Текст книги "Жестокие люди"

40

На следующий день я проснулся в больнице в два часа дня. Мама сидела на краю кровати и смотрела мультфильм про Космического Гонщика, который показывали по телевизору. Он висел у самого потолка. Звук был выключен. Мама плакала. Осборн, не сняв очки, дремал в кресле, которое стояло в углу комнаты.

– Мам… Не беспокойся. Мне хорошо.

Вчера ночью мне давали лекарства, чтобы помочь преодолеть последствия переохлаждения. Еще я отморозил себе пальцы. В больницу нас отвез Уолтер Пикл.

– Знаю, ягненочек мой, – прошептала мама тихонько, чтобы не разбудить Осборна. – Просто я вспомнила сейчас, как раньше мы смотрели мультики вместе. Это глупо, конечно, но мне стало очень грустно, когда я поняла, что не помню, как зовут его младшего брата.

– Гонщик Икс.

– Хорошо, что у меня есть ты. Всегда можешь напомнить.

Я снял целлофановую пленку с тарелки с печеньем, посыпанным шоколадной крошкой. Его испекла мама. Взял одно, потом другое. Потом стал комкать картонный пакет из-под молока. Тут мама спросила:

– Зачем Брюс так близко подошел к проруби?

– Ты же его знаешь. – Это была ложь во спасение.

– Мистер Осборн сказал, что это ты его спас.

– Мы оба свалились туда, и я просто пытался выбраться.

– Слава богу, что с тобой все в порядке! Брюсу повезло.

– Как он себя чувствует?

– Осборн приказал, чтобы его отвезли на обследование в Нью-Йорк. Он так долго пробыл под водой, что все боялись, что его будет нелегко вылечить. Но, кажется, в целом с ним все в порядке. Он звонил приблизительно час назад.

– И что сказал? – резко спросил я, так что мой спаситель проснулся.

– Ну, Брюс в своем репертуаре. Сделал вид, что это все очень забавно.

– А все-таки – что он сказал?

– Что еще обязательно научит тебя кататься на коньках. Что-то в этом роде. Но послушайте меня, молодой человек. Если вы еще раз пойдете на это озеро… – Осборн дважды чихнул и высморкался.

– Больше никаких уроков не будет.

– Вы бы лучше легли, – предложила ему мама.

– Вы что, не знали о том, что я решил жить вечно? Хочу посмотреть, чем все это закончится. – Мама рассмеялась. Осборн откусил кусок печенья.

– Лиз, не могла бы ты принести нам молока?

На столе стоял полный пакет. Но в последнее время мама научилась очень хорошо понимать намеки.

Как только она вышла из комнаты, Осборн закурил сигару.

– Наверняка ты думаешь, что за это время я уже все устроил.

– Не совсем.

– Что ж, посмотрим. – Старик выпустил кольцо дыма и посмотрел на свои старческие руки, испещренные темными пятнами. – Господи, кожа у меня, как у крокодила.

Словно для того чтобы убедить меня в том, что он действительно похож на это животное, старик вытащил изо рта вставные челюсти и несколько раз пощелкал ими. А я все ждал, что он скажет что-то такое, что успокоит меня.

– Как ты думаешь, что этот засранец имел в виду, когда говорил, что хочет «утолить свой голод»? – Значит, Осборн наблюдал за нами. Наверное, я должен был изумиться.

– Не знаю.

– И я не знаю. Поэтому тебя и спрашиваю. Господи Иисусе, да ведь даже собака умеет утолять свой голод.

– Видимо, он просто пытался как-то подготовить себя к тому, чтобы встретиться с тем, что сидело у него внутри. Брюс как-то говорил, что все предельно просто: люди хотят трахать и убивать. Поэтому ему так нравились «жестокие люди».

Тут Осборн в очередной раз поразил меня. Он стал цитировать папину книжку:

– «Небольшое племя, стоящее на примитивном уровне развития. Яномамо живут в джунглях бассейна Амазонки. Именно благодаря этому племени у нас появилась уникальная возможность узнать, что это значит на самом деле быть человеком».

