Текст книги "Дети Аллаха"

Глава 12

Кофейня была в точности такой же, как у них в Крепостном квартале: круглые столики, низкий потолок, запахи кофе, табака от кальянов, стук кубиков и возгласы игроков в нарды.

Оказавшись внутри, Самир вспомнил о детстве, о родителях, и мысли эти заставили его помрачнеть. Он вышел из комнаты в доме гурий не первым, обнаружил внизу Аль-Амина, и они вместе, не дожидаясь остальных, решили отправиться в кофейню.

– Давай нам кальян, и два кофе, – распорядился тот, едва к ним подошел хозяин. – Как тебе девчонка?

– Ничего, – ответил Самир.

Рассказывать, что так и не притронулся к Мариам, он не собирался.

– И у меня ничего, только хихикала все время, – признался Аль-Амин с улыбкой. – Раньше я так думал, что это и есть свобода, когда хоть каждый день новая женщина. Счастье, что вовремя узнал об исламе… Они там на Западе не знают истинной свободы. Что? Там считают, что свобода – делать то, что ты хочешь, а ведь истинная свобода – быть свободным от низменных желаний, хотеть лишь исполнения воли Аллаха. Что?

Самир пропускал болтовню наиба мимо ушей, как обычно, лишь кивал иногда.

Кофе им принесли холодный, а табак в кальяне имел неприятный привкус, хотя Аль-Амин, судя по всему, этого не заметил, он пыхтел и дымил как паровоз, едва не лопаясь от усердия.

– А, вот и они? – донеслось от входа, и Самир увидел, что к ним шагают сирийцы.

Ну да, хозяйке они сказали, куда направляются и где будут ждать остальных.

– Садитесь, братья, – наиб повел ручищей. – Сейчас закажем еще один… Хозяин!

– Что, Мухаммад, не справился сегодня? – спросил тот из сирийцев, что повыше, когда они заняли места за столиком. – Ничего, бывает, хотя обычно у пожилых уже. Аллах дарует тебе утешение.

Второй, пониже, мерзко захохотал и похлопал Самира по плечу.

– Что? О чем это вы? – Аль-Амин заморгал белесыми ресницами.

– Каждое солнце когда-нибудь заходит, – вспомнил первый известную пословицу. – Только в этом случае оно вообще не встало. Так, Мухаммад?

Самир промолчал, хотя почувствовал, что краснеет, уши загорелись, жар пошел по лицу. Похоже, Мариам не удержала языка за зубами, рассказала подругам, чем они занимались, а точнее, не занимались, ну а те не стали скрывать ничего от любопытных сирийцев.

– Вы о чем? – повторил Аль-Амин, хмурясь.

– Да наш брат проявил себя нынче не с лучшей стороны, – сказал второй с показной скорбью. – Да смилуется над ним Всевышний, не смог он вспахать пашню как должно.

– А! – до наиба наконец дошло.

– Ладно вам, – буркнул Самир. – Вот тебе раз, эка невидаль.

Надо было все-таки пересилить себя и сделать то, что от него ждали, хотя бы ради того, чтобы соратники по отделению не имели повода насмехаться, но теперь поздно.

– То есть это для тебя обычное дело? – поинтересовался первый, выпучив глаза, и сирийцы заржали в голос, так, что на них стали оборачиваться от других столиков.

Самир ощутил сначала желание провалиться сквозь землю, вскочить и убежать, а следом за ним пришел гнев.

– Почтенные, не шумите! – заявил подскочивший хозяин. – Полиция бдит!

За то время, что они просидели в кофейне, патруль прошел мимо дважды, и всякий раз, как он появлялся, голоса становились тише, головы втягивались в плечи, на лицах возникал страх. Самира это удивляло и не радовало – ведь это воины Аллаха, те, кто следит за порядком, сражается с неверием, так что истинно верующие должны встречать их с радостью.

Или тут сплошь преступники и грешники?

