Текст книги "Стихотворения и поэмы"

«Истина находится в середине…»

 
Истина находится в середине,
Как фитиль горящий посреди свечки,
Но душа догорает на треснувшей льдине
Посреди безымянной, безумной речки.
 
 
Истина находится в сердцевине,
Как поля пшеничные – внутри зерна,
Но тело вращается в бешеной лавине
Водопада времени – беспробудного сна.
 
 
Мыслью блуждающей, раненой кожей
Ищет забывшийся, алчет Адам
Внутрь отверзаемое Царство Божье
По мертвецов незабвенных следам.
 
 
Сеяли след и ступни, и подошвы,
Даже копыт отпечатки на льду…
– Полно, опомнись: где ищешь – найдёшь ли?
Он, умирая: – Жив буду – найду.
 

1990

«Где славословия стволы…»

 
Где славословия стволы
Стоят с воздетыми руками
И вслух немотствуют веками,
Не в силах вознести хвалы,
 
 
Там по утрам смиренный смертный
В контору бедную спешит
И свой молебен незаметный
И неосознанный вершит:
 
 
«Как хорошо, что утром ранним
Я под деревьями иду!» –
И, устрашённый опозданьем,
Жуёт сухарик на ходу.
 
 
Молитва томна и кратка,
Без Имени, без обращенья,
Но синий Ангел в восхищенье
Её возносит в облака.
 
 
И вслед ей тянутся стволы
И к ней испытывают зависть,
Опять с призванием не справясь,
Не в силах вознести хвалы.
 

1990

«Стал я мыслить светло и прямо…»

 
Стал я мыслить светло и прямо –
Что ж, бывает, подкатит блажь.
Вдруг – стучатся в оконную раму:
Кто посмел? На третий этаж?!
 
 
То, презрев прямизны критерий –
Забулдыга, повеса, враль,
Заломив котелок метели,
Старомодный гуляет Февраль.
 
 
Вырожденец из рода Феба,
Он не терпит прямых углов,
Скособочилось, гнётся небо,
Волоча переулков улов,
 
 
И, смещённо, смешно и остро
Накренившись на пятьдесят,
Старый двор – стратегический остров –
Принимает пурги десант.
 
 
Стук условный кровного друга –
Он на улицу, как домой,
Звал меня в завихренье круга
С озарённой дороги прямой.
 
 
И хоть я только что повенчался
С Музой Чисел, как циркуль, стальной, –
Я на встречу, всё бросив, помчался,
Только двери вскричали за мной,
 
 
Строгий брак променявшим на шалость,
Позабывшим накинуть пальто:
Холод бил по щекам, но зато
Муза Отрочества возвращалась,
Муза радостных строк – Эрато!..
 

1990

«Синьоры, о, какую кару…»

 
Синьоры, о, какую кару
Сей флорентиец заслужил?
Дадим, дадим ему гитару,
Чьи струны из воловьих жил!
 
 
За то, что он не по канону,
Не вняв словам святых отцов,
Изобразил в ките – Иону,
В Эдеме – голых молодцов
Под видом ангелов, без трона –
Христа, блаженных – без венцов, –
 
 
Заставим петь, как в годы юны
Он, что ни день, влюблялся вновь,
Как этот голос, эти струны
Любимым горячили кровь,
 
 
Как роща мая в час полночный
Внимала стонам молодым
В той жизни светлой и порочной…
Гитару старцу подадим!
 
 
Пусть он расскажет нам, откуда
На фресках, в красках и лучах,
Губ человеческое чудо,
Желанье в ангельских очах?
 
 
Так властно смотрит гость небесный,
Что оторваться нету сил, –
Чей облик, страстный и прелестный,
Художник ныне воскресил?
 
 
Да, пусть он пеньем нам ответит,
Святой, безумец, еретик:
Чей свет ему доселе светит?
Чей голос в сердце не затих?..
 

1990

«Глаз краснеющей ярости, ханский белок…»

 
Глаз краснеющей ярости, ханский белок,
О Востока растопленный гул!
Торопливый ковыль: Тохтамыш, Тоголок,
Гневной влаги глотки: Токтогул.
 
 
Кочевая, чужая, скользящая жизнь,
Ядовитого лезвия лесть.
Без терзаний, без жалости, без укоризн,
Без остатка прими всё, как есть.
 
