Текст книги "Корсары Балтики"

– Оттого-то знать ляхская да литвинская стороннего молодца приглашает. Из своих возьмешь, так сосед возмутиться. Дескать, почему ваш, да не наш…

– Поживем, увидим, – заметил Ярослав. – Только ляхи да литвины так же крепко немца не любят, как и мы. Что нам с того, если мир в их землях воцарится?

– Они на здешнюю землицу зарятся, – ответил князь. – Как бы поперек нашей правды не пошли.

– Так это дело далекое, – словно бы отмахнулся от надоедливой мушки Ярослав. – С ними спор случится только после, когда Ливонию сломаем. Тогда и станем думать про этого Батория.

Басманов на то ничего не ответил, задумавшись крепко.

Молча прошел он в свои палаты, молча дал снять с себя бронь и выпил квасу.

Трансильванский магнат давно беспокоил опричников. Ярый, почти фанатичный католик, Стефан по приказу из Рима в своей вотчине подавил несколько славянских выступлений против папистов. Подавил с удивительным зверством, закапывая мятежников в

землю живыми, варя их в медных котлах и сдирая кожу с пленных.

Иоанн, натура впечатлительная, велел прознать, какова родня сего лиходея.

Басманов через своих людишек в Праге да Пеште прознал, и ахнул. Родня у вероятного объединителя ляхов и литвинов оказалась под стать его делам.

Елизавета Батори – венгерская вурдалачка, знаменитая на всю Европу тем, что самолично выкалывала спицами глаза служанкам, принимала ванны из крови убиенных слуг, баловалась чернокнижьем и велела челяди воровать крестьянских детей. Многие десятилетия терзала она всю округу, пока вести о столь неслыханных злодеяниях не дошли до церковных кругов.

Замок Батори был взят штурмом, в подвалах нашли груду детских черепов и пресловутые ванны, клетки для пленников и хитрые пыточные машинки, заказанные у лучших оружейных механиков Европы. Скорый церковный суд приговорил ведьму к смерти.

Трансильванский магнат приложил немало усилий и золота, чтобы история сия забылась и не связывалась с его собственной семьей.

Заинтересовавшиеся кровными узами Стефана, людишки Басманова копали и копали, пока не выудили на свет божий и вовсе неприглядное.

Знаменитый граф Дракула, Влад Цепеш, князь, сажавший людей сотнями на колы и также увлекавшийся чернокнижьем, был в родстве с Трансильванским домом аккурат через Елизавету Батори.

– И что, князь, – спрашивал молодой царь у докладывающего Басманова, – верны ли слухи, что оный Влад по сю пору ночами порхает над Дунаем нетопырем да пьет кровь христианских младенцев?

– Вести издалека редко бывают верными, – уклончиво отвечал опричник. – Одно ясно – трансильванское душегубство и измывательство над православными не случайно. Молодой Баторий недалеко ушел от своих славных предков.

– Так не пущать его к ляхам да литвинам, – грохнул по столу Иван. – Цельного Антихриста нам готовят в соседи!

– А как не пускать-то? – спросил Басманов. – Воевать их? Так под нашим натиском они еще вернее сплотятся вокруг семейки Батори. А так, глядишь, пронесет.

– Вечно вы все на авось, – заворчал царь, успокаиваясь после минутной вспышки. – Аадно, с делами вурдалачьими после разберемся, как и с ляхами Ты мне про Ливонскую землю толкуй, остальное после договорим.

С того разговора минуло пару лет, много воды утекло.

Стефан Баторий гостил при европейских дворах, угодничая с дамами и ведя хитрые разговоры с владыками Один за другим хоругви ляхские и литвинские приходили под знамена новоявленного владыки.

Вместо разрозненных кланов восточных славян, принявших католичество, на границе Руси возникало новое мощное государство, потенциально представлявшее угрозу весьма нешуточную, в отличие от бутафорского Ливонского Ордена, осколка крестовых походов.

Баторий умело играл на желании поляков и их соседей вернуть у одряхлевших крестоносцев свои древние прибалтийские земли. Имел он крепкую руьу в Риме, а там уже списали немецких рыцарей со счета.

Папы так и не простили ливонцам их измены в пой-не с протестантами, когда рыцари вдруг в одночасье переметнулись к лютеранам. Так что ситуация в восточноевропейской политике получилась довольно странная – бывший враг всех славян Папа Римский благосклонно взирал на дело объединения Литвы и Польши, откровенно науськивая их на Ливонию. Рим vote не видел балтийский вопрос как противостояние Славян и «цивилизованных европейцев». Кардиналы и их глава усматривали в заваривающейся каше лишь сдно – Речь Посполитая обещает быть верным католическим бастионом на востоке, а Ливония – оплот ереси.

