Текст книги "Летописи Белогорья. Ведун. Книга 1"

«Взмахнул он тогда палицей в безудержной ярости и проломил абордажные мостки, а затем, перекрыв своим страшным рыком шум боя, бросился на выручку своему предводителю. Как смертоносный ураган пронесся он по палубе, расталкивая своих и сметая, как тряпичные куклы, чужих, не замечая сыпавшихся на него ударов и громоздя горы трупов…»

Потом живых побросали за борт, а раненых – в трюмы. На палубах захваченных галер разбили пару амфор «земляного масла» да бросили факел. И устремились дальше – вперед, к следующему черному кораблю. До полного уничтожения врага, до победы…

Вспоминал ли Серый Змей хотя бы когда-нибудь об Альбатросе – воине, что принес ему столь блистательную и полную победу в этом сражении? Именно так стали называть этого облакопрогонника все воины – участники этой славной битвы. Конечно же, вспоминал! Он думал о нем каждый раз, когда осторожно, ощупью пробирался на Кромку, боясь свалиться через край и навсегда затеряться в трещинах между мирами. В эти бесконечные мгновения осознания собственной немощи перед ним всегда всплывал образ человека, свободно и безбоязненно парящего в вечности, и тогда он завидовал ему – завидовал до головокружения и спазмов в животе – так же, как голодный нищий завидует владельцу пекарни.

Глава третья

«А с чего бы это вдруг я, Серый Полоз, должен кому-то завидовать? Никому и никогда я не завидовал, и уж тем более какому-то сельскому колдуну, – огрызнулся он про себя. – Зависть – это удел слабых духом селян, неспособных ни на что, кроме бесконечных стенаний о своей доле и вечного копания в грязи и навозе. А я – воин! Моя сила – во владении честной, отточенной сталью, а не в приворотах и отворотах! Моя доблесть обретена в бессчетных поединках и сражениях с врагами, а не в сношениях с сомнительными духами и нежитью! Вся моя жизнь – это служение Великой Цели, а не жалкое прозябание и протирание портков на какой-то Змеем забытой бесплодной скале»! Вслух же он произнес:

– Но постой! Ты же, вроде как, погиб? Пал, так сказать, смертью храбрых в неравном бою с превосходящими силами противника. Сгинул в морской пучине…

– Ну, положим, слухи о моей смерти сильно преувеличены. Послушай, Змей! Тебе же ведомо, что духи и покойники не едят, да и вина не пьют, а нежить не выносит серебра? Так что по всему выходит, что я жив. Можешь подойти ко мне и потрогать, ежели все еще сомневаешься. Духи плоти и костей не имеют. Но ты, как я вижу, наконец-то вспомнил своего старинного боевого товарища. Вот и ладушки!

– Постой! Но… как же так? Ведь наши воины перед каждым штормом возносят тебе молитвы, прося твоего покровительства и заступничества перед престолом Морского Царя! Даже бросают монетку в море, чтобы ты, считая деньги, вспомнил храброго корабельщика (имярек).

– И что, помогает? – в голосе знахаря послышались нотки неподдельного интереса. – Если нет, то это обычное морское суеверие. Ну да ладно, Бог с ними. Давай-ка ближе к делу! Сказывай: каким ветром тебя занесло в нашу глухомань? Ведь не меня же, в самом деле, ты здесь разыскивал! Что, храбрый витязь, дела пытаешь аль от дела лытаешь? – закончил он с улыбкой.

– Известное дело, каким ветром нас заносит – попутным, – в тон хозяину ответил Полоз и, чтобы выиграть время, опомниться и прийти в себя от так некстати нахлынувших воспоминаний, добавил: – И как же теперь прикажешь к тебе обращаться? Как мне тебя звать-величать?

– Местные Ведуном прозвали. А ты называй, как хочешь! Хоть горшком назови, да только в печь не ставь.

– Значит, Ведун… – Серый попробовал новое имя на вкус. – Видящий, свивающий, сотворяющий в свете истины. Хорошо, пусть будет Ведун… Да, ты совершенно прав, почтенный: меня привело к тебе дело, и дело, я скажу тебе, немалое. Один из моих воинов был ранен отравленным оружием. Жизнь ему мы спасли, заразу вычистили, но вот вернуть из Серых земель не смогли – нам такое не по силам. Не пособишь ли по старой памяти?