 
Вторглись орд безбородых лихие стрелки
В земледелия вольный предел,
Скрыли воды недвижные Леты-реки
Тех, кто тихой свободы хотел.
 
 
Это плоти восстание против души,
Деву в поле догнавший монах!
На рассвете в тумане коньки-крепыши –
Как младенцы в тугих пеленах.
 
 
Кочевая, чужая и близкая жизнь,
Зелье страсти в кипящем котле!
Только в оба смотри, только крепче держись
В конским потом пропахшем седле!
 

1990

«Ряженые! Ряженые!..»

 
– Ряженые! Ряженые! –
Зимняя Луна.
Ходят напомаженные,
Просят у окна.
 
 
На плечах у ночи
Праздник на селе:
Светят очи волчьи,
Бык навеселе.
 
 
Хрюкают и лают,
   Квакают, свистят…
Что они желают?
Что они хотят?..
 
 
Гулкий голос бычий
Говорит с тоскою:
– Дайте нам обличье
Прежнее, людское!
 
 
Души наши стёрты,
Сгублены тела,
И зверины морды
Нам Луна дала…
 
 
Нынче всюду праздник,
Нынче счастья просят:
Облик безобразный
Мы желаем сбросить,
 
 
Сердцем убедиться,
Что Звезда права, –
Заново родиться
В полночь Рождества…
 
 
– Молвите, а вы-то
Кем на свете были?
Властью ли убиты,
Иль себя убили?
 
 
С небом ли знакомы,
Аду ли дружки?
Почему вы кони,
Почему быки?..
 
 
– Нету, нет ответа,
Крепче дверь закрой. –
И всё меньше света,
И всё громче вой.
 
 
– Ряженые! Ряженые! –
Зимняя Луна.
Ходят напомаженные,
Просят у окна.
 

1990

«Оттого я говорю…»

 
Оттого я говорю
Странные слова,
Что душа моя в раю
И во всём права,
 
 
А что мой неправый ум
Сам себе не рад,
Домовому тёмный кум,
Водяному брат.
 
 
Оттого моя строка
Шелестит листвой,
Что душа моя близка
С вышней синевой,
 
 
А что ум промёрз в тоску,
В адовый гранит,
Оттого мою строку
Мраком холонит.
 
 
Оттого мои слова
Станут повторять,
Что в душе моей жива
Божья благодать,
 
 
А что, жизнь и смерть разняв,
Впал мой ум в испуг, –
Повезут мой гроб в санях,
И заплачет друг.
 

1990

Из книги «Под яблоней»
1991–1996

«Апрель-подробщик, о начётчик мелочей…»

 
Апрель-подробщик, о начётчик мелочей,
Исчерпан твой словарь не тем ли,
Что солнышко в авоське из лучей
С торгов морозных в лето тащит Землю?
 
 
Там тень, тут смена красок, что за блажь!
Всё пчёлка соты солнечные лепит.
И слово вставить ближнему не дашь
В бездельный свой, зелёный, вещий щебет…
 

1991

«Я, родившийся под яблоней…»

 
Я, родившийся под яблоней
С блеском лиственным в глазах,
Осенённый чудом, явленным
Тридцать пять веков назад,
 
 
Вовлечённый в удивление
Чуду первому тому,
Неспособный к одолению
Тьмы, но опознавший тьму,
 
 
Как жилище Бога тайное
Над огнём вверху горы
(А внизу – веков шатры
Ждали, затаив дыхание), –
 
 
Я не сторож миру здешнему,
Не хозяин, не слуга
(Чуть кивнёшь росточку вешнему,
Глядь – желты уже луга),
 
 
Я не странник и не гость его,
Не толмач его речей
(Только птица слова пёстрого
И щебечет на плече),
 
 
Я не с притчей, не с загадкою,
Не полынь во мне, не мёд,
Я – оттуда – с вестью краткою…
Только кто её поймёт?
 
 
Только в книге будет набрано
(Взоры мимо строк скользят):
«Я, родившийся под яблоней
Тридцать пять веков назад…»
 

1991

«Ты, душа, была повсюду лишней…»

 
Ты, душа, была повсюду лишней,
Так хотелось вести потеплей!
Узкобёдрый, поступью неслышной,
Входит русский бережный апрель.
 
 
Робкий, выжидает и боится,
Ранних крыш касается слегка,
Чуть смягчает медленные лица,
Быстрые сгущает облака
 
 
И отмеренной, последней манной
Посыпает странствия твои:
Это он – твой суженый и званый,
Из-за тучи взгляд его лови.
 
