорил тебе, что не хочу никаких вечеринок.

– Заткнись. Ты разрушил все то, чего мы так упорно добивались.

– Я ничего не добивался. – Это была ложь.

– Зато я добивалась! – Мама швырнула на стол тарелку, которую держала в руках. Она разбилась, и один кусочек отлетел вверх и поцарапал ей щеку, но она даже не вздрогнула. – Второй шанс не получают два раза в жизни. – Выглядело это так, будто у нее текут кровавые слезы.

– Ты думаешь, я не знаю? – закричал я.

Тут на кухню вошел Леффлер.

– Ты это видела, Лиз? – спросил он, показывая ей самокрутку.

Мама изумленно уставилась на меня. Наверное, в этот момент она думала, что мое появление на свет было большой ошибкой.

– Да ты просто идиот!

– Что вы на это скажете, молодой человек? – вопросил он, тыча мне косяком прямо в лицо.

– Огонька не найдется?

Мама дала мне такую затрещину, что я отлетел в сторону и упал на стул. Во рту я почувствовал вкус крови. Она хотела ударить меня еще раз, но отдернула руку.

– Теперь у тебя такая мать, какую ты заслуживаешь.

Леффлер обнял ее за плечи.

– Лиз, не надо так убиваться. Позвони Гейтсу. Пусть им займется полиция. Только так он чему-то сможет научиться.

– При чем здесь полиция?

– Не делай вид, что не понимаешь. Твоя мать рассказала мне, что тебя арестовали в Нью-Йорке, когда ты покупал кокаин.

– Неправда.

Леффлер стал набирать номер Гейтса.

– Положи трубку.

– Лиз, ты не должна делать ему поблажек.

– Я хочу поговорить со своим сыном наедине.

Я остался дома. Доктор уехал. С нами обоими было все кончено.