Текст книги "Скользящие в рай (сборник)"

Пустив дым, Глеб отвел его рукой и поморщился – то ли от попавшего в глаз дыма, то ли от нелюбви к душещипательным сюжетам.

– Разрешите мне не комментировать ваши слова, – сказал он. – А то выходит так, будто вы просите меня о чем-то слишком старомодном, чтобы это могло быть возможным в наше время.

– Благодарю за понимание, Глеб, – ровно произнес Феликс. – В таком случае вы можете вернуться к Лизе. Ваш самолет – через сорок шесть минут.

– Очень хорошо, – сказал Глеб, отделяясь от стены и растирая в пепельнице недокуренную сигарету. – Кстати, могу вам вернуть то, что пропало из вашего кабинета.

Из дорожной сумки он вынул папку, которую отобрал у Линькова, и протянул ее Феликсу. Лицо Кругеля сразу потемнело. Закусив губу, он покачал папку на ладони, будто проверяя на вес, затем небрежно кинул ее на пол.

– Уже не актуально, – еле слышно заметил Феликс, сощурившись, как от яркого солнца. Он отбросил сигару, сунул руки в карманы брюк, сделал три шага, свесив голову, и неожиданно остро взглянул на Глеба. – А между тем простой народ оплакивал Нерона и приветствовал казнь убийц Тиберия, – без видимой связи сказал Феликс. Его мягкий, задумчивый голос эхом отразился под потолком. Он помолчал, словно прислушивался к своим словам, затем тихо спросил: – Вы ознакомились с бумагами, разумеется?

– Да, – ответил Глеб бесстрастно. – Но это не имеет никакого значения.

– То есть как?

– А так, – он щелкнул пальцами, – что это не мое. Меня не волнуют общественные страсти. Тем более теперь.

Повисла тяжелая пауза. Поеживаясь, Феликс прошелся взад-вперед, явно сбитый с толку тем фактом, что информация, предназначенная для узкого круга лиц, прошлась по умам посторонних.

– Странный вы человек, Глеб, – наконец молвил он. – Удивительный. Неужели вам непонятно, куда вы сунули нос?

– В помойное ведро, полагаю, – ответил Глеб и добавил чуть ли не презрительно: – Но что с того, если сам живешь на помойке?.. Извините, конечно.

Феликс посмотрел на часы.

– У вас есть еще двадцать минут свободного времени, – сказал он. – Мне нужно вам кое-что разъяснить. Это нужно мне, – подчеркнул он. – Так что не сочтите за труд выслушать.

Глеб послушно кивнул и прислонился к стене.

– То, что волею случая стало предметом вашего внимания, и впрямь не имеет никакого значения, – начал Феликс, оборотясь лицом к летному полю. – Тем более что, как вы, наверное, заметили, все пошло не по сценарию. Непредсказуемо много людей… М-да. Теперь они пытаются удержать за хвост взбесившегося коня, хотя, не будь этой тупой, самонадеянной алчности, они спокойно вели бы его в поводу. Один чудной французский философ – по происхождению румын – заметил, что любая революция торжествует только в том случае, если вступает в схватку с отжившим строем. Отжившим! – Феликс выхватил из внутреннего кармана сигару, откусил и выплюнул кончик и торопливо раскурил. – Любые схемы хороши, если вы не имеете дело с сумасшедшим, вернее – доведенным до сумасшествия: остается вероятность случайного попадания в цель. Угадать будущее можно лишь по недоразумению. Кто знает, что надо делать и как? Все случайно. Успех приписывают хитроумному плану. Неудачу – бездарности. Но то и другое – случайность. Или – предопределенность… Меня вынудили… – произнес он как-то сонно. – Не оставили выбора… Даже самые великие артисты призваны твердить чужой текст… – Он глубоко затянулся. – Им захотелось быстро и дешево. Но народ превратился в толпу, а это зверь непредсказуемый. Зверь хочет жрать. Много и кроваво. И пока не насытится, он будет жрать. Такого зверя можно только убить. Поверьте мне: его и убьют. Свои или чужие – не важно. Но убьют непременно – такова логика любого бунта.

Феликс проводил взглядом взлетающий лайнер компании Lufthansa, уносящий пассажиров в Германию.