В принципе, католическая церковь спокойно перенесла бы оккупацию русскими орденских земель, но еще лучше, рассудили в Риме, если в тевтонских замках засядут пусть и славяне, но католического обряда.

Все это было весьма на руку Баторию, который ловил в мутной водице крупную рыбу – корону Речи Посполитой.

Басманов, задумчиво жуя севрюжину, развалился на устланной шкурами лавке, представляя себе деятелей этой интриги в лицах.

– Если говорить о пушках и саблях, – промолвил он вслух, – то мы готовы к большой войне. А во всем остальном – требуется попридержать коней, да выждать.

– О чем остальном-то? – хохотнул Ярослав, лихо отделяя кинжалом от могучей оленьей ноги лакомый кусочек. – Пуля завсегда пуля, клинок завсегда клинок. Побьем мы их, хоть с Баторием, хоть без Ба-тория. Как предки бивали.

– Ой ли? – усомнился Басманов. – Немец и свен – враг чахлый и дохлый. А вот братья-славяне. да еще и объединенные единой лихой волей…

– Предал веру – значит, душа с червоточиной, – безжалостно заключил Ярослав, вгрызаясь в мосол. – Ас гнилым нутром в бою туго. Нет лихости да куража, дроженицы всю отвагу забирают.

– Дроженицы – то языческие басни поганые, – осерчал князь. – А если не разумеешь ничего в том, о чем глаголю, так помолчи! Ешь вот олений бок, да запивай медами.

– Как скажешь, батько, – повеличав воеводу на донской манер, Ярослав вернулся к дичи, решив не перечить Басманову.

Трапезничали в тишине, только шуршали полы одежд подносивших и уносивших блюда прислужников.

– Ты помнишь Фему, Ярослав? – спросил вдруг Басманов, когда уже встали и подошли они к резному окну, выходящему на ярмарочную площадь.

– Как их упырей забудешь? – у засечника а>ь глаз недобро задергался. – Только попритихли они что-то.

Речь шла о тайной организации, созданной давным-давно в недрах Ливонского Ордена для борьбы с инакомыслием. Члены Фемы занимались для ордена также разведкой и политическими убийствами.

Тот же Веред Гугнявый мог бы поразить князя, сообщив, что Фемгерихт (верховный суд тайной организации) переживет даже Гитлера. Дед любителя исторического фехтования лично наматывал на гусеницы тридцать четвертого на улицах Кенигсберга ребятишек, не выпускавших до самого конца из рук фаустпатронов и умиравших с ритуальной клятвой Фемы на устах. Фемгерихт, по сути – изуверская секта, оказался древнее и долговечнее самой СС, а уж Ливонию пережил, не заметив ее падения.

– Вот и я думаю, – ожидая реакции своего единственного собеседника, протянул Басманов, – что поутихли. А с чего бы это? Война на носу, всякому барсуку в глухой чаще понятно. Лиходеям из этой разбойной шайки сам Сатана велел шнырять вокруг да около, вынюхивать да магистру доносить, крик и шум при европейских дворах поднимать.

– Может, и шныряют, и поднимают, – буркнул Ярослав.

– Людишки верные говорят – не замечено никого. То есть, пойман чухонец, что отписывался Бато-рию, присматривают за ганзейским купчиной, каковой, шельмец, аж в Венецию доносит о наших уготов-лениях, а Фемы и след простыл.

– Чудны дела Господни, – философски заключил Ярослав, пытаясь изобразить из себя туповатого рубаку. – А еще говорят в народе – темна водица в облацех. Не пытайся бесовские дела постичь – башка лопнет.

– Разумеется, – с усмешкой откликнулся князь, который видел своего телохранителя насквозь. – Бездны сатанинские таковы, что свет истины туда не проникает. Так про то и святые отцы учат. Но позволь спросить, засечник, впервой ли такая тишина в Ливонии?

Ярослав некоторое время соображал, куда клонит государев человек, потом спохватился.

– Было такое, – голос у него был виноватый, словно у пса, что пропустил незваного гостя аж до избовой печи, а потом вдруг встрепенулся, – когда Орден лютерову веру охальную принял.

