Текст книги "Корсары Балтики"

Глава 10
ИВАНГОРОДСКИЙ ЗАКРУТ

Ночное приключение, связанное с поимкой ведьмы истомило немолодого уже князя. После баньки и трапезы он размяк и сомлел. Ярослав взашей вытолкал всех прочь, накинул на расположившегося на лавке Басманова медвежью шкуру и вышел.

На некоторое время в домине установилась относительная тишина, пока вдруг не забухали тяжелые сапоги ратников и не послышались встревоженные голоса.

– Что стряслось? Пожар, или немец наступает? – вылетел Басманов к дружине, словно ошпаренный. Лицо от сна оплывшее, помятое, глаза красные, ровно у упыря…

– Ведьма кончилась, – понуро доложили ему.

– Как так?

– Зубами, даром что руки так и оставались скрученными, вырвала с ворота фибулу, да ухом упала на иголку.

Басманов рванулся в погреб. Там царила смерть. Из уха набежала лишь капля кровяная; посеребренная игла щегольской мужской застежки мгновенно достигла мозга. Физиономия загадочной старухи казалась спокойной и величественной, словно совершила она самый важный в своей жизни поступок.

– Это Фема, – опустил руки Басманов. – Никогда они живьем в руки не давались.

– Не кручинься, княже, – подошел сзади Аника. – Не стала бы она говорить, даже и на дыбе. Порода такая.

– Тебе-то почем знать?

– От людей слыхивал, – уклончиво ответил Аника, – до судилища их тайного, Фемгерихта окаянного, никому до скончания времен не дотянуться. Принадлежат они к воинству Адову, что выведет призрачные рати на последнюю битву во дни Второго Пришествия.

– Рясу не носишь, а околесицу темную нести горазд, – проворчал Басманов. – Сожгите тело, но прежде осмотрите. И чтобы нос не воротили, со всем тщанием!

Вскоре позвали дружинники вновь Басманова в погреб.

Голая и страшная, лежала служительница Фемы на холодном полу – лицо и шея морщинистой старухи, молодое и крепкое тело ядреной девки. На левой лопатке темнела отметина с гербом тайного ордена.

– Все, – заключил Басманов. – Ошибки быть не может. Теперь жгите.

Он вернулся к своим невеселым думам.

Под вечер случилось князю услышать разговор тех, кто надзирал за сожжением тела. Болтали, дескать, ужасно корчились телеса в огне, словно грешник на сковородке. Очистительный пламень никак не мог одолеть, гудел, ярился, а когда победил – сказывали, метнулась от Ивангорода в сторону Ливонии темная птица, сотканная из дыма.

– Распустили языки, – прикрикнул на воинов князь, – ровно бабы базарные! Чтобы не слышал я больше баек этих!

Но по углам еще долго шептались о страшной кончине и сожжении старухи.

Покушения на князя не повторялись: Ярослав взялся круто за охрану, никому спуска не давал.

Тревожное творилось вокруг града Иоаннова. Но было ли то связано с присутствием опричника, или с предвоенной лихорадкой всего края, даже Аника не мог сказать наверняка. То найдут стрельцы в камышах за чертой города челн, на дне которого колчан да лук тугой, то снимут со стен веревку с узлами, по которой будто кто-то вон из города бежал, или внутрь проникал…

Басманов с головой ушел в дело подготовки войска и уже чувствовал отдачу. Полки палили и перестраивались ладно и слитно, кони ходили сытые да ухоженные, огненного зелья в город свезли – на три войны Казанские.

Из глубины Руси подходили и подходили новые рати – валила диковатая мордва с луками, шли казачки с печальными песнями, разряженные в отбитые у татар наряды, величаво ступали закованные в броню да чешую боярские дети из Ярославля, Тулы да Ростова.

А государь, ожидая такого же притока ратников к Пскову, добра на начало рати не давал.