 
Это свет Земли Обетованной,
Это встреча с Небом – не вдали,
Это он – твой суженый и званый:
Льдинок трели… Скоро – соловьи!
 

1991

«Закат почти остыл…»

 
Закат почти остыл,
Но всё кипят кусты
Горячей силой первой зелени,
Как свежих городов подвижные пласты,
Словно на облако воссели мы
И дивно смотрим с высоты.
 
 
То лист приблизится полураскрытый,
И все прожилки-улицы видны
С домами, семьями, живущими в них кратко,
Переходящими в росинки без остатка,
То город отодвинется – ведь мы
Глядим с небес и воздыхаем сладко,
И пища наша – мёд и дикие акриды.
 
 
Куст жив – огромной верой в свет сокрытый,
Который в сумерках ещё ясней, чем в полдень:
Останься тут со мной – и миг подстереги,
Когда патроны этих малых родин
Наружу выбегут – мальцы-кустовики,
Едва их кликнут звёздные спириты!..
 

1991

Собор

 
Разумный инок в странные века
Разбоя и наивности
Считал по чёткам облака
И жил средь всякой живности
 
 
В лесу медведей и молитв,
Жестокости и святости,
Где сердце от желания болит,
От райской замирает сладости.
 
 
Ему в полуденных лучах
Клики менад вакхических
Звучали, чтобы не зачах
В познаньях схоластических,
 
 
Ему наяды в дар несли
Мониста рыб серебряных,
Ласкались Гении Весны
Средь кельи снов неприбранных,
 
 
Под палисандровым крестом,
Молитвенными мантрами –
Лежали в ужасе пластом
Сильфиды с саламандрами,
 
 
Сен Жан – удачливый авгур –
Навстречу шёл с литаврами,
Как возвращался сэр Артур,
Расправившись с кентаврами…
 
 
Так вёл Христос, любя врагов,
И в целях политических –
Схоластов, эллинских богов
И чудищ строй кельтических!..
 

1991

«Ветки. Листья лунные вдоль стен…»

 
Ветки. Листья лунные вдоль стен
Из китайской Книги Перемен.
 
 
Век ночной. Осенний век нам дан –
Дальним душам. Детям давних стран.
 
 
Мрак. Ума последние плоды.
Русских пагод странные сады.
 
 
Свет. Любовь в бревенчатой ночи.
Лунный ливень. Помни. И молчи.
 

1991

«…Когда вбегу в ограду…»

 
…Когда вбегу в ограду
Обители иной,
Услышь сквозь грохот града
Мой оклик за стеной.
 
 
Сквозь град секунд стучащих,
Сквозь сердца мерный бой
Ты вслушивайся чаще –
Я говорю с тобой.
 
 
Вот оглянулся робко,
Испуганный олень:
Тонка перегородка,
Блестящий долог день.
 
 
Ты слушая не слышишь,
В упор не разглядишь,
Моим дыханьем дышишь,
Мои слова твердишь.
 
 
Смерть нежная хотела
В забвенье полонить,
Но страсть живёт вне тела,
Вне мира длится нить.
 
 
В ушко судьбы стальное,
Как луч, её продень. –
Нас сочетал с тобою
Осенний тихий день.
 

1991

«Одуванчиков маленьких солнца…»

 
Одуванчиков маленьких солнца
Загораются первыми. Хочешь –
Мы вприпрыжку сбежим по холму?
Хочешь – горе тебя не коснётся,
Все печали, что ты себе прочишь,
На себя, на себя я возьму?
 
 
Отменила весна власть былого,
Говори – всё свершится, как скажешь,
Над событьями будущих дней –
Властно, властно весеннее слово!
Травной волей судьбу свою свяжешь –
Нет под солнцем той связи прочней.
 
 
Стань одно с этой лиственной мощью:
Я с тобою единым дыханьем
Глубоко, словно в дрёме, дышу
И, взлетев над стоглавою рощей,
Над рекой – синих духов лоханью –
За тебя, за тебя лишь прошу…
 

1992

Пластинка

 
Впервые мальчик посмотрел влюблённо,
Впервые крови ощутил прибой, –
И навсегда пластинка патефона
Пропела так: «Мы встретимся с тобой…»
 
 
И он встречает годы у перрона,
И он глядит с надеждой и мольбой,
А на дворе пластинка патефона
Поёт, поёт: «Мы встретимся с тобой…»
 
 
Ах, сколько раз он принимал за встречу
Случайный взгляд, случайные слова,
А встречи нет, она опять далече,
Хотя с деревьев падает листва.
 
