Текст книги "Последняя любовь в Черногории"
Автор книги: Дмитрий Орлов
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
ВОСЕМНАДЦАТЬ
роман
Моей супруге Орловой Марине посвящается
ГЛАВА 1
Москва. Начало третьего тысячелетия– Варя! – крикнул в сторону кухни Сергей Селивёрстов. – Ты не знаешь, где находятся Мазурские болота?
Вслед за вопросом в проёме кухонной двери с книжицей в руках возник и сам Селивёрстов.
– Каждый раз, когда читаю у Кузнецова:
Пусть тростинка ему запоёт
Про дыхание спящего тура,
Про печали Мазурских болот
И воздушных твердынь Порт-Артура…
– меня будто током бьёт.
Сквозь его слова шипело и потрескивало жаркое, с рассыпчатым шумом из крана в раковину била струя воды, клубились запахи мяса, укропа и вареной картошки. Оркестром этих звуков-запахов уверенно дирижировала его жена Варвара Селивёрстова.
– Серёжа, ты – журналист и писатель, а спрашиваешь – у кого? У домохозяйки! Я уже смутно помню, где Москва-река течёт, а ты – про какие-то болота.
– Не прибедняйся: зато ты академик семейных наук!.. Мазурские болота, видимо, где-то в Манчжурии. Это, наверное, как и Порт-Артур, связано с русско-японской войной. Карту бы подробную посмотреть. Сколько раз держал в руках географический атлас, и каждый раз думал: потом-потом. Вот, и наступило долгожданное «потом»: купить не на что.
Несмотря на то, что Селивёрстов продолжал ворчать, внутренне он успокоился. Месяц назад он потерял работу, и вообще попал в окружение враждебных обстоятельств. Земля начинала уходить из-под ног, и ему казалось, что ещё мгновение – и он забарахтается ногами в воздухе. На кухне же всё по-старинному шипело и шумело, пахло и клубилось, а значит, по-видимому, и мир стоял на месте. Вопрос о Мазурских болотах, привычный и необязательный к разрешению, тоже был своего рода точкой опоры, да и Варваре он задавал его, кажется, не впервые.
В честь воскресенья по традиции обедали в гостиной. Впервые за неделю за столом собралась вся семья: сам Селивёрстов, Варвара, дочь Аня семнадцати лет, сын Павел – четырнадцати, и двенадцатилетний Костик. Селивёрстов обвёл семейный круг счастливым, несколько блаженным взглядом. Прочнее этого круга в жизни опоры нет, а значит, и всё остальное – утрясётся.
Селивёрстов так и сказал:
– Семья вместе – душа на месте!
Впрочем, никто не откликнулся ни словом, ни взглядом. Все молча принялись за обед, как за некий необходимый, немного скучноватый ритуал.
– Взять и описать наш полный семейный круг без хитростей, как таковой. Вот, какой должна быть журналистика! Если сделать это по определённым законам, то это будет интересно всем. Это будет интересней того, что преподносят нам газеты, потому что вся современная журналистика построена по принципу сплетни… Эх, нет худа без добра: может, и хорошо, что мою газетёнку закрыли? Засяду-ка я за свою многострадальную монографию по журналистике!
Тихо постукивали о тарелки столовые приборы.
– Папа, выскажи своё мнение: Анечка хочет сделать пирсинг носа, – Варвара обратилась к мужу.
– Ма-а-ма… – Анечка побледнела и опустила глаза.
– А что это такое – пирсинг? Просветите динозавра.
– В ноздре делают дырочку, такую, как в мочке уха, и вставляют туда маленькую, как глазок, серёжку, – пояснила Варвара.
– Хорошая мысль! Только зачем серёжку? Надо вставить в нос кольцо, как у быка. Когда провинится, будем её за кольцо привязывать дома, а когда выйдет замуж и будет носить сумки, то можно будет и на нос небольшую сумочку привесить.
Селивёрстов рассмеялся своей шутке весело, но одиноко. На Анину тарелку капнула сверкнувшая в полёте слёзинка. Лицо Варвары вытянулось.
– Серёжа, вообще-то надо соизмерять силу слов. Шутки, уместные с твоими журналистскими… – она сгоряча хотела сказать «кобылами», но поправилась: – с взрослыми журналистками, могут быть неуместны в семье, тем более, с девушкой.