– Никто не думает о покое, – мрачно произнес он. – Никто не хочет простоты, присущей животным и дикарям. Люди рано устают. Им кажется, они видели и знают жизнь. Их поиск ограничен чувственным началом: есть, пить, услаждать свое тело… Я вижу это и в вас, Глеб. Вы не голодны и не больны, но в вас есть эта гнилая усталость… Вы даже не судите!

– Судить – зачем? – удивился Глеб. – Чтобы судить, надо болеть, а я, как вы заметили, человек здоровый. – Он изобразил веселость. – В здоровом теле – здоровый труп, если угодно… А вам требуется судья?

– Рано или поздно судья нужен каждому. Иначе человек не преодолеет комплекса вины, – вздохнул Феликс. – Я жил и действовал по законам времени. Не я писал эти законы. Не я настаивал на их исполнении. Моя роль во всем этом мала и технична. Но мне ясно одно: сотрясаемое подобными катаклизмами общество обречено переродиться во что-то иное, неведомое, сократив тем самым сроки своего существования. Китай, Египет – тысячелетия ровного, дремотного процветания без смут и потрясений – вот признак жизнестойкости. Так называемые вожди перемен – хотят они того или нет – гонят общество к бунту. Достигая сиюминутных целей, они теряют в исторической перспективе, обрекая страну на самоуничтожение. Впрочем, не думаю, что им есть до этого дело… Все идет к закономерному, оправданному всем ходом нашей истории концу. – Он помолчал. – Так при чем же здесь отдельные личности? Зло сделалось привлекательным, добро – постыдным. Мы устали быть людьми. Нам хочется стать высшей силой, каким-нибудь суперкомпьютерным Воландом. Ведь это не требует большого труда. Зато как эффектно!.. Им нужна не власть вообще. Они пресыщены ею. Им хочется властвовать над душами. Вот чего им хочется! Я говорю путано, сбивчиво, – продолжил Феликс в прежней, несколько нервной манере. – Это оттого, что мало времени осталось… У кого-то когда-то прочитал: жизнь – колоссальное событие, не имеющее ни малейшего смысла. Почти готов согласиться с этим ужасным тезисом. Нет, в свете последних событий я просто согласен с ним… И все-таки озадачен: а Бог?

Он повернулся к Глебу.

– Знаете что, – отозвался Глеб, – вы образованный человек. Слишком образованный для нашего времени. Мой вам совет – если он, конечно, вам требуется: уйдите в быт. Все на свете имеет свои отражения: возвышенное – в обыденном, сложное – в простом. И путаная политическая интрига, пусть даже затрагивающая интересы государства, найдет свое отражение в прозаичной кухонной войнушке. Не надо знать смысла жизни, не надо задавать себе вопросы, ответ на которые есть только по ту сторону. Ведь это как стену бодать. В конце концов, сейчас лето. Вы уезжаете в теплые страны. Зачем мучиться неразрешимыми проблемами?

Феликс посмотрел на часы, подошел к двери и взялся за ручку.

– А почему вы решили, что я уезжаю? – спросил он привычно мягким тоном.

– А разве у вас есть другой выход? – удивился Глеб. – Если содержимое этой папки сопоставить со случившимся, вам определенно грозит опасность. По-моему, здесь вас не оставят в живых.

Кругель на секунду задержался в дверях.

– Я всегда плачу по долгам, Глеб, – тихо и твердо сказал он. – Тем более по бильярдным. Всегда. Счастливого пути.

Дверь закрылась. Одновременно на поясе Глеба зазвонил мобильный телефон. Звонил Кирилл, в состоянии полуобморочной аффектации.

– Алло, Глеб, – завопил он так, что Глеб отвел трубку от уха, – ты где сейчас? Куда ты пропал? Тут черт знает что творится! Стрельба, на улицах трупы! Мама не выходит из дома! Плачет, боится! А у нее дверь деревянная! Я тоже боюсь выходить на улицу! Даже за продуктами! Где ты?

– Меня не будет… Слышишь, Кирилл? Меня не будет недели три, может быть, месяц. Я уезжаю.

– Как?! Куда?

– Не важно… Я позвоню завтра.

– Ну да, ну да… – Кирилл сразу сник. – Наверное, ты правильно делаешь… Здесь очень, очень опасно. И страшно.

