Текст книги "Дети Аллаха"

Глава 9

Наставник по взрывному делу, в отличие от всех прочих, не жил в лагере, он приезжал трижды в неделю на старой машине цвета пыли, оставлял ее около ворот, и шагал туда, где ждали его ученики. Неприметный человек в очках, жилистый, но маленький, скромно одетый, на улице любого города он затерялся бы среди прохожих.

Но зато когда он открывал рот, то моджахеды тоже раскрывали рты – от удивления.

Наставник Хасан знал о бомбах все: от того, как изготовить простой контейнер с кровельными гвоздями, внутри которого скрывается комок пластида и воткнутый в него детонатор, до того, как соорудить атомную машину смерти, если тебе в руки вдруг попали нужные технологии и материалы.

Он рассказал, как сделать взрывное устройство из купленных в обычном хозяйственном магазине веществ – изготовление инициирующего существа, изготовление запала, изготовление основного взрывчатого вещества и собственно бомбы, оболочки. Поведал и показал, как собрать дистанционный взрыватель, для приведения которого в действие хватит даже не смартфона, а пульта для управления дроном, полицейского ручного радара или импульсной фотовспышки.

Не забыл Хасан о том, как заминировать тот же самый смартфон, чтобы при попытке позвонить с него хозяину оторвало кисть и, при удаче, – посекло лицо осколками. А на следующем занятии нарисовал схему, как вывести из строя огромную атомную электростанцию, и не просто так, а чтобы получилась масштабная катастрофа.

Но сегодня они занимались темой куда более скучной – правильной организацией подобной военной операции.

– Первая фаза, – говорил Хасан так тихо, что Самиру, сидевшему в задних рядах, приходилось напрягаться, чтобы разобрать слова, – сбор информации об объекте. Проводится он специальной командой, и ее члены ни в коем случае не участвуют ни во второй фазе, ни в третьей.

Он практически никогда не поминал Аллаха, не цитировал Коран, в отличие от других наставников, и вообще речь его была стертой, лишенной индивидуальных черт, запоминающихся словечек, ярких интонаций.

Из пары оговорок Самир понял, что этого человека ищут как минимум ЦРУ, МИ-5 и еще пара разведок.

– Вторая фаза – подготовка базы и логистика, ее организует вторая команда. Квартиры, оружие, транспорт, одежда, средства связи, вода и продукты, лекарства. Все. Понятно, что это требует времени, и оно тратится боевой командой шахидов на то, чтобы изучить объект досконально, в идеале – построить его копию, и все на ней отработать. Подходы, отходы, разные сценарии.

Ильяс дремал с открытыми глазами, Багдадец лихорадочно записывал, по лицам многих было видно, что им это не так интересно. За занятием, и это выглядело необычным, следил не только Наджиб, но и эмир лагеря – стояли в сторонке и молча смотрели.

Когда Самир в очередной раз глянул в ту сторону, они исчезли.

– Что самое главное в подобной операции? – Хасан сделал паузу. – Коммуникации. Связь. Если с ней все плохо, то самая мощная взрывчатка окажется бесполезной, поскольку ее, скорее всего, не удастся доставить туда, куда надо. И еще важны знания…

Вопросы он задавал моджахедам редко, предпочитал давать задания и смотреть на результаты: как изготовлена бомба, как выбраны места для закладки взрывчатки на рисунке, какой план операции предложен.

Язвить и докапываться не думал, но боялись его больше Омара-хафиза или Наджиба.

– На сегодня все, во имя Аллаха, – сказал Хасан, за все время занятия, как показалось, ни разу не изменивший положения тела, даже головы не повернувший. – Желающим могу показать «игрушку», изготовленную нашими врагами…

Естественно, Самир остался посмотреть, и увидел куклу, круглолицую и белокурую, с голубыми глазами, в платьице и туфельках, мечту любой девочки – а внутри скрыто взрывчатое устройство, достаточно мощное, чтобы убить маленького человека, который возьмет эту штуку в руки.

– И они еще называют нас террористами, – сказал Хасан. – Те, кто это сделал. Придумавшие инквизицию, концентрационные лагеря, затеявшие мировые войны и сбросившие ядерную бомбу. Нет, война – вот терроризм богатых, террор – война бедных. Не мы первыми пришли к ним в страну, мы лишь защищаемся, пытаемся сохранить свое.

