Текст книги "Последняя любовь в Черногории"

17

Солнце уже миновало палящий зенит, но до момента, когда оно закатится за горы и тень накроет пляж в Бечичах, было еще часа три. Мария старательно загорала, намазавшись соответствующим кремом. Сергей Львович, устроившись полусидя на лежаке, читал Кузнецова, время от времени делая глоток воды из маленькой стеклянной бутылочки. До отъезда Марии оставалось три дня. На тему скорого неизбежного расставания они наложили табу. Сергей Львович в дополнении к запрету на разговоры гнал от себя даже мысль об этом.

Короче говоря, Сергей Львович был настолько погружен в чтение, что помимо образов поэмы, выплывавших один за другим перед глазами, параллельно в голове брезжила еще пара мыслей. Одна из этих не до конца оформившихся мыслей была следующей. Чтение на природе, особенно после купания, каким-то необъяснимым образом выявляет подлинность поэзии. Скорее всего, решил Сергей Львович, это связано не с видами природы, а с бодрым состоянием тела после купания.

– Что читаешь? – голос Марии заставил Сергея Львовича вынырнуть из глубины поэмы и взглянуть на нее. Мария возлежала в позе тициановской Венеры из галереи Уффици – вальяжно, чуть повернувшись, немного приподнявшись на локте и склонив голову к плечу. Хотя, в отличии от Венеры она была в купальнике, Сергея Львовича обдало волной женской магии с такой силой, что на мгновение перехватило дыхание. Кроме того, Мария мягко улыбалась и смотрела на него «электрически» – внутрь его глаз. Он уже понял, что она нацелилась на какой-то серьезный разговор, и избежать его не удастся. И разговор скорее всего будет душевыворачивающим. Но Сергей Львович сразу не сдался и ответил, не закрывая книгу, тем самым показывая свое намерение продолжить чтение.

– Поэму Кузнецова «Красный сад».

– Интересно?

– Очень интересно. Рекомендую к прочтению. Женщинам должно нравиться – целая поэма и только про цветы, – Сергей Львович по-прежнему держал книгу раскрытой.

– Если эта поэма для женщин, то чем же она тебя заинтересовала?

– Мысли всякие пробуждает.

– Какие, например?

Мария была непреклонна. Сергей Львович вложил закладку, закрыл книгу и сел – говорить лежа было неудобно.

– Мысли разные… Меня поражает само видение мира. Кузнецов рассматривает какой-нибудь цветок – его форму, цвет, аромат. Эти свойства рождают у него всякие там образы, возникают ассоциации, чувства, фантазии… Вот, – Сергей Львович открыл книгу. – Например, про розы:

В белых розах белая девица,

Белый день стоит на Беловодье

И катает белое яичко,

А в яичке горлица воркует,

И плывут серебряные звоны.

В красных розах красная девица…

– Ну, и так далее, – Сергей Львович закрыл книгу. – Получается, что есть небольшой земной цветок, который мы видим, но он, оказывается, связан и с белой девицей, и с Беловодьем, и с серебряными звонами и так далее. Получается, что белая роза живет и здесь, и в Беловодье одновременно. Ты понимаешь, что я говорю?

– Понимаю. Действительно красиво.

– Дело не только в красоте. Роза живет одновременно в разных мирах и в разных видах – здесь она белый цветок, в другом мире – белая девица, в третьем – колокольный звон и так далее, но все это одно существо. Это простой цветок! А человек? Есть человек – тушка с руками-ногами, с психикой, а есть чувства человека, есть сны, есть интуиция, у поэта есть поэтическая вселенная, где он тоже живет. Получается, что и человек, тем более, должен жить одновременно в разных мирах и в разных временах. К чему это я? Ты вчера говорила, что люди, ходят по променаду и высматривают свое безсмертие. Мне иногда кажется, что мы не туда смотрим. Может быть, человек обретет безсмертие если объединится с самим собой, живущим во всех мирах. Станет цельным. Например, есть поэт Блок, а есть поэзия Блока, написанная на бумаге. Мощность поэтической вселенной Блока такова, что Блок должен не ходить по земле ногами, как простой крестьянин, а летать по воздуху, летать к звездам, спускаться в адские бездны. Летать над Куликовской битвой. Но почему-то человек Александр Блок отделен от поэта Блока. Человек по неизвестной причине утерял связь со своей безсмертной частью. Я совсем непонятно говорю?

