Текст книги "Дети Аллаха"

Глава 4

Очень хотелось, чтобы у него был хотя бы пистолет, хотя Самир понимал, что тот совершенно не нужен сейчас. Его учили обращаться с любым оружием, даже скрытого ношения, хотя куда увереннее он чувствовал себя с автоматом в руках – все очевидно и ясно, ты сражаешься за правое дело перед ликом Аллаха, и ничего ни от кого не прячешь.

Сейчас же он ощущал себя беззащитным и почти что голым.

Кафе, где он должен был выступить в качестве страхующего и заодно посмотреть на будущего шахида, оказалось полутемной конурой, где пахло горелым мясом и горелой же изоляцией. Самир убедился, что внутри пусто, и занял один из двух отсеков в дальнем углу, тот, что прямо у дверей туалета.

Единственное место, откуда можно подслушать разговор в соседнем отсеке.

– Кофе, – попросил он у официанта.

Кто выбрал это кафе, Самир не знал, ему сообщили только, где и когда он должен быть, и что в должный час, сразу после открытия, нужные места точно никто не займет. Оделся так, чтобы ничем не выделяться – джинсы, мешковатая куртка, бейсболка; обычный мигрант, каких сотни на окраинах.

Когда двери кафе открылись, он задержал дыхание.

Блеснули очки на бледном лице, стали видны темные волосы, и Самир, к собственному изумлению, узнал Багдадца. Они расстались тогда в «Источнике», на следующий день после финального испытания, и ни разу не встречались за эти два года.

Глаза Багдадца на миг расширились, но он тут же отвел взгляд и шмыгнул за столик в соседнем отсеке. Следом в кафе вошел юноша лет шестнадцати, очень высокий, длиннорукий, одетый крикливо и ярко, по моде молодежи из арабских кварталов.

– Я… я пришел! – заявил он, подходя к Багдадцу. – Ради Аллаха!

Юноша сел к Самиру спиной, так что тот слышал реплики его куда хуже, чем слова бывшего соседа по казарме: но и не его дело следить за беседой, он должен наблюдать за тем, что происходит вокруг, и запомнить все детали, особенно если что-то пойдет не по плану.

Ворвется полиция, например.

Самира тоже могут прихватить, но оружия при нем нет, обвинить его не в чем, так что выпустят, и он донесет информацию о том, что случилось, до братьев.

– Правоверный связан с матерью, отцом, братьями и другими членами семьи прежде всего через их отношение к Аллаху, лишь после этого вступают в силу кровные узы, – мягко втолковывал Багдадец, и голос его звучал уверенно, а угол рта не дергался. – Поэтому забудь о родичах…

– Тем, кто подвергся нападению, дозволено сражаться, поскольку по отношению к ним совершена несправедливость, – продолжал он, цитируя суру «Хадж». – Иншалла!

Самир следил за тем, что творится в кафе: доносились голоса с кухни, официанты лениво прохаживались туда-сюда по залу, двое посетителей, оба пожилые люди, сидели у окон, там, где посветлее. Он ощущал, что нервничает и потеет, и это не радовало. Напоминал себе, что должен быть спокоен, ничего не случится, но это не помогало, то и дело ждал, что вот-вот в двери и окна вломятся люди в форме, и рука тянулась к воображаемому пистолету.

– …никогда не даст Аллах сгинуть понапрасну деяниям тех, кто был убит в сражении во имя Аллаха. Поведет Он их путем прямым, улучшит положение их и введет их в рай, о котором Он поведал им. – Багдадец снова вспоминал Коран, уже другую суру.

– То, что ты совершишь, ты совершишь не из ненависти, а из любви к Аллаху, – продолжал он. – Из любви к братьям-правоверным, ради которых ты все и делаешь. Радости повиновения Аллаху, выше которой нет ничего в этом мире…

Самир знал, что это далеко не первая беседа, что кандидата в шахиды «ведут» несколько месяцев, начиная с приглашения в общество по изучению Корана или с невинной беседы в мечети. За человеком наблюдают в разных условиях, внушают ему определенные вещи, и делают из него живую ракету только в тот момент, когда он готов.

– Я готов! – воскликнул юноша. – Только я боюсь, что из-за меня пострадают…

Дальше он понизил голос, но Самир понял все так, что будущий шахид опасается – после совершенного им подвига репрессии обрушатся на живущих в стране мусульман.