 
Дрожит фонарь, листву роняют клёны,
Ночной состав гудит, полуслепой,
А стародавний голос патефона
Ещё поёт: «Мы встретимся с тобой…»
 
 
К нему заходят, чтоб на миг согреться,
На миг развеять пустоту и тьму,
Но вновь и вновь он раскрывает сердце
И отдаёт – неведомо кому…
 
 
Так с детских лет до старости – бессонно,
Его надежда, наслажденье, боль –
Поёт небесный голос патефона:
«Мы встретимся, мы встретимся с тобой…»
 

1992

«Солнце весеннее, солнце весеннее…»

 
Солнце весеннее, солнце весеннее,
Выше беды и блаженства –  оно!
Сколько при солнце весеннем посеяно,
Летнею гневной жарой сожжено!
 
 
Гнева кончина – души воскресение,
Хлеб устоял под лучом ножевым.
Солнце осеннее, солнце осеннее,
Лик милосердный над полем живым!..
 

1992

Архонты

 
Стоят разгневанные стражи
И песню вещества поют,
И не пускают в Свет, и даже
О небе вспомнить не дают.
 
 
Для струек света незаметных,
Что льются через их зрачки,
Ловушки ставят в элементах,
В тугих молекулах – силки.
 
 
Задушен крик на первой ноте:
Ни вслух, ни шёпотом – не сметь!
В смирительной рубашке плоти
Меня влекут из смерти в смерть…
 
 
«Проснись, проснись!» – Заря апреля
Бранит и гонит сон дурной.
Разброд в душе и тяжесть в теле,
Но Свет по-прежнему со мной.
 
 
И ждут меня труды земные,
Друзей участье, день весны, –
Да мало ли какие сны я
Видал за жизнь? Да ну их –  сны!
 
 
Немножко, правда, душно, тесно,
Темно, но сон-то здесь при чём?
В окне открытом свод небесный
Огромной тучей омрачён.
 
 
И отсвет, чёрный и багровый,
Лежит на кронах и на мне,
И взор крылатый и суровый
Бросает в дрожь… Я не вполне
 
 
Проснулся? А весна? А сон-то?
…Молекул неразрывна сеть,
И красные зрачки Архонта
Меня влекут из смерти в смерть…
 

1992

«Он глядел на звезду – на сиротскую, вдовью…»

 
Он глядел на звезду – на сиротскую, вдовью –
Сквозь палаческий мрак, сквозь казнящую тьму:
Переполнилась чаша и пенится кровью, –
Как же грех мировой понести одному?
Он решился – и длится Голгофская кара,
Ей в веках и народах не видно конца.
И стоит Вероника у Бабьего Яра,
Умирающим пот отирая с лица.
 

1992

«Среди поля, среди луга…»

 
Среди поля, среди луга,
В зелени державной,
Где никто не видел плуга,
Трактора – подавно,
 
 
Где по небу – перья павьи
Сумеркам навстречу,
Где ложатся в густотравье
Парочки под вечер,
 
 
Там сидит юнец-философ,
Сельский самоучка,
Вся душа – в вечерних росах,
И блокнот, и ручка.
 
 
Мысль его – как поднебесье,
У зари во власти,
Пишет он о равновесье
Разума и страсти.
 
 
Месит напряжённым взглядом
Полусвет со тьмою…
Я сажусь тихонько рядом
И не беспокою.
 
 
Жду, когда совсем стемнеет
В мире темноглавом,
И писать он не сумеет,
И пойдём по травам.
 
 
Вот на стол метнули сутки
Карту чёрной масти:
Мы толкуем о рассудке,
Соловьи – о страсти.
 
 
И всю ночь кусты – в движенье,
Кроны – в танце грустном:
Ведь подвижно напряженье
Меж умом и чувством.
 

1992

«Сильные страсти даются возвышенным душам…»

 
Сильные страсти даются возвышенным душам:
Как же иначе душе на земле удержаться?
Небом окликнута, звёздной притянута силой,
Держится страстью душа мудреца и героя,
К нижнему миру прикована яростным телом,
Тросом желанья златым, вожделения цепью железной.
 