– Если сможешь, перевези мать ко мне. У меня дверь железная. Да и сам с ней оставайся.

– Ну да, ну да… Конечно, Глеб, обязательно… Да, вот еще что… Тут такое, понимаешь, событие…

– Какое событие?

– А ты не слышал? Удуева ведь избили, он в больнице, а Линькова какие-то головорезы прямо у Назара схапали и увезли куда-то. И все, ни слуху ни духу. Никто не знает… И вот еще… Не знаешь, что ли? Не слышал?

– Господи, ну что еще?

– Так ведь Назара-то нашего того… зарезали…

– Что?!

– Ну да. Вчера ночью. Пришел какой-то гад, блондинчик с косичкой, постоял, понюхал, потом подошел к Назару и ни с того ни с сего пырнул ножом. На глазах у всех. Прямо в сердце. Мне сказали, ты эту сволочь отлупил недавно. Вот он и отомстил, выходит, так… Тебя же не было…

– Он… жив?

– Не, наповал… Даже не мучился.

Кровь ударила в голову. Дыхание удавом перехватил спазм. На лбу выступила холодная испарина. Глеб опустил трубку, машинально нажав кнопку «отбой». За окном в воздух поднялся серебряный «боинг» с синей аббревиатурой SAS на борту. За считаные минуты он растворился в небе. В дверь впорхнула Лиза.

– Глеб, ну что же ты! – с порога закричала она. – Где папа? У нас пятнадцать минут до вылета! Я уже все за тебя заполнила. Остались одни формальности. Идем скорее!.. – Она приблизилась к нему. – Что с тобой? Ты такой… бледный.

– Ничего, – выдавил Глеб. – Нервы. Пройдет. Иди, я тебя догоню.

– Тебе плохо?

– Уже лучше. Иди и жди меня в ВИПе. Через минуту я буду.

– Может, тебе нужна помощь?

– Иди! – рявкнул он, упираясь рукой в стекло.

На мгновение Лиза остолбенела, потом погладила его по вспотевшему лбу и, старательно имитируя беспечность, сказала:

– Хорошо, милый. У нас есть еще пятнадцать минут.

Охваченная беспокойством, Лиза вышла. С минуту он стоял, пытаясь удержать себя в кулаке. Внезапно его охватил тяжелый кашель, скрутив, как туберкулезника. Когда вновь зазвонил телефон, от неожиданности он уронил трубку на пол. Телефон продолжал звонить. Глеб поднял трубку.

– Да, – почти прошептал он.

На другом конце стоял непонятный грохот, сквозь который пробился голос Кристины:

– Глеб! Ты?

– Да, – сказал он громче и опять закашлялся.

– Слава богу, я дозвонилась! Где ты?

– Далеко.

– Что? Я не слышу! Здесь такой шум!

– За городом.

– Алло! Хоть ты меня слышишь?

– Слышу! – почти крикнул он.

– Теперь слышу! Тут что-то страшное!

– Где – тут?

– Что?

– Что за шум?

– Я в переходе! Возле Новых ворот! Такой длинный переход, знаешь?

– Что ты там делаешь?

– Я застряла! Сюда набилось человек сто! С одного конца – пожар, горит что-то, а с другого – стреляют! Столько людей подавило, ужас! Выбраться не можем! И дым! Глеб, где ты?

Глеб выпрямился. Глаза его были пусты.

– Постарайся никуда не вылезать! Слышишь меня? – хрипло крикнул он.

– Да! Да! Слышу! Сейчас слышу!

– Я смогу быть через два-три часа! Сиди там! Никуда не ходи! Понимаешь?

– Да, понимаю!

– Жди!

Он окинул взглядом залитое солнцем летное поле, покрытое невероятно зеленой травой. На минуту задержал дыхание и резко выдохнул.

Под ногами у него мерно плескалось светлое, спокойное море. В небе парили чайки и плыли по горизонту прогулочные теплоходы. Метрах в десяти прямо в воде выстроился квартет из пожилых музыкантов в черных костюмах, с бабочками. Подмигивая и посылая друг другу лучезарные улыбки, они самозабвенно играли на скрипках… Но он больше не слышал их.