Старик опять высморкался и хихикнул:

– Ну, то есть это что-то вроде Флейвалля. Только без денег. – Мы оба задумались над его словами. А потом он спросил: – Как ты думаешь, он стал бы таким, если бы его дедом был кто-то другой?

– Ну, в таком случае он бы не «дошел до предела» так быстро.

– А что бывает с теми, кто до него доходит?

– Им хочется большего.

– Получается, я породил новое племя. А Брюс и его мать – его лучшие представители.

– Не всегда можно купить то, что людям действительно нужно.

– Боже, я ведь знал, что с Брюсом что-то не так… Я потерял его давным-давно, за много лет до того, как познакомился с тобой. Если бы он был не моим внуком, а какой-нибудь компанией, я бы его просто продал, пусть даже себе в убыток. Но с людьми все не так просто. – Он вынул изо рта сигару, поняв, что я его не слушаю. – Ты ведь не думаешь, что деньги делают людей счастливее?

– Нет, сейчас мне так не кажется.

– Это плохо, очень плохо. – Осборн посмотрел на часы. – Господи, меня ведь ждут. Сейчас все эти юристы накинутся на меня и скажут, что я сошел с ума. – Он положил в карман пригоршню печенья и открыл дверь.

– Все у тебя будет хорошо, Финн. Только держись подальше от жестоких людей.

Это были его последние слова.

41

Теперь я знал, что никогда уже не буду чувствовать себя в полной безопасности. И поэтому мне уже было не так страшно. Да, как ни странно. Я думал об этом приблизительно так: я – курильщик, а Брюс – рак легких. Он всегда будет где-то рядом. Не то чтобы я совершенно успокоился. Один парень из моей группы испанского языка сказал мне, что, по словам его старшего брата, который учился в Гарварде, Брюс в Бостон не вернулся. А мама объяснила мне, что Осборн договорился о том, что его внук закончит семестр заочно.

На второй день после того, как я вернулся в школу, мой благодетель позвонил мне, сидя в самолете. Было очень плохо слышно. Я спросил его, как поживает Брюс, на что он ответил только: «Ничего не понимаю. Помехи». Странно: я-то его прекрасно слышал. Потом он прокричал: «Двадцать шестого декабря мы едем в Швейцарию». Мне казалось, этого уже никогда не случится.

– А что, если я провалю все экзамены?

– Вылетишь из школы на самолете.

Это было забавно, но я не засмеялся.

– А Брюс? Мне страшно.

– Мне тоже. Ничего, сейчас я занимаюсь этим вопросом. Расскажу тебе все потом, когда мы приземлимся.

В тот же день позвонила Майя. Осборн сказал ей, что мы с ее братом упали в озеро. «Так ему и надо», – объявила она. Было понятно, что он не стал ее пугать и расписывать ей происшествие во всех подробностях. А когда она поинтересовалась, почему меня больше не вдохновляет мысль о том, что скоро мы будем кататься на лыжах, то я не мог придумать ничего лучше, как сказать: «Тут помехи в телефоне. Плохо тебя слышу». Майя громко переспросила, я шепотом сказал: «Я все еще люблю тебя», после чего повесил трубку и стал дожидаться, когда позвонит Осборн.

Но от него ничего не было слышно. Я ждал один день, второй, третий… Оставлял для него сообщения, пытался найти его в Флейвалле и в нью-йоркском офисе, в который, как мне было прекрасно известно, он наведывался очень редко. Но в ответ – тишина. Мама предположила, что Осборн поехал на какой-нибудь курорт, чтобы подлечиться от простуды – на основании того, что она слышала, как он велел служанке положить в его сумку полотняные шорты.

Пока все в школе рьяно готовились к экзаменам, я сидел, тупо уставившись в свои учебники и конспекты, и молча бесился из-за того, что Осборн, кажется, совсем позабыл обо мне. Чем больше я думал о том, что он сказал мне после того, как я вытащил Брюса из воды, тем больше раздражался. «Держись подальше от жестоких людей», «Я все устрою». Как? Может, он совсем из ума выжил от старости, а может, ему просто наплевать на все это. Учебники, которые я купил, лежали с неразрезанными страницами. Даже Джакомо, который начал принимать успокоительный препарат «Риталин» (причем он его вдыхал, а не глотал), занимался больше, чем я.