Когда демонстрация закончилась, Самир двинулся в сторону отхожего места, и у двери столкнулся с выходившим Багдадцем. Тот обнаружил, что рядом никого нет, глаза его расширились, лицо залила восковая бледность, а угол рта предсказуемо дрогнул.

– Нет! Это не я, клянусь Аллахом! – торопливо заговорил он, выставив перед собой ладони.

– Что «не ты»? – спросил Самир.

Злости не было, лишь раздражение, как при виде ядовитого, мерзкого насекомого.

Кресты он отмыл и сунул обратно в карман рюкзака, ведь никому в голову не придет, что он осмелился на такую наглость, и вряд ли кто-то залезет ему в вещи во второй раз.

– Не я… не я… – продолжал блеять Багдадец.

– Если богатый человек съел змею, люди скажут, что он съел ее, потому что умный. Если же змею съел бедняк, то люди скажут: что еще можно ждать от такого дурака? – Самир плюнул под ноги Багдадцу и, оттолкнув его плечом, зашел туда, куда и направлялся.

Сделал свои дела, а когда вышел, то наткнулся на Ильяса.

– Эй, брат, погоди! Стой! – воскликнул тот, когда стало ясно, что тот собирается пройти мимо.

Самир остановился.

– Ну я же… Оно само получилось! – забормотал Ильяс: видно было, что ему очень хочется опустить глаза, но он знает, что сейчас этого делать нельзя, весь эффект пропадет. – Что я мог сделать?

– Не предавать меня, – сказал Самир. – Не предавать память о родителях.

– Но я… Оно само… Я не могу… не хочу быть слабым! Нельзя, чтобы наказывали! Я должен быть сильным! Разве ты не хочешь того же, брат?!

Кровь тяжело застучала в висках, Самир сглотнул, горло сдавило.

– Вот тебе раз… – протянул он, хмурясь. – Хочешь быть сильным? Любой ценой?

– Ну да… – Ильяс кивнул. – Ведь лишь сильными мы сможем отомстить! За всех! Мы же этого хотели, правда?

– Да, – сказал Самир. – Но за кого ты будешь мстить, если для тебя их нет? Уничтожить врагов – да, но лишь для того, чтобы вокруг наступили мир, спокойствие… Чтобы никто и никогда…

Сам понял, что говорит путанно, и замолк.

– Это всего лишь старые дурацкие кресты. – Ильяс положил руку брату на плечо, и это стало ошибкой.

Самира будто дернуло током, он стряхнул чужую ладонь и прошипел прямо в лицо, которое видел с самого детства:

– «Старые кресты»? Умный враг лучше глупого родича! Ты мне больше не брат! Отойди! Еще раз сунешься – я тебе двину, клянусь Аллахом!

Ильяс отступил, сгорбился, а Самир пошел прочь, торопливо, спотыкаясь на ходу, ежась от гнева и боясь того, что если брат скажет еще хотя бы слово, то драки не избежать, позорной и бессмысленной.

Но тот промолчал.

Глава 10

Когда раздался взрыв, Самир подумал, что уж очень тот силен для тренировки на полигоне. Только потом вспомнил, что мухаджирины, платившие за обучение, уехали вчера, и что развлекаться с бомбами некому.

И лишь затем прозвучал сигнал воздушной тревоги.

– О, Аллах! – завопил Омар-хафиз, вскакивая с места. – Все в убежище!

Ученики высыпали из-под навеса, и тут громыхнуло рядом, горячее обожгло щеку. Самир понял, что лежит на боку, тело онемело, но через немоту пробивается боль в плече.

Сумел вскочить, и обрадовался, что конечности слушаются, заспешил за остальными. Практически скатился в убежище, прижался к стене, не разбирая, кто рядом, не думая, что по соседству может оказаться Багдадец, или еще хуже – Ильяс.

Ощупал плечо, обнаружил там сочившийся кровью порез.

Осколок прошел по касательной, еще бы чуть, и отрезал кусок мяса, а так лишь зацепил кожу.

– Слава Аллаху, – прошептал Самир.

Налет закончился быстро, и он поднялся на поверхность одним из первых, чуть пошатываясь и зажимая рану.

