Текст книги "Летописи Белогорья. Ведун. Книга 1"

Однако с приходом дружины чаша весов качнулась в сторону пришлых. Предводитель вольной ватаги смолоду был грозен, но под старость захотел отдохнуть от ратных дел и покой себе устроить, так что предложение новодонкских показалось ему очень даже завлекательным. Ничтоже сумняшеся, он объявил себя князем и с рвением, достойным лучшего применения, принялся за расширение границ своего самозваного Донского княжества. И, конечно же, расширять его он начал за счет угодий местных, склоняя их перейти под его руку. Купцы да ремесленники крякнули, да делать нечего: развязали мошну и послали выборных лучших людей искать суда и защиты в ближайшей Волчьей башне – не вступать же, в самом деле, в Союз! Там выплаты ежегодные – дорого! Ближайшей башней оказался Дом Белых Волков.

Липовая Нога вместе с матерыми выслушали ходоков, от платы единодушно отказались и отправили послов восвояси, пообещав подумать и в скорости прислать посланника с ответом от Братства. А подумать вожакам было о чем, ибо с одной стороны – не честь ни хвала молодецкая влезать в деревенские разборки, но с другой стороны – и в помощи отказывать нельзя, да и самозваного князька пощупать за теплое вымя было бы неплохо. Думали они, гадали, как бы им «и невинность соблюсти, и дитя приобрести», да только все без толку. Как вдруг Липовая Нога и говорит:

– А давайте пошлем к ним послом-переговорщиком Белку? Девка она смышленая, боевая и незлобивая, да к тому же и на язык острая – за словом в карман не полезет.

– Да ты что, старый, мухоморов объелся? – залаяли матерые. – Ей ведь еще и семи годков не исполнилось! Да, к тому же, и посвящение она не прошла, а значит, не может ни отвечать, ни судить, ни рядить, а не то что от имени Братства говорить.

– Полноте, друзья мои! Не пристало нам с вами заниматься буквоедством, – упрямо гнул свое старый хитрец. – Ведь главное для нас с вами – это единство формы и содержания. Так? Установленные сроки обучения – это всего лишь форма. Мы говорим с вами о семи годах только потому, что они нечетные и, стало быть, мужские. Женские же числа – четные. Мы мужи, но Белка-то женщина, и при случае везде и всячески сама это подчеркивает, так что ее четное число будет «шесть». Или «восемь». Шесть лет она уже провела в учении. И, сказать по чести, такие ученики, как она, давно уже не сидели возле моих ног. Я передал ей все, что она смогла вместить. Больше мне учить ее нечему! Я своей честью ручаюсь за ее готовность. Скоро полнолуние, так давайте же устроим дикую охоту на волчицу!

– А если она вдруг не пройдет испытание? – подал голос один из матерых. – Что тогда? Ведь и из семилеток – и то треть не проходит, и на то не наша воля… Здесь же из-за нежелания марать руки сгубим невинную душу.

– Если не пройдет, – встал во весь свой немалый рост Липовая Нога, – то вот вам мое слово: я сам послом к «заезжим» отправлюсь, а исполнив долг, уйду на Кромку. Моя ошибка – мне и ответ держать.

В кругу заворчали, дескать много чести для какой-то девчонки, но по сути возразить вожаку было нечего, и Круг единодушно решил назначить Белке выпускные испытания на ближайшее полнолуние.

Эта весть быстрее лесного пожара разнеслась по всем логовищам Братства Волка. К Дому Белых Волков стали стекаться воины-волки, шатуны и даже кое-кто из одинцов в медвежьей шкуре – всем хотелось принять участие в предстоящей охоте, которая наверняка войдет в летописи Братства. Дело-то ведь предстоит небывалое! Обычно испытуемого гонит стая, состоящая из пары матерых да пяти-шести обычных воинов-волков. Закружат, измотают, а если не убьют, то выгонят на Кромку, и вернуться оттуда с боем испытуемый должен уже сам… Но на этот раз стае предстояло гнать стражницу границ, а она в Серых землях поболее иных матерых обреталась: все ходы-выходы наперечет знает-ведает! Для нее это не испытание, а каждодневная обыденность. И поэтому решили, что загонщики пойдут двумя лавами: первая будет обычная, из матерых, что уже во множестве собрались возле логова, а вторая – заслон из медведей – пойдет по Серым землям вдоль Кромки, но задача для испытуемой останется прежней – вернуться в Дом.