– Ладно-ладно, я неудачно пошутил…
Дальнейший обед проходил в напряжённом молчании. Глава семейства пытался весело разговорить домочадцев, но дар слова обнаружил только Костик.
– А можно мне, не дожидаясь Нового года, сейчас попросить у Деда Мороза новый телефон? – тональность вопроса яснее ясного говорила, что ни в какого Деда Мороза Костик не верил и не скрывал этого. В голосе, напротив, звенела обида на то, что ему, взрослому и современному человеку, приходилось зачем-то облекать свой вопрос в нелепую детскую форму.
– Костик, сейчас май на дворе! – опять рассмеялся Селивёрстов. – А, потом, тебе только месяц назад купили телефон, какой ты хотел.
– Не месяц, а – три! Он сломался, и я теперь хожу с допотопным, у которого чёрно-белый экран… Я его должен прятать от друзей, как прокажённый прячет свою руку.
Селивёрстов хотел было посмеяться или пошутить, но не сделал ни того, ни другого, даже не улыбнулся. Он только вздохнул.
– Костик, дорогой, нет сейчас такой возможности. Я – без работы… Надо потерпеть.
Остаток общесемейного воскресенья распался на множество разрозненных дел, разговоров, от которых Селивёрстов после нескольких неудачных попыток поучаствовать полностью устранился. В какой-то момент захотелось прогуляться по майскому теплу, но когда он представил, что сразу за порогом раскинулся неуютный район маленького подмосковного городишки с серыми коробками панельных домов, с котлованом новостройки, с грязным щербатым бетонным забором неработающего завода, гулять расхотелось. Хотелось побыть с Варварой, но она была вплетена во все семейные дела, и поговорить удалось только после полуночи, когда успокоилось дыхание после жарких взаимных объятий.
– Ты знаешь, Варя, сегодня за обеденным столом, после Аниного пирсинга, я, как-то резко, трезвым взглядом посмотрел и… не увидел ничего целого. Первый раз за все восемнадцать лет нашей семейной жизни я увидел реальность без розового тумана: за столом сидели просто пять человек разного возраста, связанных между собой родством. А что такое родство? Просто независящее ни от кого обстоятельство. У каждого своя жизнь, свой путь, свои радости и свои трудности…
Варвара порывисто закрыла ему рот рукой.
– Нельзя! Какие ужасные слова ты говоришь! Родство даётся свыше. Мы сами его выбираем в том мире, а здесь просто забываем о своём же выборе. Ты посмотрел на нас чужим колючим взглядом.
– Милая, успокойся, – он мягко убрал её руку. – Это просто непосредственное впечатление…
– Ты посмотрел без любви, потому и увидел всё в кривом зеркале. У нас прекрасные дети. Ты говоришь, что я фанатична в оценке детей… может, отчасти, ты и прав, но… иногда я вдруг взгляну на них – и у меня дыхание перехватывает! Они, какие-то, светящиеся, честное слово! – Варвара вся встревожилась, приподнялась на локте и говорила взволнованным шёпотом.
Ночной светильник лил зовущую куда-то густую лазурь, которую Селивёрстов видел даже через закрытые глаза. Слова Варвары золотыми звёздочками вспыхивали в этой лазури.
– Да, это сейчас – пирсинги и мобильники, – он заулыбался, открыл глаза и тоже приподнялся на локте, – а я вспоминаю, как Аня, когда ей было лет десять, спросила: «Чисел бесконечно много, а люди живут не бесконечно. Кто же тогда выдумывает числа?» Я ответил, что люди не выдумывают каждое число, а они придумали способ, как составлять новые числа. Вижу, ответ ей не понравился. «Ты сама подумай, – говорю. – Я же не знаю ответы на все вопросы». – «Я думаю, – заявляет, – что числа придумывает Тот, Кто всё создал. Он живёт бесконечно, думает и приду-у-умывает числа»… А помнишь, ты рассказывала, как Костик сильно тосковал в детском саду, и, когда ты его забирала, он начинал признаваться в любви: «Мама, я тебя сильно-сильно люблю. Я тебя сто раз люблю. Нет, я тебя люблю сто миллиардов. Видишь, – показывает в окно автобуса, – полнеба. Я тебя в полнеба люблю!»
