Текст книги "Корсары Балтики"

Глава 4
ХУТОРОК

Наутро проснулся Басманов, свежий, словно не змеились за плечами многодневные конные переходы по диким и сырым лесам. Вскочил с лавки, потянулся было к броне, но усмехнулся и как есть, в рубахе, вышел вон, для приличия только подпоясавшись кушаком.

Дремавший у входа донец, по шагам определив князя, лишь глаза приоткрыл, сверкнул из-под густых бровей да бараньей шапки угольно-черным зрачком, убеждаясь, что не домовой шалит, а истинно княже пробудился, и вновь задремал чутко, опираясь о пику. Басманов, умывшись в одиночестве у колодца, принялся озираться.

Хуторок, построенный, верно, совсем недавно, не оставлял впечатления времянки. Еще не распушившиеся толком липы осеняли неглубокий светлый пруд, что наряду с пышным садом доставлял хозяевам в постные дни обильную пищу. Пахучий шиповник шел вдоль низенького забора, но кусты его ложились излишне прямо. Наверняка, решил Басманов, высажены еще выбитыми отсюда свенами. Но и пруд, не вчера обустроенный, и сад, и огород с изгородью были уже тронуты русской рукой, не оставляли впечатления чужого, трофейного. А что сказать про баню, скинувшую с плеч добрых пяток лет военной жизни, могучих сараев и ловко срубленного дома, так не похожего на жалкие халупы вдоль шляха…

Подскочила девка с вышитым полотенцем, краснея и пряча глаза, протянула князю. Усмехаясь в усы, боярин вытер влажное лицо, невесело подумав – а ведь не приударю за красоткой, совсем даже наоборот, пойду к хозяину, стану разговоры разговаривать. Не то что в былые годы… Да, не то чтобы стар, а вот куражу нет того, что надобно…

Девка, по всему видать, расстроенная отсутствием нужного куражу, убежала к подружкам, суетящимся возле клети. Тут же вились и свободные от службы дружинники, не жалующиеся еще на годы, отданные ратной службе.

– Молодо-зелено, – буркнул себе под нос князь, направляясь в светлицу.

Ярослав уже был тут как тут. И не поймешь по нему – спал ли где, приобняв седло, или шастал в сырой роще, проверяя секреты ночные.

– Чего пришел-то? – спросил Басманов. – Небось, бронь-то не стану одевать.

Старший в дружине пользовался привилегией помогать князю надевать доспех и всегда выполнял сию повинность с особым тщанием.

– Как так, княже? – удивился Ярослав, – А в дорогу когда?

– Охолони, – Басманов плюхнулся на лавку, вороша рукой медвежью шкуру и иную рухлядь, на которой почивал. – Хозяина обидеть хочешь? Да и нужна ли бронь в дороге – рукой подать до своих.

– Где рукой подать, – пробурчал Ярослав, – там и стреле из камышей недалече лететь.

– Пристал, словно репей к собачьему хвосту, право слово, – Басманов поднялся, и принялся втискивать себя в бархатный кафтан, подбитый на манер подкольчужника конским волосом. – В дорогу бронным пойду, а трапезничать в кольчуге да байдане не стану. Да и ты шелом сними, вояка, не дело это.

– Я уж с донцами перекусил, что девки поднесли, – пробурчал Ярослав. – Пойду, если позволишь, к новикам, гляну, как за конями присматривают. Для драки они уже созрели, а для коней – еще молоды.

– Ступай уж, варнак, – отпустил его Басманов. Он давно свыкся с тем, что засечники да казаки не особо жалуют мирные трапезы, с хозяевами да хозяйками. Им бы в чистом поле, да на попоне завтракать, или уж на пьяном ляхском постоялом дворе, где можно рубить саблями столы и кидаться в кабатчика глиняными кружками, вовремя не наполненными под разудалую песню.

Порубежникам везде – хоть на Москве, хоть в Ревеле – Дикое Поле. Бронь снимать – ни в какую, нож из сапога вытаскивать – и не помыслят. Да и не стоит, усмехнулся про себя Басманов, показывать их дурной норов рачительным хозяевам. Решат, что не дружина у князя из славного рода Плещеевых, а станичники, вурдалаки с большой дороги.