– Мы не шумим, – сказал первый сириец. – Во имя Аллаха вспоминаем… разное… Достижения и… провалы, – на этом слове он подмигнул Самиру, а второй засмеялся опять, на этот раз зажимая рот ладонью.

– Ладно вам, – повторил он, услышал злость в собственном голосе, и от этого разозлился еще больше.

– Обиделся? – второй сириец положил Самиру руку на плечо. – Обижаться нельзя. Ведь все мы тут правоверные, – забасил он, поглядывая на Аль-Амина с ухмылкой. – Рассказать вам, как я попал в джихад? Или о маме?

Настал черед наиба краснеть.

– Все мы братья, – поддержал первый. – Пусть даже некоторые слабы кое в чем. Ничего…

Кулак Самира, врезавшийся болтуну в нос, превратил окончание фразы в неразборчивый хрип. Сириец опрокинулся на пол, шарахнул коленом по столу, задребезжали кофейные чашки, кальян качнулся и упал бы, не подхвати его Аль-Амин.

– Э, ты чего? – Второй сириец вскочил, глаза его расширились.

Самир бросился на него, не раздумывая, не обратил внимания, что сам получил в висок. Обожгло болью, перед глазами замелькали звезды, но он ударил, и попал, и второй раз, и третий.

Сирийца отшвырнуло к соседнему столику, он упал на кого-то из сидевших там людей. Тот закричал, Аль-Амин воздвигся разгневанной башней, зазвучал его увещевающий голос.

– Ну? Кому еще?! – прохрипел Самир, оглядывая кофейню.

В этот момент он был готов драться один против четырех, один против сотни, целого мира!

Первый из сирийцев сидел на полу, держась за нос, лицо его было перекошено. Второй копошился, силясь встать, его шатало, около уха с неимоверной быстротой набухал роскошный синяк. У входа стояли Ильяс с Фуадом, за ними прятался Багдадец, и глаза у всех троих напоминали совиные.

Увидев брата, Самир испытал краткое ликование – показал тому, что чего-то стоит! Вспомнил обещание помириться, данное старику из мечети, и в сердце кольнуло – пока так этого и не сделал, не изжил обиду.

– Ну, все, хватит! – прорычал Аль-Амин. – Еще руку поднимешь, я тебе сам врежу! Понятно?

Кулаки у него были тяжелые, бил он быстро и точно – это знали все по занятиям рукопашным боем, где их наиб не знал равных, то и дело получал похвалы от наставника.

– Да, – сказал Самир. – Вы тут сидите, а я пойду, не желаю быть… с этими…

Он очень хотел плюнуть на того из сирийцев, что сидел на полу, но удержался. Отмахнулся от Аль-Амина, начавшего бурчать что-то о необходимости помириться, и пошел к выходу.

– Брат, ты… – начал Ильяс, но тут же все понял, отступил в сторону, увлекая за собой Фуада, Багдадец же, как показалось, словно вовсе сгинул, растворился в воздухе.

Самир оказался на улице, огляделся, и пошел туда, где над домами поднимался минарет. За годы, прошедшие с того дня, когда они с Ильясом прятались от бомбежки, привык к тому, что успокоение надо искать в мечети, не во время молитвы, когда там полно народу, а когда пусто и тихо.

Раздражение и гнев ушли, выплеснулись из души вместе с ударами, осталось недовольство собой – все же не удержался, дал волю кулакам; но его перекрывала радость – он не дал насмешникам спуска, показал, чего стоит, что он вовсе не трус и не слабак. Эти двое в следующий раз хорошенько подумают, прежде чем решат, что стоит его задирать.

Да и остальные тоже.

Глава 13

Мечеть оказалась большой, с двумя минаретами и обширным двором, окруженным галереей. Самир сполоснул лицо, осознал, что за месяцы в лагере отвык использовать для ритуального омовения воду и, оставив на пороге ботинки, зашел внутрь и сел у стены.

Провел там несколько часов, помолился, когда прозвучал азан, а выбравшись на улицу, наткнулся на патруль религиозной полиции из четырех крепких парней.