– Из Серых земель, говоришь? – сразу посерьезнел хозяин. – Это с Кромки, что ли? И как давно он блуждает в Мире теней?

– Сегодня ночью луна взойдет в третий раз.

– Ну, тогда, Змей, ты пришел не в тот дом. Пойди и найди хорошего некроманта и вместе с ним забей своему бывшему воину осиновый кол в сердце. А еще лучше – сожгите упыря, и дело с концом, – посуровел лицом Ведун. – Поздно уже звать его, ушел он за Реку – теперь не докличешься.

– Это не простой воин. Это один из лучших моих воспитанников и келейник самого Великого Полоза, – от отчаяния начал горячиться Серый. – Его готовили для особой миссии, он нужен для Великого Исхода!

Сказал – и с досады прикусил до крови свой поганый язык, ведь он произнес вслух то, что известно далеко не каждому члену ордена, а здесь посторонний, чужой, почти что враг. «Ничего страшного не произошло, – сразу же успокоил себя змей. – До завтрашнего утра он никому ничего не успеет рассказать. Обложим, как медведя в берлоге, а завтра я его убью. Он уже покойник, просто еще не знает об этом. Пусть только мальчишку с того света вытащит!» Рот наполнился соленой кровью прокушенной плоти, а голова – резкой болью. Все это немного отрезвило Серого и настроило на деловой лад.

– Верни его с Кромки и проси за ритуал, что захочешь, а об ином уже не твоя печаль. Мой орден воюет с нежитью со дня своего основания, и, поверь, я истребил больше упырей, чем ты видел за всю свою жизнь.

– Я видел черный мор на Оловянных островах, – как-то рассеянно, себе под нос проговорил Ведун. – Впрочем, времени у нас с тобой в обрез… Так что, пожалуй, хватит препираться. Давай, показывай своего полудохлика.

Серый Полоз осекся и уже по-другому посмотрел на хозяина Черной скалы: человек, который своими глазами видел мор на Оловянных островах и после этого остался среди живых, был достоин уважения. У воеводы даже – лишь на одно мгновение – мелькнула недостойная настоящего змея мысль: «А может, и не стоит его убивать?» – но он тотчас же отогнал это наваждение и подал условный знак. Сразу же на помосте появились двое воинов-ужей с телом незадачливого посланника, завернутым в походный плащ, быстро раскатали его и сразу же пропали, будто их и вовсе не было на этой скале.

Ведун не спеша подошел к обнаженному телу, внимательно осмотрел его, даже провел ладонью по шее, груди и животу, затем оттянул веко и легонько сдавил пальцами глазное яблоко. Нахмурился и с какой-то потаенной горечью в голосе произнес:

– А скажи-ка мне, пожалуйста, разлюбезный мой Полоз, зачем же ты меня, старого, обманываешь? Я ведь тебя в гости к себе не звал, в душу к тебе не лез, ни о чем тебя не расспрашивал. Меня не интересуют твои дела, Серый, дай Бог со своими домашними разобраться! Но и лепить из себя дурня я тоже никому не позволю. Ну, посмотри сам: у этого парня нет «браслетов» даже на предплечьях – только нити шрамов на запястьях! А где, скажи на милость, метка Змея? Я что-то не вижу у него двух точек между большим и указательным пальцем левой руки. Или ты скажешь мне, что он был принят в орден без испытания змеей? Мне все равно, кто он, я проведу по Калиновому мосту, если станется в том нужда, и простого оратая, но водить себя за нос я никому не позволю.

– Ну, вот и славно, – поднял ладони вверх в примирительном жесте Полоз. – Если тебе, как ты только что сказал, все равно, кто он, то будь добр, верни его мне из Серых земель, а уж я за наградой не постою! А насчет твоих подозрений… то тут я перед тобой чист. Просто поверь мне на слово: это особенный парень, с ним все очень непросто. Ты же сам знаешь, что зачастую иное не всегда является тем, чем кажется. Вытащи его с Кромки и проси, чего хочешь!