От всего сердца нальют им медовухи, а потом – сраму не оберешься.

– Ярослав, – крикнул он вдогонку, – глянь, чтобы новики твои девок не портили по кустам. Руки вырву, и все остальное хозяйство.

– Знамо дело, – буркнул Ярослав в бороду. – Среди своих, не во вражьих землях.

– То-то и оно, что тут уже все наше, – согласился Басманов. – Воевали, так и нечего девицам подолы задирать у коновязи и стога палить, облившись хмельным.

– Прослежу уж, княже. У меня не забалуешь. Хозяин встретил князя, как полагается. Видно, с самой зарей велел свинью забить, паре гусей шеи свернуть, да запечь все это с прошлогодними дарами пышного сада. С маслом да с кашей – любо-дорого…

Басманов впервые за долгое время потешил утробу простой и незамысловатой крестьянской едой, не забыв и про грибочки в сметане, и невесть как забредшей сюда белужиной копченой с ромейскими оливками. От вина кислого, ревельского, отмахнулся, а меды испробовал.

– Крепко сидишь тут, Пахом Егорыч, – заметил он. – Хозяйство не на бегу ставил, не на седьмицу ладил, так?

– Верно, – согласился польщенный хозяин. – Правда, кой-чего тут было от прежних, но везде руку понадобилось прикладывать. Все-то у них, немчуры поганой, кувырком да поперек, тетка их подкурятина. Даже нужду, прости княже, справляли, словно кобели бродячие, за огородом, в шиповник. Так что ямку рыть, да торфом усыпать пришлось, с этого и начали обустраиваться на Балтике, даже вперед того, чтобы баню рубить.

Басманов, вспоминая, что и сам, грешным делом, все поутру нужное совершил в зарослях шиповника, чуть не подавился.

– И впрямь на века строишься, – сказал он, цепляя на резную двузубую палочку копченое поросячье ухо. – И как поспел, не уразуметь мне? Ведь едва-едва рать отшумела на здешних берегах.

– Так и успел, – усмехнулся Егорыч, – что шел вместе с той ратью. Сперва ертаул, потом головной полк, потом я с челядью и рухлядью на санях, а затем уж и главный полк.

– Ты бы еще допрежь ертаула прошел, – усмехнулся Басманов. Знавал он и таких переселенцев, русских «перекати-поле», что движутся на юг от засек со скоростью лесного пожара, опережая конные разъезды. И что характерно – где только дружина прошла по вражьей землице, там надобно крепостицы ставить, секреты, ладить посты со сменными конями да пищалями. А куда ступили переселенцы – оттуда дружину уводить можно, лишь малую толику оставить где-нибудь у гати или моста свежесрубленного. Но уже не для войны – за порядком присматривать. Умеют поселенцы за себя постоять, а уж с нехристями договориться у них всегда лучше и глаже выходит, чем у служилых людишек.

– Словом, – добавил Егорыч, также отдавая должное грибочкам и свинине, – первым присмотрел себе местный пруд с развалюхами, первым и обжился. Старье все по ветру пустили, нарубили сами. Да ты видал уж верно, княже… А вот сад и пруд оставил. Уж больно хорошо там иной раз тетерева воркуют. Выйдешь тихим вечером к пруду, сядешь на лавочку, пироги с бужениной трескаешь, и глядишь… Лепота! А карпы резвятся – аж в глазах рябит. Приезжай ко мне по осени, княже, омолодишься душой так, как на Москве не молодился!

– А лях, чухонец или свен, – спросил Басманов, – как, не озоруют? Челяди у тебя маловато, нет? Хозяйство не только отстроить, но и уберечь следует…

– Озоровали первую годину, – помрачнел Егорыч, – тетка их подкурятина. Особо лютовали беглые ландскнехты эти, псы приблудные при свенской короне. Битый северный лев уполз к себе за окиян, да зализывает раны, а этих бросил.

Басманов кивал головой. Знакомо, ох как знакомо! Ну, где на Руси видано, чтобы солдат своих бросать в чужих землях?

Везде, где рухнула ливонская или свенская власть, остаются победителям земли богатые, да шайки голодных и злых наемников, оставленных хозяевами с короткой памятью.