17

Он был спокоен, даже как-то слишком спокоен, отрешен. Его огненного цвета «фольксваген» вот уже час летел с бешеной скоростью по узкому загородному шоссе в направлении Извойска, мимо которого тянулась комфортабельная трасса, ведущая в П-бург. Он мчался в П-бург. Два или три раза машину заносило на вираже, но он не сбрасывал скорость. Его рука равнодушно скользила по коже руля, придерживая его тремя пальцами, не из щегольства, а по привычке к управлению надежным, податливым автомобилем. Дорога еще не просохла от короткого дождя, упавшего с ясного неба, и отчаянно слепила глаза, но он почему-то не надевал темные очки, лежавшие рядом. Казалось, неподвижный взгляд его упорно держится за некий ориентир, но не в зримом удалении, а еще дальше, где нельзя видеть, а можно только знать, что он там есть.

Возле придорожного кафе машина резко остановилась. Он вышел и быстрым шагом направился к кавказцу, суетившемуся в буфете. Заказав кофе, он спросил, есть ли здесь телефон. Буфетчик кивнул на кабину.

Он никак не мог дозвониться: номер срывался на первых двух цифрах, потом механический голос приветливо сообщил, что номер абонента занят или временно недоступен. В развевающейся легкой куртке он кинулся к машине, забыв о своем заказе. «Эй!» – растерянно крикнул кавказец, но машина уже сорвалась с места.

Встречные авто проносились мимо, как пули. Кто-то сигналил, кто-то мигал фарами, предупреждая, что впереди пост ГАИ. Твердым движением он вынул из кармана сигарету, длинную и тонкую, какие курят женщины, задумчиво понюхал ее и сунул в рот. Впереди истерическими прыжками дорогу пересек заяц. Он проводил его быстрым, равнодушным взглядом и добавил газа. До Извойска оставалось пять километров. Ветер клокотал в приоткрытом окне, заглушая радио. Он усилил звук в приемнике. По радио крутили «Болеро».

18

Издалека было видно, что небо над городом затянуто серым дымом. Вечерело. По мере приближения к границе города встречный поток становился гуще, плотнее, медленнее, расползался на соседние ряды, так что километров за двадцать до кольцевой автострады «фольксваген» Глеба вынужден был пробираться по единственной более-менее свободной крайней правой полосе, непрестанно гудя и рискуя скатиться в кювет. Глеб заметил, что вместо милиционеров на постах ГАИ стояли бэтэ эры с солдатами на броне. Из проезжающих мимо «жигулей» крикнули, чтобы он поворачивал оглобли, поскольку в городе идет настоящая война.

То там, то тут старые машины не выдерживали жары и замирали с кипящими радиаторами, как камни в реке, усиливая неразбериху и практически парализуя движение. Мат и проклятия сливались с рокотом сотен двигателей. В грязных болотцах вдоль трассы, испуская истошный рев, барахтались внедорожники. Выхлопные газы и пыль вынуждали закрывать окна и плавиться от духоты внутри собственных автомобилей. Старики умирали в салонах, не в силах вырваться наружу, поскольку в потоке ползущих впритирку друг к другу машин не было возможности открыть двери. Сверкая тысячами огней, смердя, захлебываясь грохотом и злобой, гигантское неповоротливое чудовище катилось вон из пылающего мегаполиса.

Наконец, Глеб пристроился в хвост оснащенному сиреной и проблесковым маячком внедорожнику, битком набитому омоновцами, и продвигаться стало легче. Во всяком случае, теперь ему не грозили свернуть шею, если он немедленно не съедет в придорожную канаву, чтобы уступить дорогу. Таким образом, прикрытый вооруженными до зубов спецназовцами, он беспрепятственно вполз в город и проехал довольно далеко, пока внедорожник не повернул к группе военных, разместившихся на детской площадке. Дальше пришлось ехать без эскорта.