С Ливонской стороны вести все приходили не тревожные, скорее успокоительные. Замки рыцарские никто спешно к осаде не готовил, не съезжались н? защиту орденских земель рыцари-крестоносцы с далеких стран, на дорогах не видать ни шумных таборов ландскнехтов, потянувшихся из центральной Европы, ни иных наемников.

– Чудное дело, – удивлялся Басманов. – Тут и слепой бы понял – готова Русь орден прихлопнуть, пора бы в набат стучать да оружными спать, а у них ярмарки да турниры, охоты да пиры.

– Зато у ляхов неладно, – пробурчал Аника. – Оттуда туча грянуть может. Не с немецкой земли, а от братушек-славян, будь они неладны.

Басманов поджал губы и насупился.

Первое время он ярился, когда новый его дружинник встревал во все разговоры да раздумья. Однако загадочный атаман Безликий обладал кругозором – куда там иным думским сидельцам, а думал вслух удивительно схожим ладом, что и сам князь.

– Трансильванец уже прибрал под себя семижды семь языков, – протянул опричник. – Шляхта готова крикнуть его на царство, литвины души не чают. Ловок, гад, гладко стелет…

– Не торопиться он оттого, – заметил Аника, – что не столько целится в короли литвинские да ляхетские, а навострился земли Ливонские у нас перехватить.

– Откуда ему силищу такую взять, – отмахнулся Басманов, – чтобы супротив нас выступить? В Москве клич кликнут, и тут же запылают все земли православные под Баторием. Полыхнут так, что никаких шляхетских хоругвей не хватит тушить.

– В Трансильвании своей этот упырь уже имел дело с пожаром, – покачал головой Аника-воин. – Тут дело такое – если не убоится вновь кровь реками проливать, затушит любой пламень.

– Типун на язык тебе, Аника.

Басманов смотрел в окно на стаи черных птиц, кружащих над военным лагерем. Могло показаться, что одно лишь воронье во всей прибалтийской земле знает, что война не за горами.

– Надобно мне если не государю, то хоть Курбскому про дела баториевы шепнуть, – тут он махнул рукой по воздуху, словно была в ней сабля невидимая.

– Так знает же светлый князь, упокоитель Казани! Не может не знать!

– И молчит на сей счет, – докончил за него Аника сухо. – Имеет на то, видать, особое разумение.

– А ты, – напустил на себя боярский гонор Басманов, – атаман станичников донских, говори-говори, да не заговаривайся. Дела княжьи – не твоего скудного ума дела. И думки также.

– Так я же не спорю, – легко согласился Аника.

– Князья высоко, прямо под Богом ходят, а мы змеями меж камней пресмыкаемся.

– Больно покорен ты, – подозрительно сверлил его взором опричник. – Я же ведаю: норов у тебя крутой. Но как речь о Курбском – ты уже не лютый казак, а и не Богу свечка, и не черту кочерга.

– Могу ли я напраслину на казанского покорителя возводить? – пробормотал Аника-воин. – Мне на Белоозеро в колодках неохота.

– Говори уж, что на сердце, – вяло махнул рукой Басманов. – У меня служба такая – всякую кривду, что в народе ходит, сквозь сито просеивать, для государя крупинки злата сыскивать.

– Не стану пока ничего наговаривать, – уперся Аника. – Начнется война, поглядим, примерещилась мне измена, или взаправду есть.

– Эк хватил – измена. И как ты дожил до седин, Аника, с таким языком змеиным, бескостным?

– Так и дожил, – усмехнулся казак, – что не со всяким темной думкой делился.

– А со мной, выходит, можно?

– С тобой – можно, княже, – серьезно ответил Аника, – ты не для напраслины слухи собираешь, не для наговора на достойных мужей. О Руси печешься. Во всякий век таких малая горстка была.

– Гладок как шелк, – почесал подбородок Басманов, разглядывая своего нового дружинника, – да тверд, как кремень. А ты о чем печешься?