Зализа в Северной пустоши, после бестолкового и позорного набега рыцарей на Ижору, почитай, до сих пор вылавливает сбившихся в стаи оборванцев с ржавыми алебардами да фальшионами за поясом. Вылавливает, да приговаривает: ошалело зверье по лесам, ошалело – аж хвосты себе жрет!..

– Ничего, – заметил Басманов, – это все от дикости басурманской. Не любят они своих ратников, закармливают во дни побед, вышвыривают за порог во дни поражений. Пройдут годины – поумнеют, глядишь.

Не было у Басманова с собой Гугнявого, питерского этнографа и любителя исторического фехтования, сидевшего в это время в Пустоши, среди малой дружины Зализы, – а не то поведал бы он князю, что и века военных поражений не научат Запад уважать своих солдат.

Рассказал бы Гугнявый, как замерзали насмерть отступающие по Германии и Польше солдаты Наполеона, как охотились на них, ровно на волков, крестьяне Прованса и Вандеи.

Поведал бы, откуда произойдет на Руси слово «шарамыжник», как будут дарить сердобольные русские бабы битым гренадерам да кирасирам скатерки да шали, чтобы было чем укрыться в непогоду под Березиной, как поведется с Отечественной войны, с «Бонапартия», обычай – оставлять за дверью в избе, что повернута в сторону леса, крынку молока да краюху хлеба, ибо негоже русскому знать, что ворог, битый да заплутавший в чащобе, умер с голоду в христианской стране.

Рассказал бы Гугнявый, что обычай сей доживет аж до Гитлера, и Россия станет единственным местом, где германский солдат в населенной местности вряд ли помрет, сгрызая лебеду с березы, словно заяц. Мужики на войне, а бабы, те самые, что гренадеров на вилы поднимали, да гестаповцев втихую травили, останутся сердобольнее немецких да французских «Бауэров» (не поворачивается язык назвать этих толстых ребят с пивом и сосисками «крестьянами»).

Но Гугнявый находился далеко, да и вовсе не был представлен князю, так что остался Басманов в неведении о бесконечной неблагодарности Запада к своим воинам.

– И как отбивался? – спросил Басманов.

– Мы люди не ратные, – усмехнулся Егорыч, – берем не пикой да саблей вострою, а иным совсем.

– Это как же?

– А проще некуда, – хохотнул хозяин, мигая девкам, чтобы подлили еще в корчаги меда. – На постой к себе заманил стрельцов, аж пятерых, вместе с мордатым десятником. И вся недолга.

– Это да, – засмеялся Басманов. – Шестеро удалых стрельцов – сила в здешних краях!

– Не то слово, – подхватил Егорыч. – Да еще и с пищалью огненной!

– Ну, если еще и с пищалью, – вытер усы князь, – то ландскнехтам тут нечего делать.

– Правда, князь, – вдруг сменил тон хозяин, – с пищалью этой незадача вышла.

– А что такое? Застрелили у тебя корову, якобы случайно? Да за убоину не расплатились? Ты это брось – я не обозный воевода, а князь Басманов! Не стану злато сыпать из-за шестерых дурных вояк!

– Да я и не смел бы за такой малостью обратиться. Что было, то было – ив коров шмаляли, и гусаков саблями рубили. Но то – плата за защиту от варнаков, мы же все понимаем. Тут другое…

Пока он говорил, кто-то из сенных враз сбегал и втащил здоровенную пищаль, не нашей, аглицкой работы.

– Жили они, да не тужили, – сказал Михеич, бережно разворачивая промасленную рогожку, в которой пряталась до времени пищаль. – Бегали по лесу, ландскнехтов пугая, больше – не за ними, а на реку, подглядеть за девками. А тут приказ из Ивангорода пришел с вестовым – немедля выступать. Шум – гам, они на коней – и только пыль столбом по шляху.

– А пищаль забыли, – докончил за него воевода мрачно.

– Точно так, княже. Прямо у отхожего места. Прислонил варнак к яблоне, пошел по делам своим срамным, а потом – на коня, и рысью… незнамо какой государственной важности указ выполнять. А назад уж не воротились. Почитай – година уже минула.