Семестровые экзамены начались пятнадцатого декабря. Обычно тесты продолжались два часа кряду. Учителя постоянно пугали нас этими экзаменами, будто это было такое большое дело. Вообще-то на самом деле это было важно, если, конечно, ты не боишься вылететь из школы. К тому времени я уже начал понимать, что в моем случае дело идет именно к этому. Впрочем, это не имеет значения.

Спортивные залы заставили партами и стульями. Ответы нужно было писать на голубых листах, которые преподаватели называли брошюрами. Несмотря на то что они постоянно болтали о том, что полагаются на нашу честность и что доверие – это очень важно, система зиждилась на том предположении, что если они дадут своим ученикам хоть один малюсенький шанс, то они непременно будут списывать. Все писали контрольные одновременно, чтобы отличники не продавали правильные ответы другим ученикам. Кроме того, между учениками стояли пустые стулья, так что списывать было невозможно. Разве что при помощи бинокля.

Первым экзаменом поставили алгебру:

1. Какова сумма всех чисел от одного до миллиона?

Я знал, что существует какая-то формула, которую вывел пару сотен лет назад один француз, после того как учитель заставил его остаться после школы и задал сложить все числа от единицы до сотни. Можно было бы, конечно, посчитать эту сумму: 1 + 1 = 2, 2 + 3 = 5, 5 + 4 = 9… До ста я бы успел, но миллион?… У меня было всего два часа, а не две недели.

2. Какова сумма бесконечного ряда:

1 + (¹/₂ x 1) = (¹/₂ x 1¹/₂ > x 1) +…

Даже если бы я не злился так на Осборна за то, что мне приходится сейчас учиться, вместо того чтобы ехать в Швейцарию, я бы вряд ли справился с этим заданием. Было глупо тратить время на то, чего я не знаю. Посмотрим, что там дальше.

3. Упростите и решите эту задачу:

sin(17)cos(13) + cos(17)sin(13).

Когда учитель алгебры объявил: «Господа, у вас остался один час», я как раз бросил подсчитывать, какую сумму составляют числа от одного до миллиона, и стал думать о том, что скажу Осборну, когда мы с ним увидимся. Я так увлекся, воображая, как пошлю его куда подальше, что даже не заметил, как к моему столу подошел преподаватель – пока не услышал, как сзади засуетился Джакомо, который пытался дотянуться ногой до своей туфли. Я был уверен, что сейчас его выведут из класса за то, что он спрятал шпаргалки в мокасинах, но тут учитель стиснул мне шею и прошептал: «Возьмите свою работу и идите за мной».

Дело не в том, что я пользовался шпаргалками. У меня их просто не было, потому что было лень их делать. Видимо, приехал Осборн. Я мгновенно забыл все гневные тирады, которые так долго репетировал. Трогательно, правда? Старик обо мне не забыл. Я знал, что мне нужно всего лишь прошептать ему на ухо пару слов, и он меня спасет. Я мог бы попросить преподавателя оставить нас наедине. Осборну на экзамены было наплевать. Для него это все было пустой забавой. Господи, да раз уж он устроил так, что Брюсу разрешили прислать экзаменационные задания по почте, то почему бы ему не сделать то же самое для меня? Потом я буду прилежно учиться, так что все будет прекрасно. Когда учитель закрыл за нами дверь, я уже улыбался во весь рот.

– Мистер Осборн умер, – сообщил он.

Я не заплакал, не спросил, как это случилось, не закричал «Нет!». Вместо этого тот маленький подлый человечек, который сидел у меня в голове, пробормотал: «Простите… Мне нужно в туалет». Учитель решил, что сейчас меня стошнит, и подтолкнул меня по направлению к уборной. Я подошел к кабинке, закрыл дверь и спустил в туалет свою работу и задание, напечатанное на голубой брошюре. Мне не было стыдно за свой обман. Не могу сказать, впрочем, что гордился собой. Просто теперь мне было совершенно ясно, что после смерти Осборна у меня не осталось человека, который будет ради меня и вместо меня нарушать правила.