– А ну стой, – сказал один, в черной шапочке и бронежилете поверх черной формы, отличавшийся от остальных только рыжеватой бородой.

– Мир вам, – отозвался Самир, в душе которого и в самом деле царил мир.

– Ты из лагеря «Источник»? – спросил рыжебородый полицейский, и они двинулись в сторону Самира: автоматы в руках, наготове, глаза цепкие, настороженные.

– Да, а в чем дело?

– Пойдешь с нами! – Это прозвучало как приказ.

– Но я не могу! – Самир отступил на шаг, не желая оказаться в окружении: напомнили о себе навыки, вбитые в голову на тех же занятиях по рукопашному бою. – Увольнение всего двенадцать часов. У меня осталось меньше часа, потом нас заберут.

Глаза рыжебородого округлились от удивления.

– Во имя Аллаха! – воскликнул он. – Тогда мы пристрелим тебя на месте!

Кровь ударила Самиру в голову почти как тогда, в кофейне – как они смеют? Только если кинешься на этих четверых с голыми руками, то в самом деле получишь пулю в голову!

Сам не заметил, как сжал кулаки, и обнаружил, что на него смотрят четыре ствола, и пальцы лежат на спусковых крючках.

– Вот тебе раз, – проговорил Самир. – А в чем дело?

– Порядок нарушал? Шумел и дрался? – спросил рыжебородый. – Вижу, что да. Руки на затылок, во имя Аллаха!

Пришлось подчиниться, и тут же Самира окружили, один из стволов уперся в спину. Обыск занял пару минут, вот только ничего интересного полицейские не нашли – упаковку презервативов, пару банкнот и листок увольнительной с подписью эмира лагеря.

– Ладно, вставай и пошли, – велел рыжебородый.

Самир выполнил приказ, зашагал по улице, дрожа от злости, ежась под взглядами попадавшихся навстречу людей – давно, очень давно он не испытывал такого унижения.

– Куда вы меня? – спросил он, когда мечеть скрылась из виду.

– К начальству, – отозвался рыжебородый. – Оно любит таких, как ты. Героев.

– А может, отпустите? Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного. Мы братья… Делаем одно дело.

– Ты еще подкупить нас попробуй! – гордо заявил другой полицейский, с усеянной прыщами физиономией.

– Хватит болтать! Шагай! – гаркнул рыжебородый, и Самиру достался болезненный тычок прикладом в спину.

Управление насаждения добродетели и предотвращения порока занимало чуть ли не лучшее здание в городе: трехэтажный особняк, старый, но хорошо сохранившийся. Стены его были розовыми, фасад украшали белые колонны и даже небольшой балкон, а решетки на окнах смотрелись нелепо и чужеродно.

Самир оказался внутри, ему навстречу провели, а точнее, протащили избитого человека, с опущенного лица которого на пол текла кровь: алые капли падали на бурые присохшие кляксы. Пробежал деловитый клерк с кипой бумаг, выглянул в коридор похожий на крысу человечек в чалме.

– Сюда, – сказал рыжебородый, и толкнул обшарпанную дверь без надписей. – Почтенный кади, мир вам…

– И вам мир, – донеслось изнутри в ответ.

Хозяином крошечного кабинета оказался сидевший за столом громадный мужик, на физиономии его выделялся багровый нос картошкой с седыми волосами из ноздрей. Увидев Самира, он сморщился, будто уловил несусветную вонь, маленькие круглые глаза наполнились злостью.

Всплеснув ручищами, он заявил:

– Это еще что, ради Аллаха? На сегодня у меня все, засуньте его в тюрьму. Разберусь завтра.

– Но я должен вернуться в лагерь! – не выдержал Самир. – У меня увольнение…

– Заткнись! – Кади шарахнул ладонями по столу так, что толстая доска затрещала. – Думаешь, ты первый здесь такой, который думает, что он великий, отважный герой, защитник имамата? Нашкодил – ответишь, и мне плевать на твой лагерь, во имя Аллаха! Понял, сопляк? Уведите!

