Текст книги "Летописи Белогорья. Ведун. Книга 1"

В каменном домишке было чисто и пусто. Очаг, стол, лавка и дубовая домовина в углу составляли все его убогое убранство. Сам жрец – сухонький седой старичок, одетый во все белое, – затворил за Сивым тяжелую дверь и пошаркал на негнущихся ногах к дубовой колоде.

– Ну-ка, сынок, помоги мне, – прошамкал он беззубым ртом. – Отодвинь-ка к стене мою домовину.

Неподъемная с виду колода на удивление легко съехала по подложенным каткам в сторону, обнажив плиты пола. Жрец снял со своей груди какой-то бронзовый штырь и вставил его в неприметное отверстие в освободившемся углу. Плита бесшумно отошла в сторону, открыв каменные ступени в подвал. Старик зажег светильник и, жестом позвав за собой ничего не понимающего гостя, начал спуск в подземелье. Сивый пожал плечами и молча пошел за своим странным провожатым.

В подземелье было сухо и чисто. Светильник давал ровный свет, который, отражаясь от белоснежных плит, открывал удивительное зрелище. Все стены уходящего во мрак помещения были заполнены полками, заваленными свитками, стопками сшитых шкур и дощечек, корзинами и коробами с клубками и папирусами… Такому книгохранилищу позавидовала бы и императорская библиотека!

– Я хранитель, – прошамкал между тем старый жрец. – Я стар и устал жить, но сегодня я наконец-то обрету долгожданный покой. Я долго молился и просил об этом Творца, и вот Он наконец-то снизошел к просьбе своего слуги и послал мне тебя. Что глаза таращишь? Твой мизинец на левой руке – это ведь «коготь сокола»? Значит, ты ученик Белуна. Вот, сынок, возьми этот ключ. Теперь ты хранитель этих сокровищ!

С этими словами он надел Сивому на шею цепочку с бронзовым штырем и, не говоря более ни слова, шустро полез обратно в свою келью. А когда растерянный воевода выбрался из подвала в комнатушку, старик уже лежал, сложив на груди руки, в своей дубовой домовине.

– А теперь иди, воюй, новый хранитель! А когда разобьешь врагов – окажи честь: приди проститься, закрыть крышку моей домовины да принять мой посмертный дух. Ступай себе с Богом! Мне теперь перед дальней дорогой собраться нужно.

Ошалев от нежданно-негаданно свалившейся на его голову ответственности, Сивый закатил колоду на прежнее место и, плотно притворив за собой скрипучую дверь, в молчании вышел из кельи старца.

У дверей жилища, застыв в ожидании распоряжений, его уже ждало посошное воинство. Пора приступать к обязанностям воеводы. Он привычно разделил бойцов на группы, расставил по местам и раздал все необходимые указания. Оставалось только ждать, – ждать и молиться о том, чтобы орда обошла печище стороной, исчезла, как дым, не осквернив своим смрадным дыханием камней древнего святилища. Но гроза не пронеслась мимо…

Солнце еще не пригрело макушку, когда шевелящаяся масса зверолюдов зловонной рекой затопила оставленное печище и, не найдя в нем себе поживы, двинулась к святилищу. Возведенный на скорую руку заслон, конечно же, никого не остановил. Нелюди, похоже, даже и не поняли, что это была преграда. Раскидав солому и растолкав по обе стороны тяжелые груженые возы, людоеды расчистили себе проход и начали потихоньку, бочком-бочком, по одному протискиваться в образовавшуюся щель, где на выходе их уже поджидала смерть в обличье Сивого.