– И не воротятся, – зло сказал Басманов. – Их привязали в полку к столбу позорному, усы да бороды дегтем измазали, пухом куриным присыпали. А рядом – кожаная дубинка лежит, песком насыпанная. Подходи всякий, кому не люба растрата пищали, да бей со всей дури. А потом – вон из полка с позором, если войны нет, и искупить негде.

– Я-то знаю, – вздохнул Егорыч. – В наше-то время могли и две березоньки к ногам привязать, да отпустить. А то и конями по степи затаскать. Волоком по камням и колдобинам – из Тулы выехал цел-мо-лодец, до Ногайского шляха доехало полмолодца, и то за потрачу меньшую, чем пищаль аглицкая.

– Никак, по молодости… – начал князь, рассматривая Егорыча новым взглядом.

– Бывали времена, – вздохнул хозяин. – Когда костоеда еще хребет к земле не клонила. Жил я себе, мастеровой человечек, не тужил. А боярин Салтыков, не тот, что сейчас, а батюшка его покойный, клич кинул – на юге землицы много, идем на татар! Без разбору – какого роду-племени, только явись конный, бронный да оружный. Я и явился. В тегиляе да шеломе, с пикой да ножиком подсайдашным. И давали мы жару ногайцам – страх!

Тут он хватил кулаком по столу, да так, что хозяйка, отвлекшись от нагоняя сенным девкам, укоризненно всплеснула руками. Опять старый хрыч доблести вспомнил молодецкие, да еще при госте высоком лапами машет, будто медведь-шатун…

– А чего же на югах не осел, старче? – спросил Басманов.

– Много нас таких там, – уклончиво ответил Егорыч. – А хуже всего – казачки. Варнак на варнаке, и станичником погоняет. Все как люди, а этим – только с татарвой резаться на саблях. Ни торговли, ни мира, ни уклада, одна брань! А я так не могу. Повоевал, отобрал да осел, и весь сказ. Нечего зазря железом махать.

– Понятно, – протянул Басманов, поднимаясь.

– Люб мне ваш дом, хозяева, да пора и честь знать. Служба государева зовет.

– Оно, конечно, – поднялся и Егорыч. – А пищаль-то возьмешь, княже? В хозяйстве мне она не надобна.

– Это хорошо, – сказал Басманов. – Когда мир, и пищаль в хозяйстве не нужна. Возьму. Но негоже князю подарки принимать без отдарков.

Хозяйка опять всплеснула руками, но встретив тяжелый взгляд мужа, осеклась.

– Не обидь, Пахом Егорыч, прими коня дружинного.

Егорыч не поверил своим ушам. Половина его добра, вместе с девками да наемными чухонцами, не стоили дружинного коня из княжеской свиты.

– Но подарок этот с подковыркой, не обессудь, – Басманов, довольный произведенным эффектом, широко улыбнулся. – Шлях у тебя недалече. Иванго-род, почитай, также. А до Москвы далековато. Так что станут заезжать к тебе служилые люди, оставлять своего коня, а другого брать…

– Ясно, – лицо хозяина вытянулось от досады. Он знал, что такое царская почтовая служба. Так что не видать ему даренного коня ни в поле с сохой, ни на ярмарке в Ругодиве, впряженным в воз с яблоками. Но держать его в небрежении – преступление, за которое карают сурово. Ибо весть в Москву с любого дальнего рубежа должна лететь быстро, словно ветер степной. Да и кормить царского человека придется, а лишний рот в хозяйстве…

– Так что и мы пришли сюда, на брег Наровы, всерьез и надолго, – строго сказал Басманов. – Но не кручинься. Не стану обижать тебя, за хлеб-соль платить такою монетою. Есть у нас и другая коняга, охромела в походе. На полном скаку с нее каленую стрелу в ястреба не пустишь, да и дальноконного дозора больше не выдержит. А вот телегу возить – очень даже сможет.

– Так что трижды отплатил ты мне, княже, – откликнулся Егорыч, несколько воспрянувший духом. – К службе я вновь причислен, стало быть, из Иван-города не явятся ко мне безобразничать пьяные стрельцы, а напротив, дозором обходить хутор станут, в случае каких лихих вестей. Конь для почтаря станет жить – всякий раз новый, но как говорят на юге – конь в доме добрый – удород, нет коня – суховей. А за пищаль – скотинку в хозяйство. Храни тебя Всевышний, княже, легки были шаги твои, что привели к моему порогу.