– Оборона их – в руках Аллаха, – не растерялся Багдадец. – Он защитит всех. Воистину, расщепляет Аллах зерно и косточку. Производит Он живое из мертвого и мертвое из живого. Таков Он – Аллах! И как же можете столь сильно заблуждаться вы?

В кафе с хохотом и криками ввалились несколько парней, внутри стало шумно. Самир напрягся, откинулся на спинку дивана, чтобы выглядеть как можно более беззаботным, но ничего не пропустить.

Когда убедился, что опасности нет, то разговор в соседнем отсеке шел об ином.

– Это камера для экстремалов, последняя версия, – говорил Багдадец, показывая собеседнику маленькую коробочку. – Повесишь на себя, чтобы мир увидел подвиг твоими глазами. Инструкция здесь, там все просто, главное, не забыть включить передачу в Интернет…

Самир знал, что «Дети Аллаха» используют для вербовки и пропаганды социальные сети, что там орудуют сотни опытных людей, ведут блоги, выкладывают видео и записи проповедей, изучают профили людей, которые могут быть полезны делу джихада, показывают и рассказывают о том, как страдают истинные мусульмане на родной земле, живописуют подвиги моджахедов и победы на границах имамата, а те не так уж и редки. Что все это часть даава, глобального призыва, колоссальной организации, разбросанной по миру, разбитой на двенадцать «островов», возглавляемых дааи.

Но только их с Ильясом готовили к иному делу, они должны оставаться как можно более незаметными до последнего момента, и поэтому у них даже нет аккаунтов в Фейсбуке и Инстаграмме. Вместо смартфонов они носили простые телефоны с кнопками, надежные, с хорошей батареей, не позволяющие так легко отследить хозяев.

– Но зачем это? – спросил юноша, разглядывая камеру. – У друга была такая… Разберусь.

– Мы должны устроить представление, показать всем, как прекрасна смерть за Аллаха, – отозвался Багдадец, ни разу за весь разговор не употребивший свое любимое «Как так?». – А кроме того нам нужно, чтобы журналисты набросились на твое видео. Чтобы показали его тысячи раз, чтобы оно набрало миллионы просмотров, чтобы страх завладел сердцами неверных… Чтобы они устрашились так, что ноги их задрожали! Чтобы благодаря телевидению и газетам о нас узнали даже те, кто ничего о нас знать не желает! Заставим писак, режиссеров и журналистов работать на нас, во славу Аллаха! Иншалла!

– А…а остальное? – Юноша наверняка имел в виду взрывчатку.

– Потом, – не дело вербовщика передавать исполнителю то, что ему нужно для подвига, этим займется другой человек. – Завтра ты получишь инструкцию, где и когда.

Самир поднял руку, подзывая официанта.

Через мгновение он вышел на улицу, под нескончаемый европейский дождь. Отошел в сторону, не обратил внимания на прошмыгнувшего мимо Багдадца, тот обучен уходить от слежки, быстро заметит, если его «пасут».

А вот за будущим шахидом надо присмотреть.

Юноша вылетел из кафе: глаза горят, на лице улыбка, гордая и немного тревожная. Пронесся в сторону ближайшего перекрестка, туда, где остановка, не глядя по сторонам, не замечая ничего вокруг.

Какой смысл тому, кто скоро встретится с Аллахом, обращать внимание на мелочи?

Для этого есть другие люди.

Самир шел за будущим шахидом, ехал с ним в одном автобусе, спрятавшись за пассажирами, потом снова шел, и все время незаметно оглядывался – не следует ли этим маршрутом кто-либо еще, нет ли «хвоста». Не замечал никого и ничего подозрительного, и напряжение, крутившее кишки в кафе, понемногу отпускало.

В центре, на углу людного бульвара, он решил, что достаточно, «объект» можно отпустить.

Пробормотал «слава Аллаху», развернулся и… обнаружил перед собой Азру.

Выросшую, изменившуюся… но Азру Хаддад, дочь учителя!

То ли Самир забыл, как она красива, то ли девушка с годами похорошела, но он едва не ослеп.

Одета она была по-европейски: обтягивающие джинсы на длинных ногах, блуза с глубоким вырезом. На плече висела сумочка, из нее торчала рукоять зонта, темно-каштановые волосы распущены по плечам. И зеленые кошачьи глаза, те самые, которые он видел порой во сне.

Никогда больше он не встречал таких.