Последние слова он буквально выкрикнул Ведуну в самое лицо. Когда кончаются доводы рассудка, начинается кипение страстей. Драгоценное время утекало, как песок сквозь пальцы, а он все никак не может убедить этого деревенского увальня провести столь нужный ему, Серому Полозу, ритуал!

Но неожиданно этот взрыв ярости возымел действие: Ведун выпрямился, даже как-то просветлел лицом и, кивнув головой в знак согласия, торжественно изрек, роняя слова, как камни в омут:

– Добро. Будь, воевода, по-твоему! Я помогу тебе и исполню то, о чем ты просишь. Только, чур, потом меня ни в чем не винить! А теперь слушай внимательно, ибо повторять я не буду. Я проведу для тебя ритуал. Это будет стоить лично тебе сто коров серебром. Не перебивай, я еще не закончил! Сто коров серебром я возьму с тебя только за то, что проведу сам ритуал, вне зависимости от его последствий. Если он явит в наш мир упыря, или двоедушника, или еще какую-нибудь иную нечисть, то мы с тобой ее немедленно истребим. Ты и я вместе прикончим тварь. Если же я верну из Серых земель живого человека, то за свое возвращение и исцеление он со мной рассчитается сам, из своих личных средств. Если ты, Серый Полоз, согласен на эти условия, то вот тебе моя рука: заключим ряд, я доверюсь твоему слову воина. Если нет, то вот тебе Бог, а вот – порог! По твоему лицу я вижу, что ты чем-то недоволен, поэтому хочу заранее предупредить тебя: торг здесь неуместен. Я вообще берусь за это дело только из уважения к нашему с тобой общему боевому прошлому.

– Я не собираюсь с тобой торговаться, Ведун. Мое слово – не дым. Но сам рассуди: где же я найду для тебя сто коров серебром? Это ведь целый мешок монет! У меня с собой столько нет. Возьми золотом! Я дам тебе даже больше той цены, что ты назначил: хочешь – в слитках, хочешь – в имперской монете.

– И все-таки ты пытаешься со мной торговаться, Серый, – улыбнулся каким-то своим мыслям Ведун. – Это ты делаешь напрасно. Слово сказано! По данному мною обету я не могу прикасаться к золоту, поэтому мое слово – сто коров серебром. Впрочем, для тебя, по старой памяти, я, пожалуй, что смогу сделать шаг навстречу и, как боевому товарищу, предлагаю тебе, в качестве платы за ритуал, отдать мне свое копье, но это мое последнее слово. Думай, Полоз! Думай и решай поскорее. Время бежит: если мы не начнем ритуал до полудня, то его можно и вовсе не начинать – не поспеем к сроку. Так что решай быстро!

От такой наглости сельского знахаря Серый даже потерял дар речи. Да, что тут скажешь? Хозяину этих мест было явно не занимать умения торговаться, ведь копье Серого Полоза было просто бесценным! Булатное, среднего размера, с пером в полруки на длинной втулке, насаженной на ясеневое, потемневшее от времени древко, оплетенное такой же, как и перо, харалужной полосой. Оно было прекрасно в своей простоте, изяществе и совершенстве линий. Ничего лишнего – прекрасный образец древнего оружейного искусства. Именно древнего, ибо сам Полоз затруднился бы определить, из какой тьмы веков оно попало в его руки. Он давно уже не брал его с собой в сражения, всячески оберегал и использовал только в качестве статусного оружия. И надобно сказать, что была в этом копье какая-то особая сила – такая, что зачастую один его вид решал исход переговоров. Вот и взял его с собой Полоз, желая поразить деревенского простака! Придется отдать… «Впрочем, это ненадолго, – сразу же напомнил он сам себе. – Завтра я все равно его убью, и копье вновь станет моим». Вслух же он опять ничего не сказал: просто молча, держа обеими руками, вложил свое бесценное оружие в жадные лапы мерзкого вымогателя.

– Ну, Змей, значит, по рукам! – весело закончил разговор Ведун. – А теперь прикажи-ка своим воинам быстренько наломать орешника. Вон там, за расселиной, его большие заросли. Да смотри, чтобы руками ломали, а не железом рубили. А я покамест пойду подготовлю место для ритуала. Вытащим мы твоего ученика, не сомневайся, как пить дать вытащим!