– И тебе спасибо, – Басманов остановился на пороге, залюбовавшись хозяйкой. Крепкая и ладная, стояла она, откровенно разглядывая государева человека, словно на торгу козу покупала. Белые руки сложены на животе поверх летника с яхонтовыми пуговицами, волосы аккуратно прибраны под платок фрязин-скии, да только вырвалась из-под него задорная и непокорная русая прядь.

– И тебе до свидания, хозяюшка, – поклонился ей Басманов. – Прости, если чем обидели или незваными явились.

– Гость в дом – Бог в дом, княже. А обид ника ких чинено не было.

– Ну и славно.

Ярослав, словно чуткий пес, уловивший момеш когда следует обдоспешивать князя, был уже ту как тут.

Пригладив волосы и натянув тонкий подшлемник Басманов не стал надевать шелом-ерихонку. Прито рочил к седлу и легко, словно и не тянули к земле деся тилетия ратные, взлетел на конский хребет, по-татарски, не притронувшись руками к луке.

– Гойда! – молодецки гаркнул он, и дружина, ответив ему коротким слитным ревом, рванулась прочь в распахнутые ворота.

– Вот и пришла царская рука, – печально сказала хозяйка. – Неужто опять сниматься…

– Нет уж, – отрезал Егорыч, гладя влажную морду хромой кобылы, оставшейся после княжеского визита, – стары мы от московской руки бегать. Больно длинна она. Уперлись носом в Нарову, а дальше чай не Дикое Поле – свенская земля, ляхская, немецкая. Некуда бежать, пора и остепениться.

– Золотые слова, – горько усмехнулась хозяйка. – И чего же Господь не сподобил тебя произнести их лет осьмнадцать назад, в теплых землях Окраины. Ишь, завез, старый пень, – болота да тростники. А там… Палку в землю воткнешь, и расцветает она райскими кущами…

– И татарвы – что здесь грязи, – вздохнул

Егорыч. – А тут спокойно, война кончилась, почитай, помрем мы, а новой не будет.

Но ошибались они, не ведая, что еще добрых полвека будут сходиться в округе разноплеменные народы, вгрызаясь друг в друга по-волчьи, норовя отпихнуть от холодного Балтийского моря…

Глава 5
В ГРАДЕ ИОАННОВОМ

Нвангород еще не был похож на полноценный город. Каменная крепь уже ощерилась зубцами да валами, ощетинилась пушками, но улицы напоминали еще походный табор войсковой. Тем не менее, для князя сыскали приличный терем, а для малой дружины – постой у немев, нашедших защиту под кровом Ивановой крепости.

И потянулась для Басманова унылая рутина, каковой он дичился, но никогда не мог избежать. Курбский – он, конечно, начальник над скапливающимся здесь воинством, но далеко, во Пскове. А раз уж ты, государев человек, оказался на переднем крае, с тебя и спрос. Почитай, седьмица вылетела у князя на разбирательства тяжб между проворовавшимся обозным воеводой и стрелецкими полковыми, слушание жалоб купцов, обиженных в Нарве. Взревел он на восьмой день, словно раненый медведь, да назначил смотр войску на брегах реки, чтобы быть от дел бумажных подальше, а к ратному труду поближе.

Двинулись стрельцы к присмотренному заранее полю, закачался лес пик, затянули песни. На глазах погрязшая в безделье толпа вновь обретала вид победоносного воинства.

Поставили на холме крепостушку потешную. Басманов следил за строительством ревностно, помня, как много для победы над Казанью сделали чудо-инжене —ры легендарного Выродкова. Здешним до тех было далеко, однако к обеду деревянно-земляная кургузая крепостушка уже кургузилась на взлобье, словно отрытый дождями череп на белый свет.

– Полку левой руки идти вперед, слитно паля, – отдавал приказы Басманов, желая посмотреть, на что годятся недавно собранные с бору по сосенке полки. – Правой руке держать строй меж рекой и распадком, Большому полку – гуляй-город!

Первым зашевелился и двинулся левый фланг. Первая шеренга, преодолев расстояние до крепостицы быстрым рывком, воткнула в землю сошки, уставив на них пищали.

