Текст книги "Последняя любовь в Черногории"

20

Сергей Львович допоздна сидел в кабинете без дела, без мыслей. В голове сама собой прокручивалась встреча с Марией. Как она постарела! Он ее даже не узнал с первого взгляда! Конечно, усталость после перелета накладывает лишние морщины, но… лицо немного высохло… А главное, если летом вокруг нее клубилось золотистое облачко, то сейчас она вся, с ног до головы, была словно посыпана мелкой серой пылью. И вдруг, его пронзило: ведь Мария так, по кавалерийски, наскочила на него именно потому, что она поймала его первый взгляд, когда он не узнал ее!.. Бедная, бедная любимая Марисоль… А он тут сидит лоснящийся, как сыр в масле! Как скот в масле! У Сергея Львовича защипали глаза едкой скупой слезой…

Впрочем, наутро все выглядело совершенно жизнерадостно. Мария проснулась поздно, часов в одиннадцать. Она приняла душ, поговорила по телефону с Москвой, и к полудню, с грациозно-сонной пластикой вышла к завтраку. Сергей Львович отметил сказочное преображение Марии: худоба лица и морщины усталости исчезли, никакой серой ауры не было и в помине.

– Ой, не смотри на меня! У меня косметика осталась в гостинице, – Мария замахала на него рукой.

– Ты прекрасна! – Сергей Львович поцеловал ей руку.

Мария, напуганная вчерашним ураганом, теперь боялась шаг ступить на улице без Сергея Львовича. После завтрака они сходили в гостиницу и принесли вещи Марии.

Потом Мария сказала, что соскучилась по мидиям под пармезаном и поинтересовалась, работает ли ресторан «Адриатика»?

– Думаю, что работает. С улицы там уже давно столы убрали. Тут такие шторма бушевали! А закрытое помещение, мне кажется, должно работать.

Порывы ветра были уже не такими сильными, как вчера, но Мария шла также, как и вчера, прильнув к Сергею Львовичу. Он был глубоко удовлетворен, что хотя бы на полчаса он служил надежной опорой любимой женщине. Это было очень редкое чувство в его одинокой и никчемной жизни.

«Адриатика» работала. За ее стеклянными стенами клубился серый день, но внутри было светло, тепло и уютно. Их обслуживал энергичный пожилой официант с седой шевелюрой по плечи. В интерьере ресторана господствовала морская атрибутика – канаты, рыбы, штурвал, корабельный колокол… После первых же фраз они вдруг почувствовали, что они снова на одной волне. И они поплыли, поплыли, поплыли на этой волне… И весь мир открывался им!

Посреди длинного разговора ни о чем и обо всем Мария, вдруг, спросила:

– Помнишь, ты рассказывал, что ты не поехал в Москву на концерт знаменитого пианиста? Этого пианиста звали Андрей Гаврилов? Он с оркестром исполнял Баха?

– Да… Точно! А как ты узнала?

– Я была на том концерте. Я сидела в двенадцатом ряду на тринадцатом месте. Я никогда не думала, что музыка может быть такой. Это была не музыка, это было доказательство бытия Божиего. Мне так хотелось разделить с кем-то радость, но соседнее двенадцатое место было пустым в первом отделении. Во втором отделении туда села какая-то женщина с запахом чеснока, потом она заснула и захрапела.

Мария рассказывала нарочито веселым голосом, а после того, как она сообщила о захрапевшей женщине с запахом чеснока она рассмеялась.

– Надо же… – Сергей Львович будто бы чуть побледнел. – Н-н-да…

Он впал в минутную задумчивость, и зрение его было направлено внутрь. Потом он «вернулся»:

– Ты знаешь, по большому счету я не удивлен. Я был почти уверен, что где-то, по эгоизму своему, я прошел мимо тебя, совсем рядом. Единственное, во что я никак не могу до конца поверить – неужели рисунок моего счастья был прочерчен с такой определенностью?.. Впрочем, я ни о чем не жалею! По-настоящему страшно было, если бы я тебя вообще не встретил. Жизнь прекрасна!