– Очень понятно, – ответила Мария.

Сергею Львовичу показалось, что она очарована полетом его мысли.

– Мне непонятно другое, – продолжила Мария, мягко улыбаясь и глубоко заглядывая в его глаза. – В дневнике ты описываешь эпизод, как негры искали в Будве Сен-Тропе. Помнишь?

– Сен-Тропе? Причем тут Сен-Тропе?! – Сергей Львович разозлился. – Я тебе о чем толкую? Мысль мою ты не поняла, но ты хоть одно мое слово слышала? При чем тут негры?! – Сергей Львович беззвучно выругался.

– Сережа, не обижайся, пожалуйста, я все поняла. Я просто лечу на твоих мыслях. Дух захватывает. Просто у меня растет недоумение… Получается, что ты веришь, будто моряки, предположим из Франции, могут проплыть, мимо Корсики, мимо Аппенинского полуострова, мимо Сицилии, не заметив их. Кроме того, они не заметили времени, которое они плыли. И это при современных навигаторах, при современной связи!

Сергей Львович пережил бурю внутреннего раздражения и трудно формулируемых чувств, побуждавших его расплеваться с «этой умной и злой бабой». Он повздыхал, поерзал на лежаке и решил продолжить разговор. Во-первых, Мария, все-таки смягчила тон, но главным было другое. Если бы она была его женой, то было бы вполне уместно обидеться, организовать семейную ссору и недельку-другую не разговаривать, отдохнуть друг от друга. Но у них не было «недельки-другой», Мария уезжала через три дня. Поэтому тратить даже один час на ссору было невозможным. Сергею Львовичу пришлось взять себя в руки.

– Хорошо, я слушаю. Что ты хочешь сказать?

– Ты предполагаешь, что эти люди заплыли в Будву по ошибке?

– Ну… получается, что так…

– Ты десять лет бываешь в Будве, последние несколько лет ты вообще живешь здесь. И ты не знаешь, что в двухстах метрах от ресторана «Адриатика» есть ресторан «Сен-Тропе»? Люди просто перепутали ресторан, а не «промахнулись на пол Средиземного моря».

– Ресторан «Сен-Тропе»? Где?

– На набережной. В сторону Славянского пляжа. Тоже – на берегу. Тоже – столики вынесены на берег моря.

– Н-да?.. – задумчиво промычал Сергей Львович и пожал плечами. – Моя версия была интересней.

– Вот, именно, – интересней! Несомненно, твои истории интересней, они лучше! «Камни падают вниз, Альпы стоят ввысь. Молния бьет в камень! Снега и замки на вершинах! Альпы!» Только зачем ты мне «втираешь очки», что ты торговец ценными бумагами? Я абсолютно уверена, что в тот момент, когда ты влип в криминальную историю на работе, у тебя в голове «Альпы стояли ввысь».

Мария повернулась и легла на спину на лежаке, театрально подняла руки к небу и торжественно-театрально произнесла:

– Так, кто же ты – Сергей Львович Белокопытов?!

Сергей Львович рассмеялся.

– Ты в прошлой жизни, наверное, была античной драматической актрисой!

Мария повернулась к нему:

– Почему – античной?

– Крутые повороты мысли, будто Эсхила читаешь.

– Не убегай от ответа: так, кто же ты, Сережа?

– Хорошо. Мари, я отвечу тебе, о сначала дочитаю поэму, чтобы не утерять цельность восприятия.

18

Мария искупалась в море. Сергей Львович дочитал поэму. Через час они сидели в кофейне-кондитерской, разместившейся на первом этаже гостиницы, около пляжа. Их белый круглый столик стоял на открытой террасе достаточно удаленно от других, чтобы спокойно разговаривать и не слышать, что говорят за другими столиками. Кофе был хорошим, пирожные – восхитительными. Навес создавали виноградные лозы с гроздьями черного винограда. Тень и легкий ветерок, время от времени пролетавший по террасе, ограничивали власть жары, царствовавшей в эти дни на всем Балканском полуострове. Сергей Львович заговорил без предисловия:

