Текст книги "Корсары Балтики"

Донцы целовали кресты нательные, Ярослав только проверял и проверял крепеж брони. Аника же просто стоял и смотрел на крепкие ливонские щиты, копья, уставленные ввысь, сияющие шапели да шишаки.

– Пора, – сказал Басманов.

– Гойда!

Рванулся Аника вперед, за ним Ярослав, потом оба донца и еще четверо или пятеро отчаянных.

Ливонцы, не видя большой угрозы в этой атаке, даже копья опускали как-то с ленцой, ожидая бурного натиска всего стрелецкого войска.

Аника, нырнув под длинную пику, рубанул саблей. Послышался скрежет, и казак чертыхнулся – окована. Тогда схватил он два копья руками, не давая поднять их и пустить в ход.

Ярослав смахнул два острых кованых жала, прежде чем третье нашло брешь в его броне, опрокинув на щепки и доски. Чувствуя, что рана не так уж и опасна и сила еще есть, засечник мертвой хваткой, ровно клещ, вцепился в мелькнувшее над ним копье.

Козодой не успел уклониться и наделся на пику, побратим его оказался ловчее – обрубил одно, прижал к земле второе и ногой преломил.

Хлопнул арбалет, и тяжелый болт пробил донца от бока до бока.

Но видя порыв этой горстки и не замечая больше монолита в строю ливонском, стрельцы дружно рванулись вверх по накиданному сору. Копья не остановили вала, хоть и убили многих; не остановили и щиты.

Большой полк буквально сбросил нарвскую пехоту с гребня искусственного возвышения и уже здесь, где строй смешался, началась жестокая резня. Дрались всем – прикладами, пищалями и ножами, кулаками и саблями, коленями и даже шлемами бодали в лицо один другого.

Такого натиска немцы не выдержали, стали разбегаться по боковым улочкам.

Здесь казаки устроили на беззащитных кнехтов настоящую охоту, мстя за гибель тех, кто первыми ворвался в Нарву вслед за отступающими рыцарями.

Сломив сопротивление ландскнехтов, Басманов также вышел к замку. Его силы выглядели жалкими и побитыми, никак не победителями – камзолы на стрельцах дымились, люди слепо опирались на бердыши и пищали, брели куда-то без всякого толка…

Фохт попытался совершить еще одну контратаку.

Бутурлин, которому со стен было отлично видно все, что творилось в замке, велел стрельцам спускаться вниз. Многие послушались, и, пройдя сквозь огонь, по мелким улочкам, с флангов атаковали идущих на вылазку ливонцев. В ходе яростной рукопашной все немцы, вышедшие из замка, остались на месте, назад не ушел ни один.

Жар постепенно стал спадать, и только возле самого замка, в глубине нижнего города все равно продолжался ад.

– Начнем обстрел замка! – крикнул Басманов. – Забирайся назад на стены, друг Бутурлин.

– А если Фохт, будь он неладен…

– Мы справимся, полезай!

Вскоре собственные ливонские пушки стали вновь гвоздить по замку.

Не выдержав пальбы и одного часа, немцы снова высунулись, на конях, со значками на копьях и в крестоносных плащах. На этот раз рядом не было спесивых детей боярских, способных помешать стрельцам.

Большой полк дал только один залп.

Рыцарей и воинов поплоше, способных идти в атаку, у Фохта не осталось.

Обороняться также не было никакой возможности – огонь в нижнем городе поутих, московиты умудрились подтащить к замку несколько своих осадных пушек. Теперь пожар вспыхнул и в самом замке.

Басманов подъехал к замку, прикрывая от жара лицо свернутым плащом.

– Рыцарь Фохт! – проорал он, привстав на стременах. – Если ты еще жив, выходи, говорить станем!

Сверху хлопнул выстрел. Басманов весело и зло рассмеялся:

– Напугали ежа голым задом! После вашего пожарища мне огненное зелье нипочем. Фохта давай!