– Да, жизнь прекрасна! – откликнулась Мария.

Возобновился прежний летучий разговор. За стеклянными стенами ресторана стемнело. В ресторане появился поющий гитарист. Сергей Львович подошел к нему и заказал песню «Тамо далэко…»

– Почему именно эту песню? – спросила Мария.

– Это песня сербского солдата, вынужденного покинуть родину после Первой мировой…

– Опять «после Первой мировой»! Сережа! – воскликнула Мария, артистически всплеснув руками. – Что я слышу?! Ты изменил Австрийской империи с Сербией!

– Ну, это так… мимолетное увлечение!

– О мужчина! Имя твое – непостоянство!

Мария была убедительна в своем негодовании. Сергей Львович смеялся до слез. Успокоившись, он, в свою очередь, удивил Марию.

– А ведь я ездил в Россию. В сентябре.

– Как?! – воскликнула Мария больше испуганно, чем удивленно. Понизив голос, она спросила: – Тайно?

– Нет, совершенно законно. Закрыли дело против компании. Какие-то штрафы уплатили, какие-то претензии сняли. Как будто ничего и не было. Судьбы у людей поломали, но это никого не интересует… Несколько сотрудников с семьями были вынуждены уехать… Ко мне правда это не относится.

– В Петербург? В Эрмитаж ходил? Слушал «музыку империи»?

– Да, в Эрмитаж ходил конечно же, но главное впечатление неожиданное. Всю жизнь в Петербурге прожил, а такого города никогда не видел. За две недели – два кратковременных легоньких дождика. Остальное время – солнце и синее небо! Золотое солнце, золотые шпили, золотая осень в садах и парках. Город залитый солнцем! Может, она такая и есть – жизнь человеческая? Жизнь, залитая солнцем?

– Именно такая она и есть, – Мария взяла Сергея Львовича за руки. – Именно такая, и никакая другая!

21

Этой ночью они были вместе. Было сказочно хорошо. Потом Сергею Львовичу снился тяжелый кошмар. Тяжесть сна постепенно зрительно оформилась в тяжесть безобразных горных скал. Скалы не имели никакой красоты, а имели только мрачную серую тяжесть. Мрачные скалы невыносимо давили на грудь. Возник образ кирки, видимо, чтобы расколоть скалы, мешающие дышать. Но почему-то кирка собиралась ударить не по скалам, а по его голове. Сергей Львович со стоном проснулся в поту.

Он лежал и тяжело дышал, приходя в себя. Вдруг он увидел, что Мария сидела на кровати, обхватив колени, белым расплывчатым пятном.

– Я тебе не даю спать? Извини. Я сейчас уйду в кабинет.

Мария сидела не шелохнувшись.

– Мари, ты о чем-то думаешь?

Мария молчала, как неживая, даже дыхания не было слышно.

– Марисоль! Ты где? – Сергей Львович сел рядом и осторожно тронул ее за плечо.

Она заговорила, а Сергей Львович, еще вполне стряхнувший сон, увидел ее голос в каком-то сновиденческом пространстве. Голос Марисоль, глубокий, воркующий, сам по себе, безотносительно смысла произносимых слов, говорил что-то, быть может самое главное. Голос рождал в темноте цветовые пятна и аромат роз. Если голос Марисоль зачитывал бы ему смертный приговор, то он слушал бы его с блаженной улыбкой, и его единственным желанием было бы, чтобы список его преступлений был как можно длиннее… Однако, сонное восприятие улетучивалось, а смысл речи заставлял вслушиваться.