Первым из завала выскочил невероятно лохматый зверолюд, весь с головы до ног измазанный белой и синей глиной. Он яростно зарычал, размахнулся огромной дубиной и… сразу же замер, напоровшись грудью на рожон, заботливо подставленный Сивым. Сзади напирала остальная стая, все глубже и глубже насаживая медведеподобную тушу на острый кол, покуда и вовсе не опрокинула ее на мостовую. Следующему находнику воевода полоснул остро отточенным лезвием копья по горлу. Еще одному распорол секущим движением брюхо, а там уже завертелось…

Тошнотворно пахло псиной, прогорклым жиром и еще какой-то тухлятиной и гнилью. Зверолюды вылезали из прохода, как крысы из норы, и на какое-то мгновение останавливались на свету, пытаясь осмотреть то место, куда они попали. Тут-то и подлетал к ним Сивый со своим копьем. Он вихрем крутился и вертелся промеж косматой вонючей плоти, коля и рубя пером так точно и быстро, что дикари отправлялись на поля счастливой охоты, так и не успев осознать произошедшее с ними.

Возле завала, превратившегося в огромную нелепую кучу мусора, валялись, загораживая проход другим находникам, уже десятки мертвых тел, а еще больше, рыча и скуля, катались по земле, путаясь в своих кишках и агонизируя на последнем издыхании. Атака дикарей на какое-то время захлебнулась, но всем защитникам святилища было ясно, что долго так продолжаться не может.

Копье Сивого, струясь в нескончаемом танце смерти, не знало роздыху, но доставало далеко не всех пробившихся сквозь завал, и вскорости вокруг одинокого воина начало образовываться довольно плотное рычащее кольцо вконец озверевших противников. Казалось, что зверолюды уже напрочь забыли о святилище и вообще забыли обо всем на свете, кроме этого ничтожного человечишки, стоящего между ними и их добычей. Они яростно били по нему своими топорами и дубинами, били – и никак не могли попасть. Они кололи его копьями и рогатинами, но каждый раз этому вертлявому человечку каким-то чудом удавалось избегать неминуемой смерти.

Один людоед в порыве ярости схватился за копье, пробившее ему грудь навылет и, сломав крепкое ясеневое искепище, вырвал его из рук Сивого. В тоже же время другой нелюдь, волочась по своим кишкам, выпавшим из распоротого брюха, схватил воеводу за ногу и тянулся к ней своей вонючей слюнявой пастью, явно желая достать ее клыками и, наконец-то, полакомиться сладкой человечинкой. И тогда Сивый подал сигнал лучникам. Десятки стрел железным дождем упали на головы и плечи находников, прорежая пространство вокруг воеводы. Второй залп – и зверолюды откатились от одинокого воина и замерли, облепив серо-коричневой массой то, что еще осталось от некогда высокого завала.

Постепенно к разворошенной куче стянулась вся орда. Стянулась и остановилась, пребывая в некотором замешательстве и даже суеверном страхе перед человеком-воином, с ног до головы покрытым кровью их сородичей. Сивый же одним движением вытащил из ножен меч и, перекинув со спины, взял в руку свой щит. Это был сигнал, и защитники святилища дали еще один залп, теперь уже обмотанными паклей зажженными стрелами, и еще один, и еще…

Стрелы летели сплошным огненным ливнем, и скоро вся куча мусора полыхнула одним могучим костром, ведь по приказу новоиспеченного воеводы селяне набили возы всем, что только могло гореть: деготь, земляное и растительное масло, даже сало и смалец – все пошло в дело. И огонь, благодарный за столь щедрое угощение, яростно полыхнул и принялся жадно пожирать людское подношение. От нестерпимого жара лопались горшки, разбрасывая огненные капли на голые волосатые тела. Огромный столб черного дыма с грозным гудением поднялся к небу. Тела дикарей, густо намазанные жиром, тотчас же вспыхивали, загораясь и чадя, как факелы. Горящая заживо орда издала рев боли и отчаяния такой силы, что задрожали даже неподъемные глыбы древнего святилища.

Сивый же, набрав полную грудь воздуха, начал выдувать его на этот огненный смерч, смешно раздувая щеки, как малый ребенок, распаляющий грудок. И тогда огненный смерч обратился волной бушующего огня, которая с воем и ревом обрушилась на застывших в ужасе зверолюдов. А вслед за этой волной нестерпимого жара в самый глаз огненного шторма бросился, скинув доспехи, голый, с одним лишь мечом в руке, воевода людского ополчения. При виде такого распалились сердца защитников святилища, и все они, как один, похватав оружие и отринув всякий страх, с воинственным кличем бросились вслед за своим вождем в самый огонь сражения, в самое пекло. Никто из них в этот миг не был трусом, но все они в едином порыве ринулись в бой, не помышлял о смерти, а лишь горя отвагой и желанием истребить врага.