И рыцарь выехал, степенный и неторопливый, как всегда.

Басманов представился.

– Признаться, – сказал невозмутимый, словно снулый окунь, комендант, – я думал, что этими дикими ордами должен управлять какой-нибудь казак или восточный человек с раскосым прищуром глаз.

– Вы еще казаков не видали, – усмехнулся Басманов, вспоминая, как Аника прорубался сквозь баррикаду, ровно лось сквозь бурелом, орудуя топором. Шапка при этом на нем горела, как и башлык… – Замок оборонить нельзя, вы сваритесь внутри, и весь сказ. Выйти также не сможете – уже пробовали соваться.

– Ваше предложение, князь, – спокойно глядя на Басманова, произнес рыцарь.

«Что за человек? – подумал опричник. – Ровно истукан железный!..»

– Вы храбро дрались и не просили пощады, я сам вызвал тебя на разговор. Предлагаю почетную сдачу – выпущу весь гарнизон, со знаменами и значками, рыцари при себе сохранят оружие.

– Я согласен, – без всякой паузы сказал комендант.

Басманов тряхнул головой, словно не веря своим ушам.

– Передайте Бутурлину – кончай пальбу! Пушки смолкли на ливонских (теперь уже – бывших ливонских) башнях.

Через некоторое время рог возвестил, что гарнизон выходит.

Впереди ехал рыцарь Фохт, которого ждала впереди позорная смерть в безвестном курляндском замке.

За ним – две дюжины уцелевших кавалеров.

А потом потянулись искалеченные и обгоревшие кнехты, местные жители, загнанные в замок пожаром и неразберихой, все еще пьяные и злые ландскнехты.

Казаки вились вокруг немцев, словно акулы вокруг умирающего кита, потрясая саблями и выкрикивая всякую хулу, что шла им на ум. Пожалуй, среди них молчал лишь один обожженный с ног до головы Аника.

– Ругодив наш! – взревел Бутурлин, и в воздух полетели стрелецкие шапки.

Глава 28
ЗА СПИНОЙ

К ладной усадьбе с крепким палисадом и кряжистой мельницей у ручья подлетел всадник, одетый и на военный лад, и на щегольской. Стрелка ерихонки не только поднята, а закреплена столь высоко, что ясно – не собирается обладатель рубиться на саблях, а намеренно превратил хороший шелом в подобие шутовского наряда. Стрелка торчит ровно петушиное перо, задорно и глупо. Броня есть на мужчине, но не для защиты от стрелы или меча, а чтобы брюхо блестело – кольчуга прямо поверх рубахи, без поддоспешника, поверх нее накинут юшман, но не забран застежками, а болтается, словно на корове седло.

Однако вся справа верхового стоила немногим меньше, чем усадьба, к которой он приблизился. А раз есть у человека такой достаток – то сам он себе голова, что да как носить, и в какое время.

– Здесь ли живет боярин Собакин, бывший воеводой в Асторакани? – спросил всадник.

Из-за ворот добротных ему ответили:

– Здесь живет Матвей Иванович, а кто кличет?

– Царской службы человек, – гордо ответил всадник. – Впускай, а то худо будет.

– Все мы в России-матушке царской службы люди, – ответил тот же голос. – Назовись по-божески, именем-отчеством.

– Семен Брыль я, служу опричному воеводе Грязному.

– С опричниками Матвей Иванович дела иметь не станет, – голос сделался желчным. – Больно много гонору вы взяли в последние времена, ровно шляхта какая на Руси завелась.

– Стоят в том лесочке два десятка стрельцов, – сказал назвавшийся Брылем. – Если кликну их? Снимут ворота с петель, а тебя заместо них повесят…

– Скликай свое воронье, опричник, – ответил его невидимый собеседник. – Я стар, мне уже все равно.

– Ты позови боярина, дубина, может, я ему яблочек привез моченых.

– Не можно будить боярина. Почивает.

