Текст книги "Летописи Белогорья. Ведун. Книга 1"

Мара вздрогнула: оклик как будто пробудил ее ото сна. Она выпустила ладони Лютика и, вновь потупившись, заспешила вслед за своей старшей товаркой. А вот парень, похоже, так и не проснулся. Он по-прежнему молча стоял с протянутыми ладонями, словно в ожидании милости или подаяния.

– Ну что, хозяин, скажешь ли чего на дорогу? – спросила у Ведуна старшая красавица.

– Я твой должник, Ведающая. Даю тебе свое слово!

– Ты сказал. Смотри же, долг платежом красен! – ответила странная гостья, и обе женщины зашелестели подолами в сторону леса.

Первым нарушил затянувшееся молчание волхв. Прокашлявшись, как будто у него пересохло в горле, он привычно взял собрание в свои руки:

– Тяжки обвинения твои, Ведун. Слово воина – не дым! Не может считаться воином тот, кто нарушил свое слово, горька его участь… Ведь он тогда становится подобен зловонному ветру с песком: все встречные от него морщатся и отворачиваются. А посему будь добр, объяснись перед нами и поведай все, что здесь между вами случилось.

Ведун спокойно и обстоятельно пересказал все события минувшего дня: о встрече с бывшим сослуживцем, о его просьбе и заказе, о ряде, который они положили между собою. При этом он особенно упирал на то, что Серый Полоз прилюдно подтвердил клятву, что никого – ни его, ни его людей – не будет на Черной скале до завтрашнего полудня.

– Я свою часть договора выполнил, – закончил хозяин урочища. – Вот он, тот молодец, за жизнь которого я ручался. Как видите, живой и здоровый: не порченный, без изъяна. А змеев соглядатай, что тишком да тайком подглядывал за действом, хлебнул смертного духу с Кромки да и рассыпался прахом. Слово, данное при установке ряда, нарушено, а, стало быть, и нет больше веры змеям. А как пускать в свой дом того, кому не доверяешь?

– Что ответишь на это обвинение, Серый Полоз? – сурово спросил волхв.

– А почему я вообще должен отвечать? – вскинулся змеиный воевода. – Да еще перед каким-то деревенским знахарем! Я считаю своим долгом напомнить всем присутствующим о том, что по уставу своего ордена я отвечаю только перед капитулом – и более не перед кем. Но во избежание недоразумений, а также в знак особого моего уважения к собравшимся здесь воинам я заявляю: мой человек не получал от меня никаких приказов. Он действовал по своему собственному почину, на свой страх и риск. Следовательно, тень его проступка не должна ложиться ни на меня, ни на мою дружину, ни на мой орден.

– Ты же знаешь, воевода, что по воинскому покону на все время похода предводитель – отец своим воинам, а они все – его дети, – пробасил Шатун. – А это значит, что он, будучи для них отцом, не только в праве казнить их и миловать, но и сам, в свою очередь, своею собственной головою отвечает за все выходки своих детей-подчиненных.

– И также сам их и наказует, – не сдавался змеиный воевода. – Если бы моего человека не убили, то я бы непременно потребовал от него ответа и, только допросив и тщательно разобрав его проступок, подверг бы виновника суровому наказанию. У нас не жалуют ослушников!

– Он не убит, а погиб по своей неосторожности, – упрямо гнул свое Ведун. – Или, если вам будет так угодно, из-за проявленного своеволия. Ведь если бы ряд был исполнен в точности, никто бы и не пострадал. А значит, вся ответственность и вина за случившееся лежит на змеях!