– Да, помню. А как Павел тогда спросил, аж мурашки по коже: «Кода люди уходят на тот свет, что они себе в чемодан кладут?»… Просто сейчас возраст другой. Их внутренний мир проявился и учится жить в реальном, взрослом мире, а это очень сложно. У них бывают срывы… У Костика вообще очень трудный, переходный возраст… Почему ты так печально вздыхаешь? Этому надо радоваться! Они встают на ноги. И обязательно встанут!
Селивёрстов лёг на спину и долго молчал. Варвара, не дождавшись ответа, легла, положив голову ему на плечо.
– Варя, можно я скажу, что думаю, напрямик, как это у нас всегда было?
– Конечно, милый! – она поуютней устроилась у него на плече.
– Дети выросли – я не заметил, это можно понять, – он ещё помолчал, собираясь с мыслями. – Газетку мою закрыли – тоже, вроде бы, ничего особенного. Дело уголовное завели – неприятно, но, надеюсь, обойдётся. Денег не хватает, но мы всегда так жили… – он снова замолчал каким-то тяжёлым молчанием. – Только мне кажется, что скоро всё изменится. Дело не в детях и не в газете. Знаешь, я в детстве каждое лето ездил в деревню. Деревня это – река. Чистая речушка, живая такая! Всё время торчал на берегу с удочкой, обычно один. Глядя на течение, все мировые мысли передумал. Я любил сидеть там, где из воды торчали брёвна, тёмные, растрескавшиеся – опоры старого разрушенного временем моста. Согласно легенде по этому мосту некогда местночтимый святой речку перешёл. Однажды меня поразило одно наблюдение. Возле каждого бревна, выше по течению, нимбом на воде стояла рябь. Я представил, как это выглядит со стороны воды. Вода течёт себе спокойненько, ни о чём не думая, она ещё не доплыла до бревна, она ещё до него не дотронулась, но она уже встречает стоячую волну, которая предупреждает её о бревне! Вот и сейчас у меня такое ощущение, что все эти незначительные события – рябь на времени, а впереди – бревно.
Селивёрстов замолчал подсознательно ожидая, что Варвара, как это иногда бывало, скажет что-то, к делу не относящееся, и всё вдруг разом встанет на свои места, но она молчала.
– Серёжа, а нельзя занять денег у Володи, пока ты с работой не определишься?
– Володя, конечно, брат. Это – неотменимо. Все многолетние размолвки отходят на второй план, но… сейчас не могу, слишком унизительно. Пойми меня… Вообще сейчас такой упадок чувствую. Дай мне хотя бы неделю. Потерпи.
– Серёжа, – она вскинулась и села на кровати по-турецки. – Давай, пока у тебя такая неопределённость, я выйду на работу.
– Ты – на работу? Кем? Куда?
– Я же работала почти год у тебя в газете бухгалтером и курсы соответствующие окончила. Мне знакомая предложила место в бухгалтерии московской фирмы.
– В Москве? А дети?
– Я с мамой договорилась, она согласна посидеть. Работать можно и на полставки, а там посмотрим, что получится.
– Слушай, а, может, это и правда выход? Пока у меня утрясётся с работой… Ты уже всё продумала и обо всём договорилась! Ах ты, моя Василиса Премудрая!
В следующее воскресенье Селивёрстовы отправились в гости к бывшему университетскому товарищу Сергея, ныне депутату и миллионеру, Борису Михновскому.
«А помнишь?!» – «А помнишь?!» – брызнули студенческие воспоминания, словно прорвало водопровод.
– А помнишь, Серёга, как ты на Карла Маркса обиделся? Нет? Девчонки, послушайте! – Михновский обратился к Варваре и своей жене Нонне. – Я уж открою тайну, Серёга, не суди меня строго, – сыпал словами Михновский, блестя помолодевшими на двадцать лет глазами, наивными и не очень умными. – Сидели мы однажды компанией в пивнушке. Я тогда старостой группы был. Спрашиваю: «Серёга, ты почему на лекции по научному коммунизму не ходишь? Я сегодня не смог тебе плюсик поставить, потому что журналы посещаемости проверяли. Имей в виду, что за шесть часов пропусков „коммунизма“ вызывают в деканат». Выпили мы в тот день хорошо. Смотрю, а у Серёги в глазах слёзы! «Не могу, Боря, слушать научный коммунизм, – говорит. – Это выше моих сил!» – «Почему? Главное: сиди на лекции, а делай, что хочешь, хоть книжку читай». – «Ты, Боря, – заявляет, – человек чувствительный только к личному несчастью, а в остальном ты обтянут кожей бегемота, а я – человек тонкий и ранимый в общечеловеческом измерении. Марксизм-ленинизм расписал всё будущее человечества, от нуля до бесконечности. Хочешь, участвуй в нём, хочешь – посторонись, оно всё равно придёт. Будущее – оно, конечно, светлое, – говорит, а сам слезами заливается! – но тоска меня съедает, что время первопроходцев прошло».