– Ну, и что делать? – спросил сам у себя Семен Брыль. – Это мы-то шляхта? Почивает боярин, когда его из царской службы спрашивают…

Он привстал на стременах и свистнул. Тут же из рощи выехали оружные стрельцы, хмуро оглядывая усадьбу.

– Станешь будить боярина? – еще раз для порядка спросил Семен Брыль.

– Не стану.

– Пеняй на себя.

Один стрелец запрыгнул на коня другого, быстро

встал ему на плечи, подтянулся на руках – и вот он уже верхом на палисаде. Снизу подали ему пищаль.

– Как там? – спросил Брыль у оседлавшего стену.

– Бегут, Семен Акакиевич, на ходу бронь одевают.

– Валяй, Ваня, – буднично и даже как-то ласково сказал Семен. – Мы могли и добром войти.

Пищаль стрельнула, следом за одним стрельцом на стене оказался еще один, потом единым плавным рывком переместился туда и сам Семен. Правда, без пищали.

– Так и есть, – усмехнулся он. – Ляхи! Далеко же вы вглубь царских земель пробрались, и все, поди, без пошлины подорожной?

Вместо ответа прилетела в него стрела, но лишь оцарапала щеку.

– Гойда! – крикнул он, выхватывая саблю и спрыгивая вниз.

К нему уже неслись поляки, кто как одет и вооружен. Со стен грохнул еще один выстрел, и внутрь посыпались стрельцы.

Семен рубился с толстым, но удивительно проворным и крепким на руку ляхом. Тот дважды полоснул по болтающемуся юшману Семена, но вскользь, не сильно.

– Были, похоже, времена ясновельможный пан, – сказал Семен между выпадами, – когда твоя рука могла многое.

– Она и сейчас, щенок, сгодится! – прохрипел пан, делая неожиданный поворот и рубя Семена по лицу.

Чудом отдернув голову, Брыль зло рассмеялся в лицо пану:

– И далась вам всем ерихонка моя! Раз без стрелки – значит, сразу по роже стегать сабелькой?

– Хитрый ты, – отозвался пан. – Запомнил я твою поганую рожу еще с Данцига.

– А по-ляхски сей город положено Гдыней величать… – Семен в свою очередь слегка полоснул противника по брюху. – Гдыня, а в ней живет Крыся. А уж красившее той Крыси только пан Пшибышевский…

При этом Брыль так яростно свистел и хрипел все соответствующие звуки в фамилии известного деятеля сейма, что его противник, не выдержав насмешки, сделался резок, и ошибся.

– На всякое искусство, – сказал Семен, вытирая саблю о платье пана, – найдется простота. Вольты хороши у тебя были, пан, но зачем такие сложности?

Острый глаз Семена углядел движение возле клети, и он рванул туда.

– Не трожь меня, витязь, – прошипел старик, одетый пышно и очень неряшливо, словно подравшийся с дворовым котом индюк. – Я здесь гостил…

Семен в последний миг прочел что-то по глазам старика, так как успел уклониться в сторону. Колун, взрезав воздух аккурат в том месте, где совсем недавно была голова Семена, ушел глубоко в чахлую грудь старика.

Брыль изловчился и ударил носком сапога в подмышку вторично замахнувшегося врага. Замах от резкой боли превратился в судорожное движение, и колун в итоге огрел по башке самого злоумышленника, не пробил череп, но сильно рассек кожу и слегка оглушил.

– Что, ясновельможный, – спросил Семен, – Не бьют у вас нынче под микитки? Разучились, значит. Вот они – плоды семян ксендзовых побасенок.

– Под микитки, может, и не бъют, – прохрипел крепкий, в летах мужчина, силясь подняться. – А вот так…

Семен, получивший добрую плюху, врезался в клеть и стал оседать на землю.

– …называют у нас «свернуть салазки», – закончил мужчина.