– К врачу, – велел Наджиб, как обычно встречавший моджахедов наверху.

Самир кивнул и отправился в медпункт, выстроенный из такого же непрочного материала, что и казармы. С усатым доктором столкнулся на крыльце, тот как раз выскочил наружу с чемоданчиком в руках.

– Что у тебя? – спросил он и, бросив взгляд на рану, добавил: – Жди внутри. Ерунда. Там у нас тяжелый.

И умчался в сторону убежища для наставников.

Самир пожал плечами и вошел в медпункт, окунулся в запахи йода и лекарств. Глаза закрылись сами, он даже вроде бы задремал на мгновение, а когда открыл их, то обнаружил, что не один, напротив сидит сторож из мечети.

– Мир вам, – слова вылетели из губ, сердце дрогнуло от радости: вот он, чуть ли не единственный человек в лагере, с которым можно поговорить по душам.

– И тебе мир, – отозвался старик без улыбки. – Воистину, Аллах с терпеливыми. Только не с тобой, ведь нет мира в твоей душе. Зачем поссорился ты с братом?

Самир вздрогнул – он ждал разговора о чем угодно, но только не об этом.

– Но я… Он же… – понял, что говорит словно Ильяс, так же жалко оправдывается. – Он предал меня! Память родителей!

– А ты нет? – спросил сторож. – Не забыл ли ты, что вас двое, больше никого нет? Кто еще придет тебе на помощь, кроме него? Кто протянет ему руку, если не ты сам? Помнишь ли ты, что Аллаху ведомы все твои поступки, все до единого? Одумайся! Стыдись! Нет божества, кроме Аллаха, вечно живого, самодовлеющего, властвующего надо всеми творениями. Не подвержен Он ни дремоте, ни сну. Принадлежит Ему то, что на небесах, и то, что на земле. Кто же смеет заступиться пред Ним, если не будет на то соизволения Его?

И тут Самиру стало стыдно – да, Ильяс поступил не лучшим образом, но как бы он сам повел себя на месте брата, если бы тот вдруг оказался виноват и ему грозило наказание? Встал бы и принял вину на себя или потребовал, чтобы его тоже побили палками и сунули в карцер?

Ответа он не знал.

– Я обижен на него… – проговорил он медленно, – но я… мы помиримся…

– Моли Аллаха о том, чтобы он помог восстановить согласие между вами, – проговорил старик куда более мягким голосом. – Вспомни тафсир ат-Табарси, да освятит Аллах его дух, где сообщает он – простит Аллах любой грех, кроме придания ему сотоварищей.

Самир кивнул – очень хотелось в это верить.

– Всегда помни о Махди, Владыке Времени, Доказательстве Веры, Ожидаемом, да ускорит Аллах его приход, и он будет помнить о тебе, дарует тебе свет и благодать, – продолжил сторож. – Ведь всякий правоверный, не признавший его, принявший руководство тирана, несправедливого правителя наказан будет, как передал Мухаммад ибн-Муса ибн аль-Мутаваккиль, да смилуется над ним Аллах, от Хишама ибн Салима, от Хабиба ас-Саджастани, от абу-Джафара…

Рана напомнила о себе, и похоже, что Самир на некоторое время отключился, поскольку, когда снова прислушался, то старик рассказывал об ином, о священных городах Эн-Неджеф и Кербела, где ему довелось побывать, о находящейся в первом гробнице самого Али, Первого Имама, и расположенном во втором мавзолее Хусейна, Третьего Имама, и его брата Аббаса. Оба они пали в одном бою с войсками нечестивцев.

– Знаешь, как был основан Эн-Неджеф? – спрашивал сторож, не ожидая ответа. – Имам Али, да будет доволен им Аллах, велел похоронить себя в пустыне, там, куда довезет его тело отпущенный на волю верблюд… Когда он пал от руки убийцы в Куфе, сделано было по его слову. Животное пришло туда, где потом насыпали холм и построили мечеть, а затем возник и город.

А через минуту он говорил о том, что у суннитов источник хадисов прервался после смерти Посланника Аллаха, поскольку они не признали его наследников, имамов, как предводителей уммы, а у партии Али источник продолжал действовать еще почти столетие до сокрытия Последнего Имама, и поэтому шиитские хадисы несут на себе несомненный отпечаток пророческого дара.