– О том же, – вздохнул Аника. – Только с таких, как я, беспорточных станичников, за Россию спрос малый. Мы голову в зарубе сложим – вот и вся наша плата, а на том свете почет. Ты же – князь, и Курбский также. Вас даже смерть лютая не скроет пред небесами за то, в каком виде оставите Русь.

– Тебе бы в монахи идти, Аника, лезть на Афонскую гору и оттуда людей учить.

– Доведется, – с каменным лицом откликнулся Аника, – и надену вериги, коли руки не смогут уже саблю держать.

Чтобы сменить тему, Басманов кивнул головой на изуродованную кисть казачью:

– А сию отметину кто тебе оставил? Верно Козодой говорил – ногайцы?

– Булава ногайская была, – потемнел лицом казак. – Рука тоже басурманская люто творила. А попался я под ту руку через дела своих, русских.

– Предали тебя?

– Предали, княже.

– А кто же? В своей ватаге варнак нашелся?

– Не гневайся, – Аника вдруг замкнулся, – но не стану ничего говорить.

– Отчего же?

– Высоко сидит тот, кто меня и ватагу казачью нехристям продал. Очень высоко полет его. Даже тебе, княже, не дотянуться пока.

У Басманова вертелся на языке вопрос, но испугался он ответ услышать, который чаял, и смолчал. Про себя же думал: «Бывал Курбский на югах, аккурат ногайцев замирял. Много у него в их стане друзей-приятелей образовалось после похода на Дон. Неужто он повинен в калеченье Аники?»

– Не станешь говорить, так и оставим. – Князь поднялся. – Куда Ярослав провалился?

– Здесь я, княже, – вошел Ярослав.

– Сыскал ли ты мне капитана, что не убоится в море выйти, как война грянет?

– Нет такого в здешних землях, – развел руками Ярослав, – и у ляхов нету. И среди свенов в Ругодиве не сыскалось.

– Неужто все эти племена басурманские в вита-льеры подались, или ордену служат? – подивился Басманов.

– Многие в разбойники идут, это верно, – согласился Ярослав, – дурное дело – не хитрое. Но в основном идут к купцам в охранители. А воевать не желают. Жаль того датчанина, верой и правдой нам служил.

– А может – жив еще? – вскинулся Аника, который был уже поверенным во всех делах Басмановских. – Никто не видал тела его, остов корабля не берег не выкидывало.

– Море без остатка поглощает, – печально сказал Басманов. – Пучина людям вестей не шлет, коли пожрала христианскую жизнь. Уже и отпеть успели датчанина.

Глава 11
ЗАМОК

Второй день гостил испанец де Сото в замке благородного рыцаря Роже. Решив, что имеют дело с доверенным лицом фрау Гретхен, хозяин и его слуги не препятствовали свободному перемещению пирата внутри зубчатых стен ливонской твердыни.

С превеликим изумлением взирал кастилец на все вокруг. Ему начало казаться, что он находится в некоем месте, где Небеса вдруг остановили время, в заповеднике анахроничного рыцарства времен крестовых походов. Легкая полупрезрительная ухмылка трогала бледное лицо де Сото, когда взгляд его касался неуклюжих бомбард, установленных на ржавые вертлюги, камнеметных машин и даже древних катапульт, призванных защищать изящные башни.

– И что же, – бормотал кастилец, – вы, господа, намерены защититься этими дикарскими машинами от московитов? Забавно, поистине забавно.

Сама фортификация замка казалась отжившей свой век. Валы оплыли и обвалились в неглубокие рвы, никаких новейших изобретений – выдвинутых вперед галерей и бастионов.

– Пожалуй, – рассуждал испанец, идя мимо замерших в неправдоподобно спокойных позах ливонских пикинеров, – всего увиденного достаточно, чтобы держать в повиновении округу. Вряд ли восставшие крестьяне, даже в сколь угодно большом числе, вооруженные косами да вилами, смогут взять замок. Но против настоящего врага – полный конфуз!