А со стороны леса в лоб бегущим нелюдям неожиданно ударила пестрая стая, привлеченная к месту сражения эхом нечеловеческих воплей, столбом черного дыма и приторно-сладким запахом горелой плоти. Люди быстро взяли в «клещи» охваченное паникой разобщенное стадо и перебили зверолюдов столько, сколько успели до захода солнца, пока не устали их натруженные руки…

Пестрый тогда не просто спас ему жизнь, но и, несмотря на протесты своих боевых товарищей, принял в стаю, и даже посадил подле себя в круг – как равноправного воина. Не все из его бойцов были довольны таким решением вождя. Тогда он, в ответ на ворчание соратников, встал в самой середке круга, спокойный, суровый и властный, и очень тихим голосом прорычал:

– Нас здесь, в кругу, ровно восемь. И, стало быть, наш круг замкнулся, а бойцы нам более ни к чему. Но вы ведь знаете, друзья, что для нашей стаи до сих пор так и не нашлось талисмана. Волки! Посмотрите на знаки и шрамы, что покрывают тело этого отважного воина. Он молчит. К чему слова, если отметины говорят нам сами за себя? Вы же видите знаки сокола и медведя, а это значит, что вместе с нами в кругу сидит наш потерянный, но вновь обретенный брат. Впрочем, может быть, среди вас найдется какой-нибудь особо упертый ревнитель старых поконов, который посчитает, что я выжил из ума, и на этом основании захочет оспорить мои слова? Что же, вы все прекрасно знаете, как я отношусь к открытому и честному столкновению мнений, особенно в условиях боевого похода. Так что пусть этот достойный человек не лает из-за чужих спин, как брехливый пес из подворотни, а выходит с оружием в руках в круг, и честный поединок решит, кто из нас – я или он – освободит место в стае для новичка.

Желающих принять вызов отчего-то не нашлось, и в пестрой стае появился новый боец – Седой Лунь. Под этим прозвищем будущий Ведун и прошел через все горнило гражданской войны, никогда – ни на миг – не заставив Шатуна пожалеть о своем решении.

Друзья встретились. Молча встали, обнявшись за плечи, в единый круг и соприкоснулись головами: образовали над костерком как бы живой купол, выделив своими тенями на гладкой черной поверхности древней скалы пространство для встречи. Все трое в молчании вдохнули в себя жар веселого костерка, в этот миг ставшего для них очагом, и разом выдохнули его обратно, смешав свое дыхание с силой живого огня. Не прерывая торжественного молчания, Ведун пальцем пробил крышку дубового бочонка и, отхлебнув из него прямо через край, пустил братину вкруг – посолонь. Когда же все соучастники приложились по разу к медовому напитку и соединились в пище, он разомкнул круг и, указав на камень у костра, несколько церемонно сказал:

– Милости прошу, гости дорогие, отведать нашего хлеба-соли! Закусим, чем Бог послал. – И с озорной искоркой в глазах присовокупил: – Бог послал, а принесла Яга. Налетайте, други! Таких пирогов, как она печет, вам никто и на княжеских пирах не подаст! Давайте рассаживайтесь в кружок потеснее да наедайтесь посытнее! Разговор у нас с вами пойдет долгий и на пустое брюхо неприемлемый…

И друзья поспешили отдать честь стряпне странной гостьи, что так по-хозяйски вела себя в урочище Ведуна.

Когда первый голод был утолен, а бочонок с медовухой опустел уже наполовину, Ведун собрал обратно в короб остатки трапезы, подкинул в костер дубовых поленьев и отер лицо и руки вышитым рушником. Гости поняли, что наконец-то наступило время беседы. Они также отложили еду, ополоснули и отерли лицо и руки и подобрались, приготовившись внимать словам побратима.