Затем речь отчего-то пошла о глубоком духовном смысле поста, что соблюдается истинно верующими в первые десять дней месяца мухаррам как раз в память о героической смерти имама Хусейна, о том, что это не просто траур, а напоминание…

О чем именно, Самир не очень понял, его опять начало клонить в сон, но на душу снизошел мир, он был готов сидеть вот так и слушать болтовню ни о чем, рассказы о мало связанных друг с другом предметах вечно, и рана на плече его не беспокоила, хотя и болела. Он почти забыл, где находится, и словно бы вернулся в прошлое, туда, где все было хорошо… Где все были.

Потом он вроде бы только моргнул, и обнаружил, что старика в медпункте нет, зато рядом стоит врач.

– Ну что, давай посмотрим, что там у тебя, – сказал тот.

Рану он обработал за пятнадцать минут, закрыл ее и отправил Самира в казарму. Велел зайти утром на перевязку и пообещал, что зарастет все дней за пять, максимум за неделю.

Глава 11

– Ну что, все понятно, аа? – уточнил Наджиб, оглядывая выстроившееся отделение во главе с Аль-Амином.

Был он в неизменной зеленой бандане, и смотрел с обычной суровостью.

– Так точно, во имя Аллаха, – отозвался наиб, и его поддержали остальные.

– Но я все же повторю, – сказал Наджиб. – Двенадцать часов. Никаких опозданий. Никаких проблем в городе. Любит Аллах богобоязненных – помните об этом, братья. Залезайте.

Самир быстро перемахнул через борт грузовика, за ним полезли соратники. Сегодня им выпало первое за два месяца увольнение – свобода с утра до вечера, никаких занятий, изнурительных тренировок и официальное разрешение предаться всем дозволенным по шариату удовольствиям, которые только можно найти в городе.

Мотор чихнул, машина дернулась, остались позади ворота, и лагерь начал удаляться: казармы, мечеть, навес, командный пункт, знакомая до последнего камня территория.

Впервые за долгое время Самир был без оружия и, с одной стороны, ощущал себя почти голым, ему чего-то не хватало, а с другой, – с него будто сняли тяжесть, которую он таскал много лет, того не замечая, и поэтому на душе распевали птицы. Соратники по отделению весело переговаривались, даже Багдадец выглядел беззаботным, а уж Ильяс и вовсе трещал без умолку, пытаясь скрыть за бравадой нервозность.

Он-то с женщинами еще познакомиться не успел, и сегодня ему предстоит это сделать.

Дорога, что едва выделялась на каменистой почве, влилась в другую, более широкую, кое-где покрытую асфальтом. Горы ушли к горизонту, появились кусты, а затем и деревья, целые рощи, пусть небольшие, но после бесплодной пустыни казавшиеся настоящими лесами.

Навстречу попался набитый людьми старый автобус, прокатил грузовик, в сопровождении джипов с охраной проследовала колонна тяжелых бензовозов – цистерны на колесах, каждая чадит так, словно плещущаяся внутри жидкость понемногу тлеет. Промелькнула в стороне деревня, дорога вильнула и уперлась в блокпост на небольшой возвышенности.

Перед опущенным шлагбаумом стоял белый, хоть и запыленный микроавтобус, из него выбирались люди европейской внешности, одетые словно туристы, с сумками для фотоаппаратов на шеях.

Бородатый боец с автоматом махнул водителю, и грузовик остановился, заглушил мотор.

– Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного, – сказал боец. – Ждите досмотра.

Вот они, солдаты Управления насаждения добродетели и предотвращения порока, иначе говоря, религиозной полиции, о которой им рассказывал Наджиб – они следят за порядком на территории имамата, наблюдают за тем, чтобы никто не пил вина и не нарушал прочие заветы Пророка.