– Не помню, честно говоря, но что-то в этом духе могло быть… Да, а потом, такие первобытные времена настали, о которых даже и не мечтал: все вдруг первопроходцами стали.
– А гигант Маркс превратился в карла! – с восторгом победителя добавил Михновский, хотя именно он, единственный из группы, вступил в КПСС ещё в университете.
Михновский с женой Нонной познакомились ещё в студенческие годы в туристическом клубе, но и сейчас, десятилетия спустя, их задорная словесная пикировка попахивала лесным костром двадцатилетней давности. Селивёрстову зачем-то вспоминалось то давнее время, вспоминалось почему-то с теплотой. Михновскому воспоминание дорисовывало на лысине лихой чуб; а Нонна изменилась меньше, точнее, впечатление от неё не изменилось. Нонна! Эта гордая римская скульптура Нонна, безукоризненно прекрасная и холодная. В молодости первый взгляд на неё потрясал всех, в том числе и Селивёрстова. Однако следом приходило разочарование, когда, вместо пророчеств или, хотя бы, прорицаний из её римско-скульптурных уст исходили, максимум, остроты туристического уровня, а минимум… Впрочем, о минимуме умолчим. «Сфинкс без загадки», – по-уайльдовски охарактеризовал её кто-то…
Тем временем Михновский, обнявшись с обшарпанной гитарой, самозабвенно пел:
С моим Серёгой мы шагаем по Петровке,
по самой бровке, по самой бровке.
Жуём мороженое мы без остановки.
В тайге мороженого нам не подадут.
Нонна замерла на минуту за спиной млеющего в песне Бориса, слегка изогнув свой негнущийся мраморный стан и положив руку ему на плечо. Глаза её на сильно напудренном лице промерцали молодо, тепло и туманно, опять, словно у туристического костра.
Селивёрстов задумчиво смотрел на Михновского. Студент, чиновник, миллионер. Непостижимое сочетание наивной, почти бесконтрольной сентиментальности и готовности в каждую минуту скомандовать себе: «смирно, равнение налево!» Сменил несколько чиновничьих должностей. Вместе с должностями менял идеологию. Теперь вместо комсомольских идеалов и советского народа у него в одном глазу горит православие, в другом – демография, а в подсознании, нет, не мысль, – а бессловесная тень – деньги… Селивёрстов почувствовал внутри мозга толчок и очнулся от своих рассуждений – на него выразительным взглядом смотрела Варвара. Селивёрстов понял, что все его мысли были открытым текстом оттиснуты на его лице. Он встряхнулся: да, не получается у него позволять людям быть такими, какие они есть, без осуждения или, хотя бы, без рассуждения. В сорок лет пора бы уже сбросить этот непосильный груз – сортировать людей направо и налево; в конце концов, это его, Михновского, дело, каким ему быть.
Разговор, ради которого Селивёрстов и пришёл к своему бывшему приятелю, состоялся на кухне.
– Навёл я справки по твоему вопросу. Дело возбуждено по двум статьям: триста девятнадцатая «Оскорбление представителя власти» и двести восьмидесятая «Экстремизм», точной формулировки не помню. Я показывал газету специалистам, все говорят в один голос: обвинение притянуто за уши, дело судебной перспективы не имеет никакой. Веяние времени, старик: прокуратуре требуется показать перед выборами, что власть священна и неприкосновенна. А как показать? Коммунистическая оппозиция уже года три, как разгромлена до основания, останки её переродились, сам знаешь. А тут ты подвернулся со своими неосторожными высказываниями. Ты – безобидный, за тобой никто не стоит. Боксёрская груша, одним словом. Вывод такой: система тебя пожуёт-пожуёт и после выборов выплюнет. Надо подождать пару месяцев набрав в рот воды. Ещё лучше нанять адвоката для консультаций и на допрос ходить только с ним. Адвоката могу подобрать.
– А сколько стоит адвокат?