– Хороший удар, – нежно ощупывая челюсть, признал Семен. – Могут еще братушки-славяне, весьма могут…

В этот миг подлетевшие с боков стрельцы скрутили человеку руки и вопросительно уставились на Семена. Тот встал, отряхнулся и подмигнул пленнику:

– Потешил меня лях – убейте его тихо, аккуратно.

– Дикари русские, – прорычал мужчина, силясь освободиться… да куда там.

– Значит, и в вашем королевстве половина дикарей, если не больше, – усмехнулся Брыль. – То-то Вишневецкий именует себя воеводой русским.

– Вишневецкий – такой же дикарь, – прорычал мужчина, кося глазами на стрельцов, словно ведомый на убой теленок.

– Ясное дело, – вздохнул опричник, – Радзивиллова птаха. И что вы, ляхи, такие буйные, а? И из нас таких же сделать желаете. У нас князья хоть не воюют один с другим…

– Не твоего ума дело, холоп.

– Вы слыхали, – рассмеялся Семен. – А я и впрямь не столбовой дворянин. Я бывший черносошный крестьянин, а ныне вершитель судьбы твоей, ясновельможный пан.

Брылю надоел разговор, да и собираться было пора – шума наделали по округе изрядного.

– Кончайте с ним.

Один из стрельцов ловко подбил ляху ноги, поставив на колени, второй коротко полоснул ножом по горлу.

– Полнокровный и дородный пан попался, – заметил стрелец. – Хоть и встал я по уму – кафтан все одно измызган.

– Чистенькими хотите быть – ступайте в земщину, – заметил Семен, растирая быстро опухающую челюсть. – Как на дворе? Заболтался я с панами, упустил остальное.

Стрельцы уже закончили с сопротивлением в поместье. На дворе валялось шесть мертвецов. Еще одного выволокли за ноги с мельницы.

– Сам боярин здесь ли? – спросил Семен у дрожащего всем телом мужичка, который и пререкался с ним из-за ворот.

– Нет боярина который год уже, – заголосил старик. – Живет у ляхов, а ляхи, стал-быть, у него обретаются.

– И сплетают измену, – докончил Семен, словно читал по писанному. – Спалить здесь все! Но не ранее, остолопы, чем я дом обшарю.

– А как же этих? – спросил один из стрельцов.

– Сердобольный? Вот ты и зароешь. Отпевать не советую – паписты они, батюшки не возьмутся.

Семен внимательно осмотрел палаты, найдя разные письма, карты литвинских земель и Ливонии.

– Грязный доволен будет, – сказал он, вскакивая на коня. – А то говорят – опричникам заняться нечем. Измен, дескать, нету. Да у нас, куда ни сунься, – одна измена. И ведь сами, стервецы, просят ворошить…

Отряд выехал на шлях.

– Тот же убиенный недавно воевода обозный, проворовавшийся в Казани, – Семен расхохотался, – сам потребовал, чтобы ему показали, чем опричнина занимается в его волости. Я ему – измены ищем. Он мне – покажите мне измену, да такую, чтобы я поверил.

– Ну а ты, Семен?

– А я и не подкачал, – подкрутил ус Брыль. – Доказал, что он берет мзду с новгородцев, а за то весьма недоволен, что царь-батюшка через Вологодчину хочет северные реки освоить, к самым студеным морям выйти, таким студеным – что Балтика покажется щами кипящими.

– А зачем нам те моря?

– За них драться ни с кем не надо, – дурашливым шепотом сказал Семен. – А торговать точно так же можно, как и из Ревеля.

– И что обозный?

– Он царю челобитную: дескать, наводнили Во-логодчину твои опричники, толку с них нет, один бабам урон, да тетеревам в лесах. А сам, варнак, аглиц-кому человеку коней седьмицу не давал, в стольную приехать. Щи лаптем хлебает, а аглицких купцов на дух не переносит – будут аглицкие, куда он со своей мздой подастся?