Неизвестно, сколь долго бы они так препирались, да только уж больно сильно припекало полуденное солнце, и Белояр начал потихоньку преть в своих одеяниях. Поэтому он возвысил свой голос и решительно оборвал нескончаемый мутный поток взаимных обвинений:

– Выслушав обе стороны, – торжественно начал Верховный Волхв, – я предлагаю спорщикам считать все произошедшее досадным недоразумением. Воевода Братства Змея не вправе требовать какого-либо удовлетворения, так как ряд, заключенный между ним и хозяином урочища, был нарушен его стороной. Хозяину же я напоминаю о том, что воевода Серый Полоз дает свое слово в том, что не посылал никого из своих людей предпринимать какие-либо действия в обход уговора, и, стало быть, неразумный воин пострадал исключительно из-за своего любопытства. Согласны ли вы с таким решением? Если стороны согласны, давайте уже расходиться! Жарко! А если не согласны, то нам должно провести Божий суд. И для начала – выбрать, путем каких испытаний – огнем, водой, землей или железом – мы будем доискиваться Правды.

Серому как будто сунули за воротник ледышку. Ни в каких ордалиях он, естественно, участвовать не собирался, но дело опять выходило из-под контроля, а посему его нужно было завершить как можно скорее. «Главное сейчас – это мальчишка, а со всем остальным разберемся по ходу дела», – решил про себя змеиный воевода. Вслух же негромко, но с достоинством произнес:

– Если мой старый боевой товарищ согласен, то и я согласен. Ведь сказано: «Худой мир лучше доброй ссоры!»

– Я бы тоже пошел на мировую, – сказал свое слово Ведун, – но только после того, как Серый Полоз здесь же, прилюдно подтвердит свою готовность соблюсти все принятые на себя обязательства касательно оплаты проведенного мной ритуала. А именно: если я верну из Серых земель его ученика, как живого человека, то за свое возвращение и исцеление новорожденный со мной рассчитается сам, и из своих личных средств.

Полоз усмехнулся про себя, подумав: «Снова этот корыстолюбивый мерзавец радеет о своем прибытке! Жизнь висит на нитке, а он все думает о прибытке! Ведь сказано же древними: “С малых лет учись жить бескорыстно. Корыстолюбивый не может быть ни правдивым, ни принципиальным, ни мужественным, ни верным своему долгу”. Но, видимо, как раз этой-то премудрости не учили наставники этого деревенского знахаря».

Строго говоря, уже само условие, поставленное Ведуном, было сродни прямому оскорблению. В «Воинском Поконе» сказано: «Жреца следует спрашивать: “Скажи!” – и этого будет достаточно для установления истины. Воина – “Скажи правду!“, “Поклянись!” И этого будет достаточно. Домохозяин должен поклясться либо письменно, либо в присутствии двух свидетелей». Да только откуда простому колдуну из деревенского захолустья знать такие тонкости? Пусть его!

– Я подтверждаю клятву, данную мною этому человеку, – услышал, как бы со стороны, свой голос Серый и подивился своей выдержке и самообладанию. – И ручаюсь своим словом воина, что вышеупомянутый Ведун за ритуал, проведенный по моей просьбе, получит все сполна, согласно условиям нашего с ним ряда, – закончил он.

– Тогда я тоже согласен, – сказал Ведун, – и желаю, чтобы новорожденный человек рассчитался за свое воскресение поденной работой на моем подворье. Прямо с этого дня и до грядущего ледохода. С проживанием на все время этих работ в урочище Черная скала на правах младшего родственника.

Если бы молния ударила в скалу, прямо под ноги собравшимся, то и тогда, наверное, они были бы менее ошарашены. Недоумение и разочарование отразились на лицах Белояра и Шатуна. Гнев и ненависть исказили тонкие черты Серого Полоза.

– Ты мерзавец и подлец! Говоря такое, ты прекрасно осознавал, что я бы никогда не согласился на подобные позорные условия! Холопское звание! Ты подло обманул меня! – брызжа слюной, кричал воевода. – Я требую суда поединком! Пусть честная сталь разрешит все наши недоразумения, здесь и сейчас! Незамедлительно! Биться на том оружии, что находится при нас, до смерти одного из противников!