– Послушайте, друзья мои, что я вам скажу, – начал Ведун. – Есть у меня к вам две просьбы. Первая просьба простая, что называется, не в службу, а в дружбу. Суть ее состоит в том, что не далее как сегодня в полдень меня придут убивать. Попробовали проделать это со мной прошедшей ночью, исподтишка, но не получилось. Значит, непременно продолжат сегодня, и уже при свете дня доведут задуманное до конца. Мнится мне, что само убийство обставят как судебный поединок, разыграют все так, как положено в подобных случаях: с обвинениями в оскорблении чести и достоинства, которое не смывается ничем иным, как одной только кровью, и с непременным требованием принесения немедленного удовлетворения пострадавшему для восстановления его поруганной воинской чести. Да только там, где у воинов честь, у этих душегубов уже давно хрен вырос. Одним словом, внешне, со стороны, все должно будет выглядеть как судебный поединок. Так вот… Прошу я вас, друзья мои, соприсутствовать на этом поединке и проследить за тем, чтобы и правда все прошло честь по чести, а заодно – глянуть на одного паренька, которого я вернул с того света: все ли с ним подобру-поздорову. Вот, собственно говоря, и вся моя просьба. А вторая просьба – это даже и не просьба вовсе! Просто суждение ваше по одному вопросу услышать хочу. Совет ваш нужен. Так что давайте оставим ее на потом? Сначала с поединком разберемся, а уже после вечерней трапезы все вместе над задачкой моей и поразмыслим.

– Кто же это твоей смерти ищет? Живешь ты сейчас, насколько я знаю, тихо-смирно, сидишь себе на своей скале, как мышь под веником, носа не высовываешь, – задумчиво удивился Белояр. – Кто заказчик, кто исполнитель? Ведь такое дело, как поединок с птенцом Орлиного гнезда, далеко не каждому по плечу будет!

– Заказчик и исполнитель – оба одно лицо, и это лицо Серого Полоза, моего давнишнего соратника в Битве Народов. Это его ученика я намедни вернул с того света. Распустил язык воевода, сболтнул лишнего за хмельной чашей. То сболтнул, что моим ушам слышать было вроде бы как и не положено. Вот он и решил лишить меня ушей, а заодно – и языка, да вместе с головой, чтобы уже совсем наверняка. Одним махом, так сказать, разрешить все свои вопросы. Он ведь видит во мне только деревенского колдуна-погодника, знахаря-зелейника да еще воя-ополченца, по какому-то недоразумению носящего воинский пояс. А про Орлиное гнездо и все остальное ему неведомо. Вот и думает себе наш великий воин, что с таким деревенским увальнем, как я, он справится, как говорится, одной левой: даже не глядя.

– Чтобы Змей, да еще в достоинстве хозяина горы, сболтнул что-то лишнее?.. – с сомнением покачал лохматой головой Шатун. – Пусть его язык и раздвоен, но зато крепко-накрепко узлом завязан, и на устах его печать. Да и мастерству наводить тень на плетень их в ордене с малолетства обучают… Он же врет как дышит! Может быть, он тебе, Сивый, просто голову морочит?

– Все проще, друзья мои, все гораздо проще. Я ведь его ждал, сердце вещее мне его приход подсказало. Ну, и от ребят с реки как раз весточка прилетела, дескать некий Серый Полоз ищет Черную скалу. А у меня на самом краю болотной топи имеется одна полянка заветная: травы там всякие-разны редкие растут изобильно, но особенно много багульника. В жару не пройдешь – в голову так шибает, что аж с ног валит! Так вот… У меня в том самом месте как раз борть одна поставлена. Особенная борть! Какой взяток берут пчелы с той поляны! А каков медок с того взятка! Самому императору преподнести было бы не стыдно. Языки развязывает лучше, чем гетеры из тайной стражи. Прямо, скажу я вам, волшебный медок! Такой чудесный напиток, что и заклятых врагов в лучших друзей превращает – в таких близких друзей, с которыми только самым сокровенным, наболевшим и можно поделиться. Думалось мне: вот встречу старого боевого товарища, мы с ним посидим, выпьем за победу нашего оружия, вспомним минувшие дни и битвы, где вместе рубились… А оно вот как вышло.