– В начале октября мы на даче отмечали мой день рождения. Вечером дети с мужем пошли в сад жечь костер. Костер они развели прямо на берегу маленького самодельного прудика. Когда я к ним вышла, уже совсем стемнело… Они были такие счастливые… они думали о хорошем… Я тоже стала думать о самом хорошем в моей жизни и вдруг поняла, что думаю о тебе… о нас с тобой… Меня охватило смятение. Я поняла, что совсем запуталась и никогда уже в одиночку не смогу распутаться. И в этот момент я увидела костер. Он горел сразу вверх и вниз. Вверх горело пламя, а вниз горело отражение. Пламя было красным с золотистыми струями. Вверх летели искры. Если проследить, как они гаснут и мгновение подождать, то там становятся видны звезды. Понимаешь, Сережа, там звезды, там Млечный путь!.. А в отражении там багровый огонь, без всякого золота. Багровый огонь горит вниз, в черный пруд, в черную бездну. Мне показали этот двойной костер, словно носом ткнули: смотри, это твоя любовь. Любовь на разрыв…

Сергей Львович тоже сел на кровати, облокотившись на спинку кровати.

– Я понимаю, – вздохнул он.

– Ты ничего не понимаешь. Ни-че-го! Это пламя, которое вниз, оно меня просто выжигает. Не душу выжигает, а – меня! У меня внутри скоро будет черное дупло и больше ничего. Сережа, я не гожусь для пошлых историй! Я не могу как воровка бегать из семьи к любовнику. Дама с собачкой – это не про меня. Золотое пламя вспыхнуло, искры улетели и стали звездами! Все, Сережа! Продолжение только там.

– Мари, пожалуйста, остановись. Я действительно понимаю…

– Подожди, Сережа, я договорю, – перебила она его. – Я могу переехать к тебе и жить с тобой всю оставшуюся жизнь, но разве мои дети заслужили того, чтобы их судьбы были искалечены? А в чем виноват мой муж? Разве наша с тобой любовь такая? Разве она для этого? И я не справлюсь одна.

Мария выговорилась и как-то обмякла. Когда она говорила и даже когда молчала, в пространстве вокруг нее было напряжение. Теперь это напряжение исчезло. Сергей Львович обнял ее за плечи, она доверчиво прижалась к нему.

– Я действительно понял все это. Я уж не совсем законченный эгоист. Понял, правда, с задержкой, за одну секунду до того, как ты вошла в кафе. Я увидел, что я тебя терзаю… Это неправильно. Все остальное – не в этой жизни.

– Сережа, а ты меня любишь? – жалобным голосом спросила Мария. – Ты на меня так дико посмотрел там, в кафе, – Мария заплакала.

– Ты, что?! Конечно, люблю! Просто там в кафе я как раз был погружен в размышления. Мне, наоборот, кажется, что тебя и раньше любил, даже когда еще не знал. Разве такое может быть?

Вдруг зазвонил телефон Марии. Они оба посмотрели на время. Час ночи. В Москве – три часа…

Мария накинула халат и вышла. Сергея Львовича охватило беспокойство. Он вдруг понял, что произошло что-то ужасное. Его беспокойство стало стремительно расти, и быстро достигло невыносимой остроты. Мария проговорила по телефону почти час. Когда она вернулась в спальню, был зажжен весь свет. Сергей Львович, сидевший на кровати, вскочил ей навстречу.

– Произошло непоправимое?!

– Какое еще «непоправимое»? Выключи свет, глаза режет. Не выдумывай ничего. Успокойся и ложись спать.

Сергей Львович с трудом успокоился. Когда легли, Мария все-таки сказала, что произошли неприятности, и ей надо возвращаться.

– Завтра? – спросил Сергей Львович.

– Нет, не завтра, через два дня. Из Москвы я уезжала в каком-то паническом состоянии. Дела скомкала… Но, ничего, я все разрулю. Не переживай, ничего непоправимого нет. Все, спим…

22

Следующий день они провели в тихом созерцательном ключе. Непогода окончательно улеглась, солнце вышло прогуляться среди редких белых облачков. Волнение стихло, и море было коричневым от грязи и песка только в полосе, шириной в несколько метров от берега. Остальное море явило себя в самом красивом виде – живая бирюза, просвеченная лучами солнца.