– Я был рожден для того, чтобы стать музыкантом, точнее, композитором. Сейчас я в этом уверен на сто процентов. Эта тема для меня была очень болезненная… Да и не тема это вовсе, а жизнь, и жизнь – сломанная. Ни с кем никогда об этом не говорил, и до недавнего время не мог об этом даже думать. Сейчас могу – отболело, отошло в область предания. Не буду рассказывать, где и как я учился, на чем играл, что сочинял, потому что это сейчас уже совсем не интересно, даже мне. Изначальные данные у меня были хорошие. Говорят, что человек через слух воспринимает не более десяти процентов информации о внешнем мире, я – намного больше – процентов двадцать. И главное то, что через слух я воспринимаю самую драгоценную информацию. То есть меня волнует, вдохновляет именно звуковая картина мира. Звуки моря – спокойного, штормового это для меня – симфоническая музыка, которую мне хочется доработать, но это уже музыка. Сильный ветер свистит в русском лесу или здесь – в ветвях пальм, все это меня очень волнует. На закате на подмосковном болоте, когда ритмично стоящие сосновые стволы горят красным золотом, я слышу симфоническую музыку. Твой голос, особенно когда ты смеешься, могу слушать вечно… Ну и так далее и тому подобное. Если бы мне дали задание сочинить библию, то я бы начал так: «В начале Бог создал музыку, а затем на музыкальный каркас мира Он надел материю и энергию». Что-то вроде этого. Это чисто композиторское восприятие мира, но стать настоящим композитором, это огромный труд и его невозможно совмещать ни с чем другим. В наше время заработать музыкой даже на хлеб абсолютно невозможно. Судьба моя в современной России, была совершенно однозначной – нищенство и в сорок лет – веревка под потолок. Короче говоря, когда стал вопрос о выборе музыки, как профессии я выбрал продолжение учебы в техническом институте. Помню, как меня ломало и корежило после принятия окончательного решения. У меня был на руках билет в Большой зал Московской консерватории на концерт одного прекрасного пианиста. Как сейчас помню, у меня был двенадцатый ряд и двенадцатое место. Вроде бы я все решил, но меня мимо всякой логики словно океанской волной тянуло в Москву. А я упирался. Ломал себя буквально через колено. Сломал – не поехал. Потом, позже, еще пару раз такая тяга к музыке пробуждалась, но слабее, потом еще слабее. Потом отпустило.

Сергей Львович замолчал. Мария молчала, потупив влажные глаза. Она с какой-то неизвестной целью водила ложечкой по белому чизкейку. Сергей Львович принялся за кофе и десерт.

– Грустно, – наконец произнесла Мария.

– Грустно, но не более того. Я и сейчас не вижу ни малейшей ошибки в своем тогдашнем решении. У нас был неформальный кружок единомышленников. В определенном смысле – уникальное явление. Мы собирались вокруг музыки! Говорили о музыке, играли, пели что-то свое. Радовались друг за друга. Намеревались идти в искусство плечом к плечу. В то время уже никто так бескорыстно не собирался – ни поэты, ни художники, ни музыканты. «Святые посиделки» были, если так можно выразиться. Так вот, было нас шесть человек. Я – отошел от музыки первый. Не отошел, а – отскочил, как от большой опасности. Один – спился и погиб по пьянке. Второй – повесился. Третий преждевременно умер от болезни. Но эта болезнь тоже связана и с водкой, и с потерей социального статуса. Четвертый жив-здоров, но он тоже отскочил от музыки, только через три года после меня, занялся чем-то простым, купи-продай, но у него семья, все в порядке. Пятый пишет, прости господи, «музыку для кино» и еще для чего-то. Я сравнительно недавно столкнулся с ним на улице в Петербурге. Он так быстро принялся о чем-то тараторить, видимо, боялся, что я что-то о его «музыке» скажу. Думаю, что с другими он совершенно спокойно разговаривает на музыкальные темы, а со мной на фоне наших бывших «святых посиделок» не смог. Совесть!.. Мари! Ну хватить грустить. Жизнь продолжается! У меня нет никакой психологической травмы, живу, дышу полной грудью.

– Да, конечно! Жизнь продолжается. Закажи мне капучино и еще такой же белый чизкейк с клубникой.