– Ты что же это, Сивый, совсем стыд потерял и гостя, тебе доверившегося, зельем опоил? – как-то уж чересчур грозно прищурился Медведь, а волхв только усмехнулся в густые усы.

– Господь с тобой, Шатун! – все тем же игривым тоном продолжал хозяин урочища. – Я ведь вперед него сам из того кубка этот самый медок пил! Как говорит сам Серый Полоз, «негоже гостю пить подношение наперед хозяина». Да и не звал я его в гости-то! А незваный гость, как известно, хуже Змея Горыныча.

– Убьешь гада-то? – с затаенной надеждой в голосе спросил волхв. – Знаешь, Сивый, мои прихожане говорят, что если убить змею, то Бог отпустит сорок грехов.

– Ну да, а человеку, убившему за день двенадцать змей, можно рассчитывать на отпущение всех грехов, сколько бы их ни было и какими бы тяжкими они ни являлись… Не искушай, отче! Убивать этого Змея я пока не хочу. Но ведь ты и сам понимаешь, что схватка течет подобно разговору: заранее знать не можешь, в какую сторону и каким боком повернется, тут ведь многое и от собеседника зависит. Но, повторюсь, убивать я его не хочу. Мы сыграем ему другую мелодию: пусть попляшет под нашу дудочку. К тому же, сдается мне, что вояку нашего, Серого Полоза, кто-то очень сильно хочет подставить. Знаете, как бывает при игре в тавлеи, когда противнику специально жертвуют фигуру? Для того жертвуют, чтобы, воспользовавшись сложившейся в результате ситуацией, выиграть всю партию.

– Каковы же должны быть ставки в той игре, где спокойно жертвуют фигурами такого уровня? – задумчиво протянул Шатун. – И кто способен разыграть такую партию?

– Вот сядем с вами вечерять – и подумаем, – подытожил разговор Ведун. – А теперь простите великодушно, гости дорогие, да только мне подготовиться надобно! Не каждый день, знаете ли, тебя приходят убивать такие важные господа. Да и вам собраться-приготовиться не помешает. Медведь, накинь что-нибудь! Будет женская половина.

– Это кто у нас будет женщина-то? – сразу взвился Шатун. – Яга, что ли? Нашел перед кем стесняться! Да она же в Братстве Волка свое посвящение проходила – сестрой жила. Да за то время, что там хозяйство вела, она столько голых мужей перевидала, сколько иные и за всю свою жизнь не…

– Будет Мара, моя названная дочь. Молодая она еще, совсем ребенок, только этой ночью перешла в девичество. Сейчас вот с Ягой в доме шушукаются. О своем, значит, о женском. Прошу тебя, как друга: уважь молодую хозяйку! Ей такое видеть будет в диковинку, – оборвал разошедшегося было Медведя Ведун и встал, давая понять, что разговор закончен. – Пойду батожок от незваных гостей на лестнице поставлю. Проход со стороны соснового бора Яга уже замкнула.

– О том не тревожься, я сам поставлю! – тоже встал волхв. – Мне все равно в святилище еще зайти надобно, одеться подобающе. Вот попутно и закрою. А ты иди, иди себе, готовься! Тебе сегодня трудный день предстоит.

– «Долго ль витязю одеться? Только подпоясаться», – немного приподнявшись на своей шкуре, проворчал Медведь. – Всем нам сегодня предстоит трудный день, так что и мне тоже нужно подготовиться, – прибавил он и, немного подумав, поближе придвинул к себе бочонок с медовухой.

На том они и порешили, а потом разошлись: каждый туда, куда ему было потребно.

Глава седьмая

Серому Полозу было не по себе. Он, как дикий зверь, посаженный в клетку, метался в своем шатре, нигде не находя себе покоя. Стоило ему хотя бы на миг закрыть глаза, как сразу же какие-то то ли духи, то ли тени начинали водить вокруг него нескончаемый хоровод, с назойливостью осенних мух нашептывая:

– Освободи нас! Отпусти! Отомсти за нас!