– Ну что же… Биться – так биться… Чего в ухо-то орать? Только ты, Змей, кажется, малость запутался в правилах Божьего Суда. От злобы, наверное. Она так и брызжет из тебя! Смотри не захлебнись ядом-то! – непонятно для чего горячил и без того доведенного до белого каления воеводу Сивый: – Ты мне бросаешь вызов оскорблением. Это значит, что я, как оскорбленный, выбираю оружие, время и место поединка. Но, по чести говоря, все твои условия меня устраивают. Кроме одного. Биться мы с тобой будем до смерти одного из противников или до невозможности одним из противников продолжать поединок. Согласен? Все согласны?

– Согласен! Но не надейся, что это дополнение поможет тебе спасти свою никчемную, жалкую жизнь! – уже не помня себя от ярости, драконом ревел Серый Полоз.

Воевода змеев был вне себя: его била крупная дрожь. От бешенства на перекошенных губах змея пузырилась пена, а побелевшие пальцы свело судорогой – настолько сильно ему хотелось убить этого мерзавца-Ведуна. Но Полоз был опытным воином, прошедшим через множество битв, и поэтому он прекрасно осознавал, что в таком состоянии идти в бой никак невозможно. Нужно было подготовиться – успокоиться и привести себя и свои чувства в порядок. Вот только времени на подготовку у Серого уже не было… Ни времени, ни сил.

Белый, как небесное облако, воин, вооруженный копьем, уже ждал его на поле брани. Страсти раздирали змеиного воеводу, рвали на части, застили глаза, мешали ясно мыслить. Но медлить с началом схватки было нельзя. И тогда, в приступе крайнего отчаяния, Серый воззвал к своему покровителю – Великому Змею. Отбросив все условности и ритуалы, он просто выбросил из себя все, абсолютно все свое естество, став пустым вместилищем для призванного им духа. Он принял в себя Змея, растворился в нем без остатка и потому сам стал Змеем.

И тогда Серый Полоз свернул и развернул свои могучие кольца, привыкая к новой плоти, и мгновенно вошел в состояние боя. Вошел просто и естественно, не прибегая к обычной в таких случаях предварительной подготовке, молениям и медитации – словом, не нуждаясь ни в чем из всего того, что он практиковал доселе. И, тем не менее, это был боевой транс: опытный воин сразу же узнал его и поприветствовал так, как приветствуют старинного друга после долгой разлуки.

Исчезли пространство и время: все вокруг стало «здесь и сейчас». Изменился окружающий мир, куда-то сразу же пропало ощущение перспективы, все стало выглядеть одинаково хорошо и близко. Лишь только то, на чем задерживался его рассеянный взгляд, начинало как бы проявляться и, становясь сущим, понемногу проступать вперед, накладываясь на все несущественное, подобно тому, как сочетаются, набирая силу, тона прозрачные краски при росписи по шелку. Все же остальное, оставаясь позади внимания, создавало приглушенный фон – декорации для начинающегося действа.

Все его чувства также отступили на задний план, а может быть, растворились или же, наоборот, объединились, превратившись в предвкушении грядущего боя во что-то иное, ибо сказано: «Затвори все двери души своей, закрой все чувства и мысли свои на железный засов и навесь крепкие замки на все чаянья свои, ведь и самая наималейшая щель может послужить лазейкой для твоего врага. Стань пуст сознанием, как пусты ножны меча, изготовленного для боя, ибо ты сам – и есть клинок духа, вышедшего из ножен плоти, дабы без устали разить врагов».

Пропали, исчезли без следа, будто их и не было вовсе, гнев, раздражение, жажда славы и почестей. Пропало все то, что питало его самость за последние сутки. Великий Змей высвободил клинки-близнецы из их кожаных одежд и заструился на врага…

Лютик не слушал, о чем препираются старшие. Они всегда ведь чем-то недовольны, на то они и старшие. Такова уж их нелегкая доля! К тому же, он не особо понимал, о чем промеж них идет спор. Уж явно не о нем! Поэтому он, вместо того чтобы впустую греть уши, целиком и полностью сосредоточился на том новом, доселе неизведанном чувстве, которое заронил в его душу взгляд черноволосой красавицы. Оно было настолько ярким и необычним, что он даже не представлял себе, в каких словах и выражениях его можно описать, и поэтому просто рассматривал его, любуясь и перекладывая то так, то эдак, подобно ребенку, играющему лучиком солнца на гранях драгоценного камня.