Вспоминались заносимые аравийскими песками развалины гордых твердынь крестоносцев прошлого, рассыпанные по всему восточному Средиземноморью. Немало видел де Сото подобных руин – базы берберийских пиратов зачастую находились в тех самых местах, откуда мальтийцы, храмовники и госпитальеры некогда диктовали свою волю Востоку. Турки и арабы стерли в пыль величавые крестоносные государства, вышвырнув рыцарей на острова Ионийского Моря, на Мальту и Родос.

– Здесь вскоре случиться то же, – рассуждал испанец. – Велика же спесь немецкая! Магистр считает, что представляет серьезную военную силу. Впрочем, тамплиеры были столь же уверены в себе, пока пески не извергли восточных всадников.

– Но здесь же бывают другие европейцы – венецианцы, генуэзцы, мои земляки. Почему никто не укажет им на дикость вооружений?

Ответ на этот риторический вопрос возник сам собой. Когда испанец проходил по площадке для лучников мимо надвратной башни, его нагнал рыцарь Роже.

– И что нам скажет благородный идальго? – со светской улыбкой спросил германец. – Крепка, не правда ли, христианская рука в диких славянских землях? Вижу по лицу, что вы поражены военной мощью Ордена.

– О да, – опустил глаза испанец. – Вне всякого сомнения, святая Церковь Христова имеет грозных защитников.

– Но не только мощью бомбард и крепостью стен крепка власть христианская, – нравоучительно заметил Роже. – В первую голову варварское море, готовое захлестнуть мир, сдерживают рыцари Ордена, его славные паладины и их верные слуги.

– К сожалению, – заметил де Сото, – большую часть своей жизни провел я на Востоке, где редко встретишь рыцарей северной Европы.

– В таком случае вашей милости повезло, – обрадовался Роже, не замечающий скепсиса и сарказма в словах де Сото. – По распоряжению магистра, мы намерены провести турнир, а также военный смотр гарнизона.

– Почту за честь присутствовать, – поклонился испанец.

– Все это – после скромной трапезы.

Роже отвел испанца в пиршественную залу. Испанец чувствовал себя неуютно в мрачном тевтонском замке. Кругом – холодный камень, словно в могильном склепе.

Хоть и был он в дублете с меховым воротником – тут же продрог до костей. Грандиозный камин, в который слуги метали разве что не целые деревья, прогревал и сушил лишь воздух. Но стены, да и сами грубо выструганные лавки были полны ледяным холодом, словно создал их тевтонский гений из цельных глыб морозного льда.

– Какой разительный контраст с уютными дворцами и гасиендами Кастилии, – пробормотал де Сото.

– Что вы сказали, рыцарь? – спросил Роже, богатырским взмахом руки подзывая серва с блюдом, на котором примостились жареные фазаны.

– Я поражен богатым убранством залы и неким… особым очарованием этого лагеря воинства Христова, – сказал испанец, вдумчиво выбирая себе фазанчика.

На ржавых крюках, вкривь и вкось вбитых прямо в раствор, скрепляющий камни, висели истрепанные хоругви и рыцарские значки, от сырости и копоти ставшие похожими на грязные тряпки. Рядом гордо водружены помятые ляхами да литвинами треугольные щиты, выщербленные топоры, громоздкие шлемы времен Ричарда Аьвиное Сердце и Аюдовика Святого.

– Сейчас грянет музыка, – заметил Роже, кинжалом разделывая пичугу. – Она усладит наш слух и направит мысли к небесам.

Действительно, в пиршественную залу вошли соратники Роже, тут же устремившиеся к блюдам с едой, а следом – музыканты. Грянули медные трубы, и де Сото едва не подавился вином.

– Трубы Иерихонские! – воскликнул он, тряхнув головой.

Приняв его реплику за комплимент, Роже осклабился:

– Рев литавр и грохот железа всегда вселяли ужас в варваров, лаская уши слуг Господних.