– Смекаешь, – удовлетворенный Басманов прошелся по светлице. – У этих изуверов да кромешников своя правда. Им до Ордена особенного дела нет. Есть у них в Аду свои начальники, что посильнее магистра будут. Пока мы их наушников в Ингермландии искали, они готовили переход Ордена в лютеровы объятия. Не сотни их и не тысячи, так что до того, чтобы считать у нас в обозе каждый бердыш да рог с порохом руки не доходили.

– Думаешь, княже, – подался вперед Ярослав, терзая за кушаком заткнутую туда перчатку, – и вдругоряд лихое измыслили? Оттого и не шныряют по Нарове?

– Сдается, – сказал Басманов, – не обошелся без Фемы визит Трансильванского вурдалака к ляхам.

Тайным слугам бесовским дела нет, что наши полки сокрушат орденские замки. Им того не остановить. А вот посадить заместо магистра и его бестолковых рыцарей на Балтике семью Баториев, да собрать вокруг нее преданных папистов – в самый раз их адским хозяевам по сердцу придется.

– Похоже на правду, – покачал головой Ярослав. – Но то одни догадки. Как проверить?

– Я уже пытаюсь, – Басманов зашуршал папи-ром, с негодованием отбрасывая негодные писчие перья и подбирая ладные.

Понимая, что сейчас князю лучше не мешать, Ярослав поднес тому свечу, а сам удалился. По многолетней привычке проверил, бдительно ли охраняется «батька», и направился на задний двор.

Во всяком граде, полном войска, готового рвать неприятеля, сыщется такой двор. Здесь собираются те, кто не обходит дозором ничейные земли, не сидит в секретах да засадах, не отсыпается со службы, и пьет горькую.

Завсегдатаи подобных бивуачных дворов знают – как ножу требуется постоянно правка на брусочке из песчаника, так и воину требуется править свое искусство.

Глава 6
МУЖСКИЕ ЗАБАВЫ

Засечник, высматривая себе пару для сабельной забавы, невольно залюбовался на своих и чужих воинов, заполнявших двор. Первыми в глаза бросались верховые, что по очереди де-' лали круг, демонстрируя друг другу и зрителям лихость и удаль. Кони трясли густыми волнистыми гривами. Грызя удила, ожидали своего череда золотисто-буланые аргамаки, иссиня-черные южане – всякой твари по паре. На всех щегольские седла и попоны, уздечки сияют серебром да яхонтом, у иных в хвосты да гривы вплетены сверкающие нити и пестрые ленты. Ярослав удивленно поднял брови и покачал головой, углядев у одного из стрельцов недопустимое на засеках диво: конь вовсе у него подкован не был, а заместо того прямо под бабками его позвякивали бубенцы.

– Срамота, – буркнул себе под нос помощник Басманова. – Словно лыцарь какой, или индюк.

Говорить, впрочем, ничего не стал хозяину чудно убранной коняги. Как известно, в чужой монастырь не след лезть со своим порядком. Кроме того, может статься, что «индюк» сей – дивной сказочной лихости рубака. Водилась на Руси за знаменитыми воинами эдакая удаль и небрежение приличиями.

Приглядевшись повнимательнее к восседавшему на коне с бубенцами молодцу, Ярослав заключил, что перед ним именно такой бесшабашный храбрец, как он и подумал, а не просто модник.

Пышное конское убранство резко контрастировало с подчеркнутой бедностью костюма и доспеха воина: прорванный в нескольких местах и кое-как заштопанный кафтан, из-под которого проглядывает смятая льняная рубаха, даже не беленая, не украшенная и самой простой жемчужной тесьмой. Вместо шапки – войлочный подшлемник на манер татарских, с вылинявшей лисьей опушкой. Зеленые сафьяновые сапоги когда-то могли бы показаться неплохими, но, истоптав множество троп и дорог, приобрели совершенно неприглядный вид. Широкие штаны с каменными пуговицами по бокам выгорели от солнца и пропитались конским потом до полной потери исходного оттенка. Однако хищно скривленная черкесская сабля на боку покоилась в простых, но весьма добротных ножнах, а кинжал за голенищем был именно таков, как и у Ярос-лавовых донцов. Поди еще сыщи эти редкие клинки, пришедшие на Русь из греческих земель, давно поглощенных турками…

Молодцы со свистом разбойничьим пускали на скаку стрелы, норовя попасть в проушину медного кольца, подвешенного к колодезному журавлю, метали сулицы да дротики и даже ножи. Пальбы, впрочем, не было. Видно, рассудил Ярослав, есть запрет на совсем уж безобразный шум в черте града Иванова.