В это приятное времяпровождение холодным ветром ворвался истерический вопль наставника. Особенно хлестнуло по ушам: «Холопское звание!» – и вдруг стало понятно, что теперь уже речь шла о нем. По всему услышанному выходило так, что этот странный знахарь, назначив плату за его лечение, не захотел ни злата, ни серебра, ни иных каких благ. А захотел он, негодник, только одного: видеть его, Лютика, у себя в закупах! Воин Ордена Великого Змея – в закупах у деревенского знахаря из захолустья! Это было неслыханно!

И сразу же все сердечное расположение, которое уже было испытал возвращенец к своему спасителю, куда-то улетучилось, исчезло, как туман под лучами солнца. Лютик, внутренне закипая от праведного гнева, уже начал разворачиваться в сторону спорящих, дабы твердо выказать личное отношение к своему холопству, вот только немного запоздал, ибо время речей уже прошло и начался поединок – время стали.

Наставник одним изящным движением извлек свои мечи-близнецы из потертых ножен и неспешно потек в сторону застывшего, как снежная баба, деревенского целителя. Именно потек. Лютик видел только одно – единое движение. Бесконечное, неразрывное, вязкое, непрерывно перетекающее само в себя так, что глаза, следящие за ним, не видели ничего, кроме самого движения. Он хорошо знал, что это такое. Это был Танец змея. Такую манеру боя ставили всем членам ордена. Еще со времен своего пребывания в Змеином садке каждый его питомец начинал свое кружение в этом смертоносном танце.

Поначалу это были довольно короткие, усеченные связки, которые по прошествии времени дополняясь, перетекали в более длинные формы уже со сложными, многоплановыми переходами и извивами. Ну, а для тех, кто желал продвижения по воинской стезе, на зачет практиковалось свободное движение перед собранием клуба мастеров: сначала в одиночку, с оружием и без него, а затем уже и с вооруженным противником в статусе мастера. При этом соискателю нужно было всего-то просто остаться в живых! Следует заметить, что никаких поблажек в виде снижения скорости или затупленного оружия при этом не допускалось. На войне как на войне! Это было то еще зрелище!

Так что Лютик хорошо представлял себе эту манеру боя. Представлял, но не владел. Не являясь мастером боя, он знал только отдельные части целого, а также правила, по которым эти части должны сочетаться воедино, но сам двигаться подобным образом не умел. Его зрение, приноровившись к происходящему, стало выхватывать-видеть отдельные знакомые элементы, как бы залипая-останавливаясь на них, и тогда общая нить движения сразу же ускользала от незадачливого наблюдателя. Ощущение было такое, как будто он постоянно закрывал и открывал глаза и при этом каждый раз видел совершенно новую картинку.

Фигура Серого Полоза в потоке этого движения вся как-то смазалась и перестала быть различима для стороннего наблюдателя. Перед завороженным Лютиком скручивал-раскручивал свои могучие спирали сплошной дышащий древней мощью вихрь-кокон, неудержимо стремящийся к застывшей фигурке знахаря. Это было подобно серой грозовой туче, что в проблесках стальных синих молний, надвигается на одинокий белый утес. Кто сможет противостоять этой стихии?

А Ведун по-прежнему топтался на одном месте, неуклюже переступая с ноги на ногу и безмятежно улыбаясь перед лицом своей неминуемой гибели. Лютику было прекрасно видно, как он судорожно ухватился обеими руками за тяжелое искепище и, выставив прямо перед собой длинное копье, неловким движением сунул стальное перо в вертящийся капкан смерча. Лютик уже знал, что случится далее. Он не раз видел подобное и в зале для занятий, и в бойцовских ямах, и на поле брани. Капкан захлопнется. Даже если перо копья и попадет в Серого Полоза, что само по себе маловероятно, то и в этом случае при таком стремительном вращении точного попадания не случится: воин-змей просто уйдет с линии атаки вращением, обернется вокруг своей оси, а руки-змеи захлестнут-обовьются вокруг копейного древка. И тогда Серый Полоз, слившись с оружием, перенаправит движение искепища прямо вверх, скользя по телу противника, как по направляющей поверхности. «Запомни, головастик, что на конце любого оружия всегда находится человек, который его держит», – почти явственно услышал Лютик голос наставника. Затем гладкая и прочная древесина скользнет по груди незадачливого знахаря, ударит его снизу в челюсть, а там…