Улицы пригорода являли собой странное зрелище: что-то роковое, гибельное буквально витало в воздухе. Одинокие пешеходы с сосредоточенными лицами, торопливо пересекающие пустынные проспекты; растерянные мужчины, вполголоса гадающие, что произойдет в ближайшие часы; насмерть перепуганные женщины; какие-то темные люди, одетые почти маскарадно – кто в кирзовых сапогах поверх брюк, кто в камуфляже, кто в офицерской фуражке и джинсах, с «калашниковым» через плечо; тихушно свирепая давка в немногих работающих еще частных продуктовых лавках; легкий бег закупоренных бэтээров; поваленные рекламные щиты; как будто из-под земли выросшие горы мусора повсюду; мертвые фонари, смутный гул вдали и зарево над крышами мертвых домов – все указывало на близость смертельной опасности, спасение от которой – случай; все говорило о зыбкой, томительной, как зубная боль, неопределенности, в которую стремительно погрузилась привычная жизнь огромного города.

На подъезде ко второму транспортному кольцу Глеба остановили. Дорога была перекрыта выстроившимися поперек фурами. Откуда-то тянулся едкий коричневый дым. К Глебу, тяжело хромая, подошел пожилой капитан. Лицо его было испачкано сажей. Возле уха запеклась кровь.

– Куда спешим? – крикнул он сорванным голосом. – Документы.

Глеб протянул права и процедил:

– Что, дальше ходу нет?

– А тебе надо? – недоверчиво поинтересовался капитан.

– Надо.

– Тогда пешком иди, раз жизнь не дорога. – Он махнул рукой в сторону центра и проворчал: – Приказа не пускать не было.

Глеб отогнал машину на обочину, запер ее и направился к фурам. Капитан молча наблюдал за ним, присев на капот своих «жигулей». Когда Глеб огибал уже кабину рефрижератора, он просипел ему вслед:

– Во дворы не ходи. Держись стен. – Он закашлялся. – И куртку сбрось! Она у тебя светлая.

Сумерки сгущались. Настал тот короткий сиреневый час, который французы называют между волком и собакой. Глеб вновь набрал номер Кристины. Номер по-прежнему был заблокирован. Тогда он побежал.

Улицы, как ни странно, были переполнены возбужденными, озлобленными, испуганными людьми. В их хаотичных перемещениях – группами, поодиночке, бегом – замечалась какая-то пьяная растерянность перед случившимся, которая, словно черная дыра, втягивала всех и каждого в тревожную неизвестность. Некоторые были вооружены, преимущественно автоматами, видимо отобранными у военных. При этом попадались куда-то спешащие, густо бряцающие амуницией милицейские подразделения: на них старались не обращать внимания. Окна и стены многих домов были измазаны черной копотью. Посреди улицы из пробитого водопровода бил фонтан кипятка. Стояла ужасная жара, но окна по большей части были закрыты и плотно зашторены. Там и тут откуда-то доносились сухие щелчки выстрелов. Хищные глаза мародеров выискивали незапертые подъезды в домах побогаче. Возле магазинов толпились жители, они вычищали все, что было в наличии, ругались, дрались. Набитые сумки тащили домой, явно опасаясь не донести, поскольку шайки подростков становились все наглее. Телевизоры выставляли прямо на тротуары, люди окружали их и спорили. Удивительно, но на центральных улицах работали кафе, рестораны, и в них сейчас спокойно ужинали те, кто готов был оплачивать астрономические счета за пустяковые, в сущности, удовольствия.

Глеб лихорадочно лавировал в толпе, кого-то задевал, валил с ног, получая в спину тычки и угрозы. Голый по пояс парень с избитым лицом крикнул кому-то, размахивая пистолетом ТТ: «Здесь он, точно, на крыше! Давай в этот подъезд!» Несколько человек ринулись следом за ним. «Снайпера нашли, – прокомментировал интеллигентного вида старик в очках. – Отойди, щас сбросят».

Увидев впереди забитую ревущим народом площадь, Глеб решил обойти ее дворами и нырнул под арку. Выскочив во двор, он вдруг замер на месте, точно споткнулся, вперив ошарашенный взгляд в кучу лежавших прямо посредине автомобильной стоянки людей. Он не сразу осознал, что люди мертвы. В синем свете одинокого фонаря, будто списанная со средневековых фресок, возвышалась мешанина из окоченевших рук, вывернутых грудей, разбитых голов, выломанных коленей. Трупов было много. Он никогда не видел так много трупов. Кроме собак, которые, поджав хвосты, трусливо суетились вокруг, в груде человеческой плоти неспешно хлопотали темные людские фигуры, похожие на зловещих чумных докторов. За спиной, усиленные микрофонами, кричали что-то ликующие голоса. А здесь царило какое-то удивительное спокойствие.