Воистину, эта земля была проклята и давно уже нуждалась в очищении! Даже чудесная чаша – древняя реликвия его ордена, чудесным образом обретенная им намедни, – уже не так радовала глаз змеиного воеводы. Воины, чувствуя настроение командира, старались поменьше ему досаждать и скользили по лагерю, словно бесшумные серые тени; даже вездесущие ящеры – и те каким-то образом ухитрялись не попадаться на глаза своему подопечному. Наконец, устав от изнуряющего хождения из угла в угол, Серый резко откинул полог своего походного шатра и напряженной, деревянной походкой на негнущихся ногах отправился на обход убогого островка, приютившего его и команду.

Именно приютившего. Сначала снеккар – так по своей давней привычке, усвоенной им еще со времен службы в полночной стороне, привык называть подобные суда Полоз, – поднялся немного выше по течению Белой, и команда причалила к дивному месту неподалеку от Черной скалы – у подножия величественного соснового бора. Все бы хорошо, но вот только место, выбранное змеями для стоянки, почему-то не приняло их.

Серому Полозу не раз доводилось слышать от ветеранов разные истории о некоем проклятом месте, но он не придавал им особого значения, считая чем-то вроде тех походных баек на ночь, которые так любят рассказывать друг другу простые воины на привале у костра. Но ведь то, что происходило с ними прямо сейчас, в это время и на этом месте, – и была никакая не сказка, а реальность! Не досужий вымысел вчерашнего мужика о каком-то таком месте. Но тогда, простите великодушно, как же еще можно было объяснить все произошедшее с ними на этом негостеприимном берегу? Как разумно и логично объяснить тот факт, что бывалые воины, сколько ни бились, но так и не смогли развести самый обычный костер?

Огонь так и не занялся, жерди для навесов и шатров ни с того ни с сего ломались, ветер срывал полотнища и метал целые пригоршни песка… И ведь, как нарочно, песок всегда летел только в лицо – в лицо каждому, кто занимался разбивкой лагеря! Ужи, направленные исследовать окрестности стоянки, старые и опытные в своем деле вояки заблудились. Ужи заблудились в чистом сосновом бору! В трех соснах! Если рассказать кому такое, так ведь, пожалуй, что и не поверят, а то и на смех подымут…

Серый до сих пор не мог забыть того растерянного выражения на суровых лицах, с которым эти горе-следопыты держали перед ним ответ. Они стояли – два матерых седых ветерана – стояли, неловко переминаясь с ноги на ногу, как нашкодившие мальчишки, морща лбы и в смущении пожимая широченными плечами, не в силах объяснить вдруг нашедшее на них слабоумие. А когда еще два воина, отряженные на заготовку дров, ухитрились пораниться собственными топорами, то тут уже вся команда заговорила о проклятом месте.

Полоз не стал понапрасну спорить со своими людьми: в конце концов, он и сам чувствовал что-то странное во всем происходящем с отрядом. Он молча выслушал доводы десятников, распорядился найти новое место под стоянку и, завернувшись в походный плащ, ушел на корму снеккара, чтобы там, в полном одиночестве, поразмыслить над всеми странностями происходящего.

И только ближе к вечеру усталые корабельщики нашли себе подходящее пристанище в этом Змеем забытом негостеприимном краю и встали лагерем на относительно небольшом песчаном островке, заросшем по береговой линии густым ивняком и торчащем на речной глади, почти супротив самого городища, уродливым горбом. «Ничейная земля! – горько усмехнулся про себя Серый. – По местным поверьям такие островки обычно служат последним пристанищем для особо мерзких подонков и негодяев. Всяких клятвопреступников, кровосмесителей, лжесвидетелей, насильников, убийц – словом, для всякой мрази, которую ни одна чистая стихия принять не может».