Действительно, помимо рева имел место и грохот железа. Де Сото не знал названий инструментов, находящихся в руках музыкантов, но был уверен, что «сладчайшая» музыка, извлекаемая из них, наверняка распугает дичь и рыбу вокруг замка на пару дней конного пути.

В свете укрепленных на стенах факелов кривлялись и прыгали «служители муз», одетые в рогатые шапочки и пестрые одежды, кое-как сшитые из пестрых лоскутков.

Появились два артиста, расхаживающие по залу на ходулях, жонглеры принялись перекидываться окрашенными в багровые тона деревянными дубинками, пролетающими в опасной близости от голов пирующих.

Два шута затеяли потешный поединок, орудуя бутафорскими деревянными мечами. Хлебнувшие вина рыцари дружным ором демонстрировали, что эта потеха приходится им по вкусу.

«Чистые дикари, – рассудил кастилец, – занесенные в этот край крестовыми походами, одичавшие и надменные. Подобное зрелище немыслимо ни в Гранаде, ни в Александрии. На Востоке даже простолюдин не купится на подобное представление».

Между ногами пирующих, а также под столом и лавками лежали громадные кудлатые псы, более похожие на волков. Рыцари, не стесняясь, вытирали об их шкуры жирные руки, метали прямо на пол кости и встречали перебранку между собаками не меньшими криками восторга, чем выходки шутов.

Оценил де Сото лишь отменное вино. Проведя многие месяцы на корабле, он отдал должное и дичи, но в другое время его нежный желудок воспротивился бы подобной грубой пище. С сожалением понял он, что не увидит ни марципановых яблочек, ни халвы, ни иных привычных сладостей и пряностей.

– И отчего отказался я на Родосе от предложения обменять трофейного арабского коня на арабского же кухаря? В здешних местах подобного не найти, – сокрушался он.

Поманив пальцем одного из слуг, де Сото что-то шепнул ему. Скорчив удивленную физиономию, раб ордена удалился. Вскоре вернулся он, неся широкую медную чашу и кувшин.

– Наливай, – коротко приказал де Сото. Серв плеснул воду в чашу, и испанец погрузил в

нее испачканные мясом кончики пальцев, под удивленным взором Роже. Потом, с сомнением повертев головой, вытер руки о меховую опушку своего дублета.

– Кажется, – насупился Роже, – ваша милость хочет преподать нам урок хороших манер?

– Нисколько, – пожал плечами де Сото, – просто я брезглив по природе, и не люблю собак.

– Хорошие манеры заключаются не в том, чтобы вымачивать пальцы в корыте, – заметил изрядно хлебнувший вина собрат Роже по Ордену, – а во владении тремя рыцарскими искусствами.

– Отменно сказано, – подтвердил де Сото.

– Наш гость со сказочного Востока, – продолжал пьяный, – ими владеет?

– Я испанский гранд, – гордо вскинул подбородок де Сото, – а не какой-нибудь мужлан.

Речь шла о трех искусствах, владение которыми со времен раннего Средневековья почиталось единственным талантом, обязательным для благородной особы: о соколиной охоте, вольтижировке и псовой охоте.

– Возите ли вы на кораблях, благородный рыцарь, – спросил Роже, – свору борзых? Я был бы поражен…

– К сожалению, – развел руками де Сото, – «Темный Спрут» – боевое судно, и на нем нет места ни собакам, ни коням. Посему не удастся мне показать свое искусство в этих двух благородных искусствах. Но есть у меня птица, быстрая, как стрела, равной которой, смею думать, не сыщется в здешних местах.

Тут же, едва не опрокинув стол, вскочили сразу несколько рыцарей, готовых опровергнуть сказанное.

– Тише, благородные паладины, – поднялся Роже. – Наш гость не носит свою волшебную птицу за пазухой, нарушать же сегодняшний распорядок, посылать за соколом и устраивать охоту не должно.

– Завтра, – затряс кулаками самый пьяный из присутствующих, – я дам гостю урок рыцарского искусства, вернее, его преподаст Острокрыл, лучшая птица здешних мест.