И вот за сутки до назначенного срока у вечернего костра Липовая Нога встал и торжественно, обеими руками подняв над головой братину, проревел:

– Ученица, именуемая Белкой! Готова ли ты испить со мной из одной чаши?

По рядам молодежи тревожной волной пробежал ропот. Здесь каждый знал, что означают эти слова. Знал и ожидал когда-нибудь услышать их обращенными к себе. Но еще каждый умел считать до семи.

Белку любили – ропот нарастал. Глухо рявкнули матерые, призывая стаю к порядку, но для того чтобы заткнуть пасть растревоженным щенкам, этого было явно недостаточно. Положение спасла Белка: она встала со своего места и, так же церемонно приняв чашу из рук вожака, в тон ему торжественно отвечала:

– Это честь для меня. Благодарю, отче! – и вдобавок ни словечка.

Выпила чашу одним махом и, как подкошенная, рухнула без чувств в чьи-то заботливо подставленные руки…

Белка проснулась, как от толчка, когда веселый солнечный зайчик, пробившийся сквозь густые ветви величественного дуба, разыгравшись, упал ей прямо на лицо. Она лежала, уютно свернувшись калачиком на мягкой травке, в ямке между узловатыми корнями, не покрытая ничем, кроме своих волос, отросших за время учения до самых щиколоток. Вернувшись к действительности, девушка потянулась всем телом, улыбнулась утреннему солнцу и с любопытством огляделась.

Она стояла на вершине холма. Внизу, насколько хватало окоема, зеленым ковром лежал бескрайний лес. Ни поле, ни дым, ни какой иной признак человеческого жилья не нарушал этой величественной картины, и только внизу, прямо у подножия холма, быстрым ровным потоком бежал свежий, светло струившийся по разноцветной гальке ручей.

Воительница прекрасно знала о том, что должно случиться дальше. Не проходило и дня, что бы кто-нибудь в стае не заводил разговора о том, что будет, когда это случится. В вечерних сумерках здесь появятся волки, и когда соберется вся стая, то начнется дикая охота, которая принесет ей или жизнь, или смерть, а может быть, и то, и другое вместе. Но сейчас было утро, день только разгорался, да и, к тому же, белка – это вам не волк. Пусть серый хорт носится по земле, сбивая в кровь свои лапы! А белка скачет себе между мирами по стволу Великого Древа да грызет орешки знаний с его ветвей. Так что торопиться было некуда.

Белка спустилась к ручью, подобрала подходящий окатыш, расколола его и получившимся рубилом обкорнала себе волосы чуть пониже лопаток. Затем выбрала булыжник поувесистей и, обвязав его жгутом из срезанных волос, изготовила довольно приличный кистень. Подумала было и о другом оружии, но копье, дубину или лук нужно было все время держать в руках, что при беге было бы довольно затруднительно, а кистень Белка просто засунула за опояску из ивовой коры и закрепила простым скользящим узлом. Потом из того же ивового лыка сплела очелье, подвязала остатки волос, и все – она была готова. А дальше все будет и того проще и привычнее!

Белка легко скользнула на Кромку и огляделась. Ей всегда было непонятно, когда кто-нибудь называл этот мир однообразным серо-коричневым: для нее он всегда выглядел так, как будто был собран из кусочков янтаря, переливающихся всеми оттенками золотисто-карего цвета. Она так для себя и называла эту часть иномирья – янтарные земли. Вот и сейчас на том месте, где на земле высился могучий дуб, коричневатый покров был как бы немного солнечнее и теплее. Различать подобные оттенки ее научила мать, ведь на Кромке передвигаются не ногами, а помыслами, и какое место ты сможешь увидеть своим внутренним око, такое и окажется у тебя перед глазами. А это значит, что здесь было мало что-то увидеть – здесь нужно было всмотреться, ведь двух одинаковых мест не бывает нигде.