Самир находился спереди, у самой кабины, и хорошо видел, что происходит около микроавтобуса: европейцев поставили лицом к машине, заставили раздвинуть ноги и раскинуть руки, и принялись неспешно обыскивать и их самих, и салон, выкидывая вещи наружу, а дородный командир блокпоста взял в лапищу листок с печатью, и стал читать вслух, шевеля толстыми обветренными губами:

– Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного, хвала Аллаху, властелину мира, – вступление он одолел без труда, а вот дальше начал запинаться. – Га… гарантия вашей безопасности и жизни – слово имама, переданное худжжей, да снизойдет на него мир и бла… благословение. Предоставлена ав… австрийскому журналисту… Карлу Штайну с тем, чтобы он со своими спу… спутниками имел возможность передвигаться по тер… территории имамата. Моджахедам имамата над… надлежит исполнять настоящую…

Самир удивленно заморгал – журналисты из Европы, здесь?

Судя по изумленным возгласам, его спутники оказались поражены ничуть не меньше.

– Дано пятнадцатого дня месяца зу-ль-хиджа тысяча четыреста тридцать пятого года хиджры, – закончил читать командир. – Подпись на месте, печать на месте… да… Паспорта у вас есть?

Австрийский журналист и его спутники выглядели испуганными, и ничего удивительного – вряд ли дома их так часто обыскивали, да еще и под враждебными взорами и дулами автоматов. Солдаты религиозной полиции смотрелись не очень дружелюбно, и Самир их понимал – неверные катаются по имамату, как у себя дома, с камерами и фотоаппаратами, и наверняка они на самом деле гнусные шпионы.

– Есть-есть, – ответил с раздражением сопровождавший европейцев высокий араб. – Вот они. Что ты пристал, как репей, ради Аллаха?

– Это мой долг, – мрачно ответил командир, и принялся листать паспорта.

Но на этом он решил, что достаточно, с неохотой вернул документы и махнул подчиненным. Бойцы неспешно отступили, бледные и дрожащие австрийцы забрались в микроавтобус, и едва поднялся шлагбаум, тот с рычанием помчался вперед, оставив позади облако пыли.

Самиру и остальным пришлось вылезти из кузова, но их никто обыскивать не стал, разве что пересчитали, да один из полицейских заглянул через борт, убедился, что там пусто.

– Твои земляки? – с ухмылкой спросил Ильяс у наиба, когда они поехали дальше.

– Что? Нет! – сурово отрезал Аль-Амин. – Мои земляки – те, кто верит в Аллаха! Готовые сражаться за истинную веру! А не те, кто родился рядом или похож на меня!

На обочинах появились дома, сначала жалкие грязные лачуги, затем побольше, в несколько этажей. Порскнули из-под колес куры, облаяла машину собака. Выехав на небольшую площадь, грузовик затормозил.

– Вылезайте, ради Аллаха, – сказал водитель, высунувшись из машины. – Прибыли. Вечером жду вас тут, так что не увлекайтесь особо… – он подмигнул и ухмыльнулся. – Дом гурий вон там.

– Я знаю, – отозвался Аль-Амин, и первым спрыгнул на землю.

Остальные последовали за ним, грузовик развернулся и уехал, дребезжание и шум мотора стихли вдали.

Самир обратил внимание на листок, висящий на ближайшем столбе, и, приглядевшись, начал читать: «Указ Верховного руководства Управления насаждения добродетели и предотвращения порока. Дано первого дня месяца зу-ль-хиджа… Первое: пациенты-женщины должны идти к докторам-женщинам, а если нужен доктор-мужчина, то женщину должен сопровождать близкий родственник… Второе: женщина не должна привлекать внимание бездельников, для чего обязана носить хиджаб согласно заветам ислама. Если женщина выходит на улицу в модной, богато украшенной или соблазнительной одежде, на ней проклятие шариата и не попадет она на небо… Третье: все старейшины и мужчины, главы семейств, несут ответственность за это, и в случае нарушения их женщины будут задержаны, допрошены и сурово наказаны…»

Он вообразил улицы родного города, на которых развешены такие же объявления, и только головой покачал – ну, ладно Черный и Белый квартал, но Рыночный и Старый, где кого только не встретишь, и некоторые женщины одеваются так, как им в голову взбредет.

Самир только хмыкнул, представив религиозную полицию в Машрике… Но если они победят, а они победят, то имамат придет туда, и такие же правила вынуждены будут соблюдать все.

«Дом гурий» оказался двухэтажным и очень старым, но видно было, что его недавно попытались отремонтировать: вставили стекла, отштукатурили стены и повесили дверь, тяжелую, едва не бронированную.