Толстый тип в майке-алкоголичке, задыхаясь от жары, с деловым видом стаскивал с молодого мертвеца джинсы, вместе с трусами, как вдруг заметил оцепеневшего Глеба. Выпучив глаза, толстяк отбросил в сторону трусы и угрюмо направился к нему, оглаживая добычу.

– Ты кто? – ухнул он, приблизившись. От него резко несло свежим перегаром и потом.

Глеб не ответил. Оглядевшись вокруг, толстый вытер пятерню о бабьи груди, сунул ее под брюхо, вытащил оттуда пистолет Макарова и ткнул дулом в бок Глебу.

– На колени вставай, – сказал он бесцветно.

Глеб послушно присел.

– Гля, мужики!.. – повернулся толстый к товарищам.

В ту же секунду Глеб подцепил с асфальта кривой железный прут, в глаза брызнула лютая ненависть, и со всей силы, с каким-то даже наслаждением он обрушил его на голову толстому. Пистолет, звякнув, упал к ногам. Толстый потянулся к голове, сипло вдохнул и беззвучным кулем осел наземь. Глеб кинулся через двор к ближайшей арке. Вслед прогремели выстрелы. Пули впились в штукатурку, искря, чиркнули по камням. Он пожалел, что не прихватил пистолет толстого.

Стараясь избегать открытые, переполненные народом пространства, Глеб несся переулками, нырял в проходные дворы, выскакивая на широкие улицы лишь по необходимости. Еще в двух дворах увидел сваленные в кучу трупы. Откуда? В мозгу крепко застрял образ молодого мертвеца в носках, с обнаженными гениталиями.

От едкого дыма слезились глаза. Можно было подумать, что горит весь город. На самом деле шквально полыхали несколько административных зданий и несколько разграбленных частных квартир. Даже при желании к ним бы не пробились пожарные расчеты. Этого огня хватало, чтобы в наступившей темноте улицы были подсвеченными. Продираясь через толпы, сбивая встречных, он рвался к Новым воротам, до которых было уже рукой подать.

Из горящего окна с оглушительным хлопком вылетели искры, окрасив все вокруг багровым светом. Тени резко сдвинулись. Прямо перед ним к стене прижалась женщина с двумя перепачканными сажей детьми. Они с ужасом смотрели на него. Не понимая этого ужаса, он поднял руки, чтобы успокоить их, и лишь тогда заметил, что по-прежнему сжимает железный прут, к рифленке которого прилипли волосы. Глеб с отвращением отбросил его и побежал дальше.

Теперь бег его сделался тяжелым, легкие жгло изнутри, он задыхался. От стен домов, от орущих толп, от пожарищ исходил такой жар, что казалось, будто предметы сами плывут за своими пляшущими тенями. Из распотрошенного винного магазина какие-то наряженные казаками громилы тащили ящики с водкой в сторону церкви, возле которой стояли четыре бэтээра, облепленные пьяными бунтарями и такими же пьяными солдатами. Солдаты явно не понимали, с кем они, за кого, зачем, поэтому благодарно принимали любые знаки уважения. Чуть дальше переметнувшиеся к бунтовщикам милиционеры пытались организовать хотя бы взвод из добровольцев, чтобы грамотно начать осаду правительственных объектов, пока не перешедших в руки безголовой толпы. Еще дальше всеми восемью колесами пылал перевернутый неведомой силой бэтээр, но интерес к нему давно уже был потерян. Ядовитая вонь горящей резины дурила головы почище алкоголя. Мостовая была усеяна пустыми бутылками, обувью, тряпками из модных бутиков, мелким палаточным товаром, книгами – и невероятным количеством выдранных отовсюду камней и булыжников.

По площади в ужасе от потери хозяина метался, визжа, породистый лабрадор с обгоревшей спиной.

Глеб поскользнулся и упал на какой-то ящик, раздавив его в щепки. Ему помогли подняться. Кто-то сунул платок, чтобы промокнуть ссадину на щеке. Плохо соображая, Глеб взял платок, протер им мокрый лоб, затем вернул и, шатаясь, побежал к Новым воротам, квадригу на которых уже различал поверх голов. Ему пришлось продираться через площадь.