Самир открыл рот, собираясь что-то сказать, но его ударили под дых, и он согнулся, хватая воздух ртом. Сильные руки сжали предплечья, пол под ногами качнулся, пятки задели за порог.

Затем ему пришлось перебирать нижними конечностями, чтобы не свалиться.

В себя пришел на улице, его втолкнули в какую-то дверь, раздался громкий лязг и все стихло.

– О, новенький, – сказали рядом старческим дребезжащим голосом. – За что тебя?

Самир огляделся: в большой комнате без окон ликвидировали одну из наружных стен, так что получилось нечто вроде пещеры, на место стены поставили решетку из железных прутьев, прорезали в ней дверцу, а внутрь сунули пару ведер и кинули на пол дюжину ветхих грязных ковров.

– За драку, – ответил он, и только потом разглядел, с кем разговаривает: маленький дед, весь в морщинах, сидел на полу, скрестив ноги, и руки его, лежавшие на коленях, судорожно подрагивали.

Кроме старика, в камере не было никого, но смрад говорил о том, что людей тут побывало немало. Снаружи у решетки стоял часовой, дальше виднелась площадь, окруженная домами, с помостом в центре, там лежала груда черного тряпья, на ней сидела ворона, деловито рылась в лохмотьях.

– Воистину принадлежим мы Аллаху, и поистине к Нему мы и вернемся, – проговорил дед. – Накажут тебя сурово, парень, ведь они тут хозяева, о-хо-хо, о-хо-хо…

– А почему здесь так пусто? – Самир подошел к решетке, обхватил прутья и дернул: но гнев и обида никуда не делись, возмущение переливалось внутри горячим металлом.

Часовой лениво глянул в его сторону и отвернулся.

– Так тут все быстро, только со мной они тянут, о-хо-хо… – Старик рассмеялся. – Забывают на пару недель, затем вспоминают…

Из дальнейшего рассказа Самир понял, что его сосед держал то ли притон для курения опиума, то ли что-то похожее, и когда лавочку прикрыли, то хозяина взяли в оборот, надеясь выбить из него деньги, и с тех пор, вот уже год, не выпускают, изредка гоняя на допросы.

– Это ничего, – бормотал старик, – я жив, и это значит, что Аллах милостив. Погляди вон туда, видишь два тела?

Поднялась морщинистая дрожащая рука, вся в темных пятнах, указала в сторону помоста, Самир неожиданно понял, что это вовсе не груда тряпья, а то, что осталось от человека – искореженное, помятое, исклеванное птицами до полной неузнаваемости.

– Ви… вижу, – сказал он, борясь с тошнотой.

– Это вот за прелюбодеяние. Камнями побили во славу Аллаха, – пояснил старик. – Кого поймают на питье вина, того порют, у кого найдут книги или музыку запретные – того сразу расстреливают.

– Я не виноват! Нет! Не я! – донеслось снаружи, и двое полицейских подтащили к решетке извивающегося, рыдающего парня одних лет с Самиром. – Смилуйтесь! Смилуйтесь!

– Тихо ты! – буяна ударили по затылку, не сильно, чтобы слегка присмирел.

Клацнул замок, парня впихнули внутрь, он пробежал несколько шагов, ударился о стену и сполз по ней.

– Я не виноват! Не я! Не я! – запричитал он, едва вспомнил, кто он и где оказался.

Самир отошел к задней стене, выбрал местечко почище и сел, обхватил голову руками: отчаяние его было такой глубины, что в нем утонул бы целый город, ведь он, моджахед, воин Аллаха, должный служить образцом для остальных, ухитрился попасть в тюрьму, где сидят преступники, осмелившиеся нарушить божественные законы!

И в этой глубине прятался опаляющий, болезненный стыд.

Глава 14

Ночью Самир практически не спал: пол был жестким, в ковре, на котором пришлось лежать, водились кусачие насекомые, старик время от времени начинал кряхтеть, а парень, закончив скулить и жаловаться, принялся храпеть так, что задрожали стены. Но хуже всего терзало осознание того, что он лежит тут, опозоренный, открытый всем глазам, что любой, подошедший к решетке, может увидеть преступников, и его тоже.