– Добро пожаловать! – донеслось изнутри, едва Аль-Амин распахнул ее. – Доблестные воины, да пребудет с вами благословение Аллаха, да охранит он вас и укрепит!

Их встречала огромная женщина в розовом платье, рыжие пышные волосы закрывали уши и наводили на мысли о парике. Нарумяненное лицо пересекала улыбка, блестели зубы, играли ямочки на щеках, но глаза оставались холодными, словно два шарика черного льда.

Большой холл занимали диваны, и на них сидели и лежали полуодетые девицы, и среди черноволосых попадались шатенки и даже блондинки, судя по лицам – из Европы. Негромко играла музыка, сладкий запах щекотал ноздри, пол закрывали яркие ковры.

Самир ощутил, как учащается дыхание, кровь быстрее струится по жилам.

Ильяс засопел, сирийцы загоготали, и решительно направились вперед, обогнав даже наиба.

– Привет, мои курочки! – воскликнул один. – Соскучились по мужчинам?

Ответом стало несколько вымученных улыбок.

Денег с них не потребовали; как понял Самир, моджахедов из лагеря в доме гурий обслуживали бесплатно. Он прошелся по холлу, разглядывая хихикающих и шепчущихся девиц, и поманил ту, что расположилась в дальнем углу: стройная, смуглая, с зелеными глазами и кривой усмешкой.

– Мариам, – скомандовала огромная хозяйка, и девушка поднялась, грациозно качнула бедрами, грудь ее, скрытая полупрозрачной тканью, призывно колыхнулась. – Седьмая комната.

– Пойдем, мой сладкий, – сказала зеленоглазая и направилась к лестнице на второй этаж.

Самир шагал за ней, глядя, как играют ягодицы под юбкой, и ежась от нетерпения.

Но потом она обернулась, глянула зелеными глазищами, и он неожиданно вспомнил Азру… как они простились тогда, на пороге ее дома, как она смотрела на него, мягко, с радостью, понимающе, без равнодушного вызова, за которым прячутся отвращение и неприязнь.

Да, Мариам отдастся ему, но не потому, что он ей хотя бы нравится, а потому, что он моджахед, воин Аллаха, и отказать ему нельзя, если не хочешь, чтобы тебя расстреляли.

Возбуждение ушло, как вода в песок, желание исчезло, точно его и не было.

Самир переступил порог комнаты, понимая, что не знает, для чего он сюда пришел. Оглядел некрашеные стены, кое-как прикрытые коврами, огромное ложе под покрывалом, грязные занавески на окне.

– Ну, что хочешь, мой сладкий? – спросила Мариам, и одним резким движением сбросила лифчик.

Грудь у нее оказалась высокой, с гладкой кожей и темными сосками, но ее вид вызвал у Самира не похоть, а только отвращение, перед ним был не человек, не женщина, а плоть для совокупления, и сойтись с ней не лучше, чем использовать козу или иное животное.

– Откуда ты? – спросил он, отводя взгляд.

Мариам нахмурилась, в глазах ее впервые появилось что-то живое, настоящее.

– Это важно? Откуда хочешь, оттуда и буду, – сказала она.

– Садись, – Самир опустился на пол, похлопал ладонью по ложу. – И оденься. Ничего не будет.

– Я тебе не нравлюсь? – она запаниковала. – Меня накажут! Если ты пожалуешься!

Она говорила по-арабски с акцентом, и понятно было, что язык для нее не родной, да и глаза выдавали, что она с запада, откуда прилетают самолеты бомбить Машрик, откуда являются такие вот женщины, откуда приходят рука об руку смерть и соблазн.

– Нравишься. Откуда ты?

– Из России… – Она подняла лифчик, натянула его.

– И как здесь оказалась?

Мариам не хотела отвечать, но куда сильнее боялась вызвать недовольство и опасалась наказания.

– Я думала, что еду сражаться за свободу… Познакомилась в Интернете с одним… Только он заманил меня сюда, и… ведь ты не расскажешь никому, что я говорю?

Слова ее звучали искренне, в зеленых глазах читались страх и стыд, и Самир отвел взгляд, отвращение его усилилось, накатила тошнота, желание вырваться отсюда, из пропитанного сладкими, но противными запахами дома гурий, хотя бы в тот же лагерь, где все жестоко, грязно, но хотя бы честно.