– Охотно принимаю ваш вызов, – безразличным тоном заметил де Сото, расстегивая верхние крючки дублета и снимая с загорелой шеи ожерелье из кораллов и черного жемчуга.

Под восхищенный вздох присутствующих он небрежно швырнул драгоценное ожерелье на груду костей.

– Вот мой залог того, что Крылья Пустыни обставит твоего Вострокрыла, или как там его, равно как и любую другую птицу в здешних краях.

Повисло неловкое молчание, ибо ожерелье, если снести его любому ганзейскому торговцу, может статься, оказалось бы ценнее, чем весь замок с бомбардами и недостроенным кораблем в придачу.

– Святая Церковь, – с расстановкой заметил Роже, поводя глазами с одного своего товарища на другого, – запрещает своим паладинам впадать в ненужный азарт, алчность и стяжательство. Нет у нищенствующих рыцарей Ливонии залогов, способных потягаться с этим заморским дивом.

– Но птицы, способные потягаться, имеются? – усмехнулся де Сото, преднамеренно оскорбивший присутствующих. – Тогда я заменю залог на более скромный. Три благородных искусства не запрещены христианскими пастырями, не так ли?

Вокруг закивали, и он, брезгливо отряхнув ожерелье, принялся отмывать его в медной чаше. Ливонцы, насупившись, молчали.

Заметив, что благородные паладины не смотрят больше за диким представлением, шуты и акробаты придвинулись к столам и принялись хватать с него оглодки. Особенного внимания на них никто не обратил. Только самый запальчивый из собеседников де Сото, хозяин Острокрыла, походя заехал локтем в зубы акробата. Тот отбежал к камину, успев таки прихватить с собой ребро кабана, на котором еще оставались клочья мяса со следами крепких рыцарских зубов.

Де Сото, отряхнув еще раз ожерелье, надел его на шею и бросил на стол свой кинжал в ножнах из кожи тонкого тиснения, украшенный рисунком пасущихся в райских кущах единорогов.

– Сия сталь – из самого сказочного Дамаска, – заметил он. – Во времена героические принадлежал он одному из придворных самого короля Иерусалимского Крестоносного Королевства – Годфри да Бульонского. Потом в силу печальных обстоятельств, переходил он от воинов Саладина к туркам, от них к бербе-рийцам… В водах Мальты потопил я галеру, предварительно очистив ее палубу от нехристей и разбойников. У их главы оказался этот дивный кинжал, и теперь он перед вами.

– Принимаю вызов, – поспешно согласился хозяин ливонского сокола, швыряя поверх дамасского клинка свой собственный. – Этот мизерикорд имеет не менее знатную историю, и так же прибыл сюда от подножья Гроба Господнего, из Палестины. Как должно быть известно вашей милости, Орден Меченосцев, вливашйся в Ливонский, по указу Папы Римского некогда переместился из тамошних благодатных пустынь в дикие славянские леса, дабы нести слово апостолов и римской курии прибалтийским язычникам.

– Мизерикорд, – протянул де Сото с непонятной интонацией. – Кинжал милосердия… Им добивают благородных противников…

– У нас подобные кинжалы именуют «шайбен-долх», – заметил Роже. – Свидетельствую – оба приза достойны, спор выйдет честный.

– Я принял вызов, – докончил де Сото.

Тут же, словно из-под земли, появились вышколенные рыцарские кнехты, разодетые в цвета своих хозяев.

Вновь, к вящему неудовольствию испанца, взревели трубы, провозглашая освященный Церковью благородный турнир. Два кинжала, водруженные на вышитую бархатную подушку, покинули пиршественную залу.

– Вы развеяли скуку наших нелегких ратных будней, – со слабой улыбкой заметил испанцу Роже. – Нам давно уже неинтересно соревноваться друг с другом, а шляхта литвинская, да и ляхская, как бы ни корчила из себя рыцарей уступает нам в трех искусствах.