Самир знал, что должен испытать возмущение, обнаружив женщину, одетую так непристойно, но не испытал. Он ощущал смятение, желание одновременно убежать и стоять, никуда не уходить вечно, чтобы она смотрела, смотрела на него так, не отрываясь.

Он понимал, что не имеет права узнавать ее, не может допустить, чтобы она узнала его, он обязан притвориться, что он не Самир Абд-аль-Малак, а Мухаммад – так и не привык к этому имени за все годы, ведь дали его не родители, не отец с матерью – обставить дело так, что он лишь похож на ее друга детства, заговорить, скажем, с алжирским акцентом.

Но он не мог.

Такийя-сокрытие перед кем угодно. Но только не перед Азрой.

– Самир? – спросила она, и прижала руки у груди. – Ты?

Глаза ее заблестели.

Накатило желание отвернуться, убежать, сделать что угодно, но сил не нашлось. Он кивнул.

– Самир! – Она бросилась вперед, обняла его, он ощутил прикосновение мягких губ к щеке, запах ее духов, и то и другое отдалось дрожью по всему телу, ему стало жарко.

– Помилуй Аллах… – пробормотал он, мечтая сразу и о том, чтобы это был сон, и чтобы это объятие никогда не прекращалось.

– Это ты! – воскликнула Азра, отступая на шаг. – Откуда ты тут? Давно приехал? Ильяс с тобой?

Каждый вопрос бил, точно пуля – в цель.

– Мы здесь… да, – пробормотал Самир, оглядываясь.

Что, если он сам в данный момент под надзором «Детей Аллаха»?

Ну и Шайтан с ними!

– Ты изменился, – Азра нахмурилась. – Стал взрослый, сильный… мужчина! – рассмеялась она почти так же, как в Машрике, но чуть ниже, глубже, нежнее, увереннее. – Как мама будет рада тебя видеть! И папа! Ты ведь придешь в гости?

– Э… не знаю, я не могу, – пробурчал Самир, ощущая себя на краю пропасти.

Какое дурацкое, опасное совпадение – люди, покинувшие Крепостной квартал четыре года назад, оказались в той же самой стране, в том же самом городе, который выбрали для братьев «Дети Аллаха»!

Или не совпадение?

– Ты как бы и не рад мне, – Азра закусила губу. – Что-то не так?

– Я очень рад, – Самир потеребил ухо. – Честно, клянусь памятью родителей. Только видеться нам опасно.

– Почему?

Он замялся – сказать правду не мог, нет, никогда и ни за что, если она узнает, кем он стал и чем занимается, то немедленно проклянет его, назовет самыми отвратительными словами и погонит прочь. Нет, не пойдет в полицию, на такое предательство Азра не способна, но лучше бы пошла.

– Работа у меня… ну… не самая безопасная, – смог, наконец, выдавить Самир. – Скажи мне свой телефон, я позвоню.

– Ты запишешь?

– Я запомню.

На такие вещи их тоже тренировали – запоминать наборы цифр, координаты, адреса, фамилии, прочие сведения, которые лучше не доверять ни бумаге, ни Интернету. Вряд ли только наставники рассчитывали, что навык может пригодиться одному из учеников в таком деле.

Азра продиктовала номер, и он остался в мозгу Самира точно выжженный раскаленным железом.

– Только обязательно позвони, – сказала она, недоверчиво глядя на него. – Обещаешь?

– Клянусь, – сказал он, и понял, что это обещание выполнит.

Глава 5

В мечеть Самир пришел ранним-ранним утром, когда там народу меньше всего – сразу после первой молитвы. Выбрал укромный уголок, рядом со стеной, чтобы не привлекать внимания, и опустился на пол, а спортивную сумку положил рядом.

Сколько предстоит ждать, он не знал, надеялся только, что будущий шахид не опоздает.

Когда услышал за спиной шаги, то решил, что все, процесс занял пять минут, но обнаружил рядом старика, того самого, которого заприметил еще в первый визит, так похожего на сторожа из мечети шейха Мансура, и другого сторожа, из лагеря «Источник».

– Мир тебе, – сказал тот. – Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного. Последователь наш поклоняется Аллаху стоя и сидя, во сне, при жизни, и после смерти.

– И вам мир, – отозвался Самир настороженно.

Неужели это связной «Детей Аллаха», решивший вмешаться в процесс?

Нет, нет…

– Можно присесть рядом? – поинтересовался старик.