Наконец победитель в этом дикарском соревновании выявился. Им, на удивление засечника, оказался не воин на коне с бубенцами, а невзрачный мордвин, верно, родившийся прямо с луком и стрелой в руках.

На сем конники не успокоились и принялись за новую затею: съезжаясь парами, стаскивали друг друга на землю.

Странная борьба эта, требующая не столько силы, сколько ловкости в управлении конем да определенной верткости, пришла на Русь вместе с монголами, да так и ужилась, сплетясь с собственно славянскими ратоборствами.

Тут уж удалец не оплошал – одного за другим скинул троих наездников на утоптанную землю, лишившись, правда, рукава своего ветхого кафтана. Данное обстоятельство, впрочем, ничуть его не огорчило. Скинув рванье, он остался в одной рубахе, подпоясался, да повел коня к реке.

Ярослав вздохнул огорченно. Он-то намеревался позвенеть с молодцом клинками, но судя по всему увиденному, лихой наездник вряд ли доверит коня другому или оставит, взмыленного, у коновязи.

По двору слонялись без дела несколько его собственных дружинников, но в дальних разъездах они уже успели наскучить друг другу. Всякий знал любимые феньки да поганки другого, приноровились да приспособились к приемам и финтам. Никакого удовольствия от такого учебного поединка, а уж тем более – пользы не предвиделось.

Ярослав вновь вперил взгляд в толпу, словно коршун, высматривающий зайца в высокой траве.

– Чего маешься, – спросили вдруг у него над плечом густым басом. – Народу полно, а биться не с кем?

Ярослав обернулся.

Перед ним стоял широкий и толстый, словно бочонок, стрелец в синем кафтане, простоволосый и улыбающийся.

– А у тебя, молодец, – сказал засечник, указывая на саблю стрельца, – это для забавы привешено?

– Есть пониже пояса у меня кой-чего для забав разных, – ухмыльнулся детина, берясь за простую костяную рукоять. – Да то не для мужиков, а для красных девиц заведено. А сия подружка как раз для тебя сгодится.

– Становись, коли такой скорый, – махнул рукой Ярослав, указывая в сторону перевернутого, да так и забытого воза с сеном у самого вала.

– Эх, позвеним! – гаркнул стрелец, высвобождая саблю.

Кинув быстрый косой взгляд на оружие своего соперника, Ярослав тихо ругнулся в бороду.

Не любил он таких сабель, тяжелых, усиленных на конце елманью, грубо откованных, с несильным изгибом. Чистые мясницкие тесаки. Парировать собственным, легким и изящным оружием эту штуковину – верный путь испоганить саблю зарубками да выщерблинами.

Калили государевы оружейники стрелецкие сабли на совесть, даже слишком. При такой закалке, будь клинок потоньше да поизящней – наверняка лопнул

бы в настоящей сече. Только толстый обух и спасает от такой беды.

«Послать донцов за другой саблей, – подумал Ярослав, – так он решит – трушу я. Не след князя позорить».

Увидев выпрыгнувший из ножен засечника булат, стрелец ухмыльнулся:

– Не великанский ножик у тебя, верно?

– Зато твоим – уж точно, дрова сподручней заготовлять, чем рубиться, – отпарировал Ярослав.

– Вот и поговорили, – насупился стрелец, ступая вперед.

– Княжий человек рубиться порешил! – пронеслось над толпой. Вмиг образовалась стайка зевак, держащихся на почтительном расстоянии от быстрых сабель, готовящих остроты да злые шутки.

«Ох, зря я ввязался, – подумал Ярослав, уклоняясь от первого, пробного взмаха соперника, – калечить его никак нельзя, а миром дело не окончить. Начали хаять оружие – жди беды».

Стрелец еще раз взмахнул саблей и слегка подался вперед, когда его клинок, не встретив сопротивления, взрезал воздух.

– Так будем биться, или как? – притворно обиженно крикнул он. – Или уж передумал?

Ярослав метнулся вперед, обманным движением заставив стрельца прикрыть голову, и коротким кистевым ударом раскровянил тому предплечье.

– Люто! – выдохнула толпа. Собрались не базарные завсегдатаи, а воины, ни от одного из которых не укрылось, что увечье было нанесено расчетливо и преднамеренно.

– Кровь первая есть, – несмело сказал кто-то. – Вы ж не бабу делите, разошлись бы, а?

Стрелец, не чувствуя боли в аккуратном разрезе, прыгнул на засечника, орудуя саблей, словно цепом. Ничего не стоило бы Ярославу отбить эти удары и встречным тычком оборвать жизнь соперника, но на это он пойти не мог.