В изменчивом возбуждении масс ощущалась нехватка вождя. Те, которые вывели людей на улицы, давно и безуспешно умоляли их разойтись, оказавшись под дулом неотвратимой ответственности. Но так легко и быстро переварить свалившуюся власть народ не мог. Возникшая было растерянность наперекор себе породила осознанную, прямую, бескомпромиссную ненависть. Толпа беременела новыми, по-настоящему опасными вожаками.

Стиснув зубы от холодной ярости, Глеб рвался вперед. Тут и там толкались разгоряченные мужчины, время от времени стрелявшие в воздух. Один из них ухватил Глеба за плечо, дыхнул в лицо гнилыми зубами: «Куда бежишь?» Открытой стороной ладони Глеб, не раздумывая, саданул ему в челюсть, перешагнул и стал протискиваться дальше. Толпа выла и рычала и сильнее давила в сторону, туда, где из разбитых грузовиков спешно сооружались трибуны. Поняв это, Глеб устремился к краю площади, прокладывая себе дорогу локтями и коленями. Треснул и оторвался рукав куртки. Стекло вонзилось в ногу, прошив подошву. Одержимый одной целью, он буквально выдавливал себя из все более крепнущих объятий толпы. Минут через двадцать, совсем обессилевший, Глеб вырвался на свободу и, не дав себе передышки – только выдернул из подошвы бутылочное стекло, – кинулся к уже целиком различимым Новым воротам. Ему пришлось пригибаться, закрывая руками голову, и лавировать среди похожих на футбольных болельщиков парней, которые упоенно забрасывали булыжниками вывернувшийся из подворотни автозак с зарешеченными окнами.

Вот, наконец, ворота, озаренные красным светом пожаров, с римской квадригой наверху.

За ними – шоссе и подземный переход.

Поначалу он не осознал происходящее. С обеих сторон трассы из перехода с какой-то нереальной интенсивностью валил густой черный дым. Траурные клубы вылетали, скручиваясь, из адских провалов, смрадной сажей оседая на всем, что было вокруг. Глеб подошел ближе, машинально набрал номер Кристины, услышал все тот же автоответчик, сообщающий, что связи нет. Тогда он разжал пальцы, и телефон упал на мостовую. Он был ему больше не нужен.

Откинувшись на гранитный парапет, окаймляющий спуск в переход, на асфальте сидел человек. На нем практически не было одежды. Кожа то ли сгорела, то ли почернела от сажи. Плечи блестели черно-бурой кровью. Спокойным взглядом он смотрел на приближающегося Глеба. «Что случилось?» – спросил Глеб. Вернее, это ему показалось, что спросил, на самом деле он только подумал, не раскрывая губ. Но в глазах его застыло такое глубокое отчаяние, что человек понял вопрос и, изогнувшись от боли, выдавил:

– Взрыв… внутри… я с краю… все…

По-видимому, этих усилий оказалось для него чересчур много: дыхание сделалось бурным, оно явно причиняло боль его обожженным легким. Глеб не мог прийти в себя, овладеть своей волей. Перед глазами высвечивались то Кристина, то Назар, то мертвый парень в одних носках.

– Чего смотришь? Помоги. – Голос прозвучал за спиной.

Глеб резко обернулся и увидел черного от копоти врача, больше похожего на шахтера. На кончике носа у него висели, казалось, абсолютно ненужные сейчас узенькие очки для чтения. О том, что это врач, можно было догадаться лишь по натянутой на голову грязной медицинской шапочке. Неподалеку стояли две чудом оказавшиеся здесь машины скорой помощи. Врач подошел к пострадавшему и взял его за предплечья. Человек застонал.

– Бери за ноги, – сказал врач.

Глеб послушно взял липкие ноги, и они понесли его, на удивление легкого, к машинам.

– Сколько живых? – спросил Глеб.

– Пятеро, – ответил врач, посмотрел на Глеба колючим взглядом и сухо добавил: – Все мужчины.

Они погрузили пострадавшего на пристегнутый к «скорой помощи» автоприцеп, выложенный матрацами, поскольку сами машины были забиты ранеными. «А если бы она не послушала меня и покинула переход…» Врач пожал ему руку. Глеб отметил, что врач немолод и худ, как жердь.