Окрестности же Дома Белых Волков Белка знала как свои пять пальцев: она уже давно излазила их вдоль и поперек и могла пройти по здешним лесам и долам с завязанными глазами в любое время и в любую погоду. Юная кромешница видела и помнила здесь каждую щель, в которую только была способна залезть и вылезть. К тому же, вокруг логова было так сильно натоптано, что и в сумрачных землях образовалось что-то вроде медового перекрестка. И если бы она захотела, то смогла бы незаметно появиться хоть под самыми стенами. Но какое-то внутреннее чутье или голос подсказывали ей не делать этого, и Белка решила проявиться немного подальше – возле небольшого озерка. Это решение спасло ей жизнь.

Еще не полностью проявившись на перекрестке, кромешница уже успела заметить пять или шесть искрящихся фигур, издалека похожих на огромных ежей. «Медведи! – сразу же поняла смышленая девка. – Засада, нужно рвать когти!» Одна из колючих фигур повела носом и мотнула тяжелой башкой в сторону дерзкой нарушительницы границ; но та уже, не разбирая дороги, что есть мочи стрелой рванулась обратно в мир людей. Однако было уже поздно: ее заметили.

Цветной мир встретил ее протяжным многоголосым волчьим воем, от которого у Белки на голове зашевелились волосы и больно скрутило живот, а во рту появился неприятный металлический привкус. И сразу же вслед за этим леденящим душу воем все лесное пространство вокруг вспыхнуло в едином сумасшедшем порыве: загудело, залаяло, захохотало, засвистело и заулюлюкало. Услыхав этот зловещий хохот и вой, все живое спешит затаиться и не дышать. Жизнь замирает. И только люди-звери серыми тенями несутся по лесам, пашням и пажитям. Неустанно, неумолимо, не разбирая дорог рыщут они в поисках поживы – от полуночи к полдню и снова в полночь. И так стремителен их бег, что такой же безумный ветер поднимается и летит вслед за стаей, далеко разнося по притихшим окрестностям ее ликующую песню смерти. Началась дикая охота…

Белку гнали уже три луны. Гнали без устали, не давая ни отдыху, ни сроку. Она давно позабыла обо всем на свете и ничего не чувствовала, кроме животного страха и истерзанных ног. Не раз она бывала на грани срыва. В эти бесконечные мгновенья ей казалось, что от нескончаемого ужаса, преследующего ее по пятам, нет ни защиты, ни спасения и что вот-вот наступят последние минуты ее жизни. Она уже бессчетное количество раз обмирала, корчась от страха в ожидании неминуемой смерти, но всегда находила в себе силы воскресить затухающую искру жизни, затеплить огонек души и воскреснуть из небытия.

Время от времени Белка очень осторожно, одним глазком пробовала заглянуть за грань, но всегда натыкалась на недремлющую медвежью стражу, а по ее возвращении в мир людей волчий вой становился еще ближе и яростнее. Ее силы уже давно были на исходе, и все чаще и чаще пугливой птичкой стучала в затылок трусливая мыслишка прекратить эту бессмысленную битву за жизнь, перестать бороться, остановиться и просто легко, быстро и безболезненно умереть в бою, ведь вступить в схватку со стаей матерых волков было для нее равносильно самоубийству.

Неожиданно дрожащие от усталости ноги вынесли ее на несколько заболоченный, местами поросший тростником берег небольшого лесного озера с темной непрозрачной водой. Белка стрелой пронеслась по топкой низине до заросшей кувшинками и лилиями озерной глади, с разбега ухнулась в черную воду, не останавливаясь, стремительными саженками пересекла озеро и уже было хотела продолжить свой бесконечный бег, как вдруг ее осенила дерзкая мысль. Девушка пробежала еще несколько шагов по мелководью, замерла на большом валуне и, оттолкнувшись от его мшистой поверхности, прыгнула как можно выше и дальше, развернулась в воздухе и стремительной рыбкой вошла в воду, молясь только об одном: как бы ей не напороться на топляк или камень. Переплыв озеро обратно к месту своего входа в воду, она, не выходя на берег, изготовила из тростника дыхательную трубку и, нырнув на дно, затаилась в тростниках под торчащей из воды корягой.