Ведун потоптался босыми ногами по углям уже затухающего костра, пятками растирая их в золу и пепел, затем встал на колени и на одном дыхании сдул образовавшуюся серую пыль, обнажив гладкую, черную поверхность скалы. Затем нарвал большую охапку крапивы и расстелил ее наподобие ложа на месте, которое еще хранило тепло недавнего костра. К этому времени уже подоспели воины с охапками ветвей орешника. Они свалили их в большую зеленую кучу рядом с крапивным ложем.

– Ну, гости дорогие, вам уже пора восвояси! – Ведун указал рукой на помост у лестницы. – Жду вас завтра в полдень. Не опаздывайте, но и раньше не приходите, иначе непорядок получится. Прощевайте, ежели что не так. Да, кстати! А не сохранилось ли у вас, случайно, то оружие, которым была нанесена рана? Мне бы оно очень помогло…

– Я бы хотел присутствовать при ритуале, – тоном, не терпящим возражений, произнес Полоз. – Я заказчик, а посему обычное право на моей стороне. К тому же, как мне кажется, я буду для тебя небесполезен.

– Это совершенно исключено! – сказал, как отрезал, Ведун. – Твоя помощь мне не потребуется, а посторонних, как ты и сам наверняка знаешь, на действе быть не должно: тайна не терпит наблюдателей – чай, не в бирюльки играем. А заказчик ритуала – вот он, лежит себе на расстеленной жгучей траве. Это он, а не ты, будет рассчитываться со мной, и только перед ним я буду держать ответ. А ты – всего лишь его представитель, так что ступай себе, куда тебе потребно, но только с глаз моих долой! И поклянись мне, Серый Полоз, что никого – слышишь меня? – никого: ни тебя, ни твоих людей – не будет на Черной скале до завтрашнего полудня!

– Да будет так! – скрипнув зубами, заверил Ведуна Полоз, еще более утвердившись в правильности своего намерения прикончить дерзкого колдуна. – Завтра в полдень мы придем. Но смотри же у меня, и сам будь на месте в условленное время. А что касается оружия, так ведь та самая стрела, которой он был ранен, зажата у него в ладони. Можешь, коли есть в том нужда, взять ее и использовать так, как посчитаешь нужным.

Сказавши все это, Серый Полоз сделал знак своим людям и неторопливо зашагал к деревянной лестнице. Он еще не успел коснуться ногой досок помоста, а весь его отряд, как по мановению волшебной палочки, уже исчез с плато, оставив хозяина Черной скалы наедине с телом Лютика.

Ведун как будто и не заметил ухода непрошеных гостей. Неторопливо присев на корточки перед неживым телом, он с усилием разжал стиснутый кулак, но увидав то, что было зажато в серой ладони, так и застыл, словно пораженный ледяной молнией в затылок. Он словно окаменел, и неизвестно, сколько времени он бы еще просидел с грубым костяным наконечником в одной руке и драгоценным харалужным копьем в другой. Но сзади прошелестели шаги, и теплое дыхание согрело занемевший затылок, сразу растопив ледяную сосульку: «Мара, – потеплело на сердце у Ведуна. – Вот ведь природная ведьма! И в призыве не нуждается: все чувствует и знает сама».

– Ты звал меня, деда? Мне помстилось, что я нужна тебе. Скажи, что случилось! О чем печалишься? Быть может, я смогу тебе чем-то помочь?

– Видишь, дочка, какое дело… Мне очень нужно вернуть на белый свет вот этого парня, что лежит голяком на подстилке из крапивы. Так-то оно прогуляться на Кромку – дело нехитрое, но вот времени у меня в обрез, а работы непочатый край. Боюсь, что один я со всем этим до темноты не управлюсь, а там уже будет поздно. Помощников со стороны дозваться тоже уже не успею, но и тобой рисковать не могу, ты ведь еще мала и не вошла в возраст.