– Попробуем выбраться, – сказал он устало. – Может, кого и довезем.

Странная кавалькада медленно двинулась в путь, непрерывным гудением раздвигая людские потоки.

Глеб подошел к переходу и сел там, откуда они вынесли последнего пострадавшего, должно быть, пятого. Тяжелый, сладковатый дым, идущий из перехода, насытил его кровь дурманящей отравой. Ему вспомнилось что-то далекое, важное, но, как ни старался, он не мог уловить даже очертаний своего воспоминания.

Он не знал, сколько времени просидел на одном месте. Пальба, грохот, крики не прекращались ни на минуту. Потом он поднялся. Стянул с руки оторванный рукав куртки. «Если бы она не послушала меня… если бы Назар… если бы… если бы…» Он нагнулся, прижав ладони к лицу, и долго стоял так, покачиваясь, издавая звуки, похожие на глухое рычание затравленного зверя.

Неровным шагом он плелся по разгромленным, заваленным мусором, загаженным, липким улицам. Немного кружилась голова, и слегка подташнивало, как при качке на судне в открытом море. Вероятно, от дыма. Он шел без всякой цели, не замечая, где находится. Пробегавшие мимо люди задевали его. Один раз он даже упал. Нарастающая вокруг суматоха не достигала его сознания. В ней было не больше смысла, чем в катании шаров на бильярде, хоккейном матче, тиканье часов. В ней было не больше смысла, чем во всем том, что произошло.

Ему представилось, как он стоит на балконе, залитый теплым утренним солнцем, а перед ним через полупустой пляж сверкает и манит легким своим, светлым дыханием такое спокойное, такое недостижимое море. Банальный символ человеческого счастья – как сувенирная побрякушка, отгоняющая злых духов.

Он бездумно свернул в переулок, окончившийся тупиком, пошел обратно, но попал не туда, откуда пришел. Широкий проспект запрудила толпа человек в двести. Все они надрывно и зло орали и как-то опасливо наседали в одну сторону, при этом не продвигаясь вперед. Сквозь грохот и ор до его слуха донеслись глухие ритмичные удары. Не понимая, что делает и зачем, он протиснулся сквозь разгоряченную толпу и прямо перед собой увидел хорошо организованное подразделение милиции, натасканное на разгон демонстрантов. В касках, бронежилетах, отлично экипированные спецназовцы в лад друг другу колотили резиновыми дубинками по дюралевым щитам, стараясь нагнать страху на снедаемых жаждой крови соотечественников, от которых их отделяли какие-то сто метров.

Он и не заметил, как, очутившись в первом ряду, вдруг ощутил себя частью этого целого, как общая ненависть стала его ненавистью, как общий гнев стал его гневом, как несогласие с происходящим превратилось в несогласие с самим земным существованием этих уверенных, крепких защитников той неведомой силы, которая отняла у него профессию, надежду, цель, жизнь. Он не заметил, что уже кричит вместе с этой трусливой толпой, не способной идти на осознанные жертвы, что его руки готовы рвать и убивать, когда за пластиковым забралом он вдруг разглядел испуганные голубые глаза молодого спецназовца, и этот страх, страх оттуда, подействовал на него словно приказ. Не отдавая отчета в своих действиях, он сорвался с места и бросился на кордон. Толпа взревела и слепо ринулась за ним.

Что-то вцепилось ему в грудь, прочно и безнадежно, вгрызаясь все дальше и дальше в глубь тела. Он упал на колени, хватая рукой воздух. Толпа пролетела сквозь него и сшиблась с кордоном. «Это снайпер, дружок, – шепнул кто-то. – Во-он он, на крыше сидит». Глеб стоял на коленях, прижимая руки к груди. «Гаишник… – мелькнуло в мозгу. – Легкая мишень».

Он увидел, как из массы дерущихся людей выступил человек и неспешно приблизился к нему. Постояв несколько секунд, он легко поднялся в воздух и протянул ему руку. Превозмогая нарастающую тяжесть, Глеб медленно поднял голову. Черты лица незнакомца удивительным образом напоминали ему его собственные. «Ну же», – ласково позвал незнакомец.