Предрассветный крик муэдзина вырвал Самира из тяжелой дремоты.

Он не помнил, можно ли молиться в тюрьме, считается ли это место ритуально чистым, да и воды у них был небольшой кувшин на троих, все, что принесли охранники. Но все равно попытался изобразить омовение, а потом то, что полагается правоверному, но вышло криво, неудачно и облегчения не принесло.

Старик молился неспешно, прижимался лбом к грязному полу с таким пылом, словно находился в мечети. Забившийся в угол парень смотрел по сторонам дикими глазами, словно не мог поверить, что это происходит с ним.

Вместе с водой принесли черствую лепешку, и они разделили ее на троих.

– Боже, благослови нас в том, чем Ты наделил нас, и убереги нас от наказания огнем во имя Аллаха, – пробормотал старик, прежде чем вонзить остатки зубов в свой кусок.

Покончив с завтраком, Самир обнаружил, что на площадь выехал черный пикап. Встал у помоста, и двое полицейских, обмениваясь шутками и поминая Аллаха, забросили в кузов останки.

Машина уехала, а вскоре начали собираться люди.

– Никак, зрелище будет, о-хо-хо, – проговорил старик, и поглядел сначала на парня, затем на Самира.

Того от оценивающего взгляда пробрала дрожь… Неужели его накажут или казнят? Нет, подобного не допустит эмир, ведь он должен знать, что одного из его моджахедов засунули в тюрьму, остальные вчера должны были вернуться и обо всем рассказать!

Но почему тогда его не забрали сразу, вечером?

Когда послышались шаги и перед решеткой остановились трое полицейских, Самир похолодел, в животе образовался комок льда, по мышцам спины прошла судорога.

– Выходи, во имя Аллаха, – сказал один из полицейских, брякнул открытый замок, скрипнули петли.

– Это не я! Я не виноват! Смилуйтесь! – забормотал парень, и Самир с облегчением понял, что полицейские смотрят вовсе не в его сторону.

– Иди сам, или хуже будет, – предупредил один из них.

Но парень завыл, а когда его попытались вытащить из камеры, начал плакать и царапаться. Успокоил его крепкий удар по физиономии, и он медленно пошел к помосту, вокруг которого собралась настоящая толпа, на сам же настил взобрался некто маленький, но очень широкоплечий, сплошь в черном, от ботинок до шапочки-маски, скрывающей все лицо, кроме глаз.

И этот человек держал – Самир сначала не поверил – большой топор.

– Ворюга это был, о-хо-хо, – сказал старик. – Сейчас ему руку… того, чик.

Парня завели на помост, рядом с ним встал тот похожий на крысу чиновник, которого Самир вчера видел в здании Управления, и зачитал приговор, вынесенный «по воле Аллаха и установлениям шариата благородным и неподкупным кади Ибрагимом». Закончился он фразой «усекновение правой руки» и, услышав ее, осужденный взвыл, рухнул на колени.

– Я не виноват! Смилуйтесь! – долетел до камеры истошный крик.

– Навидался я таких за год, – пробурчал старик, и улегся лицом к стене.

Самир же смотрел, и душу его одолевало сомнение – да, Коран велит отрубать вору кисть, чтобы не мог он повторить прегрешение свое, и спорить тут вроде бы не с чем; только ведь чем теперь этот парень сможет зарабатывать на жизнь, с одной-то рукой, не толкнет ли его это снова на преступление?

Толпа сомкнулась, над ней осталась только голова нагнувшегося палача, двое полицейских, что держали осужденного, и чиновник, с важным видом стоявший в стороне. Взлетел топор, сверкнуло на солнце лезвие, и истошный вопль оповестил – казнь закончена.

– Нет силы и могущества, кроме как у Аллаха, – сказал Самир.

Краем глаза увидел, что у дверки появились люди, а повернув голову, обнаружил там Наджиба в компании рыжебородого.