Лютику на какое-то мгновение стало даже жалко деревенского простака, вздумавшего в неразумии своем тягаться с непобедимым мечником Братства Змея, ведь этот знахарь был приемным отцом Мары. Но тут юноша вспомнил о его гнусных намерениях относительно холопства и вновь утвердился в сердце своем.

И тут знахарь вновь удивил молодого воина! Он даже не стал пытаться удерживать оружие, рвущееся прочь из его рук. Он просто разжал свою хватку и, сохраняя только легкое касание древка (может быть, контроль?), устремился вслед за улетающим копьем. Лютику даже показалось, что Ведун выпрыгнул по направлению движения оружия! Не испытывая ни малейшего сопротивления, копейное древко резко взметнулось к небу, подобно метательному рычагу катапульты в момент выстрела. Сходство с катапультой усиливалось еще и тем, что на конце древка молочной каплей повис Ведун. Или даже не повис, а как бы завис – легко парил на воздусях, непринужденно положив ладонь левой руки на вток, а ладонь правой – на рукоять своего боевого ножа.

Лютик в бытность свою в Вендии в составе свиты Великого Полоза не раз бывал свидетелем подобного зрелища. Но там это и было всего лишь зрелище – ловкий трюк, исполняемый местными скоморохами на потеху охочей до чудес разношерстной толпы. Здесь же, по ви́дению Лютика, все-таки было что-то иное. Впрочем, юноша не поручился бы за то, что ему все это ему просто не померещилось и что он действительно видел знахаря, свободно сидевшего на воздухе.

Но вот дальнейшее он видел и помнил совершенно отчетливо. Да и что там было помнить-то! Знахарь, по-прежнему касаясь ладонью левой руки копейного древка, неловко, точно мешок муки, выпавший из телеги мельника, шлепнулся аккурат на темя Серого Полоза. Под тяжестью этого удара змеиный воевода, не издав ни единого звука, упал на черный камень скалы. Упал ничком, грохнулся, как подрубленное дерево. Противник попытался было запрокинуть ему голову, но незакрепленное кольчужное кружево легко соскользнуло с головы Серого и застряло в шуйце Ведуна, в то время как в его деснице уже отливал потусторонней синевою клинок боевого ножа. Знахарь брезгливо отбросил прочь наголовье и, намотав на кулак длинные волосы воеводы, взмахнул остро отточенной сталью.

Скрипнули сталью доспехов подавшиеся вперед боевые ящеры. Угрожающе свистнув, легла на плечо чудесная секира Медведя. В унисон ей прошелестел посох Верховного Волхва… В воздухе явственно запахло смертью. Холодная дрожь смертельной опасности пробежала по позвоночнику Лютика. Ему вдруг стало совершенно ясно, что сейчас прольется кровь и все-все-все эти люди умрут! Умрут из-за него! Из-за того, что он не желает платить по обязательствам, принятым его наставником во имя спасения его, Лютика, жизни! Его колотил крупный озноб, но молодой воин, преодолевая дрожь во всем теле, бросился вперед, умом отчетливо понимая, что ничего уже не исправить и он никак не сможет предотвратить грядущую бойню. У него просто не хватит на это времени! Его не хватит даже на окрик…