Когда я вышел из туалета, директор уже поджидал меня.

– Что мне теперь делать?

– Тебя ждет самолет, – ответил он.

Я спрашивал не об этом.

– А кто его прислал? – Явно не миссис Лэнгли и не Брюс. Неужели Майя?

– Доверенное лицо мистера Осборна.

Преподаватель вызвался отвезти меня в аэропорт. Но директор заявил, что сделает это сам. Было заметно, что они никак не могли решить, стоит ли по-прежнему обращаться со мной любезно. Потом они стали наблюдать за тем, как я упаковываю свой чемодан, а я в это время думал о том, успел ли Осборн перевести им деньги на библиотеку, как обещал.

Когда мы садились в машину, учитель вдруг спросил:

– А как же твой тест?

– В смысле?

– Голубая брошюра. Ты ведь взял ее с собой.

– Нет, сэр. Я передал ее вам, когда зашел в уборную. Разве вы не помните? – Он стал хлопать себя по карманам. Глядел он на меня так, будто я собирался тайком покинуть страну, не имея при себе никаких документов.

– Она должна быть у вас! – Моя история, конечно, была шита белыми нитками, но паника в моем голосе звучала очень естественно. – Я не все задания решил, но, по-моему, справился неплохо. – На самом деле мне было наплевать на экзамены. Таким образом я просто отгонял мысль о том, что меня ждет дома. – Давайте вернемся и поищем ее. – Мне вовсе не хотелось возвращаться в Флейвалль.

Я побежал обратно к спортивному залу, где проходил экзамен, но директор остановил меня.

– Потом разберемся. После похорон мистера Осборна.

Там будет Брюс. И без его деда это будет…

Странно, что они решили послать за мной. Когда я увидел ревущий самолет Осборна, который ждал меня на взлетной полосе, то просто изумился. Это было похоже на розыгрыш. Вообще-то один час полета на такой машине стоит около пяти тысяч долларов. Вряд ли это решение принял адвокат Осборна. Наверное, он сам захотел, чтобы я покатался напоследок. Но зачем это было ему надо? Может, ему казалось, что будет забавно дать мне попробовать изысканный вкус дорогой жизни, прежде чем я лишусь этого навсегда? Или он решил сделать это для того, чтобы разозлить какого-нибудь другого богача, который был уверен, что семья Лэнгли пришлет за ним самолет, чтобы он смог проводить их прародителя в последний путь? Кого? Вице-президента? Да нет, у него есть свой самолет. Свою жену? В общем, это похоже на шутки Осборна: заставить женщину, по приказу которой его оскопили, покупать билет на коммерческий рейс. Я мысленно обследовал ситуацию со всех мыслимых и немыслимых точек зрения, стараясь не касаться самого главного: мой друг был мертв.

В салоне пахло кубинскими сигарами, лекарствами и ромом. Это был его запах. На любимом вращающемся капитанском кресле Осборна оставались следы его довольно грузного тела. Кожаный подголовник потемнел: он был запачкан гелем, которым он укладывал назад свои волосы. Точнее, то, что от них осталось. Я застегнул ремень и, когда мы поднялись в воздух, заплакал.

Когда я посмотрел вниз, то увидел свою школу – она стремительно уменьшалась в размерах. Все меньше становился и тот маленький человечек, который сидел в моем мозгу и прикидывал: «Интересно, он мне что-нибудь оставил?» Мы поднялись на высоту восемь тысяч футов. Воздушные ямы следовали одна за другой.

Через сорок две минуты мы уже кружили над Флейваллем. Все сливалось перед глазами. Второй пилот сказал, что на поверхности земли температура минус двадцать градусов. Взлетная площадка была залита водой, на которой сидели гуси. Снега больше не было, озеро замерзло. Кроме той самой черной дыры.

Когда я выходил из самолета, то мысленно подготовил себя к тому, что сейчас меня встретит рыдающая мама, которая станет причитать: «Ой, малыш, какой ужас!» Но, как это ни поразительно, ее там не было. Я позвонил ей из ангара и услышал только запись ее голоса на автоответчике. Она явно подражала Одри Хепберн, зачитывая это приветствие.