– С тех самых пор, как ты отыскал меня, полуживую, на корабле работорговцев, приютил и выходил, ты никогда и ни о чем меня не просил и не о чем не выспрашивал. Я безмерно благодарна тебе за это, и за все, что ты для меня сделал за все эти годы! Но, может быть, уже настало время? Твое время – для вопросов, а мое – чтобы отплатить тебе за все то тепло и доброту, которые ты не жалел для меня все эти годы. Неблагодарность – это худший из людских пороков.

Знаешь, деда, у меня ведь никогда не было няньки. Так уж искони было заведено в нашем роду, что матери всегда сами воспитывали своих дочерей, никому не доверяя их будущее. А поскольку моя мама проводила на том свете больше времени, чем на этом, то и я с самого младенчества была обречена странствовать вместе с ней по унылым Серым землям. Вначале, когда я еще не умела ходить, а только ползала, мама, бывало, втыкала свой посох где-нибудь на берегу Безымянной речки, на белом песочке, привязывала меня к нему за ногу, чтобы далеко не уползала, и уходила заниматься своими делами. Ты ведь знаешь, старче, что младенцы видят духов и могут с ними общаться? Вот и моими первыми няньками, собеседниками и товарищами по играм стали безымянные духи – это они учили меня жить и играть, или жить играя. Это они объясняли мне правила и давали советы. И это от них я узнала первые слова Истинной речи.

Когда я немного подросла, то мама сняла с моей ноги золотую цепочку, и тогда я уже могла самостоятельно и свободно перемещаться по просторам иномирья, цепляясь сначала взглядом, а затем уже и взором за мамин посох, который стал для меня одновременно и маяком, и центром мира. Моего мира. Так я составила для себя карту тех безрадостных мест. К этому времени я уже брала с собой на Кромку своих любимых земных кукол. И теперь я уже могла играть, ощущая своих товарищей по играм, ведь все мои куклы там, в Серых землях, оживали; они двигались и разговаривали со мной, прямо как люди. Я помню, что когда моя мама узнала об этом, то она не рассердилась на меня, а только строго-настрого запретила выносить свои игрушки из Серых земель на белый свет. Но я была еще слишком мала и не понимала суть этого запрета.

И вот однажды тайком от мамы я пронесла свою любимую куклу с Кромки в мир людей. То, что случилось потом, навсегда изменило меня. Попав в наш мир, моя принцесса издала жуткий вопль смертельно раненого зверя и прямо у меня в руках распалась серою пылью. На крик сбежались челядь и слуги, прибежала и моя мать. Она мгновенно оценила обстановку и, осознав произошедшее, немедленно прогнала всех из моих покоев. Я пребывала в ступоре и совершенно ничего вокруг не замечала – даже не понимала, где я нахожусь, и что со мной происходит – так подействовал на меня крик куклы. И тогда мама подошла ко мне и отвесила звонкую пощечину, а потом крепко прижала к своей груди и поцеловала в темя. Так я стала взрослой. Я перестала играть в куклы и ходить на Кромку, держась за мамину юбку.

Так что, деда, там, в Серых землях, меня помнят и ждут. Ждут мои куклы, мамин посох и знакомый до рези в глазах потусторонний мир. Они ждут и зовут меня на вечную игру, предлагая взамен власть и бессмертие, и я постоянно слышу этот нескончаемый призыв и никогда не откликаюсь на него.

– Скажи мне, Мара, ведь людское время и время на Кромке текут по-разному? И если ты живешь сразу в двух мирах, то по всему выходит, что ты нечиста для любого из этих миров… Так каков же тогда твой возраст?

– Когда моя мама стала женой моего отца и переехала жить в его замок, ей было уже более тридцати земных лет, и по меркам его придворных она была уже вековуха, перестарок. А между тем все было как раз наоборот: окрестные кумушки ее очень жалели и всячески оберегали. Они говорили: «Совсем ведь еще дитя! Небось, и в куклы-то не наигралась, и не нагулялась в девках-то вдоволь, а вот ведь уже непраздна. Вот оно, нелегкое бремя правителей!»