Но чтобы сбить со следа погоню, одного этого было недостаточно. Белка закрыла глаза, выдохнула из себя все напряжение безумной гонки последних дней, на время затаила дыхание, успокоилась и расслабилась. Затем она стала спокойно и очень медленно вдыхать и выдыхать, стараясь замедлить сердцебиение и изгнать страх. Так она и пребывала в теплой озерной прохладе, совмещая биение сердца с затухающим дыханием, пока наконец-то не погрузилась в какую-то зыбкую полудрему, балансируя на грани сознания. Тогда она перестала отражать окружающий мир, а тот, в свою очередь, перестал отражать ее. Ведь как можно отражать то, чего нет? В этом состоянии зимней спячки она и пребывала до той самой поры, пока озябшее тело не напомнило ей о себе легкой дрожью.

Белка осторожно, без единого всплеска вынырнула из воды, ящеркой выползла на истоптанный чужими ногами берег и, стараясь не оставлять следов, бесшумной тенью влезла на старую раскидистую березу, что тяжелой листвой нависла над черным зеркалом озера. Ей нужно было выгадать хотя бы немного времени для того, чтобы стряхнуть остатки дремоты, прийти в себя, осмотреться, согреться и решить, что же делать дальше. Обзор окрестностей ничего не дал, и воительница уже решила просто двигаться по своим же следам в обратном направлении, как вдруг увидала волка, что-то вынюхивающего прямо под корнями приютившей ее березы. Промедление было смерти подобно. Вот сейчас серый задерет свою морду и сразу же учует добычу, как бы хорошо она ни пряталась и как бы тщательно ни скрывалась в густой пахучей листве.

Белка осторожно вытащила свое гасило, продела руку в волосяную петлю и рысью прыгнула на спину волка, метя увесистым билом ему прямо между ушей – туда, где, по ее расчетам, должно было находиться темя. Но битый матерый волчара успел-таки развернуться и вскинуться навстречу внезапно возникшей опасности. Как он смог ее распознать, про то поди узнай! Но только удар воительницы так и не достиг поставленной цели. Булыжник смачно приложился ко лбу одинокого охотника, но тот успел вовремя увернуться, и каменное било лишь скользнуло по твердой лобной кости, обрушившись всей силой удара на правое плечо волка. Что-то сухо хрустнуло, и правая рука воина повисла плетью, а тяжелое боевое копье упало на землю. Но зато его левая рука, молнией метнувшись навстречу опасности, сгребла Белку прямо на лету и пригвоздила к березе.

Удар был силен и рассчитан на бойца явно повыше и потяжелее, чем юная воительница, и поэтому он не сломал ее прямо на месте, а, попав в лоб, просто отбросил прочь, как внезапный порыв ветра срывает с ветки пожухлый лист, а затем, подхватив его, припечатывает к древесному стволу. Сам боец шагнул вслед за ударом, его тяжелая длань накрыла шею паляницы и просто вмяла ее в белизну березового ствола. Вот она, пресловутая волчья хватка!

У Белки перехватило дыхание. Она чувствовала себя беспомощным комком каши, который размазывают по стенкам миски, и это-то чувство собственного бессилия неожиданно вспыхнуло в ней жгучей яростью. Гасило тем и хорошо, что позволяет наносить удары даже одной лишь кистью, а у Белки были полностью свободны обе руки. Сознание работало на удивление ясно и четко: «Короткий взмах – удар прямо в жуткий волчий оскал! Увернулся? Ничего! Еще удар, еще…»