– Новгородцы хоть народ и шустрый зело, – заметил один из стрельцов, – но наш, славянский. А англичане твои…

– Не будет новгородец у тебя, дурака, воск да пеньку брать. У него самого ее – пруд пруди. А англичанин будет.

Семен махнул рукой:

– Не понимаешь соли, так и не требуй рассказок. Короче, привели мы его в Вологду. Показали каменный кремль, там отстроенный, спросили – видишь, чем опричники занимаются? Вижу, говорит. Привели англичанина того, спросили, сколько казна царя потеряла на том опоздании на седьмицу. Много вышло, сами не ожидали. Видишь, говорим, измену? Вижу, говорит, сама настоящая измена и есть. А еще, говорим, поставил ты стрельцам астороканским гнилое сукно, так они теперь мерзнут. Не измена ли? Измена, говорит. Так и вздернули его на вологодском кремле. За измену, которую сам сыскивал.

– А ляхов мы чего положили, – спросил другой стрелец у Брыля, явно получающего удовольствие от просветления темных стрелецких масс. – Их бы на дыбу – может, и выплывет что важное.

– Что у ляхов на уме, – покачал головой Семе-н, – то и без дыбы ясно. Ливонию себе прибрать, православных извести, да папистами Киев заселить. А на дыбу тягать и в острогах держать ясновельможных панов никак нельзя.

– Что так?

– Ихние гетманы возмущаются, да великий герцог литовский. А так – измена пресечена? Пресечена. Где ляхи? А бес их знает. К опальному воеводе ехали, да делись куда-то. По Руси не катались – пошлин-то с них нет никаких. Вот и весь сказ.

– И все же есть у них змеиное гнездо в здешних краях. Иначе зачем бы сюда ехали?

– Гнездо-то есть, – почесал в затылке Семен. – Только коротки у нас с тобой, брат Ваня, ручонки – из того гнезда яйца таскать.

– И всегда так будет?

– Пока мы Ливонию не прибрали себе, торговлю не поставили – обязательно будет. Земщина она чем стоит – дескать, веками мы все для Руси делали, пущай она теперь для нас изогнется коромыслом. Будут великие дела за опричниной – залезем во всякие гнезда. А не будет дел – так и будем ляхов голоштаных по дворам ловить…

Глава 29
ДЕ СОТО

Дивная буря, вызванная просьбой Гретхен и колдовством болотным, мотала лойму многие дни и ночи. Не один только Карстен Роде и свены видели корабль-призрак. Поговаривали, что известный витальер, держащий руку принца Датского Магнуса, встретившись со страшной лоймой, на всю жизнь стал бояться воды. Сошел на берег, стал кутить и прокутил все нажитое морскими грабежами состояние. Потом ушел в какой-то скит и стал великим праведником. Последнее, кстати, сомнительно, потому как откуда же скиты в Дании?..

Чернильный Грейс видел якобы корабль-призрак со своего корыта. Да не где-нибудь, а прямо на входе в ганзейский порт. Наушник нарвский, действительно, с определенной поры стал опасаться в море ходить.

Сам же испанский гранд, впавший в безумие и беспамятство, никому и никогда, даже на смертном одре не сможет сказать, по каким пучинам и в каких мирах его мотало…

Облегчение наступило внезапно, когда лойма, начиненная мертвецами, вынырнула из бури неподалеку от устья Невы. Боль в ранах, оставленных невидимыми слугами Брунгильды, отпустила. Волю вернуть испанец так и не смог, но стал, по крайней мере, видеть, что творится вокруг, а не только крылья призрачных демонов и сполохи молний.

Плавание безумца на корабле-призраке оборвалось так же странно, как началось.

Испанец с трудом отлепил свои закостеневшие пальцы от рулевого весла и с ужасом посмотрел на корабль, хотя вернее будет сказать – погребальную ладью.