Пилот довез меня до нашего желтого коттеджа. Входная дверь была открыта. Розовый чемодан, которого я так стыдился когда-то, стоял в прихожей. Остальные наши вещи лежали в картонных коробках. Я понял, что она швырнула сумку для гольфа, которую подарил ей Леффлер, со второго этажа, потому что клюшки рассыпались по полу. Мама, не шевелясь, сидела за обеденным столом, сжимая в пальцах бокал. Рядом стояла полная бутылка вина. Впечатление было такое, что она сидит здесь так долго, что ее могла начать пожирать моль.

– Извини, я не встретила тебя. – Она говорила ровным голосом, но тушь размазалась у нее под глазами, а по щекам стекали слезы. Мама не выпила ни капли вина, но вид у нее был такой, будто она уже третий день в запое. Не успел я сказать что-нибудь умное, как она объявила: – Сегодня утром машину забрали.

Потом она передала мне письмо от секретарши миссис Лэнгли.

Уважаемая миссис Эрл!

Этим письмом мы уведомляем Вас, что Ваши услуги нам больше не потребуются. Мы бы хотели, чтобы к первому января вы освободили дом, в котором сейчас проживаете, поскольку договор аренды был действителен только на время Вашей работы. В понедельник утром у Вас заберут машину. Обучение Вашего сына в колледже Сент-Марк оплачено до конца года, и он может закончить там свое образование, если Вы считаете это нужным. Но мы уже проинформировали дирекцию этого учебного заведения что они должны направлять счета за дополнительные услуги (транспорт, экскурсии и так далее) на Ваш. адрес. Вы также получите выходное пособие в размере двухнедельной оплаты.

Спасибо за Вашу работу!

Бетси Данн

Я посмотрел на чек, который был прикреплен к письму. Осборн платил маме две тысячи долларов в неделю. Надо же. Когда-то мне казалось, что это огромная сумма. Теперь нет.

– Времени они не теряли.

– Кто это они?

– Миссис Лэнгли и Брюс.

– Но ты же вытащил Брюса из озера, спас его мать при пожаре! Да зачем им…

Я отнес бокал и бутылку с вином к кухонной раковине и опорожнил их. Потом начал рассказывать.

Когда я закончил свой повествование, солнце уже зашло. Пепельница была переполнена – мы с мамой выкурили полторы пачки сигарет. Говорят, что когда признаешься в чем-то, то становится легче. Но я чувствовал себя опустошенным, и только. Мама зажгла последнюю сигарету, которая лежала в пачке, а потом передала ее мне. Мы стали курить ее по очереди – до самого фильтра. Она взяла меня за руку.

42

В Флейвалле нет такси. На похороны нас отвез Гейтс – в своей бело-зеленой патрульной машине. Я сидел впереди и в испуге наблюдал за тем, как он разгрызает золотыми зубами тыквенные семечки и сплевывает их в пластиковый стаканчик. Измученная, но спокойная и собранная, мама сидела за решеткой на заднем сиденье. Нам обоим хотелось куда-нибудь уехать – с тех пор как шеф Гейтс привез нас в Флейвалль, произошло много всего. Но ничего не изменилось.

Мы ехали по длинной дороге через усадьбу: сначала по железному мосту, а потом через тот лес, где я попал в капкан. Листья с деревьев облетели; зимний лес стал прозрачным. Красные сараи, силосные ямы, замок Осборна с колоннами, рядом с которым находился фонтан, угольный скелет прекрасного розового дворца Майи, лесной домик у водопада – эта вселенная находилась не далее чем в четверти мили от дороги. Как же так получилось, что я чувствую себя таким потерянным?

Мне хотелось прогнать это чувство, поэтому я стал думать об Осборне. Это ведь его похороны, а не мои. Стал вспоминать, каким он был при жизни. Не просто припоминать, как он разговаривал голосом мультяшного петуха, или воображать, как я впервые увидел его, когда он выходил в пижаме и незашнурованных ботинках из своего «бентли» с откидным верхом, чтобы попробовать кормовую кукурузу. Но чем больше я старался сосредоточиться на человеке, которому собирался сказать последнее «прости», тем больше понимал, что думаю скорее о том, как поздороваюсь с Майей в церкви, в которой будет проходить служба. Что мне делать – обнять ее или сначала поцеловать прямо в губы? Удастся ли нам остаться наедине? Будет ли все так, как это было в отеле «Плаза»? Перестанет ли мне казаться, что меня обманули, когда мы разденемся и ляжем в постель?