Рука, вооруженная кистенем, летала, как крылья мельницы в ветреный день. Наконец, на очередном ударе волчья хватка ослабла, и скрюченные когти, разжавшись, поползли вниз. Но, уже теряя сознание, волк все-таки мазнул своей лапой, и четырьмя глубокими бороздами распахал Белке грудину. Раны были глубокие, но не опасные. Воительница набрала пригоршню листьев крапивы, немного растерла ее в ладонях – так, чтобы растение пустило сок, и полученной кашицей замазала кровоточащие раны, приговаривая при этом: «На море Океане, на острове на Буяне, девица красным шелком шила; шить не стала, руда¹ перестала». Затем она такой же кашицей натерла натруженные ступни (и боль снимет, и погоню со следа собьет), а за ними – уже и все тело. Кровь унялась, но на Кромку ей теперь соваться было уже никак нельзя, ведь для существ, населяющих Бесплодные земли, запах крови был все равно что запах пищи для зверски голодного человека.

Осмотрелась. Воин-волк на ближайшее время не представлял для нее угрозы. Он лежал без сознания, но дышал ровно: значит, ничего страшного с ним не случится. Голова, конечно, поболит, но жить будет. Паляница подумала было воспользоваться оружием поверженного противника (что с бою взято, то свято), но по здравому размышлению решила оставить эту затею: палица для ее рук была тяжеловата, а копье – длинновато. Да, к тому же, верное гасило уже прошло проверку боем и неплохо себя зарекомендовало, а лучшее, как известно, – враг хорошего. Не стала она и ворожить на закрытие пути-дороги: волки любую волшбу сразу же учуют! А уж как учуют, так и прознают, где, в какой стороне им искать беглянку. Поэтому, не тратя своего драгоценного времени на всякие колдовские ухищрения, Белка собралась с силами и совершила немыслимо длинный прыжок с того места, где стояла, в кусты орешника, а оттуда, перемещаясь такими же длинными прыжками, но не по прямой, а хаотично, из стороны в сторону, растворились среди деревьев.

Через три дня она уже как равная пила братину в кругу своих братьев по духу. А через седмицу следовала на выполнение своего первого задания.

Глава тринадцатая

«Если выпускные испытания можно считать окончанием ученичества и рождением нового человека – рождением в крови, боли и страданиях, то первое поручение можно истолковать как имянаречение. Ведь по его итогам обычно судят о месте, которое займет в Братстве Волка прошедший выпускные испытания, гадают о его будущем статусе и отливают все это в новом имени-прозвище, которое пристает к человеку на всю жизнь…» – так или примерно так размышляла новоиспеченная белая волчица, стоя на носу лодки, переправляющей ее на левый берег реки Донки. «Конечно, – думала прекрасная воительница, – было бы неплохо остаться в памяти народной под прозванием премудрой, рассудительной или, на худой конец, справедливой, тем более что задание кажется простым и миротворческим, нежели карательным».

«Пойди, посмотри и разберись на месте, – напутствовал волчицу Липовая Нога, – из-за чего там у них весь этот сыр-бор разгорелся. Сама на рожон не лезь, но и себя в обиду не давай. Помни, что теперь ты не сама по себе, а представляешь всю стаю. По тебе будут судить обо всех. В общем, разнюхай, что там у них к чему, и стрелой назад. На особицу к князьку местному приглядись. Что за гусь такой выискался на нашу голову? Дерзай, волчица! С Богом»!

Донкские мужики приняли ее без особого воодушевления. Они ожидали увидеть в качестве посланника от Братства какого-нибудь сильномогучего богатыря устрашающей наружности, а перед ними стояла просто красивая, статная девка в явно невоинском наряде и даже без меча. Но делать нечего – дареному коню в зубы не смотрят. Перевезли ее на левый берег да отгребли по-быстрому восвояси. Пусть сама разбирается, а мы полежим в тенечке да посмотрим, что у нее получится! За просмотр денег не берут.