Много позже, у Сергея Львовича часто вставал перед глазами тот разговор в кафе-кондитерской. Впрочем, он вставал не как разговор, а как живописная сцена с фрески рафаэлевой ложи Эрмитажа. Белые столы, белые стулья, белая витрина с выставленными десертами, белые чашки-блюдца, серебристые подносы, пол, выложенный белыми плитами, белые колонны, подпиравшие навес. Белыми были даже пирожные, которые они выбирали. Сам воздух, окружавший их, тоже почему-то вспоминался, как белый. Это воспоминание было поразительно красиво. Фигуры Марии и Сергея Львовича, и сам из разговор были нарисованы на белом фоне. Это было странное, но чрезвычайно устойчивое воспоминание. Странным было и невероятное количество тем, которые вдруг вместились в этот разговор. Быть может, он невольно, уже в своей памяти, присоединил к разговору что-то, сказанное в другом месте и в другой раз? Может быть и так. А может быть, они очень спешили достроить свои отношения, словно какой-то храм, до того уровня, чтобы… Не знаю для чего, но они словно знали для чего. Они спешили. Они говорили и говорили. Строили и строили.

Мария, наконец-то, внятно рассказала, откуда взялось ее «тайное имя» Марисоль. Оказывается, ее отец записал в свидетельстве о рождении в ЗАГСе имя ребенка Марисоль, – красивое имя! – как он объяснил матери. Но та ему объяснила, что с таким именем девочке жить будет очень трудно. Причем объяснила так темпераментно, что отец побежал в обратно в ЗАГС «как ошпаренный». Никаких документов, подтверждающих эту историю, не осталось, но так гласило семейное предание. Чуть больше суток она законно носила имя Марисоль. Потом Сергей Львович принялся угадывать, кем работает Мария. Он был уверен, что «слова прямого действия» связаны именно с ее работой. Сергей Львович был в ударе и выдвигал варианты один остроумней другого. Мария очень смеялась. После варианта «руководит работой бригады грузчиков при авральной разгрузке вагонов с щебенкой и со шпалами», Мария согласилась:

– Что-то вроде этого. Администратор на киносъемочной площадке. Там действительно требуются «слова прямого действия». Но, если ты думаешь, что я – «грубиянка», то ты глубоко ошибаешься. Если бы ты услышал, как разговаривают другие, то ты бы понял, что я – эстет и филолог. Просто надо крепко держать «бразды правления». Ключевой вопрос при съемке кино – вопрос времени.

– Я думал, что ключевой вопрос – художественный результат.

– Таких слов даже в шутку никто не произносит.

– Интересно, а вот…

– Сережа! – жестом оборвала его Мария. – Я наперед знаю, что ты скажешь! Но, согласись, нельзя тратить слова и мысли на пустое место. Кто-то говорит, что наше современное кино – помойка, я так не считаю. Что-то ниже плинтуса, что-то чуть выше. В среднем – ноль. Пустое место. Не о чем говорить.

– Н-да… Похоже. Иногда, что-то проблескивает, вроде.

– Бывает. Особенно жалко молодых, операторов, художников-постановщиков, режиссеров. После ВГИКа они приходят такие чистые, такие свежие, прямо – светятся. Вот, у них творческий заряд есть, они действительно думают о художественном результате. Но жизнь их обламывает на втором-третьем фильме уже приходится что-то с собой делать – либо тупеть, либо загнивать, либо уходить на обочину со всеми вытекающими – безденежьем, «поиском истинного искусства» и так далее.

– Не понял – почему надо «тупеть»?

– А как можно иначе всерьез «искать художественное решение» для сценариев, по которым сейчас снимается кино? Такое впечатление, что их пишут восьмиклассники, причем троечники. Если хочешь работать, будь любезен притупи остроту своего восприятия. Бывают еще хорошие живые фильмы, снятые за свой счет. Люди на энтузиазме снимают один-два документальных фильма о чем-то сокровенном, но дальше – красные флажки. Для меня это все просто определенная работа за определенную плату. Пару раз работала без денег на хороших короткометражках, но все это пустое и безнадежное… Да и молодежь сейчас пошла уже «умная» – хорошо знают английский и при первой возможности уезжают заграницу. Раньше мне это не нравилось, а сейчас я их понимаю…

Мария махнула рукой и заплакала. Сергей Львович на мгновение растерялся. Бросился утешать, приговаривая, что она, конечно, человек совестливый, и переживаешь и за молодых операторов, и за кино, но не стоит…

– Да причем тут кино… Мне так хочется твою музыку услышать…

– Мою музыку?.. – Сергей Львович еще глубже растерялся. – Мари, она совсем неинтересная.