– Кто я таков, чтобы запрещать что-то столь почтенному человеку? – Самир сделал движение встать, желая помочь старику опуститься на пол, но тот уселся сам, легко и быстро, как молодой.

– Такийя окутывает в этом храме не только тебя, – проговорил он, глядя на минбар.

– Что вы имеете в виду? – Самир решил сыграть простачка, притвориться, что не понимает, о чем идет речь.

Он честный двунадесятник и скрывать ему нечего.

– Так поклоняйся же Мне, и полагайся на Меня! Воистину, я не отправлял пророка, вера которого стала бы совершенной, а его срок подошел бы к концу, чтобы не назначить после него наследника. И поистине, Я возвысил тебя над пророками, а твоего наследника – над наследниками, и Я наделил тебя тремя львятами и тремя внуками. И вот, Я сделал Хасана кладезем Своего знания после окончания жизненного срока его отца, а Хусейна – хранителем Откровения, и наделил его мученической смертью, и запечатлел для него счастье. А Мухаммаду Я назначил участь Владыки Времени, Имама Воскрешения…

Сомнений не было, старик цитировал один из кайсанитских текстов.

Неужели он тоже последователь четырех имамов?

Но как понял, что и Самир придерживается той же веры?

– Не бойся, – продолжил старик. – Никто не предавал тебя… Просто это заметно. Виден свет в тебе, и тьма, пытающаяся обнять его и удушить, и сейчас тьма побеждает.

Самир вспомнил мечеть в лагере, то, как там ему рассказывали о божественном свете, прячущемся в глубинах сердца человеческого, о том, что там и только там можно встретить имама – все это казалось таким далеким, словно не происходило в реальности, а привиделось во сне.

– Борись, не поддавайся, ибо тот, кто борется со светом, борется с Всевышним. – Голос старика изменился, стал звучным и музыкальным, словно напев умелого муэдзина. – Бог – Свет небес и земли. Свет Его словно из ниши исходит, в которой светильник покоится, в хрусталь заключенный. Хрусталь сей подобен звезде жемчужной. Возжигается он от дерева оливкового благословенного. Местом ему не восток и не запад. Воспламеняется масло от плодов дерева этого, едва лишь коснется огонь его, и даже тогда, когда огонь не достигает его. Свет и еще свет. Ведет Аллах к Свету Своему, кого пожелает.

Самир не знал что сказать.

Да, его тревога и страх оказались замечены, но что он может сделать, что изменить? Если встать и уйти, оставить задание невыполненным, его просто возьмут и убьют как предателя.

«Дети Аллаха», те, кого он называет братьями.

Слишком глубоко он увяз, слишком далеко прошел по дороге, что началась с мыслей о мести, и назад пути нет.

– Первым Аллах создал как раз свет, и только потом возгласил «Будь»! – сказал старик, все так же не глядя на собеседника. – Создал то, что именуют Предшествующим. Оно породило из Божественного света второе творение, Предопределение, именуемое также Следующим… Именно их в Коране именуют «тростниковое перо» и «небесная скрижаль», и через них Аллах, несравнимо могущество Его, породил остальные вещи. Первыми возникли ангелы: Ридван, что сторожит Рай, Малик, начальствующий над Адом, Мункар и Накир, в чьем ведении допрос умерших, Джибраил, несущий Откровение.

Это звучало интересно, Самир слышал подобное впервые.

Но все эти вещи не проникали в его сознание, поскольку оно было слишком занято повседневным, сегодняшним: как избавиться от старика вежливо, но быстро, пока не явился будущий шахид, как незаметно отдать груз и самому добраться до дома, не угодив в лапы полиции.

– Тогда же была создана и духовная сущность четырех имамов, Стражей Воскрешения, Хранителей Книги, и сущность тех, кто будет являть их мудрость и знания миру, а именно худжжей. Худжжа представляет имама, когда тот в сокрытии, поражает сердца истинно верующих доводами, и распространяет призыв-даава по всему миру. Последователь наш поклоняется Аллаху стоя и сидя, во сне, при жизни, и после смерти…

Самир помнил проповедь, которую он слушал в «Источнике» вместе с остальными. После того раза он больше не видел худжжу, но знал, что тот по-прежнему правит имаматом, и речи его, нацеленные против мира невежества, гремят на весь мир.