Аойма уже не выглядела такой ужасающей, как мираж, представший очам Карстена Роде. Волны омыли палубу от крови, прихватив с собой большую часть мертвецов.

Только трое или четверо все еще сидели на веслах, представляя собой пугающее зрелище. Чайки успели выклевать глаза, тела раздулись и посинели.

Борясь с тошнотой, испанец перевесился через борт и кубарем скатился во влажный мох. Его судно, гонимое по морю колдовством Брунгильды, выбросилось на песчаный остров посреди Невы.

В заповедном месте, куда местные жители могут прийти только бесплотными тенями, шла своя жизнь. Юноша по имени Артур подошел к истерзанному человеку, одетому в рванье.

– Досталось тебе, брат, – сказал он.

Из кустов к де Сото подбежали две собаки, подобных которым не видели даже потомки кастильцев – конкистадоры, любившие скармливать ретивых негров и склонных к бунтам индейцев специально обученным псам-людоедам.

Чудовищные псы, обнюхав испанца, нашли его малосъедобным и вернулись к своим прерванным занятиям – погоне за бабочками и вычесыванию блох.

Посмотрев на мертвецов, Артур покачал головой.

– Надо похоронить, а ты, кажется, не помощник.

Целый день ушел у невского Робинзона на то, чтобы увезти тела с острова и зарыть в песок под могучими соснами. Де Сото все это время безучастно сидел у костра, глядя на врытого в землю истукана – сердце заповедного острова.

– Ты говорить-то умеешь? – наклонился Артур над испанцем. – Поешь вот… Извини, у меня мяса нет. Собаки сами кормятся, а мне Харя Кришны не велит.

Кастилец принялся молча жевать какие-то корешки, орехи, побеги.

– Теоретически, – рассуждал Артур, – я должен тебя убить. За нарушение границ заповедного края. Но это только в первом приближении.

Испанец дважды моргнул, словно его поразили незнакомые термины.

– Во втором приближении, – продолжал Артур, – я должен мочить всякого, кто приплывет по воде, прилетит по воздуху или подойдет по земле.

Он огляделся, словно ища поддержки у камней и деревьев этого пустынного места.

– Тебя принесла очень странная буря, подобная которой намыла аккурат за месяц до твоего появления вот эту песчаную косу… Артур опять помолчал.

– Песчаная коса, – начал он снова тоном лектора, – материя весьма интересная. Она не попадает ни под какие строгие определения. Маху дали древние, что уж говорить! Она не суша и не вода, не небо и не земля. Междуцарствие, виртуальность, частичка хаоса.

Испанец внимательно слушал, но в глазах его не отражалось и тени мысли.

– Замечательно, – вздохнул Артур. – Ты еще и идиот. Ну и везет мне, право слово.

Он поставил на огонь глиняный горшок, укрепил его парой камней и, оставшись довольным своей работой, вернулся к отвлеченным рассуждениям.

– Тебя не принесли сюда, ты не пришел, не прилетел и не прискакал. Место твоего, так сказать, десантирования также не попадает ни под одно из известных магических определений. Что из этого следует?

Де Сото блаженно улыбнулся.

– Что ты мой безмозглый Пятница, – тряхнул головой Артур. – Ничего удивительного: какой Робинзон, таков и Пятница. Все честно, все справедливо.

Из леса появились собаки, еще раз обнюхали испанца, улеглись у огня.

– И эти вот горе-сторожа, – кивнул на них Артур, – тоже на тебя не реагируют как на нарушителя. А уж у них с мозгами все в порядке. Если я малость тронулся в глуши, и не заметил, то Гармошка и Хельга сообразительнее академика Павлова, поверь мне.

Испанец неожиданно закивал.

– Что такое? Тоже считаешь Павлова не очень умным?

Артур встал, засунул руки в карманы джинсов и стал напевать себе под нос:

Собак ножами режете,

А это – бандитизм.