Время для ребенка не имеет значения – любой младенец живет в двух мирах; для него эта разница несущественна. Во всяком случае, до тех пор, пока он не утратит задатков, присущих ему от рождения, научившись взамен жить в этом мире. И только после первой крови для женщины наступает пора зрелости, пора деления. А на твой вопрос, старче, отвечу так: если считать мои годы с того времени, как я появилась на белый свет, то в Белгороде на меня бы уже давно надели верхнюю юбку и, наверное, вовсю слали бы сватов. Так что, деда, ты за меня не волнуйся! Укажи лучше, что нужно делать, чтобы твоему делу помочь.

– Что тут скажешь? Благодарю за рассказ! Видимо, и правда пришло твое время. Ну, тогда слушай меня внимательно, кромешница. Все очень просто. Я так мыслю, что наш подопечный уже перешел за Реку, и отсюда, с этого берега, нам с тобой его уже не дозваться. Поэтому мне придется последовать за ним. Я по его следу перейду на ту сторону реки, а там, если лярвы его еще не сожрали, шугану заблудшего и выгоню его прямо на тебя. А уж здесь, на нашем берегу, ты его притянешь, успокоишь и удержишь до моего возвращения. Все понятно? А теперь давай-ка все по порядку. Волосы распусти, поясок тоже сними, никаких узлов быть не должно. Потом ложись поверх него, лицом к лицу, глаза в глаза, руками же упрись в жгучую траву, да так и замри. Я сложу над вами шалаш из ветвей орешника и крапивы и ими же выгорожу кон. Ты же попробуй поймать дыхание змееныша – оно слабое, еле уловимое, но я чую, что он еще дышит. И самое главное – не спускай с него глаз. Ни на мгновение! Я знаю, как это бывает трудно, но ты должна справиться. Помни, что я всегда буду рядом. Потом ты почувствуешь, как он вздрогнет, по его телу пробежит судорога, и он откроет свои глаза. И вот тут-то, дочка, не зевай, потому что первым, что он должен будет увидеть на этом свете, должна быть ты, а точнее – твои глаза. Смотри, Мара, прямо ему в душу смотри! Пробери его своим взглядом до самой середки, проведи нить и поймай на зрачок-крючок, а уж тут держи крепче, не дай душе сорваться! Иначе наш малец испугается и спрячется, забьется в какую-нибудь щелку, и уж тогда нам с тобой его оттуда ни за что не выковырять… Пропадет, провалится в трещину, и станет одной лярвой на том свете больше. Потом он выдохнет – здесь ты затаи свое дыхание: дух тот мерзкий, смертный. Если его вдохнешь, так здесь же смертью помрешь. А как он вдыхать воздух в себя зачнет, вот тут-то ты ему и помоги – подуй тихонько в рот. Ты только ветерок пусти, а уж дальше он пусть сам старается. Ну, а потом, как он в себя немного придет да оправится, то напои, накорми его да в баню отведи: пусть смоет с себя мертвецкий дух. А там и я, глядишь, подоспею.

И еще, дочка! Если хоть что-то пойдет не так – с продухом у парня не заладится или сама что-то неладное почуешь, сразу прыгай за кон. Там тебя будет ждать вот это копье – не раздумывая мечи его в змееныша! Поверь мне, это непростое оружие, оно помнит и кровь Хозяина Заповедного леса, и мед Пчелиной матери…

– Деда! – перебила его Мара. – Я же из рода Короля-рыбака. Официальный титул моей матери – Дочь рыбака. Я выросла на сказах «О рыбаке и рыбке», «Про рыбу злато перо» и прочих историях о ловцах и уловлении душ. У моего народа до сих пор сохранился древний обычай перед брачной ночью дарить невесте шелковую рыболовную сеть с крупной ячеей, дабы ловила она только самую большую рыбу, а малую оставляла малым сим! И пусть я по своей воле отринула жизнь своего народа, но его знания и мудрость навсегда останутся со мной: они у меня в крови, я всосала их с молоком матери. Пойми же ты, наконец, что для меня все, о чем ты сейчас толкуешь, так же естественно, как дышать или думать. Так что успокойся, старче, и отбрось прочь все свои страхи и сомнения. Острога нам с тобой на этот раз не понадобится. Я исполню все, что должно, не прибегая к грубой силе, и доставлю тебе эту «рыбу» живой.