Я стал думать о том, что она, возможно, шепнет мне на ухо, но, к сожалению, потом мне пришла в голову менее приятная мысль. Место Осборна занял Брюс. Он ведь тоже будет на похоронах. Как же мне с ним поздороваться? Я знал, что сегодня он ничего не скажет и не сделает, но обязательно даст мне знать, что это дело времени. Его не было рядом, но я словно чувствовал, как он толкает меня в спину. Прямо в липкую черную грязь.

Не успел я по-настоящему испугаться, как меня стали занимать другие вопросы. Не знаю, что у меня с головой, но почему-то мне не давали покоя Уолтер Пикл и его свиньи. Что же с ними будет? Ведь Осборн старался изо всех сил, чтобы спасти этих спутников первых поселенцев от вымирания. Почему теперь мне стало так грустно? Ведь раньше, когда у меня была такая возможность, мне и в голову не приходило пойти и посмотреть на них.

Потом мы выехали на асфальтированную государственную дорогу. До церкви надо было ехать еще целую милю, но дорога была уже запружена машинами людей, желающих оплакать прах Осборна. Я ожидал, что там будет полно длиннющих лимузинов и шикарных черных машин, в которых будут сидеть дети и внуки людей, которым он помог разбогатеть. И я был очень разочарован, когда по радио на приборной доске в автомобиле Гейтса чей-то голос проскрипел, что вице-президент еще в пути. Кроме того, вместо лимузинов я видел только забрызганные грязью «БМВ» и «мерседесы» фальшивых феодалов штата. Меня поразило другое: парад фермеров и работников молочных ферм, грумов и садовников, сидящих в грузовиках и микроавтобусах. Еще там был «плимут» с дверьми разного цвета – раньше я видел его на парковке у Охотничьего клуба.

Гейтс включил маячок, и мы съехали на обочину. Когда это попыталась сделать другая машина с наклейками автомобильных гонок, Гейтс взял в руки микрофон и сказал в громкоговоритель:

– Становись обратно в очередь, Двейн. – Джилли сидела так близко к нему, что ей, наверное, пришлось раздвинуть ноги, чтобы он мог переключать коробку передач.

– Кто их всех пригласил?

– На похороны могут приезжать все, кто хочет. – Он снял шляпу и почесал недавно выбритую голову. – После они устраивают поминки в большом доме. Вход только по приглашениям. По списку миссис Лэнгли. – Судя по тому, каким тоном он это сказал, его тоже не пригласили.

– А он говорил нам, что собирается жить вечно. Помнишь, Финн? – Мама все никак не могла простить Осборна за то, что он умер.

– Наверное, ему было уже не интересно знать, чем это все закончится.

– А может, он уже и так все знал. – Шеф выплюнул шелуху из окна.

Я сидел в патрульной машине в тени колокольни и наблюдал за тем, как пары и семьи спешат в церковь, чтобы занять удобные места.

Органная музыка, которая доносилась оттуда, служила подобающим сопровождением для этого момента. Я не знал, как зовут всех этих людей, с которыми мама играла в гольф в клубе и которых называла друзьями. Когда они нас видели, то отворачивались и делали вид, что так потрясены случившимся, что не в силах разговаривать с кем бы то ни было. Те, которые целовали маму в щеку, и даже более того, теперь окидывали ее высокомерным взглядом. Доктор Леффлер просто рванул с места, когда увидел ее, – лишь бы не смотреть ей в глаза. Парень из финансовой компании – помнится, я как-то видел из окна своей спальни, как она делает ему минет, – обошел могилу, чтобы не встречаться с нами. Все знали, что мы не просто уезжаем отсюда; мы перестали существовать. Все в Флейвалле были убеждены, что теперь, когда великий фараон умер, нас похоронят вместе с ним.