– Вот он, ваш смутьян, – буркнул тот без дружелюбия, но куда более почтительно, чем вчера.

– Открывай, – велел Наджиб, прокручивая на пальце любимый брелок.

Видно было, что рыжебородому не нравится приказ, но он послушался.

Самир даже не вышел, он вылетел из камеры на крыльях ликования, радость оказалась такой силы, что смыла и ночные страхи, и вчерашний стыд, и даже отчаяние.

– Мир вам! Спасибо! – воскликнул он, ощущая, что готов упасть на колени.

– Любит Аллах богобоязненных, – сказал Наджиб, дернул плечом, и тяжелый кулак ударил Самира в лицо так, что он с трудом удержался на ногах. – Это тебе от меня. Остальное получишь в лагере.

Рыжебородый, запиравший камеру, одобрительно хмыкнул.

Наджиб зашагал прочь, на ходу раскуривая сигарету, и Самир с повешенной головой двинулся следом. Ощупал челюсть, убедился, что все в порядке, и подумал, что его ударили не в полную силу, больше напоказ, ведь сам видел, как от подобных выпадов крепкие мужики валились наземь.

На соседней улице их ждал джип, почти такой же, какой был у Наджиба в Машрике, только без пулемета.

– Залезай, – велел тот, садясь за руль.

Взревел мотор, и они понеслись через город, мимо Управления насаждения добродетели и предотвращения порока, мимо мечети, к северо-западной окраине. Шарахнулся в сторону тяжело нагруженный осел, попыталась укусить за колесо собака, мелькнули лачуги на окраине, и вот они у блокпоста.

Тут Наджиба знали, поскольку их не остановили, а подняли шлагбаум.

– Мир вам, братья! – прокричал тот. Ответом стали улыбки и вскинутые в приветствии руки.

Они проехали еще метров двести, блокпост исчез из виду, и тут Наджиб неожиданно свернул к обочине. Заглушил мотор, и некоторое время просидел, глядя перед собой и оглаживая макушку, покрытую, как обычно, зеленой банданой.

– Мухаммад, – сказал он, и Самир вздрогнул от удивления, ведь голос сурового наставника, бесстрашного и жестокого командира «Детей Аллаха» звучал необычно мягко. – Поверь мне, я отношусь к тебе почти как к сыну… которого мне не дал Аллах… Жена моя умерла двадцать лет назад, давая жизнь первенцу, и похоронили их вместе…

Самир боялся даже дышать: неожиданно перед ним оказался не гигант из стали, не супергерой из комиксов Ильяса, неподвластный слабостям и лишенный недостатков, а обычный человек со своими эмоциями, с жизнью, которая у каждого содержит не самые приятные страницы.

И к этому человеку можно было испытывать нечто большее, чем почтение, восхищение или страх.

– Именно благодаря мне ты стал одним из нас, еще в Машрике. Помнишь? – спросил Наджиб.

– Ну да, – отозвался Самир, смущенно теребя правое ухо.

– И все потому, что я увидел в тебе отвагу, ум и преданность – то, что нужно. Именно в таких людях нуждается джихад! Ты же понимаешь, что мы меньшинство. Окружающий нас мир настроен против нас, он готов нас уничтожить, и если мы не встанем друг за друга… – Наджиб вскинул сжатые кулаки, – если не покажем, что достойны милости Аллаха, то он нам ее не дарует, не позволит нам победить! Так, аа?

Самир кивнул, лицо его горело, а смотреть в лицо наставнику он не мог.

– Поэтому мы не можем разбрасываться бойцами джихада, позволять им губить себя, сражаться друг с другом. Ладно, если такой ерундой занимаются деревенские парни. Дурни, не умеющие даже стрелять как следует, сильные только верой в истинный ислам, вколоченный им в голову в мечети… После лагеря они отправятся на границы имамата. Расширять его пределы, отражать нападения неверных, приносить себя в жертву, если нужно.

Наджиб помолчал, давая собеседнику время усвоить сказанное.