Поднырнуть под удары не вышло – все же детина не был настолько уж увальнем, чтобы позволить такое.

Ярослав еле успел отпрыгнуть, когда синекафтан-ник едва не поймал его в ловушку.

Стрелец лез вперед, нимало не заботясь об элементарной защите, полагаясь на то, что убивать его, служилого человека, княжий человек поостережется, норовя покалечить или опозорить, заставив пятиться.

– Ну уж нет, братец! – сквозь зубы прошептал Ярослав, чувствуя, как кровавая пелена медленно, но неуклонно застилает взор. Еще немного, и боевой раж возьмет свое – начнется чистое смертоубийство.

Донцы, знавшие своего командира как облупленного, тоже что-то почуяли и орали из толпы, но смысл их слов не доходил до сознания засечника.

Сабли, танцующие в воздухе, несколько раз зло сшиблись и разлетелись. Ярослав поморщился – полночи теперь выправлять некогда идеальную кромку клинка.

– А чего это Артамошка саблей звенит? – спросил кто-то из однополчан детины. – Ему бы бердыш, а этому делу он слабо обучен, молод зело. И уже княжьему человеку:

– Слышь, мил-человек, – как ты насчет на бердышах сразиться? Или тяжелы для барской руки топорики наши?

В толпе обидно засмеялись, ибо от наметанных глаз не укрылось, как дорожит своей саблей засечник. А смотрелась она на фоне клинка соперника чистой игрушкой.

Ярослав прикипел к сабле относительно недавно, долгие годы отдав простому и честному мечу. Но многочисленные стычки с верткими и быстрыми татарами научили его уважительно относиться к совсем не грозным на вид саблям.

Долго высматривал себе боевую подругу на рынках да на лотках оружейников, пока не выменял на нее старый свой и верный шлем у заезжего ногайца.

Под бешеным натиском засечник постепенно отступал, и вскоре уже оказался прижатым к возу.

Все это видели, в толпе продолжались смешки да прибаутки, хоть донцы уже и успели сунуть кое-кому в зубы.

Стрелец, раскрасневшийся и запыхавшийся, приостановился, разглядывая набрякший от крови левый рукав.

– Зря ты так, – сказал он почти печально и вновь, склонив голову, ринулся на Ярослава.

– Надобно остановить молодца!

– Охолони, Артамошка, грех выйдет!

Но эти разумные голоса тонули в других, требовавших наказать зарвавшегося «княжьего пса».

Ярослав собирался длинным выпадом в живот, слишком медленным для того, чтобы его нельзя было отбить, но в принципе опасным, заставить стрельца отступить на шаг, ослабив натиск.

Еще раз сшиблись клинки, прервался стрелецкий удар, и булат скользнул вперед, в открывшуюся брешь.

За поединком с интересом наблюдала просто и почти безвкусно одетая женщина, невесть как оказавшаяся на дворе. В какой-то момент она вдруг вытащила из кошеля небольшое стальное зеркальце из тех, которыми торгуют редкие венецианские купцы. Случись кому наблюдать за ней, решил бы, что девица в самый неподходящий момент решила полюбоваться на свою красу.

На самом деле женщина весьма внимательно следила за поединком. Но не только за ним. Еще она выжидала момент, когда заходящее солнце окажется в точности за спиной Ярослава. Засечник был опытнее стрельца и автоматически перемещался так, чтобы лучи светили в глаза сопернику.

В момент притворного выпада Ярослава женщина как бы невзначай подняла зеркальце, – и вдруг быстро повернула его в сторону воза.

Засечник вместо красного от натуги, злости и боли стрелецкого лица увидел вдруг яркую вспышку перед очами.

Булатная сабля, не встретив сопротивления, порхнула чуть дальше, чем рассчитывал Ярослав, и вошла точно между двумя пуговицами на синем кафтане.

Толпа вздохнула, вмиг побледневший стрелец ойкнул и стал оседать, растерянно глядя на быстро намокающее пятно на животе.

Женщина, воспользовавшись параличом, охватившим на мгновение всех окружающих, поправила платок, глядя в злосчастное зеркальце, и неторопливо направилась вон со двора.

Ярослав в растерянности, усмотрев дело рук своих, выпустил обагренную кровью саблю. Он ничего не понимающим взором смотрел на осевшего бесформенной кучей стрельца и его уже не страшную саблю, также упавшую на землю.

Толпа колыхнулась. Запоздало кинулись люди на плечи и спину засечника, скрутили, да он особо и не сопротивлялся, потрясенный содеянным.