От неимоверного усилия под тонкой, почти прозрачной кожей синими змейками вздулись вены, дыхание застыло, а зрение утратило четкость. Молодой воин одновременно наблюдал две как бы накладывающиеся друг на друга картины. На одной, цветной картине его взгляду открывалось синее небо, зеленый лес, где искрился веселый ветерок, – и белый воин, что на черном камне скалы сияющим клинком поражал серого воина. На другой же картине перед изумленным взором Лютика предстала унылая, однообразная серо-коричневая равнина, пересеченная серебристой лентой туманной реки, с горбом черного моста, уродливо нависшего над ее неподвижными водами. Все вокруг было туманно и недвижимо. И только на черной, непроглядной завесе моста яростными сполохами блистала Птица, сотканная из огня и света, разившая клювом-молнией огромного Пернатого Змея. В цветном мире уже ничего невозможно было исправить, но в этой густой беспросветной мгле завязли кое-какие крупицы Времени. И тогда в мир, не знающий звуков, ворвался истошный вопль новорожденного кромешника:

– Стой! Я согласен! Прими мою жертву! – беззвучно закричал Лютик, и белая молния вонзилась не в голову змея, а в черный монолит моста, расколов его на тьму обсидиановых осколков.

Жар-птица сверкнула огненными перьями, и волна искристого жара смахнула Змея в провал липкого серого тумана… А в цветном мире белый воин немного довернул кистью, и на обнаженную голову противника упала не сверкающая сталь лезвия, а тяжелая, литая серебряная головка боевого ножа.

Раздвоение сразу же исчезло. Зрение вновь обрело привычные целостность, четкость и мерность, а изнемогший Лютик провалился в спасительную темноту малой смерти. Все новое рождается в трудах и муках…

Ведун расправил свои плечи над телом поверженного Полоза и, подняв копье к небу, во всеуслышание возгласил:

– Божий суд свершился! Если у кого-нибудь из присутствующих имеются основания для того, чтобы оспорить его исход, то пусть он говорит сейчас или хранит молчание вечно!

Ящеры вскинули свои правые руки в молчаливом согласии и приветствии победителя. Волхв как бы в сомнении покачал седой головой, но промолчал – так, что-то прожевал тонкими губами себе в белоснежную бороду. И только Медведь недовольно пробурчал вслух:

– Мы все видели неизбежную смерть, но мальчишка влез в Божий промысел, и это повлияло на исход поединка. Он должен за это ответить!

– Мы сейчас говорим не о жизни и смерти. Мы говорим о Божьем суде. Бой длился до смерти одного из противников или до невозможности одного из противников продолжать поединок, верно? В таком случае и смерть, и бессознательное состояние поединщика должны быть признаны равночестными, – со спокойным достоинством ответствовал Ведун. – А что касается ответственности за проступок, то этот молодой воин теперь ведь за мной копье носит. Значит, с меня и спрос. Как ты там, Шатун, давеча сказал-то? «Своею собственной головою отвечает за все выходки своих детей-подчиненных?» Я с этим согласен! Все согласны?

Ответом ему было всеобщее полное молчание.

– Хорошо. Но поскольку возникли сомнения, то во избежание дальнейших кривотолков я, Сивый, ученик Белуна и выпускник Орлиного гнезда, даю свое слово и клянусь в том, что буду ожидать на месте прошедшего поединка ровно сутки, от полудня до полудня, чтобы принять вызов любого, кто пожелает оспорить итоги сегодняшнего Божьего суда!

На том все и порешили, а порешив, спокойно, как ни в чем не бывало, разошлись по своим делам и хлопотам. Ящеры повлекли тело Полоза на снеккар, Ведун принялся хлопотать над сомлевшим Лютиком, а Шатун снова приложился к заветному бочонку. Только с лица Верховного Волхва Семиградья по-прежнему не сходило выражение тревоги и озабоченности.

– Я оставлю вас ненадолго, – вдруг засуетился Светояр. – Мне в городище срочно наведаться надобно. На закате увидимся.