– Ну, тогда счастливого улова, и пусть твоя рыбка окажется золотой! – примирился с неизбежным Ведун. – только смотри там, девонька, не увлекайся. Повторяю: оно тебя не стоит. С Богом!

Глава четвертая

Мара развязала поясок, сняла с головы платок, затем расплела косу и без колебаний шагнула на жгучую подстилку. Распустившиеся волосы сплошным черным плащом покрыли ее от головы до самых щиколоток.

Ведун же, взявши ветви орешника, сноровисто принялся сооружать из них что-то вроде шалаша наподобие тех, что делают охотники или удильщики рыбы. По всему было видно, что мастерить подобные убежища было для него не впервой: он быстро и умело связал между собою гибкие ветви лещины жгутами из молодой крапивы, тщательно очистил пространство вокруг укрытия от мелких веток и листьев, а оставшиеся сучья выложил в круг окрест него. По окончании своей работы он оказался внутри круга из орешника, но снаружи шалаша, прямо под прямыми лучами полуденного солнца.

– Теней нет, значит, все успели к сроку, – пробормотал он себе под нос, неторопливо обходя получившееся укрытие, и подобрав, попутно, последнюю ветку орешника и свой старый медный котелок.

Убедившись, что все было сделано, как надо, и не найдя никаких изъянов в своей работе, Ведун преспокойно уселся, скрестив ноги, на гладкий черный камень скалы, отхлебнул, прямо через край, изрядную толику своего варева и, судя по всему, преспокойно задремал, свесив белую голову и бороду на грудь. И вокруг все тоже как-то сразу успокоилось и затихло, как будто погрузилось вместе с ним в дремотный полуденный сон. Не пели птицы, не жужжали насекомые, казалось, что даже ветер затих над Черной скалой, чтобы, не дай Бог, своим тихим веянием не потревожить чудесный сон Ведуна.

Ведун

Опять эта однообразная и унылая серо-коричневая равнина в обрамлении то ли клубов коричневатой пыли, то ли серой мути тумана! Прямо внизу застыла парящая река с ровными пологими берегами. По ломкой щетинистой траве ближнего берега деловито ползли в направлении реки какие-то жуткие твари, похожие на волосатых белесых червей или пиявок, а может быть – гусениц или змей. Они постоянно двигались, при этом резко меняя свою форму, как бы постоянно мерцая, и поэтому рассмотреть их не было никакой возможности. Но мне это было совсем не нужно: меня интересовало место, к которому так целеустремленно спешили эти твари, ведь именно там, по всей видимости, и должна была находиться заблудшая душа.

Ко мне лярвы не лезли – видно, не чуяли для себя поживы и, в общем-то, не особенно докучали, просто путались под ногами, отвлекая на себя внимание и мешая своим беспрерывным мельтешением поскорее достигнуть конечной цели моего пути. Поэтому я стал их разгонять, просто хлеща направо и налево зажатой в руке веткой орешника. От соприкосновения с лещиной эти твари умирали второй – истинной – смертью. Со стороны это выглядело так, как будто бы они лопались, как пузыри на болоте, оставляя после себя на жесткой щетине травы лужи парящей вонючей слизи.

Скоро местность была расчищена, и я наконец-то увидел того, кого в мире людей звали Лютиком. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, на узкой полоске то ли мокрого песка, то ли прибрежной грязи, отделяющей берег того света от вод реки Смородины. Фигура змееныша явственно отбрасывала тень, а ноги оставляли на берегу четкие следы. Все это значило, что для Лютика не все еще было потеряно и все еще оставалась пусть и слабая, но надежда на его возвращение в мир людей.

Я сосредоточил все свое внимание на этой полупрозрачной человеческой фигурке и сразу же оказался лицом к лицу с заблудшим. Так действовали законы этого мира: стоило только задуматься о чем-то, и ты сразу же оказывался рядом с предметом своего размышления. Оказавшись лицом к лицу с потеряшкой, я пристально посмотрел ему прямо в глаза и длинно выдохнул в самое лицо. Наверное, со стороны все это могло показаться странным, но все получилось как нельзя лучше: Лютик вдруг поперхнулся, резко зажмурил глаза и зашелся в сухом лающем кашле…

Лютик

Когда я очнулся от забытья и огляделся, то обнаружил себя стоящим на прибрежном песке какой-то реки. Это было довольно странное ощущение: я хорошо чувствовал и себя и свое тело, хотя при этом, сколько бы ни старался, так и не смог разглядеть ни своих рук, ни ног. Я ощущал зыбкость прибрежного песка и поэтому твердо знал, что стою на своих ногах, к тому же, у меня резко саднили порезы на лбу и руке. Я приписал все эти странности последствиям своего недавнего ранения и перестал обращать на них внимание, стараясь сосредоточиться на том, что это за место и как мне отсюда выбраться.