К слову сказать, белой волчице никогда не нравились мужиковатые воительницы в мужской одежде, с мужскими замашками и ухватками. Они казались ей чем-то наподобие дрессированных медведей в людской одежке – из числа тех, что водят за собой на цепи бродячие скоморохи. Наоборот, мать с младых ногтей всегда учила ее, что в любых испытаниях настоящая женщина всегда должна оставаться собой и не забывать о своем природном женском естестве. «Не меняй своей сути под воздействием внешних обстоятельств! – не раз повторяла Яга будущей палянице. – Помни, что они – всего лишь оселок для закаленной стали твоего духа!» Поэтому и сейчас молодая воительница решила не отступать от своих правил и, как бы удобно это ни было, не стала напяливать на себя мужские порты и прочую сбрую. Она была в клетчатой поневе, надетой поверх длинной рубахи беленого льна, сплошь расшитой по горловине, разрезу, рукавам и подолу красной нитью и мелким речным жемчугом. Свои короткие волосы она убрала под платок с очельем, расшитым под стать рубахе, – подарок от ее подруги, бывшей Хозяйки Братства. Оставила волчица и створчатые серебряные зарукавья, перстни, а также богатое оплечье – символы ее статуса. Талию воительницы облегал широкий кожаный пояс в чеканных серебряных бляхах – подарок от братьев-волков, с длинным боевым ножом в затейливых ножнах – подарок от наставника Липовой Ноги. Наряд дополняла коса-горбуша, висевшая за спиной на перевязи, – подарок матери Яги. В таком виде ясным погожим утром в деревне Новодонской белая волчица поднялась на вечевой помост и ударила в било.

Сразу же отовсюду начал стекаться недовольный народ, и вскорости все пространство вечевой площади было заполнено недоумевающей толпой, гудящей подобно рассерженному пчелиному рою. Все с интересом и удивлением разглядывали красивую молодицу, что решилась оторвать их от повседневных забот, и с любопытством гадали, что же это такого она им сейчас поведает. Воительница немного смутилась, ведь ей еще ни разу в жизни не доводилось видеть так много людей, собранных в одном месте, и уж, понятное дело, что она ни разу не держала речей перед таким многолюдным собранием. Но белая волчица, собравшись с духом и поклонившись, как учили, на все четыре стороны представилась и поприветствовала весь честной народ, а затем кратко изложила суть своего появления на вечевом помосте. Она объяснила собравшимся, что пришла к ним с миром, как посланница от Братства Волка, дабы совместными усилиями уладить все их споры и разногласия с правобережными соседями.

Селяне слушали ее плохо, гримасничая, переглядываясь и недоуменно пожимая плечами, словно перед ними держала речь не посланница воинского братства, а какая-то деревенская дуреха. Потом почему-то и вовсе перестали слушать: зашумели, загалдели, засвистели и затопали ногами… Тут ей пришлось на какое-то время прервать свою речь и, чтобы быть услышанной и завершить свое обращение, даже слегка повысить голос, но толпа уже ничего не желала слушать: она уже не волновалась, а ревела от ненависти и ярости. Раздались сначала гневные, а затем уже и глумливые выкрики:

– Кого ты, сучка, вздумала учить? Поучи-ка лучше мужа щи варить! Слазь с помоста, а то мы сейчас тебя сами кое-чему научим! Такому, чему ваши наставники, по немощи своей, вас научить не могут!

Какой-то дебелый парень забрался на помост и со словами «Давай-ка, красавица, я тебя научу целоваться» облапал ее своими грязными ручищами и потянулся толстыми, как у жабы, мокрыми губами к ее лицу. Волчица без труда оттолкнула его, одним движением сбросив с помоста, но вокруг нее уже толпились другие бесстыдники – все на одно лицо. Они тянули руки, хватали ее, и от их пальцев, ладоней, слюнявых губ и в душе, и на одежде оставались пакостные слякотные пятна. Один из толпы – видимо, заводила – заорал глумливо:

– Я сын жреца! Здесь я завсегда первый девок пробую! – и, судя по всему, готовясь к поцелую, облизал губы, свернул их в трубочку и грубо влепился куда-то между щекой и шеей, а холодными липкими руками суетливо зашарил под подолом.