Иногда он задавался вопросом – почему могучий Запад допускает подобное? Возможности ЦРУ и прочих спецслужб велики, они знают, кто их главный враг и где он находится, наверняка, имеются у них и шпионы, так что организовать убийство не так уж и сложно, да и прицельно разбомбить то здание, в котором в этот миг находится худжжа – задача выполнимая.

Ведь он возглавляет имамат, наводит страх на неверных более семи лет!

– Увы, не достучаться мне до тебя, ибо свет ныне слаб и тьма излишне сильна, – Впервые старик посмотрел на собеседника прямо, и тот увидел очень добрые, спокойные глаза, утонувшие в паутине морщин. – Спутался ты с теми, кто гордыни преисполнен. Осмелился встать рядом с Всевышним, назвал себя его родичем… Если бы захотел Аллах обрести детей, то Он избрал бы из творений Своих все, что было угодно ему. – Последовала пауза такая же, как в речах худжжи. – Сейчас ты меня не сможешь услышать. Но если захочешь, обязательно приходи сюда еще. Поговорим. Хранит тебя имя Пророка.

Он поднялся так же легко, как и сел, а Самир смотрел ему вслед, думая, что это все же сон, не может уже третий человек в его жизни – и трое похожи как близнецы – напутствовать собеседника одними и теми же словами!

Старик вышел из мечети, и тут же, словно по команде, внутрь начали заходить люди – прошло сорок пять минут, и это значит, что пора бы явиться будущему шахиду. Едва подумал об этом, как у бокового входа показался высокий стройный юноша, в руках точно такая же сумка, как у Самира.

Самир видел будущего шахида, тот же должен опознать связного по сумке.

Отвел взгляд, сделал вид, что погружен в размышления, краем глаза заметил, как подошел юноша, опустился на колени, две сумки оказались рядом, и тут же поднялся, ухватил вторую, не свою, зашагал к ближайшему выходу, туда, где поставил кроссовки…

Самир знал, что Ильяс прикрывает снаружи, следит, чтобы никто не помешал процессу, но все равно боялся, что за дверями его встретят полицейские, щелкнут наручники, и Мухаммада Абд-аль-Малака поведут в тюрьму.

Только увидев брата, облегченно вздохнул.

В первую сумку Самир не заглядывал, но знал, что там находится, он помнил, что сегодня воскресенье, в одной из старейших церквей города будут служить мессу, народу на нее соберется много, и для громкой акции устрашения, о которой раструбят по всей Европе, самое время и место.

На Ильяса бросил только один взгляд, равнодушно прошел мимо.

Сразу домой идти нельзя, нужно походить по улицам, выкинуть полученную от будущего шахида сумку, пару раз проехаться в автобусе и разок в метро, чтобы убедиться – никто не идет за тобой.

Он успел дойти до остановки, когда навстречу попался патруль: двое мужчин и девка, мощная, плечистая, как мужик, и вся в веснушках.

– А ну стой, – сказал, должно быть, старший, глядя на Самира подозрительно. – Документы.

Это выглядело странно, обычно полиция никого не останавливала, и вмешивалась только в случае драки или иного беспорядка, так что в сердце шевельнулся страх: неужели кто-то сдал, об операции стало известно властям?

– Пожалуста. – Самир не забыл исковеркать язык, как положено свежему мигранту. – Что я сделать?

Старший взял его паспорт и разрешение на проживание, а девка уставилась в лицо круглыми голубыми глазами, холодными, пристальными, безжизненными, угнетающими, как стволы пулеметной спарки.

Самир продолжал улыбаться, хотя сердце его билось неровно, по спине тек пот.

Как там Ильяс? Что с шахидом, который должен выходить на боевую траекторию? Пусть заберут его, ведь ему предъявить особо нечего, главное, чтобы высокий юноша добрался до цели, показал неверным, что у воинов Аллаха тоже есть высокоточные ракеты, и от них не спрячешься!

– Ты… – старший глянул на Самира. – Ладно, иди.

Тот забрал документы из затянутой в перчатку руки и зашагал прочь, торопливо, но не слишком – нет, мигрант не может радоваться встрече с полицией, и должен уходить побыстрее, но не бежать.

Бег – признание вины.

Самир прошел маршрут до конца, и не обнаружил никого у себя на хвосте. Вернулся домой, и едва скинул куртку, как в только что закрытую дверь влетел запыхавшийся Ильяс.

– Ну как? – спросил Самир.