– Да не эту! Ту, которую ты не написал, – слезы потекли еще сильнее, и она перестала из стирать с лица.

Сергей Львович совсем потерялся:

– Но это же невозможно… – он зачем-то провел рукой по лбу, сделал еще пару неопределенных жестов и взмолился: – Мари! Прошу тебя: только не плачь! Только не слезы! Для меня это невыносимо. Прошу! Что угодно другое. Давай лучше поругаемся!

Мари засмеялась сквозь слезы:

– Давай! Только повод надо придумать.

Слезы потихоньку высохли. Их последствия она устранила, смотрясь в телефон вместо зеркальца. Еще немного поговорили – спокойно и светло. Перед самым уходом она сказала те слова, которые он очень хотел услышать.

– Сережа, я через два дня уеду, но я еще один раз приеду к тебе, в декабре или в январе.

19

Мария приехала в январе. Для Сергея Львовича ее приезд был окружен рядом ограничений. Хотя они и обменялись телефонами, но Сергею Львовичу было запрещено звонить и писать сообщения. А от Марии он получил только три сообщения. В начале декабря: «Приеду на Новый год и Рождество». В конце декабря: «Приеду 10 января». И последнее 12-го января: «В конце января». Приехала же она 15-го, неожиданно.

В тот холодный и ветреный вечер Сергей Львович сидел в кафе «Моцарт». Зимой он ходил в кафе очень редко, но сегодня притащился сквозь ветер и дождь, настолько невыносимо тоскливо было ему наедине с собой. В маленьком помещении, со стенами, обитыми красным бархатом, он сидел один. Еще три столика пустовали. Было всего пять часов вечера, но на улице была полная ненастная ночь. Кроме того, ветер начинал перерастать в ураган. Полчаса назад Сергей Львович стоял возле окна в своей квартире, бесцельно глядя на сгущавшиеся сумерки. Свинцовое море было покрыто рябью белых пенных бурунов. Святой Николай темной громадой бессмысленно стоял посреди бухты. Горы, небо, – все остальное было плохо различимо в общем сером клокочущем дождливом ненастье. Сергей Львович стоял перед балконным окном, скрестив руки на груди и мрачно исподлобья смотрел на заоконный мир. Сумерки сгущались неравномерно, а какими-то клочьями. Сгустки сумерек беспрепятственно проникали через стекло и мрачно клубились в квартире. Мысль, такая же серая, мрачная и бесформенная клубилась у него в голове. Тогда-то он и сбежал в кафе.

И вдруг, в кафе, мысль эта разом кристаллизовалась. Ему, казалось, что это была мысль «Мария меня не любит», но оказалось, что мысль была намного хуже. Он вдруг задал себе вопрос: а что, собственно говоря, он ждет от приезда Марии? У нее семья. Сам он понятия не имеет о семейной жизни. Что он хочет? Какой образ жизни он хочет вести вместе с ней? Он хочет чуда! Но чудо уже произошло прошлым летом. Он вдруг, посреди своей безнадежной жизни, узнал, что в мире живет его, именно его любимая женщина, и он ее встретил. Какого еще чуда он хочет?

Вдруг в кафе вошла Мария. Она увидела Сергея Львовича первая. Сергей Львович не успел толком встать, когда она уже подошла к нему. Он только начал произносить имя «Мария», успел издать только «М-м…»

– А я как дура прямо из аэропорта с чемоданом к нему домой приперлась, – сказала она, развернулась и вышла из кафе. Сергей Львович бросил на стол купюру и буквально побежал за ней.

– Мари, ты куда идешь?

– В магазин.

– Зачем? У меня все есть: и суп, и рыба, и овощи…

– Мне одежду надо купить. Ты, наверное, на своем курорте не в курсе, что против России введены санкции и у нас теперь хороших вещей в магазинах нет. А у меня, если ты забыл, – муж есть и двое детей.