– Египтяне называли Средиземное море – «Великая бирюза», – сказал Сергей Львович.

– Похоже, – откликнулась Мария.

Они сидели на лавке, стоявшей на горной пешеходной дорожке. Внизу, у подножия горы, лежало море, дальше открывался вид на Будву и на Святого Николая. Еще дальше – распахнутая в простор Адриатика, словно гора, поднималась вверх к горизонту.

– Люди ищут тайну моря в его глубинах, – задумчиво сказала Мария. – А мне кажется, энтелехия моря в его берегах. Море притягивает к себе взгляды и впитывает их. Мне кажется, что море хранит в себе все чувства людей, стоявших на его берегах, мечты всех людей, когда-либо плывших по морю. А эти чувства не могут быть плохими! Нельзя быть злым перед лицом моря, нельзя быть тупым и примитивным.

– Интересно, никогда не думал об этом, хотя смутно чувствовал, – отозвался Сергей Львович, когда Мария замолчала. – Скажи, а откуда ты знаешь слово «энтелехия»?

– Выскочило откуда-то! – Мария засмеялась. – Я его неправильно употребила?

– Слишком правильно! Ты точно откуда-то из античности. Это термин греческой философии!

Посмеялись. Долго сидели в тишине, изредка переговариваясь легкими фразами, легкими мыслями. Вдруг Мария как-то судорожно вздохнула и всхлипнула. Сергей Львович посмотрел на нее – глаза ее была на мокром месте.

– Мари! Ну, в чем дело? – спросил Сергей Львович раздраженным тоном. – Ведь все же хорошо! Зачем страдания на пустом месте?

– Я хочу спросить тебя, но боюсь… Ты будешь злиться… Ты уже набросился на меня, хотя я еще ничего не спросила.

– Обещаю, не буду злиться.

– Сережа, а почему ты не женишься?

– На ком? – он опешил.

– На ком угодно. Женщин вокруг полно: русских, черногорских, с детьми, без детей. Семья это такой – якорь! Я замужем – у меня восемнадцать часов в сутки заботы, работа. Мне думать плохие мысли некогда. Я сплю шесть часов как убитая, без снов. А ты? Как ты будешь жить? Чем ты заполнишь свое время?

– Это потом я сам решу, как жить, – Сергей Львович сказал-отрезал.

– То есть считаешь возможным вот так отмахнуться от меня, как от назойливой мухи?

– Нет, конечно! – он вздохнул и продолжил миролюбивым тоном: – Но ты задаешь вопросы, на которые невозможно ответить. Ты хочешь, чтобы сейчас, сидя на лавочке придумал какой у меня распорядок дня будет в течении года?

Он попытался перевести разговор в шуточное русло, но ее такой поворот разговора не устроил, и она «электрически» молчала. Сергей Львович помялся, повздыхал и собрался с мыслями.

– Если говорить серьезно, то я понимаю, что моя жизнь никогда не будет прежней, но я совершенно не могу даже представить, как она изменится. Должно где-то и как-то прокрутится колесо судьбы и… пусть жизнь сама подскажет. А насильно выдумывать будущее дело бесполезное.

Мария повернулась к нему, положила руки ему на плечи и пристально взглянула ему прямо в глаза.

– Сережа, пообещай мне, что не сделаешь никакой глупости.

– Какой еще – «глупости»? – он не успел договорить вопрос, как через ее глаза понял, о чем речь.

– Поклянись, что ничего не сделаешь со своей жизнью.

– Ты что?! Как тебе в голову такое могло прийти?

– Если у тебя будет много праздного времени, кто знает, что тебе в голову может прийти.

– Я понимаю, что это будет предательством… И давай, закроем этот вопрос.

– Поклянись!

– Даю слово.

Мария порывисто обняла его.