Паляница с омерзением ощутила прикосновение его потных ладоней к своим ногам и вновь, как и тогда, на озере, неожиданно вспыхнула жгучей яростью. Словно бы кто-то щедрой рукой плеснул земляного масла на угли потухшего уже было костра. Волчица растянула губы в хищном оскале, бешено сверкнула сталью глаз и вдруг внезапно и искренне расхохоталась до того звонким и каким-то зловещим смехом, что толпа в немом ужасе отхлынула от нее, как от скаженной кликуши. Только сын жреца, прилипший ладонями к ее бедрам, словно бы ему там было медом намазано, затаился и притих, почти не дыша. Волчица внимательно посмотрела на него так, как будто бы только что заметила. Она, вдруг перестав смеяться, потянулась к охальнику, как-то по-особенному ласково заглянула в его побелевшие от страха глаза и медоточивым голосом участливо спросила:

– Ну что, молодец, потрогал меня? А теперь настала моя очередь. Теперь я тебя потрогаю!

С этими словами она схватила парня за причинное место и потянула к себе. Тоненько звякнула коса, молнией блеснув в умелых руках, – тоненько завыл сын жреца, потеряв то, что делало его мужчиной.

– Сука! – завизжал бывший парень, с запозданием прижав ладони к окровавленному паху. – За что?

– Ну что же ты расплакался-то, ухажер мой залетный? Ведь совсем как малое несмышленое дитя! Ты же ведь у нас такой мужественный – завсегда первый девок пробуешь! – глумливо пропела молодка. – Где же теперь твое мужество? Ну, не плачь, вытри слезки! Не нужно мне твое хозяйство. На, забирай свой ошметок обратно! – закончила она и сунула в его дрожащие ладони окровавленный комок плоти. – А что касается вопроса «За что?», так разве тебя не учили твои наставники, что по закону за осквернение свободной девы тебе полагается исполнить обет – самому отрезать свой член и мошонку и, взяв их в соединенные руки, идти на полуденный закат, в страну Ниррити – богини смерти и разложения, покуда не упадешь мертвым? Я просто тебе немного помогла, вот и все. Ну же, не плачь! – и, обведя гневными очами притихшую толпу, ошалевшую от такого неожиданного поворота событий, с вызовом спросила: – Ну, что застыли, охальники? Может быть, кто-нибудь еще хочет попробовать тела белой волчицы?

И, поправив окровавленный подол, уткнула руки в боки и бешено, с вызовом, захохотала. А рядом, у ее ног, медленно и беззвучно завалился на окровавленные доски помоста ее давешний незадачливый домогатель.

– Сука! Бешеная сука! – подхватывая слова погибшего, взвыл какой-то визгливый женский голос. Мать, сестра, полюбовница? – Народ честной! Что же вы стоите-любуетесь? Ратуйте, кто духом не ослаб!

Толпа взревела и грозной волной захлестнула одинокую девичью фигурку, одним махом сбив ее с деревянного помоста на утоптанную землю. Взлетели злые кулаки, полетели клочья растерзанной одежды. Толпа напирала и давила, алкая в едином порыве если не растерзать, то хотя бы растоптать дерзкую насмешницу, размазать по утоптанной пыльной земле. Но это была не та масса сплоченной тренированной плоти, что шесть лет тому назад давила одну юную деву в волчьем логове. Взбешенные селяне бестолково толкались, пыхтели, падали, больше мешая, нежели помогая друг другу в деле свершения самосуда. А когда волчица, ловко скатившись с помоста на пыльную дорогу, очертила косой свой первый круг, то вся эта толпа и вовсе утратила всякую боеспособность, но, невзирая на это, по-прежнему яростно напирала. Крики и стоны раненых тонули в общем гуле, ругани и бессвязных бесноватых выкриках. Здесь каждый норовил отпихнуть, двинуть соседа локтем. Все толкались, ругались и бестолково лезли вперед. Разгоряченная, потная, смердящая толпа сливалась в многоголосое, жестокое, но вместе с тем совершенно расхлябанное чудовище, с которым и предстояло сразиться белой волчице.