За пять минут получил столько обвинений, что оправдываться надо было пять дней. Чтобы не получить новых, Сергей Львович молча пошел возле Марии. Идти рядом оказалось непросто. Хотя Мария была и на каблуках, шла она очень быстро. Он забегал то справа, то слева, но ничего не получалось, потому что она нарочито шла посередине узкого тротуара, совершенно не оставляя ему места. Порывы ветра начинали пошатывать редких прохожих. Мария шла сутулясь, упрямо противостоя ветровому напору. Сергей Львович увидел, что она похудела, и вообще от взгляда на нее у него сжалось сердце.

Мария нырнула в первый встретившийся обувной магазин, сказав Сергею Львовичу, чтобы он не заходил с нею. Начался ураган, и ситуация стала опасной и нелепой одновременно. Когда Мария с бумажным пакетом вышла из магазина, Сергей Львович напористо подступил к Марии. Смысл его речи был не совсем понятен, потому что половину слов уносил ветер, но безусловно было ясно, что надо было срочно идти домой. Мария принципиально его не слушала. Однако ее упрямство продлилось только до ближайшего переулка. Порыв урагана, налетевший из-за угла, вырвал у нее из рук бумажный пакет с покупкой и почти опрокинул ее на землю. Сергей Львович схватил ее в охапку и поставил возе стены дома. Сам побежал через дорогу за пакетом, застрявшим в кустах.

Любые разногласия разом стали невозможны. Они шли сквозь порывы урагана, сносящие все на своем пути. Мария вцепилась в руку Сергея Львовича. Другой рукой он прижимал к телу пакет с покупкой. Порой под порывом ветра он был вынужден широко расставлять ноги и чуть приседать, как матрос на корабле, попавшем в шторм. Смотреть по сторонам было невозможно – ветер резал широко открытые глаза, но и сквозь прищур пришлось увидеть кое-что необычное. По переулку медленно и беззвучно скользил опрокинутый мотоцикл. Он безусловно полз по асфальту с жутким скрежетом, но звук полностью уносил ветер. В одном месте, к счастью, намного впереди, ветер вдруг выломал из строительных лесов доску, которая ударила по крыше рядом стоящего дома. На улицу посыпались куски разбитой черепицы. Возле крупного торгового центра с вершины пальмы сорвалась ветка. Казавшаяся снизу легонькой как перышко, ветка, падая по наклонной траектории, ударила в стеклянный рекламный щит – на стекло как паутина легли трещины.

Когда они, наконец, добрались до дома и распахнули дверь подъезда, то вошли они внутрь в вихре писем. Видимо где-то выше в подъезде было открыто окно, и от открытой двери сквозняк рванул вверх, подхватив стопку писем с квитанциями на уплату электричества, воды, интернета. Письма обычно по почтовым ящикам не раскладывали, а просто клали стопками на ящик. Порыв ураганного сквозняка был такой, что конверты разбросало по лестнице до второго этажа.

Войдя в квартиру Сергея Львовича, они были оглушены тишиной и отсутствием натиска ветра. Мария опустилась на стул возле двери и обмякла. Она в измождении рукой провела по мокрому лицу, смахивая дождь.

– Я так понимаю, что до моей гостиницы я не дойду.

– Это замечательная по трезвости мысль, – ответил он и сразу же с опаской взглянул на Марию – не обиделась ли она на его ехидную реплику, но Мария была спокойна. – У тебя здесь осталась домашняя одежда. Давай быстренько переодевайся, а то простудишься – ты, наверное, до нитки промокла!

– Можно, я сначала в душ, согреюсь, а то продрогла.

Мария вышла из душа закутавшись в халат, некогда принадлежавший Сергею Львовичу. Он тем временем приготовил ужин. Мария восторгалась им сквозь усталость от перелета и урагана. Вообще она была тихой, усталой и светлой.

– Я думала, что Будва это райское место, а тут людей сдувает как пушинки.

– Это и есть райское место, иногда только адский ураган запускают для равновесия. Но это так, для вида. Завтра-послезавтра, скорее всего, все стихнет.

– Сережа, ты не будешь возражать, если я лягу спать прямо сейчас? Просто глаза закрываются…

– Конечно! Я тебе постелил чистую постель. Я в кабинете посплю.