Мама, я, Гейтс и его жена сели в последнем ряду. Маркус в это время был в колледже. Мама взяла программку. Их раздавали у входа. Сразу после псалма «Прекрасны и славны дела твои» должен был выступать Брюс. Я подвинулся, чтобы Пикл мог сесть рядом. Он был одет в клетчатый пиджак, а на шее у него болтался широкий засаленный галстук, похожий на салфетку. В церкви было яблоку негде упасть, и она утопала в цветах – везде, где только было можно, стояли серебряные вазы. Пел хор, и все говорили о том, что службу сегодня проведет епископ. У выходов стояли сотрудники разведки. Вице-президент сидел в первом ряду. Выглядел он очень печальным. Тосковал ли он по Осборну? А может, вспоминал о том, как они веселились в больнице, когда лечили там свою простату? Или дело в том, что он потерял свою чековую книжку? Каждый раз, когда открывалась дверь, все оборачивались, чтобы посмотреть, не пришел ли кто-то из Лэнгли. Я с ужасом и нетерпением ждал появления Майи или Брюса и поэтому далеко не сразу заметил, что вместо гроба у алтаря стоял огромный телевизор.

– Где же он? – тихо спросил я.

– Его вчера ночью кремировали. Жена Гейтса так сжала ему руку, что мне стало понятно – он этого не одобряет. Уолтер Пикл спрятал комок жевательного табака, который лежал у него за щекой, в пестрый платок, и громко сказал, видимо, забыв, что мы находимся в церкви:

– Сегодня утром я видел, как миссис Лэнгли высыпала пепел в пруд у лесного домика.

Первой из клана Осборна вошла в церковь его жена. Она остановилась в проходе, чтобы дать всем полюбоваться на ее черный костюм из кашемира, на который была наброшена накидка из стриженой норки. Теперь она была больше похожа на обыкновенную старушку, чем на Круэллу да Виль, какой я ее помнил. Потом она, словно поддразнивая толпу, повернулась ко всем спиной и бросилась к кому-то – к кому, я не видел. К Брюсу? Нет, ее появление на публике было бы менее грандиозным, если бы она не подхватила под руку Майю.

На ней была надета бархатная шляпа, больше напоминавшая тюрбан, двойная нитка жемчуга, которая, как я видел на фотографиях, раньше украшала ее мать, и платье цвета ночного неба. Волосы ее были влажными. На чулке была стрелка, и этикетка с именем модного дизайнера высовывалась из выреза на шее. Она побледнела и похудела с тех пор, как мы виделись с ней в гостинице «Плаза». Губы она небрежно намазала красной помадой. В общем, Майя была похожа на дорогую куклу, которую наряжали в спешке.

Я наклонился вперед, чтобы она меня увидела. Но она в мою сторону даже не смотрела, хоть и прошла рядом. Майя смотрела прямо перед собой, словно видела там что-то, чего не мог видеть я. Когда они с бабушкой проходили между скамьями, шепот стихал. Миссис Осборн останавливалась почти у каждого ряда, чтобы подать свою украшенную многими каратами руку кому-нибудь из особо важных персон – словно спортсмен, который проделывает круг почета. Оставалось только победно помахать рукой. После того как она остановилась в четвертый или пятый раз, чтобы триумфально принять очередные соболезнования, я увидел, как задрожала нижняя губа Майи. Она закрыла лицо руками, чтобы никто не видел ее слез, и прошла через проход, не дожидаясь своей бабки, а потом, без сил опустившись на кресло в ряду, на котором должна была сидеть ее семья, громко зарыдала. Вице-президент наклонился к ней и потрепал ее по плечу – словно погладил бездомную собаку. Толпе это, кажется, понравилось.

Мистер Лэнгли в одиночестве прошел по церкви. В своем траурном, безупречно сшитом черном костюме он выглядел очень элегантно. На его лице то появлялась, то исчезала неуверенная улыбка, похожая на отсвет сломанной лампочки. По всей видимости, он не совсем понимал, где он – то ли на похоронах, то ли на свадьбе, но, во всяком случае, ему было весело.