Тут Артура осенило:

– Слушай, у меня как раз нету читателя, вернее – слушателя. А я, знаешь ли, начинающий писака. И пусть мне уже никогда не попасть в Союз писателей – не беда. Археологи когда-нибудь найдут мою тетрадку и офигеют.

Робинзон загорелся идеей, сбегал в свой шалаш, принес толстую тетрадку с клеенчатой обложкой.

– Этим четвероногим оболтусам все едино – литература высокая, или телефонный справочник. А ты, вижу, натура творческая, утонченная.

Тут из-за истукана появился крепкий парень в нарочито простоватой одежде. Он был известен как калика перехожий, с кличкой Рагдай.

– Верно ты рассудил, – заявил Рагдай, усаживаясь и внимательно осматривая испанца, словно найденный на дороге кошелек. – Этого заморского человека нельзя убивать. Тем более, на святом острове.

– Слава богам Вишну и Шиве, – сказал Артур, – а также слоноголовому богу Ганеше и ослоголовому богу Сету! У меня появился слушатель… Эх, кулаками ты здорово машешь, а вот книжки читать…

– Отчего же, – улыбнулся Par дай. – Я читал твою тетрадку. Мы, калики, быстро учимся.

– Ну и как? – тупо спросил пораженный до глубины души Артур.

– Забавная басня, – зевнул Рагдай и принялся помешивать веточкой варево в горшке. – И самое забавное и тревожное в ней – это он.

Посмотрев в направлении, котором указывал перст Рагдая, Артур обнаружил там только придурковатого пришельца и развел руками.

– Он, – еще раз указал на де Сото Рагдай. – Не знаю, откуда ты взял свою басню, но она – про него.

– Он – инкарнация эмира? – загорелся Артур.

– Инкар… чего? Не важно – речь не об эмире. Речь о пленниках, странными путями попавшими с юга на север мира.

– Хорошо, – стал рассуждать Робинзон логически, то есть сел в позу Родена и принялся загибать пальцы. – Ты выучился читать прописные буквы. Допустим. Уразумел смысл рассказа – опять же, допустим. Но откуда ты знаешь, кто такой этот чудик?

– А у него на лбу написано, кто он такой, – рассмеялся Рагдай. – Тать настоящий, кромешник.

– А не глуповат для кромешника, Рагдай?

– Это его чужое ведовство коснулось. Сильное ведовство, старое, настоящее. Но здесь оно развеялось, ибо нет для острова Отца Дружин иного волшебства, кроме его собственного.

– Допускаю, – покладисто согласился Артур. – Я в последнее время много чего допускаю. Он тать, прибыл сюда самым настоящим колдовским способом, и еще – описан в моей «басне»?

– Ты не пальцы загибай, – сказал Рагдай, прихлебывая мутное варево, – а лучше скажи – откуда у тебя в голове эта басенка завелась, какая птичка нашептала?

– Да придумал я ее, – честно сказал Артур.

– Не бывает чтобы р-р-раз – и придумал, – возразил терпеливый Рагдай. – Ты о чем-то розмыслы свои кидал, виделось тебе чего, мерещилось…

– Вообще-то, я с самого детства викингами бредил, – признался Артур, – а как времени много появилось на острове этом – сел, да и написал. Вложил туда все, что помнил – даты точные, лица с монеток, какие видел в музеях. То есть, может быть, я их не точно описал, но очень тщательно представлял их.

– Страшная сила может скрываться в такой вот штуковине, – сказал Рагдай, с неожиданной и плохо вяжущейся с его обликом робостью беря тетрадку.

– Так я почитаю этому заморскому гостю? – спросил Артур. – Убивать его ты не собираешься…

– Пока… – сказал Рагдай. – Пока не знаю, как удалить его отсюда, не нарушая устоев.

– Добрый ты парень, Рагдай, – с чувством сказал Артур. – Я читать могу?

– Валяй, – сказал калика, укладываясь на песок и подсовывая под голову кулак.

Артур откашлялся и начал.