Залп, от которого заложило уши, грянул довольно слитный. Со второй шеренги немедля передали снаряженные пищали, третья приняла разряженные. Басманов определил, что все десять залпов даны без позорных интервалов. Далее кончился рог на поясах стрелецких, и строй ощетинился пиками. В реальности сейчас или принять уцелевшего врага на копья, либо отойти к обозу, за огненным зельем.

Справа шел полк, вооруженный на манер московского Стрелецкого – у каждого ратника бердыш да пищаль, на поясе сабля. Скорострельность Басманова не удовлетворила.

– Пальба бестолковая, каждый сам-с-усам, – откомментировал он. – Начать сызнова. Обозному передай, чтобы зелья огненного не жалел. В бою боком его бережливость государю выйдет.

Ярослав умчался заворачивать проштрафившийся полк.

– Однако, – заметил про себя в бороду Басманов, – на немца и так сойдет. То не татарская лава, и не лихие ногайцы, что налетят, и крикнуть не успеешь. Даже сквозь такую бестолковую пальбу еще дойти надобно. И если полк левой руки с пиками своими лишь остановит неприятеля, то против бердышей в ближнем бою у немцев нет ничего такого, чтобы удивило бы молодцов.

Тем не менее, он заставил полк отстреляться по новой. Свинец сочно хлюпал в дерн и мох, которыми был обложен бревенчатый каркас укрепления; чучела, увенчанные ржавыми свенскими шеломами, валились одно за другим.

Красному как рак полковому Басманов по-отечески сказал, слезая с коня и принимая из рук Ярослава мех с мальвазией:

– Хорош полк, только обленился, погряз в Реве-льском вине да кислой капусте. Гоняй их больше, и будешь люб государю.

– Да по чучелам этим всяк молодец, – ревниво заметил полковой голова, разглаживая усы и щерясь в сторону полка левой руки, уже марширующему к Ивангороду. – Поглядим, как до живого немца дело дойдет, кто молодец, а кто и не очень.

– Верно говоришь, – усмехнулся Басманов. – Поглядим.

– Долго ждать ли, княже?

– То государю одному ведомо, да Богу, – покривил душой Басманов. Он знал, что ждут лишь появления Курбского и артиллерийского обоза, да вестей с той стороны от верных людей, готовых по первому знаку забивать свинцом запальные отверстия ливонских орудий, опускать подъемные мосты и убивать вестовых.

Меж тем главный полк уже начал свое движение к потешной крепостушке. Гуляй-город, страх и ужас татарвы и ногайцев, палочка-выручалочка русской армии!

Веками, со времен битвы на Калке и батыева нашествия, сшибались русские конники с восточными по всему Дикому Полю. По-всякому было, по-разному: то мы их, то они нас… Да только нет на Руси стольких удальцов, что за лето могла выродить Степь, безбрежная и бескрайняя, идущая от Дуная до Китая далекого. Да и что греха таить – восточный человек, севший в седло едва ли не с люльки, да взявший саблю едва ли не раньше, чем игрушку, – противник страшный. Трудное и кропотное дело оседлой цивилизации подготовить кавалерию, что сможет потягаться со степными удальцами в чистом поле. И будет та кавалерия малочисленная, потери в ней – невосполнимые.

Огнестрельное оружие, которым так кичится Европа, против сабель да луков – слабая защита. Пока пищальники выстрелят свои восемь-десять раз, конники ответят на каждую пулю пятью или шестью стрелами. А летят каленые куда как дальше пищального выстрела, и куда точнее. А потом кончится запас огненного зелья, что мыслимо одному человеку на себе переть, а у ногайца или татарина выбор – брать пи-щальников саблями, или снять с седла еще один тул со стрелами. А в каждом туле их не семь, а полсотни.

Расстреляют издалека, навесом, вдрызг и – срам обороняющимся, а потом налетят с гиканьем и свистом, рубя направо и налево. А воина чему-то одному можно хорошо обучить – или бою с холодным оружием, или огненной забаве. Там ли, здесь ли – завсегда слабина. А Степь слабины не прощает.

Вот так и возник гуляй-город, основа продвижения Руси в Великую Степь.