«Превосходя в ратном деле…» – подумал про себя де Сото. До берегов Средиземноморья не могли не дойти слухи о чудовищном разгроме при Грюнвальде, когда поляки и литовцы, в союзе с русскими и татарами, буквально втоптали в землю рыцарей Ливонии.

– На море страдаешь от скуки ничуть не меньше, чем в замках, – заметил кастилец. – Я также рад буду развеяться. Будем ждать завтрашнего дня.

– Отчего же завтрашнего, – вмешался в разговор еще один рыцарь, носящий гордую кличку Сокрушитель Шлемов. – Не потешит ли нас благородный идальго на турнире? Мы в здешней глуши наслышаны 0 славных подвигах грандов Испании в войне с черными маврами Гранады, и о дивных приемах боя, неизвестных на Севере.

Де Сото поднял глаза и увидел по ухмыляющимся лицам тевтонцев, что они весьма скептично настроены и относительно слухов о войне с маврами, и относительно эффективности каких-то приемов, неизвестных в Германии.

– Как я посмотрел, – сказал он, – слишком отличаются доспехи и оружие паладинов Средиземноморья и Ливонии.

– Так что с того? – хохотнул Сокрушитель. – Удар есть удар, а умение владеть конем – есть умение владеть конем.

– Благородный рыцарь из далекой Кастилии, – наставительно сказал Роже, не скрывая смешинки в глазах, – уже заметил, что не привез с собой своего восточного скакуна. А наши кони вряд ли подойдут его особе.

– Неужто у восточных скакунов восемь ног, как у Слейпнира – коня языческого бога Вотана? – подивился Сокрушитель.

– Ног у южных коней столько же, – холодно отпарировал де Сото, – а вот седла и упряжь разнятся. Впрочем, я готов преломить копье с любым из присутствующих, если есть сомневающиеся в доблести грандов Испании.

Роже, подумав о фрау Гретхен и делах более важных, чем турниры и споры, вмешался в готовую начаться перепалку.

– Никто не сомневается в доблестях рыцарей Орденов святого Яго и Калатравы, равно как и грандов Кастилии, Арагона и герцогства Лионского. А мы не настолько одичали в славянских лесах, чтобы принуждать дерзкими речами рыцаря Испании сражаться на чужой лошади, с непривычным седлом, стременами и упряжью.

Увидев скептическое выражение лица Сокрушителя Шлемов, Роже грозно спросил:

– Или ты, благородный рыцарь, готов вечером выехать на ристалище, взяв кобылу моего оруженосца вместо своего вороного дьявола?

– Ну уж нет, – рассмеялся Сокрушитель, вгрызаясь в новое кабанье ребро. – Я не желаю быть выбитым на землю только оттого, что поверх попоны этой кобылы брошено дикарское стремя из ногайских степей, а стремена болтаются, словно соски у недавно ощенившейся суки.

– Отлично, – Роже хлебнул из кубка и решительно поднялся. – Благородные господа, пора нам отдохнуть, дабы вскорости открыть начало турнира.

– Я проследую на свой корабль, – заметил де Сото, без сожаления покидая пиршественный зал. – Сегодня у нас руки не дошли, но уже завтра я должен выгрузить дар фрау Гретхен.

– Нужна ли помощь? – спросил Роже. – Пушки, что намерен я установить на своем новом корабле, должны быть тяжелы. В замке полно славянских рабов.

– Не стоит, – отмахнулся де Сото. – Мы, мо-Ряки, никогда не доверяем рабам в деле переноски оружия. Ведь обязательно утопят, или палубу проломят. Не по злому умыслу, так по дурости своей скотской.

– Возможно, – кивнул головой Роже. – Кстати, во время пира явился мой оруженосец и доложил, что к замку пристало гребное суденышко, идущее из Нарвы. Один верный мне и фрау Гретхен человек желал бы передать с вами известия в Ганзу.

– Я непременно зайду на эту посудину, – сказал де Сото, – как только придумаю что-нибудь с выгрузкой пушек.