– Как я счастлива, ты даже представить не можешь!

– Ты нечестно поступаешь! Я только рот открыл, а ты мои слова перехватила!

На оставшиеся два дня мы оставим их наедине друг с другом и с их чувствами.

Мария уехала на третий день. Она наотрез отказалась от проводов до аэропорта. Из подъезда они вышли вместе. Сергей Львович намеревался докатить чемодан на колесиках до такси, стоявшего в двадцати метрах. Сразу у подъезда Мария остановилась и повернулась к нему.

– Дальше я сама.

Он что-то начал говорить, но Мария перебила его.

– Пожалуйста, иди домой – я не выдержу прощального взгляда в спину.

Он опять что-то пытался сказать.

– Сережа, все остальное – не в этой жизни.

Он вдруг понял, что именно в сей миг все кончится, и надо было сделать что-то напоследок. Но что сделать? Зарыдать, закричать, встать на колени, обнять ее? Мгновение они молча стояли друг против друга.

– Не в этой жизни, – еще раз повторила Мария, повернулась и пошла к такси, катя свой чемодан на колесиках. Он вдруг тоже понял, что не вынесет вида уходящей Марисоль, и тоже резко развернулся, и пошел домой. Так они расстались без последних слов, без поцелуев и без объятий.

Больше никогда в жизни они не виделись и не переписывались.

Эпилог

1

Как только Мария вернулась в Москву, в семье, и вообще везде стали происходить события, которые воспринимались, как обрушение жизни. Мария ежедневно жила посреди этого краха, страдала, крутилась, уворачивалась от «свистящих камней бытия», но у нее внутри вдруг как-то странно обнаружился некий островок спокойствия. В разговорах она всегда охотно соглашалась, что происходит кошмар и конец света, но тут же, окончив разговор, забывала и о «кошмаре», и о «конце света», и шла жить дальше. Внутри нее мерцала мысль, что за всеми этими «концами света» есть другая жизнь. Этот островок спокойствия очень спасал ее семью, и порой светил светом надежды тем, кто подходил к ней близко.

О своем Сереже она забыла напрочь, но не по какой-то бабьей тупости, а сознательно наложив табу на все воспоминания о Черногории. Лишь однажды, забыв о табу, она открыла тетрадь Сережи, привезенную из Будвы. Она прочитала:

«Море – зыбкий кристалл. Раз в сто миллионов лет оно встает, замирает и становится непрозрачным. Оно превращается в горные кристаллические цепи. Тогда внизу разливается новое молодое море».

Она читала этот пассаж и раньше, и он тогда показался ей напыщенной бессмыслицей. Сейчас же в нем будто мелькнул какой-то смысл. Она перечитала его еще раз, потом прочитала другой отрывок дневника, потом – третий… Вдруг она увидела, что она уже наполовину живет в другом мире, где она и Сережа вместе… Мария захлопнула тетрадь и вновь наложила на нее табу, окончательное. Она вновь вернулась в круговерть своей жизни, но где-то глубоко-глубоко в подсознании она знала, что есть тетрадь, а сразу за тетрадью таится и набухает таинственный бутон. Рано или поздно, в предначертанный момент этот бутон распустится в цветок немыслимой красоты, и этот цветок будет ее новой жизнью.

2

Сергей Львович после расставания с Марисоль несколько дней пребывал в лазурной эйфории. Потом в лазурной эйфории зазияли черные провалы. Потом все распалось на элементы и завертелось в каком-то бессмысленном вихре. Потом возникла настоятельная необходимость совершать осмысленные поступки, чтобы жить и работать. И следом сразу встал вопрос: а зачем, собственно говоря, жить, если заведомо известно, что никаких событий в жизни больше не будет? Зачем? Тут он, конечно, со всей остротой вспомнил взгляд Марии и свое обещание ей данное. Ну и что? Уход из жизни может быть разным: можно просто махнуть на себя рукой. Закралась и воровская мысль: можно тайком, она, ведь, все равно не узнает! В какой-то момент он дико захохотал. Если бы кто-то взглянул на него со стороны, то ясно бы увидел, что в этот момент он уже немножечко сошел с ума. Но в этот период Сергей Львович людей дичился и из квартиры почти не выходил.