Басманов сотни раз видел это, но вновь с почти детским интересом принялся наблюдать, как лихо подлетают к центральному полку две телеги, доверху груженные как будто досками. Пока первая шеренга, воткнув в землю бердыши и установив на них стволы, «держит оборону», остальные лихо разбирают дощатые щиты. Пару мгновений, и крепко сколоченные из дубовых да вязовых досок щиты уже установлены на колеса. Три десятка щитов сомкнулись, прикрыв строй полка. Пищали выставлены в заранее прорубленные бойницы, ждут стрельцы приказа.

– Как думаешь, Ярослав, – спросил Басманов, силясь высмотреть хоть единый зазор между частями колесного города, – могут немцы вот так, за миг крепость воздвигнуть в чистом поле?

– Куда им, княже, – буркнул Ярослав. – Да только срамное это дело – воевать германца, за гуляй-городом отсиживаясь. То не ногайцы и не мордва, а дикий тевтонец. Его в поле охотить надо, рогатиной да шестопером. Иначе за стенами можно от скуки помереть.

– Бойцов терять не дело, – покачал головой князь. – Да и не только немец пред нами. Есть и ляхи.

Ярослав понимающе замолчал. Он встречался с ляхами. Этот народ умудрился унаследовать рыцарскую доблесть Запада и лихость восточных конников. Столкновение с панцирными гусарами этого племени осталось для него весьма неприятным воспоминанием.

– Против ляха, – сказал засечник, – без гуляй-города тяжко будет, княже.

– То-то и оно, – похлопал его по плечу Басманов. – Так что нечего нос воротить. Смотри, у тебя глаз наметанный, ладно ли все делают?

– Ладно, – нехотя выдавил из себя Ярослав. – Но ладно ли под вражьими стрелами да пулями будет?

– А это мы сейчас и посмотрим, – усмехнулся Басманов и подал сигнал нагайкой.

Из-за растущей вкривь и вкось чахлой рощицы с гиканьем и молодецким посвистом выскочили дюжины две воев и принялись обходить гуляй-город широким полумесяцем. На полном скаку они пускали стрелы. Даром что вместо втульчатых каленых наконечников оголовья их были обмотаны пенькой и обмазаны смолой – насквозь не пробьет, а с ног сшибет и глаз выбьет.

Одновременно в потешной крепостушке также произошло движение. Четверо стрельцов, доселе скрывавшиеся в той же роще выкатили на бруствер трофейную свенскую бомбарду, десятник широко перекрестился и поднес факел.

Грохнуло так, что даже привычная ко всему кобыла княжеская недовольно всхрапнула и запрядала ушами, широко раздувая ноздри. Конь Ярослава, словно пригвожденный к месту удилами, даже не покосился в сторону порохового облачка, плывущего с холма к Нарове.

Брюква, которой вместо ядрышка была снабжена бомбарда, грохнула в один из щитов, да так, словно великан хватил гуляй-город ногой. Доски выдержали, однако колеса одного из сегментов подвижного укрепления дали задний ход, кому-то из стоявших там досталось по лбу.

– Ярослав, – спросил Басманов, – ты сотников упредил?

– А то как же? – усмехнулся одними губами за-сечник.

Сотники, по условиям княжеской задумки, сказались «убитыми» – опустились на землю и перестали отдавать команды. А конные уже неслись вдоль воды, в обход щитов, хищно нацелившись рубить беззащитных.

Ливень потешных стрел барабанил в доски, вновь грохнула бомбарда, еще раз безошибочно поразив цель под холмом.

– Бестолковые, – махнул рукой Ярослав. – Татарва бы уже рвала их, словно волк беззащитное стадо.

– Нет, гляди-ка, двинулись? – с некоторой толикой удивления отметил Басманов.

Заскрипели колеса, колыхнулись щиты, приведенные в движение опомнившимися десятниками. В какой-то миг могло показаться, что гуляй-город пришел в полный беспорядок, но наметанный глаз уловил бы, как лихо закругляется фланг, не давая верховым охватить полк.

– Все верно делается, – проворчал Басманов, – хоть и неспешно, словно не воины, а утицы брюхатые.

Конники, встретив не беззащитный фланг и тыл стрельцов, а стоящие вкривь да вкось щиты на колесах, не стали кидаться в щели, боясь покалечить коней на стрелецких пиках да бердышах.