А мне нет. Во рту у меня пересохло, и я стал глубоко дышать, ожидая, что вот-вот в церкви появится Брюс, толкающий перед собой инвалидное кресло, в котором будет сидеть его мать. Да что они там делают? Может, они задерживаются потому, что им не удается вытащить кресло из лимузина или втащить его вверх по ступенькам? Когда миссис Лэнгли наконец появилась в дверях, прихожане испуганно замолкли. Она пришла на своих двоих – ни инвалидной коляски, ни даже трости ей не понадобилось. На ней была надета довольно короткая юбка. Темные колготки скрывали ожоги на ее ногах. Миссис Лэнгли передвигалась очень медленно, так что могло показаться, что она парит в воздухе. На ее голове была шелковая шляпа с широкими полями, которую она сдвинула набок, так что вуаль скрывала шрамы и участки с пересаженной кожей, из-за которых половина ее лица выглядела так, будто побывала на колоде мясника. Впрочем, улыбалась она сейчас совершенно так же, как и раньше.

Епископ взобрался на кафедру и провозгласил: «Давайте помолимся». Я все это время высматривал Брюса, хоть и стоял на коленях.

Когда мы все поднялись, чтобы пропеть первый псалом, дубовая дверь церкви открылась и кто-то прокрался внутрь. Мне было трудно разглядеть, кто это. Но Брюс был где-то рядом с нами – я это чувствовал. Мама обняла меня одной рукой и стала напевать слова гимна мне на ухо. Вице-президент начал читать Новый Завет. Каждый раз, когда он говорил «Иисус», звучало это так, словно он только что ударил себя молотком по пальцу. Потом мы встали еще раз, чтобы пропеть «Прекрасны и славны дела твои». Люди зашумели, зашаркали ногами, кто-то уронил псалтырь. Следующим номером программы должен был быть Брюс.

Вряд ли кто-либо удивился больше меня, когда он ожил на экране телевизора, стоящего у алтаря, а не вскочил на кафедру.

– Мне очень жаль, что меня нет рядом с вами в этот горестный день. Но, я надеюсь, вы меня поймете. Дедушка бы точно понял.

Казалось, его голос слышится отовсюду. Но откуда именно – не понятно. Вместе со всеми я напрягался изо всех сил, чтобы лучше разглядеть этот призрак. Судя по тому, как люди стали перешептываться, я не был единственным человеком, ожидавшим его появления. Его лицо было хорошо видно на экране, но фон сливался в какую-то буро-зеленую массу. Было трудно понять, где он находится. Но он здорово загорел, и на нем не было пиджака или хотя бы галстука.

– Огден К. Осборн всегда верил в то, что людям надо помогать. Ему нравилось выравнивать поля и уравновешивать чаши весов. И нам всем важно помнить об этом теперь, когда мы оплакиваем его кончину.

По его лбу стекал пот, а белая рубашка с короткими рукавами промокла насквозь. Казалось, он вещает из преисподней, хотя я заметил, что провода от телевизора ведут к видеомагнитофону, стоящему рядом с органом.

– Дедушка верил в то, что люди всегда могут изменить свою жизнь.

Не знаю, где он находился, но излагал хорошо.

– Он научил меня тому, как это прекрасно – дарить. – Брюс, прищурившись, взглянул на солнце и сделал грустное лицо. – Это удивительная радость – дарить себя тем, кому в жизни повезло меньше.

Все-таки он был очень телегеничным.

– Прошлым летом мы с дедушкой часто обсуждали то, как должен выглядеть первый приют, который мы хотели построить. Теперь он находится в Ньюарке, совсем недалеко отсюда, от места, где вы сейчас сидите. И тем не менее – совсем в другом мире.

Невероятно! Ему действительно удавалось убедить людей в том, что они в чем-то виноваты.

– За несколько недель до смерти дедушка подарил мне возможность изменить жизнь не просто обездоленных людей, а находящихся на грани вымирания.

Камера отъехала немного назад. Оказалось, что коричневая полоса на экране – это река, а зеленое пятно – джунгли. Когда я увидел голенького ребенка с проколотыми щеками, который играл в тени за спиной Брюса, сердце у меня чуть не остановилось. Эта река называлась Ориноко. Брюс был у яномамо.