Змеи еще не успели разбить лагерь, как к месту их стоянки уже пристали несколько челнов с местными жителями, которые что-то спрашивали, а может быть, предлагали вновь прибывшим корабельщикам. Полоз во все это вникать не пожелал – не до того было воеводе змеев. Его никак не оставляло щемящее чувство какой-то неправильности всего происходящего. Наверное, так должна чувствовать себя рыба, заглотившая вкусного червячка и при этом вдруг обнаружившая, что почему-то утратила способность плыть туда, куда ей пожелается. Вот только сможет ли рыба сопоставить эти два события и понять, что они связаны воедино одной тонкой нитью? А поняв и почувствовав эту связь, съесть червячка и соскочить с крючка?

И теперь, исследуя размеренными шагами бесплодную землю островка, змеиный воевода в который раз пытался понять, что же все-таки не так. Он раз за разом, как бусины четок, буквально по минутам перебирал все слова и события минувшего дня и все равно не находил для себя никакой, даже самой маломальской зацепки, которая смогла бы дать ему новую пищу для размышлений. От Мастера ужей и данных ему в помощь разведчиков пока что никаких известий не поступало, но это было как раз понятно и объяснимо: такие дела быстро не делаются. В лагере все тоже было тихо и спокойно. И все же, и все же…

Мысль раз за разом змеей скользила по очерченному кем-то (или чем-то) кругу, не в силах преодолеть ту невидимую грань, за которой и лежало что-то очень важное, столь необходимое Полозу для разгадки причин гнетущей его тревоги. Наконец, окончательно устав от бесплодных раздумий, Серый Полоз справедливо рассудил, что утро вечера мудренее и вообще будет день, будет и пища. Приняв столь мудрое решение, он вернулся в свой шатер, наскоро провел вечерний ритуал и забылся тревожным сном.

Но и утро не принесло воеводе ожидаемого облегчения. Наоборот, оно только добавило новую порцию головной боли. Более всего его по-прежнему беспокоило отсутствие вестей от Мастера ужей. Такое длительное молчание мастера тайных дел становилось уже довольно-таки странным, если не сказать тревожным, а послать кого-нибудь на разведку Серый не решался из-за боязни провала всей задуманной операции. Все дело было в том, что приютивший их островок легко и свободно просматривался со стен городища, да и жизнь на реке стала вдруг подозрительно оживленной. Подкинули новых загадок и разведчики: следопыты, пришедшие сменить посланных накануне товарищей, нашли тех стоящими по пояс в небольшом вонючем болотце, грязными, трясущимися от холода и пережитого страха. После того как воинов отогрели и немного привели в чувство, они оба, как по команде, словно желая как можно скорее выговориться и облегчить душу, бросились взахлеб и наперебой рассказывать одну и ту же донельзя странную историю.

Они, ужи, как обычно, тихо и незаметно вышли на заранее намеченный рубеж и заняли позиции возле оврага – аккурат напротив мостков, у одинокой тропки, что вела к жилищу колдуна. Разведчики полностью слились с местностью, растворились в густом подлеске и, распластавшись по земле, затаились в ожидании своего часа. Все вокруг было тихо и благостно: лес как будто даже и не заметил пришельцев и продолжал себе жить своею немудреной повседневностью, не выказывая ни малейших признаков беспокойства. Все было, как всегда.

Как вдруг откуда ни возьмись прямо к месту засидки ужей вышла баба. Не молодая, но и не старая, вся из себя красивая такая, в одном белом исподнем платье, без пояска, да, к тому же, голоногая и с распущенными волосами. «Что же это вы тут лежите-то, мои храбрые воины? – сказала она им ласковым, как у мамы. голосом. – Земля-то ведь сырая да холодная! Небось, озябли уже совсем, родимые! Так ведь не ровен час застудите себе чего, а вам ведь и о женах своих подумать надобно. Давайте вставайте, подымайтесь – и пойдемте лучше со мной. Я вас согрею да горячим сбитнем напою». И, поманив их рукою, неторопливо пошла куда-то вглубь леса. Седоусые воины, не раздумывая, дружно встали, застенчиво улыбнулись и, как малые дети, что боятся заблудиться в незнакомом лесу, взялись за руки, а затем послушно последовали за незнакомой тетей.