– Ну я же… Оно само, – пожал плечами тот. – Нормально, упаси нас Аллах.

– Теперь остается только ждать.

Да, они сделали все, что в их силах, и успех или неудача зависит только от шахида.

Самир включил новостной канал, Ильяс вытащил из холодильника бутылку газировки, и они уселись на диван.

Показывали какую-то ерунду, рассказывали о том, как радостно и прекрасно живется людям в их стране, что все равны вне зависимости от религии и цвета кожи, любят друг друга одинаково, радуются, заметив на улице выходца с другого континента.

Ну да, как же.

Самиру не раз сказали, да он и сам понял, что уроженец другой части Европы может стать здесь своим, если выучит язык, будет отмечать праздники и думать как местный. Арабу это не светит, что бы он ни сделал, он всегда останется чужаком, опасным, шумным и «грязным».

Передачу оборвали на слащавой кульминации, запульсировало в углу экрана «Экстренный выпуск».

– Есть, – буркнул Ильяс, и выпил еще стакан газировки.

Самир напряженно смотрел в телевизор, туда, где показывали небольшую, но очень изящную церковь – стрельчатые окна, колокольня, башенки, изображения святых епископов и богохульных химер.

И один бок ее выглядел изуродованным – витражи выбиты, на мостовой лежат осколки, стена покосилась, изуродована трещинами. Из дверей выволакивали носилки с людьми, суетились полицейские, мерцали огни на крышах машин скорой помощи, оператор с камерой оставался от храма метрах в десяти, дальше его не пускала желтая лента на столбиках.

– Есть! – повторил Ильяс. – Аллах велик! Слава Аллаху! Могучий Он, Славный! Прощающий Он грехи, покаяние принимающий, суровый в наказании, самый Щедрый! Но покарал Я их. И сколь сурово было наказание Мое!

Самир же молчал, вспоминал ту ночь, когда пылал огонь в Крепостном квартале, и погибала та церковь, куда их предки ходили не столетиями, даже тысячелетиями, когда смеялся Наджиб и другие «Дети Аллаха», и плакали те, чья святыня умирала у них на глазах.

Для кого-то святыней была эта красивая церковь.

А они ее изуродовали.

Снова те, кто называет себя настоящими мусульманами, истинно верующими, те, кто осмеливается именовать себя отпрысками Всевышнего. Только разве истинная вера сочетается с разрушением чужих храмов, с надругательством над теми местами, где люди поклоняются Богу так, как умеют?

Самир не знал ответа, но ему очень не нравилось то, что они совершили.

– Ужасное преступление! – на экране появилась растрепанная, бледная журналистка. – Взрыв случился полчаса назад… Мощность его оценивается в… Количество жертв известно только…

Звук плыл, то ли старый телевизор сбоил, то ли связь в месте теракта.

– Иншалла! И падут неверные! – продолжал радоваться Ильяс, и Самиру это казалось неправильным: да, ты имеешь право убить врага, но плевать на его труп и глумиться – святотатство.

– У нас есть свидетель, чудом выживший в кровавой мясорубке! Прошу вас! – Камера ушла в сторону, взяла в фокус длинноволосого бородача, по виду – художника или музыканта. – Вы же видели человека, который это сделал? Правильно я вас понимаю? Тогда как вам удалось выжить?

– Я стоял у входа, типа, ага, – бородача подергивало, то ли нервы, то ли наркотическая ломка. – И он прошел мимо… посмотрел на меня, и я понял, типа, что с ним что-то не так, ага. Он пошел дальше, ага, туда, где людей больше всего стояло, ага. Оглянулся потом… и улыбался, да, очень светло и чисто…

«Бассамат аль-фарах, – подумал Самир. – Улыбка радости, радости мученичества».

– Плащ открылся, и я увидел, ага, эти штуки на нем… и я сразу побежал, ага… Понятно ведь, если араб таскает на себе такой жилет, то он… типа…

– Вас еще не допрашивала полиция? – перебила его журналистка.

– Пока нет. Я не думаю, что… – бородач кинул опасливый взгляд через плечо, и Самир решил, что этот тип точно наркоман.

Он выключил телевизор, не обращая внимания на протесты Ильяса, и заявил:

– Дело сделано. Остальное – в руках Аллаха, слава Ему.

И во рту после этой фразы осталась такая горечь, словно по глупости съел целую пригоршню незрелого миндаля.