Впрочем, мне кажется, что обвинять Сергея Львовича в малодушии было бы легковесно. Просто он узнал в своей жизни то, что следовало, прошел те уроки, которые было положено пройти и, собственно говоря, наступал вполне закономерный конец. Можно до бесконечности перечислять те состояния, в которых он находился, те мысли, которые рваными клочьями пролетали через его мозг, но это не имеет большого смысла, кроме разве что медицинского. Огромная океанская волна откатывалась в глубины и неотвратимо утягивала его в пучину. Очень быстро наступил тот предпоследний момент, когда от Сергея Львовича осталась одна оболочка, причем, физически вполне здоровая, и внутри оболочки вместо мыслей и чувств, остался один взгляд Марисоль, которым она смотрела на него на скамейке в момент его клятвы. И вот тогда, Сергей Львович понял, что если он даст волне утащить себя в пучину, то этого взгляда, этих глаз он больше не увидит никогда – ни на этом свете, ни на том.

За этот взгляд, как за последнюю соломинку, он и уцепился. Какими молитвами и какими слезами он выбирался, и сколько дней – не знаю, но выбрался. Было некое последействие. Сам он выбрался, но разум его утянуло немного дальше, его самого. Выражаясь бытовым языком: он немного сошел с ума. Не мог побриться без порезов, не мог нормально расплатиться на кассе в магазине, не всегда получалось перейти дорогу без клаксонов автомобиля и визга тормозов. Но Сергей Львович был человеком разумным, целеустремленным и системным. Он принялся учиться жить и думать заново. Дорогу переходил только по переходу со светофором и – только с другими пешеходами и так далее. Несколько раз специально встретился с хорошим знакомым, чтобы проговорить устройство мира – «лошади кушают овес, Волга впадает в Каспийское море». Вскоре рассудок встал на место. Когда после всего этого Сергей Львович взглянул в зеркало, то увидел в нем шестидесятилетнего старика. Впрочем, это было просто неожиданно, ничего страшного в его внешнем виде не было. Лицо подсохло, сошел румянец, не совсем уместный для сорокапятилетнего мужчины. Сам он тоже подсох. Русые волосы, наполовину поседев, стали сивыми. Короче говоря, Сергей Львович скачком повзрослел внешне и внутренне. Он отрастил аккуратную клинообразную бородку с усами, и знакомые на улице перестали его узнавать.

Еще он понял, что впереди у него не просто сколько-то лет жизни, а впереди у него некий период жизни, совершенно непохожий на прежний, что-то вроде новой реинкарнации. Сергей Львович взял на работе отпуск на два месяца, съездил в Рим, Флоренцию и Венецию. Привез оттуда чемодан книг по искусству и несколько уменьшенных копий с античных голов. Посидел в кабинете несколько дней – полистал альбомы, послушал Вагнера и Римского-Корсакова, полистал Розанова…

И вот, однажды он достал чистую тетрадь с красивым переплетом, стилизованным под старинный кожаный, поставил дату и написал заголовок: «Последняя любовь перед концом света». Подумал, поморщился и зачеркнул. Написал новое название «Последняя любовь в Будве». Встал из-за стола, походил, несколько раз повторил на разные лады «Последняя любовь в Будве». Опять поморщился, сел за стол и зачеркнул, и сразу же написал: «Последняя любовь в Черногории». Сергей Львович, сидя, несколько раз повторил нараспев название, одновременно дирижируя ручкой. Затем он удовлетворенно откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Глаза его были закрыты, но выражение лица было такое, словно он во что-то напряженно всматривался.

2021 – 2023