– Брось, дружище! – недовольно засопел Медведь. – Какие, право, могут быть дела в такую-то пору? Пусть все дела сегодня обождут…

– Эти дела не могут ждать, – неожиданно резко оборвал Медведя Волхв. – Подумай лучше, лохматая твоя башка, что будет, когда бабы в городище вдруг прознают о том, что какой-то там заезжий ухарь захотел убить Ведуна? Их Ведуна! Да на него же вся округа молится! Ведь с той поры, как он в наших краях поселился, у нас, почитай, ни один ребенок не помер! Ни один! Да наши бабы этого Полоза со всеми его ящерами порвут в мелкие клочья, а корыто его змеиное в щепки разметают!

– Да с чего они вдруг прознают-то? – как-то не очень уверенно протянул Шатун и тут же осекся, громко хлопнув ладонью по трехцветной гриве. – Яга! На Ягу, что ли, думаешь?

– Ни на кого я пока что не думаю. Но одно знаю твердо: про поединок на скале местные бабы непременно узнают. Не ведаю уж, как, но только все доподлинно узнают и разнесут по всему Белогорью. И тогда держись, змеиное братство! Так что ждите меня на вечерней зорьке, да пока что немного охолонитесь, да промеж себя разберитесь, чтобы на людях сор из избы не выметать!

Глава десятая

Лютик проснулся на закате дня совершенно здоровым, бодрым и полным сил – без малейшего намека на давешнюю немочь. Он нашел себя лежащим на медвежьей шкуре возле небольшого, весело потрескивающего костерка. Напротив, по другую сторону огня, привольно развалился здоровенный лохматый мужик с ковшом в одной руке и с секирой в другой. «Медведь! – мгновенно подсказала услужливая память. – Его зовут Медведь. А еще, помнится, что Ведун его Шатуном кликал. А где же сам Ведун? А остальные? Все ли живы?»

– Успокойся, парень! Не тревожь сердце понапрасну. Живехонек твой наставник-змей, – ответил на немой вопрос Шатун. – И с остальными, слава Богу, все тоже в полном порядке! Змеи на своем корабле – зализывают раны, волхв в городище – бабам мозги вправляет, хозяин наш – по хозяйству хлопочет. Все при деле. Только мы с тобой лежим себе в тепле, наслаждаемся неспешной беседой и не о чем не печалимся.

– А при чем здесь бабы? – невольно вырвалось у Лютика, а сердце тревожно забилось: «Уж не попала ли Мара со своей прекрасной спутницей в какую беду?»

– Да вот опасается наш сердобольный волхв, что пойдут деревенские бабы смертным боем на змеиный кораблик, что со вчерашнего дня притулился возле острова Скелетов, да и потопят это корыто вместе со всем его содержимым.

– Да ты что, почтенный, шутки надо мною шутишь? – всерьез обиделся Лютик. – Да, я немного ослаб телесно, но с головой-то у меня все в порядке! Какие там, к ящеру, бабы? «Серый Дракон» – не рыбацкое корыто! Это боевой корабль! Команда на нем не из последних удальцов набрана: все один к одному – прошедшие огни и воды ветераны! Поверь мне, не всякая дружина таких бойцов одолеет, а не то что какие-то деревенские бабы!

– Молод ты, как я погляжу, и глуп, да к тому же не в меру горяч, – добродушно пробасил Шатун, со вкусом прихлебывая из ковша. – Жизненного опыта – с гулькин нос: сути вещей не видишь, зато свое мнение по всем вопросам имеешь. Ты, отроче, покамест поменьше говори да побольше слушай, особенно ежели разговоры разговариваешь с человеком пожившим да много чего повидавшим, а чего не видавшим, так про то слыхавшим. Может, тогда и ума-разума наберешься, а может, и сам кое-чему научишься. Неразумен тот, кто учится только на своем опыте! Старайся учиться и на опыте других. Это поможет тебе в дальнейшем избегать их ошибок. Вот послушай-ка лучше одну «бабскую» историю да на досуге хорошенько над ней поразмысли.