Первый свой круг лезвием косы она провела, лежа на спине и задевая, по большей части, ступни и икры этой жуткой многоножки. Затем, постепенно раскручивая стальную спираль, воительница встала на одно колено, а потом присела и в приседе прошлась своим страшным оружием по мягкому брюху многоголовой твари. Вывалились кишки, мерзко запахло мочой и содержимым желудков. И уже стоя в полный рост, воительница завершила свою спираль, срубив гидре пару голов.

Кровавый дождь несколько остудил горячие головы народных мстителей. Они застыли в нелепых позах, недоумевая, что это такое вокруг происходит. Ведь это они, по всем правилам, должны были убивать дерзкую негодницу, а не она их. Это было неправильно, нечестно и, наконец, просто богохульно! Ведь они – это народ, а глас народа – глас Бога!

Многоголовая многоножка рассыпалась прахом, и теперь каждая ее часть стала радеть не за общее благо, а сама за себя: проще говоря, все дали деру, да так, что только пятки засверкали!

– Куда же вы? Стойте, мы же недоговорили! – хохотала им вслед волчица.

И вдруг простерла вперед правую руку и, оборотившись вокруг себя, как бы замыкая этим жестом деревню в кольцо, заголосила-запела:

Как Солнце с Луной не встречаются,

Так бы и у вас пути-дороги не сходились,

Расходились, в разные стороны разбегались.

А вам тех путей-дорог не видывать,

По тем путям-дорогам не хаживать,

Дел там своих не делывать.

Все свяжу – узлом повяжу, слова свои закреплю,

Все пути-дороги перевяжу, перемкну…

Вдруг все вокруг посерело, и предметы утратили четкость, а люди ни с того ни сего стали бестолково метаться между домами, словно слепые или безумные. Они натыкались друг на друга, на стены и заборы; толкались, стонали и ругались; кричали и выли от ужаса, пытаясь найти выход и поскорее убраться куда подальше от этой бешеной суки. Но выхода не было…

И тут хриплый рев боевого рога накрыл собой все пространство злосчастного села, и сразу же вслед за ним послышался грозный боевой клич и согласный лязг кованого железа. Князь спешил на помощь своему народу!

Услышав эти звуки, селяне приободрились, а самые мужественные даже схватились за дреколье. Толпа немедленно раздалась в стороны, очищая место для боя, и на вечевую площадь, сверкая блеском начищенной стали, неторопливо выползла дружина, выстроенная «свиньей», то есть треугольником или клином, в вершине которого находились самые лучшие воины, а первым из них, конечно же, был вождь. Ступив на вечевую землю, предводитель поднял вверх правую руку, подавая знак к остановке, и отряд согласно замер в едином строю, огородившись стеной щитов и ощетинившись жалами тяжелых копий. Видно было, что это опытные вояки, ветераны, привыкшие к подобному времяпровождению.

Вождь вышел из строя вперед и снял шлем, открывая суровое, покрытое шрамами лицо в седой щетине волос. Из сообщений соглядатаев он уже знал о приходе в его владения посланников из Братства Волка и думал, что был готов к этой встрече. Он был немолод, и все прошедшие годы искал покровительства владыки морей Эгира, лишь иногда ненадолго оставляя своего «коня моря, несущегося по крови Имира». И посему до этого дня ему как-то не приходилось сталкиваться с воинами волчьего клана на суше, но он был наслышан об их воинской доблести и искусстве. Поэтому он ожидал встретить десяток «расписных» мужей в волчьих шкурах и при грозном оружии, но никак не одинокую, почти голую девку с иззубренной косой.

Из одежды на ней были только серебряные браслеты, оплечья да окровавленные лохмотья, удерживаемые на чреслах воинским поясом. Ее короткие, слипшиеся от крови волосы стояли дыбом, напоминая то ли иглы ежа, то ли шипы какого-то древнего дракона, но это не показалось старому рубаке забавным: он уже встречался с девами битв, и после каждой такой встречи его хирд заметно редел.