Они принялись опустошать колчаны, мешая пехоте довершить маневр. Когда потешные стрелы вышли, «вражеская кавалерия» потянулась назад, гогоча во все горло над запыхавшимися и злыми стрельцами. Те потрясали кулаками и грозили набить им морды потом, в Ивангороде.

– Сносно, – отрезал Басманов. – Видывал я полки и похуже. А вот ребятам у бомбарды отсыпь се-ребра, Ярослав. Знатно, весьма знатно палили, хотя бы и брюквой. Скажи – князь доволен, даю гулять Два дня.

Недовольный, но покорный Ярослав подставил ру-КУ в плотной рукавице, и Басманов, особенно не глядя, сыпанул на нее из кожаного кошеля за поясом. Несколько монет упали под конские копыта, но засечник уже мчался к холму.

Вскоре оттуда донеслось в честь Басманова «гой-да!», и полетели вверх лисьи да овчинные шапки.

– Как бы бомбарду не забыли на холме от радости, – пробурчал один из донцов, – вертопрахи!

Полковые крутились вокруг Басманова, ожидая кто нахлобучки, а кто и похвалы.

– Зеленым кафтанам княжье спасибо передайте. Да снимите их на седьмицу с секретов, – сказал Басманов. – Про красных ничего не скажу, но и худого не подумаю Поднатаскаются, щучьи дети. А что до чернокафтанников – полк плох, видит Господь и государь, из рук вон плох

– Велеть сотенных пороть, или как, – деловито спросил полковой.

Басманов хищно прищурился, гадая, полоснуть ли его по роже нагайкой, или поберечь седины.

– Всяк день для полка чтобы начинался и заканчивался у этой потешной крепостицы, – сказал он наконец, справившись с кипевшими в нем страстями. – Палить слитно, гуляй-город ставить, всяко-разно перестраиваться. Не гусей пасти собрались – немца воевать! И сие справлять исправно, взяв на полк также и секреты по Нарове, и иные тяготы с других полков. А на осьмой день погляжу, следует ли кого пороть, илу ноздри каким начальникам рвать клещами за небрежение ратным трудом.

Выслушав наказ, полковые порскнули от Басмано ва, словно кролики, увидавшие в траве тень падающе го из поднебесья сокола.

– Что скажешь, друг старинный, – спросил Басманов, рыся к городу по истоптанному полю. – По правде ли порешил, или следует круче брать? Ярослав помедлил, тиская бороду.

– Полки дрянные, – сказал он наконец, – если на ногайца идти или ляха. На немца сгодятся даже червонные кафтаны. Разумеется, если их добрая кованая рать на конях прикрывать будет. Выстоять, выдержать первый тевтонский натиск они сподобятся, а дальше не их забота, знай – руби да гони.

– Не дело на авось полагаться, – бросил Басманов, – но иного не дано нам. Скоро рать разразится, а других полков не сыскать. Надеюсь, что у Курбского во Пскове ладнее людишки подобрались, его удар главным станет.

– Туда народ подошел один к одному, – заметил Ярослав. – С засечной черты Тульской, казанские герои, донцов полно да иных казачков.

– Вот и ладно, – зевнул князь, – не осрамимся, чай, перед Европой.

– Да мудрено с такой силой-то осрамиться, – заулыбался вдруг обычно мрачный Ярослав. – Столько всего нагнали в здешний край, что диву даешься.

– Много не мало, – обронил Басманов, придирчиво осматривая новенькие укрепления Ивангорода.

– У немца друзей полно, у нас…

– Орден всех всегда лаял, – возразил Ярослав.

– Какие друзья у этих песьих сынов?

– Чудная каша варится сейчас в ляхских зем-лях> – протянул Басманов. – Из Трансильвании пожаловал новый человек, Стефан Баторий величать.

Удумал, шельма, ляхов с литвинами под одно крыло взять.

– Мыслимое ли дело, княже? – воскликнул за-сечник. – Не силен я в таких делах, но ляхов знаю. Народ отважный, но вздорный, всяк себе сам голова. Оттого и страна их в вечном раздрае. А с литвинами они на ножах. Иной раз соберутся вместе немца убивать, но тут же подерутся и разбегутся.