Михновский ответил.
– У-ух! – Селивёрстов чуть не присел. – Не мой уровень.
– Тогда надо вести себя умно: молчаливо… А кто твой «Листок Подмосковья» финансировал? – Михновский метнул пытливый взгляд.
– Постоянных источников не было. «Сохранение природно-исторического ландшафта Подмосковья», «забытые имена русской эмиграции первой волны» – кому это сейчас надо? Кто будет это финансировать постоянно? С миру по нитке, плюс реклама. Я ищу свой путь в журналистике.
Селивёрстов принялся разъяснять своё видение журналистики – Михновский мгновенно заскучал.
Тем временем в гостиной за столом сидели две женщины, сидели и молчали. Молчали и потерянно улыбались, не зная о чём говорить. Первой нашлась Варвара, начинавшая думать о будущем Ани:
– Сергей сказал, что у вас сын учится, кажется, в Англии?
– Да, в Оксфорде на втором курсе.
– Действительно хорошее образование?
– Когда мы туда Игорька определяли, я задала этот же вопрос. Мне знаете, что ответили? Образование у нас обычное. Косинусы и синусы одни и те же, что у вас в Тамбове, что у нас в Оксфорде. Но у нас нет негров, нет азербайджанцев, нет русских оболтусов. Состав ровный. Главное – все учатся, все занимаются спортом, весь день – регламентирован. Нет стрессов, нет опасностей. После учёбы место в мировой элите – гарантировано. В Тамбове у вас вундеркиндов, безусловно, больше, но те из них, которые не сопьются от безысходности и не повесятся, кого не пристукнут на улице и кто не зачахнет на мелких должностях, всё равно приедут к нам, но в мировую элиту их не пустят, останутся в прихожей.
– Да, как же хочется предсказуемой жизни, особенно для детей, вздохнула Варвара.
– А у вас двое?
– Трое.
– Трое?! – у Нонны на лице отразилось сложное сочетание удивления, высокомерия и брезгливости. По мере высказывания она эти чувства попыталась погасить, что удалось, впрочем, не до конца. – Трое?!.. Это большая редкость в наше время… Обычно многодетность – удел простонародья. Нарожают, потом по тюрьмам передачи разносят… Это, конечно, к вам не относится. Сергей самый известный в городе журналист. Да и в Москве его знают… Давайте с вами перейдём к десерту.
За чаем с брюссельскими шоколадными конфетами ручной работы Варвара нахваливала конфеты вполне искренне, но в остальном разговор снова не клеился. Наконец, Нонна не выдержала:
– И всё-таки, у меня не укладывается в голове: трое детей! Никак не могу себе представить… Меня Боря семь лет просил родить второго ребёнка. Деньги, говорит, есть, будущее обеспечено.
– А вы – что?
– А что деньги? Ребёнок – это отнятый кусок здоровья, кусок красоты – кусок жизни, одним словом. А ради чего? Ради чего такие жертвы? Вы можете ответить?
– Это так естественно – родить от любимого человека, – Варвара говорила, держа в руках небольшой недоеденный кусочек большой конфеты.
– От «любимого»?.. А что такое «любовь» – лицо Нонны вновь исказилось: щёки задрожали, губы прыгали, а из глаз лилось что-то тёмное и липкое, и теперь она и не пыталась скрыть свои чувства. – Когда человеку хорошо, он говорит: я люблю. А вы видели, чтобы кто-то сказал «люблю», тому, кто взваливает на него свои неподъёмные проблемы? Я люблю Париж, я люблю Англию, потому что мне там хорошо, беспроблемно. Я не люблю Россию, потому что меня здесь воздух как железобетонная плита давит. Так же и с людьми…
Вдруг взгляд Варвары стал странным, будто смотрящим сквозь Нонну и сквозь предметы:
– А что, Борис родил ребёнка от другой женщины? Девочку…
– От… откуда… откуда вы знаете?
– Не знаю, я увидела… Ой!!! Это что, конфета – с коньяком?! – Варвара вскрикнула так, будто ей за шиворот засунули лягушку.
На крик из кухни прибежали мужчины.
– Последний раз я на свадьбе шампанского выпила, и больше спиртного – ни-ни! – Варвара растерянно улыбалась. – Ем эту большую шоколадную конфету и думаю: какой необычный вкус. И вдруг поняла, что это коньяк… Даже голова закружилась.