Это было давно, лет с десяток назад. Только стаяли льды, а по Белой реке заскользили суда, как с полуночной стороны пришли к нам торговые гости. В имперские земли свой путь держали. Большой караван – в основном насады да несколько ушкуев в охранении: всего корабельщиков сотни три наберется. Дело обычное, привычное, всем знакомое. Да вот только, как назло, в ту самую пору в Белгороде начался падеж скота. Черный мор. Собрался весь честной народ на сход. Даже молодых, стариков и пришлых пригласили, и на том сходе соборно решили, что это «коровья смерть» вокруг городища рыщет. Ну, и условились, чтобы как раз в эту ночь, когда караван пристал, ее изничтожить.

Не знаю, как это делается в других землях. Может, где колдунов-магов зовут или еще кого на подмогу себе кличут. А вот здешние бабы выбирают промеж себя оповещалку – вдову-большуху, опытную в таких делах. А уж она потом обходит все дома в округе и оповещает все женское племя о грядущем событии. Но в тот раз звала она только рожавших – из тех, которые уже хаживали за Кромку и приводили в наш мир хотя бы одну душу живую. Ни молодок, ни девок с собой не брала – одних только баб. Бабы слушали ее, в знак согласия и чистоты своих намерений обмывали руки и вытирали их о полотенце, которое выборная носила с собою. После того как большуха обойдет все жилища, вся мужская половина – от младенцев до стариков – из дома уже ни ногой! Скотные дворы запирают изнутри наглухо. Всех собак привязывают крепко-накрепко. Ведь черная немочь может во что угодно оборотиться: хоть тебе в собаку, хоть в человека, хоть в лошадь… Поэтому если навстречу попадалось какое-нибудь животное или человек, то бабы его тотчас убивали, считая, что это и есть сама «коровья смерть», что укрывается под личиной оборотня. Да ведь и как убивали-то! Страшно сказать! Голыми руками, по живому на части рвали!

И вот ровно в полночь выходит оповещалка за околицу и начинает с дикими воплями бить-колотить в большую сковороду. На ее крики сбегается все бабье племя с серпами, косами… В общем, кто с чем… Все либо в одних срачицах, либо вовсе в чем мать родила, ведь бесплодная нечисть страшится уже одного только вида плодовитости, так что нагота в таком деле – самая лучшая защита. Собрались, поют в полный голос:

От Океан-моря глубокого,

От Лукоморья ли зеленого

Выходили дванадесять дев.

Шли путем, дорогой немалою

Ко крутым горам, высокиим,

Стелили там девы скатерти бранные,

Кололи, рубили намертво.

Как на ту ли злую Смерть

Клали проклятьице великое…

Самые почтенные из них запрягаются в рало: впереди большуха-оповещалка, а за ней валом валит вся ее бабья рать – и в таком духе опахивают полосу вокруг городища. Шумят, орут, воют – кто во что горазд! Такой, я тебе скажу, звон и крик стоит, что на сотни поприщ вокруг в ушах звенит! Ведь насколько эту женскую свистопляску эхо разнесет по округе, настолько вся нечисть уберется прочь. Известное дело, ведь нечистая сила резкого шума-звона не любит, а бабий визг – так и вовсе на дух не переносит. Вот и идет бабья рать, ралом чертит-рвет Землю-Матушку, криком-звоном режет-кроит Ткань мира, рубит-кромсает пространство из земли в небо. Гонит «коровью смерть», как зверя на облавной охоте. А той и спрятаться-то негде: стоит перед ней неодолимой стеной земляной отвал. До самого неба стоит. А внутри очерченного круга ей жить тоже уже невмоготу – там пространство бабьим стоном да звоном очищено, вот и идет черная немочь на прорыв. В своем-то обличье ей проходу нет: сразу распознают да порешат. Поэтому и напяливает она на себя личину животного, а бывает, что и человека, – думает таким образом обмануть бабье войско и ускользнуть от расправы и растерзания… Как и что там дальше у них происходит и как они там опахивают, о том не скажу. Сам не видел, а тот, кто видел, уже ничего не расскажет…

Иноземным гостям про все это, конечно же, рассказали и строго-настрого наказали: сидеть тихонечко по своим корабликам и на берег даже носа не показывать, а еще лучше – отчалить да отойти, от греха подальше, к другому берегу.