Долго ли, коротко ли они шли, держа ладошку в ладошке, им было неведомо, но вот только стало уже вокруг темным-темно, а на небе зажглись первые звезды. Вдруг один из воинов нечаянно зацепился ногой за торчащую из земли корягу и, споткнувшись упал, больно ударившись лбом о землю, да так сильно, что даже искры из глаз посыпались. Расшибся в кровь! Сперва хотел было даже зареветь от обиды и боли, но сначала решил посмотреть на добрую тетеньку: авось она его пожалеет, приголубит да по головке погладит. Посмотрел он на свою провожатую снизу-вверх, да притом еще нечаянно так скосил глаза, чтобы, значит, ее получше было видно. А как рассмотрел, так и заорал благим матом, трясясь всем своим естеством и выкрикивая какие-то бессвязные слова, не в силах совладать с собой от охватившего его ужаса. Ибо увидал он перед собой не добрую и похожую на маму красивую тетю, а чудище страшное, правая сторона которого была вроде бы как человеческая – женская, а левая – скелет в истлевшем саване.

От крика товарища второй следопыт тоже очнулся и пришел в сознание. И тоже со страха принялся истерически вопить во всю глотку. Только привиделся ему не полуразложившийся труп, а старая, страшная, седая старуха в драной рысьей душегрейке и с клюкой в костяной скрюченной руке. Потом следопыты разом посмотрели себе под ноги и с ужасом обнаружили, что стоят они на самом краю глубокого обрыва, и только один шаг отделяет их от неминуемого падения с высокой кручи на острые камни.

Тогда, не прекращая оглашать ночной лес своими истошными криками, храбрые воины кинулись бежать со всех ног – бежать прочь от ужасного обрыва. Но куда бы, в какую сторону они ни направляли свои стопы, все равно раз за разом возвращались к тому же заклятому месту на крутом песчаном обрыве. А страшная костяная старуха с глумливым удовольствием наблюдала за их бесплодным кружением и в каком-то злобном восторге каталась и валялась по земле, корчась от дикого хохота и фыркая, словно дикая кошка во время течки.

Наконец, когда страдальцы уже совсем выбились из сил и остановились в полном изнеможении, не в состоянии, от навалившейся усталости, пошевелить ни рукой, ни ногой, они вдруг обнаружили себя стоящими по пояс в вонючем болоте, в туче голодных комаров и мошкѝ. Но зато они были одни – без страшной, вечно хохочущей злобной старой ведьмы. И поскольку наваждение в болоте пропало, следопыты, посовещавшись между собою, рассудили, что эта вонючая лужа, должно быть, и есть то самое наилучшее место, чтобы спокойно дождаться рассвета и помощи от своих товарищей.

Серый Полоз рассеянно слушал сбивчивый рассказ следопытов и чувствовал, как сердце его переполняется праведным гневом и негодованием. Это все проклятый колдун, сыгравший с его людьми злую шутку! Ведь любому здравомыслящему и непредвзятому человеку было абсолютно ясно и понятно, что все это гнусные колдовские проделки проклятого Ведуна, и, судя по всему, уже все окрестности славного Белграда были насквозь пропитаны и отравлены ядовитой пеной его непотребного чародейства.

В продолжение к своему рассказу оба воина добавили, что во время своего стояния в болоте они воочию увидали своих умерших матерей, которые, обращаясь к своим сыновьям по имени, просили, чтобы они как можно скорее посетили материнские могилы. В реальности подобной встрече случиться, конечно же, было никак невозможно, так как оба эти воина были отобраны и приняты в орден еще в семилетнем возрасте, после испытания змеей. Одним из условий такого зачисления был полный разрыв любых отношений со всеми, кого неофит знал до вступления в Орден Великого Змея. Родители как бы продавали своего ребенка ордену и получали за это довольно приличную сумму золотом. Все последующие годы, до самого своего ухода в объятия Великого Змея, всем членам ордена были строжайше запрещены любые контакты с бывшей родней. За это нарушителей ждало жестокое и неминуемое наказание. Отныне и навсегда их семьей становился Орден Великого Змея. Так ковались и закалялись чешуя, клыки и когти Великого Дракона!