Местность, в которую я попал, была довольно унылой и однообразной. К тому же, она совсем не просматривалась из-за сгустков серо-бурого тумана, висевшего повсюду неряшливыми клочьями. И несмотря на то, что никакого ветра я не ощущал, эти клочья двигались, и двигались они явно в мою сторону, вызывая неприятное чувство брезгливости и тревоги.

Вдруг коричневую мглу разорвала вспышка яркого света, и в этом светлом пятне показалась ослепительно белая фигура человека, идущего в мою сторону. Рассмотреть его более подробно почему-то не удавалось: глаза моментально уставали, и взгляд ускользал в сторону. Человек – а это явно был человек – рассекал мутные хлопья тумана какой-то горящей палкой, а может быть, молнией, и грязный воздух истошно визжал и светлел под его ударами. Потом он вдруг как-то неожиданно быстро оказался передо мной, совсем рядом – можно сказать, что нос к носу, и длинно выдохнул мне прямо в лицо. Смрад от его дыхания был настолько омерзителен и невыносим, что я даже задохнулся от отвращения и, задержав дыхание, как можно сильнее зажмурил глаза.

Мара

Юноша резко распахнул глаза, и я сразу поняла, что тону.

В детстве мама часто внушала мне: «Запомни, дочка: рыба ищет, где глубже, а человек ищет, где рыба. А поскольку большая рыба ходит на глубине, то чем глубже проникнешь ты в бездну хлябей небесных, тем достойнее будет твой улов. Самой тебе на такое не хватит ни сил, ни способностей, и только мужчина сможет вывести тебя на безмерную глубину… или высоту – это уж как посмотреть. Только он, один-единственный в целом мире, способен сделать тебя по-настоящему цельной женщиной, достойной зваться Дочерью рыбака».

Я морщила свой лобик, пытаясь понять то, о чем мне постоянно толковала моя мать, и наивно расспрашивала ее, пытаясь как можно больше узнать о том, как он будет выглядеть и как я смогу узнать его и не перепутать с кем-то другим.

В ответ на мои детские расспросы мама только смеялась и говорила: «Не бойся! Придет твое время, и тогда ты все сама узнаешь и поймешь. Только не растрачивай себя по-пустому! И поверь мне, что однажды ты обязательно встретишь своего суженого и поймаешь на себе его взгляд. И по этому взгляду ты его и узнаешь! А дальше все будет очень просто: лишь только ваши глаза встретятся, как вы оба в тот же миг почувствуете незримую серебряную нить, что навечно связала обе ваши половинки в одно-единое целое. Почувствовав эту чудесную связь, ты, дочка, уже не сможешь оторвать своего взгляда от его глаз и полностью, без остатка, растворишься в них. И тогда ты утонешь, а он просто утянет тебя за собой, и там, куда ты последуешь за ним, ты познаешь миры и пространства, о существовании которых до той поры даже и не подозревала».

Поначалу все шло точно так, как и предсказывал Ведун. Время шло, солнце совершало свой ежедневный ход по небосводу, и холодное тело змееныша, как его называл Ведун, немного согрелось от моего тепла. И, несмотря на то что оно по-прежнему оставалось неподвижным, труп уже собою не напоминало. Вокруг было необычно тихо: казалось, что все замерло в напряженном ожидании треска от разрыва Ткани мироздания. Ничего не менялось. И только тогда, когда солнце уже склонилось за горизонт, в закатных сумерках по угасающей полуживой плоти пробежала судорожная дрожь, как будто бы человека передернуло от омерзения. Юноша резко распахнул глаза, и я сразу поняла, что тону.