Тут началось состязание в остроумии. Может вызвать «скорую»? Нет, лучше милицию: пусть сразу везут в женский вытрезвитель. И так далее. Посмеялись, но остаток вечера не заладился. Селивёрстов постоянно проваливался в невесёлые мысли о своём уголовном будущем. Варвара стала тоже будто не в себе.
Домой шли сквозь тёплую майскую ночь и птичий хор. Даже неказистость городишка исчезла. Там, где не горели фонари, светила полная луна. На душе у Селивёрстова стало спокойней. Хотелось поговорить о чём-нибудь далёком и незыблемом, о звёздах, например, но у Варвары от коньяка – так она уверяла – закружилась голова, поэтому на звёзды она смотреть не могла. «Я вижу, как они вращаются!» Она шла, сильно опираясь на руку мужа.
– Слушай, – заулыбался Селивёрстов. – Как, всё-таки, приятно смотреть на дружную семейную пару, согласись! Млеют под Визбора, как студенты. Смешно немного, но сейчас редко увидишь дружную семью.
– Боже мой, как мне плохо…
– Из-за одной конфеты?
– В ней была целая рюмка. Я совсем пьяная, сейчас язык заплетаться начнёт. Я ведь не по вкусу поняла, что коньяка выпила. Представь себе: вся комната вдруг зашевелилась: я увидела мысли! Они как пауки зашуршали лапками в углах, как мыши заскреблись коготками, как серые моли заполнили воздух… бррр…
– Что с тобой?! – Селивёрстов никогда таких слов от жены не слышал.
– Мне плохо…
– Ну вот, я тебе про Борьку с Нонной, про счастливую семейную пару, а ты… напилась как сапожник.
– Нет никакой семейной пары. Между ними уже давно нет никаких чувств и никаких отношений. У него другая женщина, а неё – мужчина. Он не хочет развода, потому что боится, что она у него отсудит часть состояния, а она не настаивает: опасается, что за деньги он может с ней всё, что угодно сделать.
Варвара выпалила это мгновенно, словно это вылетело из неё само. Селивёрстов удивлённо посмотрел на неё и хохотнул:
– Тебе надо романы писать. Впрочем, нет, слишком банальная история… Очень грустно, что и у них пустота.
Варвара резко остановилась под фонарём и впилась взглядом в Селивёрстова.
– А ты думаешь, что любовь это так просто? Ты думаешь, что любовь растёт также как грибы – бессознательно, сама собой?
– Нет, я знаю, что любовь это чудо из чудес… Только я смотрю вокруг и удивляюсь: почему только одни мы любим друг друга?
– Серёжа, мне страшно.
– Что такое?
– Когда Нонна поняла, что мы с тобой любим друг друга, что наши дети рождены в любви, она на меня посмотрела с такой испепеляющей ненавистью!
– Даже если тебе это не показалось, то что она может тебе сделать! – Селивёрстов засмеялся, не переставая любоваться Варварой.
– Серёжа, я живу в кругу семьи, и я просто забыла, как мир ненавидит любовь. Нонна мне напомнила об этом…
– Будет-будет, Варенька, не надо обобщать, ты просто разнервничалась…
– Люди, когда встречают любовь, предпочитают убежать от неё, а потом всю жизнь страдать: «Ах, какая у меня могла быть любовь!» Никто не хочет её нести изо дня в день, изо дня в день. А потом, если видят, что кто-то счастлив, они готовы испепелить огнемётами…
– Всё-всё, ты пошла вразнос. Всё хорошо, не надо так болезненно воспринимать…
Селивёрстов крепко обнял Варвару, прекращая разговор.
За порогом дома на Селивёрстовых обрушился водопад детских проблем, которые надо было рассортировать и, затем, что-то отложить, что-то решить. Варвара, может впервые в жизни, махнула рукой на детей из туманного далека и прошла в спальню. Детьми пришлось заниматься Селивёрстову. Делал он это по-медвежьи неуклюже, и в результате оставил после своих разбирательств одно только недовольство, и расстроился сам. Варвару он нашёл уже спящей.
Едва её голова коснулась подушки, как она куда-то провалилась. Всю ночь она падала сквозь черноту, падала до тех пор, пока не ударилась, словно о стену, о нечеловеческий ледяной голос: «Ты забыла про восемнадцать лет. Восемнадцать лет!»
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.