– Ты же, мне кажется, достоин большего. Джихаду нужны и другие моджахеды. Способные нанести удар врагу в его логове солдаты, не только верующие и смелые, но и умные и ловкие. Те, кто отправится в Европу, сможет либо вести там призыв, обращать таких как Аль-Амин: немцев, англичан, испанцев… или заблудших мусульман, скажем, из района Брикард в Марселе, в Сен-Дени около Парижа, в шведском Мальме… в берлинском Крейцберге… либо сделать так, что тираны и неверные содрогнутся от ужаса! «Дети Аллаха» в состоянии устроить такое, что нападение Усамы бен Ладена на Америку покажется детской шалостью. Ответь – чего хочешь ты, ради Аллаха? Мухаммад?

Самир никогда не думал, что Наджиб способен на такую проникновенную речь.

– Ну… я… – промямлил он.

– Стать простым воином джихада или совершить такую шахаду, что все истинные мусульмане будут вспоминать твое имя с благоговением, а враги ислама – со страхом, аа?

– Второе, конечно.

– Тогда вчерашний проступок должен стать последним, – сказал Наджиб веско. – Второй раз ты заслужил палки и карцер, и если случится третий, то даже мое заступничество ничего не изменит. Тебя вместе с большинством быстро отправят воевать. Туда, где ты убьешь некоторое количество врагов, а затем погибнешь сам, или в лучшем случае поведешь грузовик с взрывчаткой, который врежется в казарму с американскими или израильскими солдатами. Славная смерть, открывает двери рая, но ты можешь принести джихаду намного больше! Меньшинство будут учить дальше, уже не здесь. Натаскивать на джихад в землях врага, готовить к особым, великим задачам.

– Я обязательно… Я никогда больше! Я не нарушу! Честное слово! Клянусь! – забормотал Самир горячо, чувствуя, как его раздувает от энтузиазма и благодарности. – Никогда вас не подведу!

Если мстить тем, кто убил маму и сестру, то там, откуда прилетели самолеты с убийцами, в тех сытых странах, где не знают истинной веры, зато раздуваются от богатства и лопаются от высокомерия.

Пусть заплачут те, кто заставлял и заставляет плакать людей Машрика!

Он сделает для этого все, выучится чему надо, отправится куда скажут, совершит, что прикажут.

– Ладно, посмотрим, – Наджиб улыбнулся, блеснул на солнце его золотой зуб. – Любит Аллах богобоязненных… Тогда я поручусь за тебя перед эмиром, замолвлю слово. Только если ты подведешь меня…

Он нахмурился, глаза блеснули, ноздри раздулись.

– Нет! Нет! – выпалил Самир, а затем, шалея от собственной наглости, но понимая, что такой шанс может второй раз не представиться, ведь когда они еще поговорят вот так? – Скажите… вы ведь знаете, кто убил отца?

Брови Наджиба поднялись, он хмыкнул.

– Вы же говорили, я помню… что мы с братом смелые, как и он… был.

– Да, это так.

Самир испуганно сжался, задержал дыхание – что, если он зашел слишком далеко? Что, если сейчас ему велят заткнуться, или хуже того, пригрозят дополнительным наказанием?

Власть любого наставника велика, а у Наджиба – еще больше, чем у других.

– Я скажу тебе, как это произошло, – проговорил тот задумчиво, потирая лоб. – Салим, да будет милостив к нему Аллах, встретил смерть достойно, как подобает мужчине.

– А кто… кто его убил? – прошептал Самир, дрожа от нетерпения.

– И это я скажу тебе, но потом, когда ты станешь одним из нас, – ответил Наджиб, повернул ключ в замке зажигания, и джип, взревев, прыгнул с места, понесся по дороге, оставляя позади хвост из пыли.

Самир глядел на несущуюся мимо обочину и ощущал, как выветривается мимолетное разочарование. Думал о том, как закончит обучение в лагере, пройдет финальное испытание, не один, а вместе с братом, как после этого по-настоящему станет одним из «Детей Аллаха», не по имени, а по сути, войдет в число тех, кто допущен ко всем тайнам.

И отомстит!