1992

«…И то, что вырос я в России…»

 
…И то, что вырос я в России,
Меня до неба подняло.
Будь я иных широт, носи я
Другое имя, сквозь стекло
 
 
На этот мир гляди иное, –
Я б думал, что душа – лишь пар,
Я б вместе с поколеньем Ноя
В безверье бронзовое впал –
 
 
И был бы унесён потопом.
 
 
Но здесь – в крови и плаче –  жив
Народ Присутствием особым –
Как в дни пророков меж олив.
 
 
Его глашатаи святые
Прошли потоки тёмных вод
С хвалою на устах.
И ты ли
Велишь забыть сей край? –
 
 
Зовёт
Безмолвно ангел, приближая
Трубу бессмертия к губам.
И ни пожара, ни ножа я
Не убоюсь – и не предам.
 

1992

«Не встречай меня гневно…»

 
Не встречай меня гневно,
Мне потом – в непроглядную тьму.
Вот я вышел, царевна,
Вот я к дому иду твоему.
 
 
Мы бываем не теми
В этот час угасанья луча.
По пятам за мной – тени;
Зла не помни и лаской встречай.
 
 
Впрочем, как ты ни встретишь,
Это – тень твоя, это не ты.
Настоящая – светишь
Лунной чашей с ночной высоты.
 

1992

Венок

 
Ну чем бы я украсить мог
Твой маленький мирок?
 
 
Вот я сплету тебе венок
Из пройденных дорог.
 
 
И будут в нём ромашки зорь,
Подснежники небес,
 
 
Твоей весны душистый хор –
И степь, и луг, и лес.
 
 
В нём будет опыт краткий твой,
Всё то, с чем ты знаком:
 
 
Печаль – фиалкой полевой,
А дружба – васильком.
 
 
Ты не познал ещё любовь?
Что ж, в нём не будет роз:
 
 
Ведь я сплету из тех цветов,
Что ты мне сам принёс.
 

1992

Зрение

Алексею Щедровицкому

 
В детском дне полуобманчивом,
В золотую прячась тишь,
Был я зверем, был я мальчиком,
Был я дымом выше крыш.
 
 
Не смешное и не странное
Открывалось мне тогда,
Это чудо безымянное
Не осталось без следа,
 
 
Тело радостью заклинило
Ниже левого плеча,
Не палитре и не линии –
Зренью первому уча.
 
 
Зимний луч, всю память вычисти,
Все прибавки удали,
В золотое ученичество
Возвратиться мне вели,
 
 
Чтоб учился я не выводам,
Вечно жаждущий Тантал, –
Чтобы тайну зренья выведал,
Чтобы сам я зреньем стал.
 
 
И за это я пожертвую
Всем, что видел до сих пор, –
Забирай казну несметную
За младенческий простор!
 

1992

«Вот опять отворяются двери…»

 
Вот опять отворяются двери
В коридоры нездешних жилищ,
В искровые реальности – две ли?
Десять в минус седьмой? Сотни тыщ?
 
 
Ночи ярче, теплей и короче,
В лунный выплеск сжимается страсть,
И невольно смежаются очи
В сырость нежную смежных пространств.
 
 
Но в каком же из них и когда же
Наша встреча раскинет свой кров?
Или столько в ней блага и блажи,
Что и места ей нет средь миров?..
 

1993

«Я тоже ждал его прихода…»

 
Я тоже ждал его прихода
Проникновенно и всегда.
Стояла талая вода
В глазах детей в начале года.
 
 
Гамак заката – в середине –
Качал отчаливавший свет.
В конце – с отчаяньем в родстве –
Краснели слёзы на рябине.
 
 
Внезапно понял я, что горд
Природы строй, а разум жалок,
Когда в сомнениях усталых
Буквально понятый приход
 
 
Ещё пытается примыслить
К небесной смене лет и дней,
Хотя теряемся и мы средь
Погоды, растворяясь в ней.
 
 
И вот я обратил назад
Несбывшиеся ожиданья –
И увидал его страданья
У всех больных детей в глазах.
 
 
Об куст рябиновых веков,
Об их расплывчатую осень
Он раненым потёрся лосем,
Рассеяв красных светляков…
 

1993

«Мокрые скверы…»

 
Мокрые скверы.
Гром городской.
Таинство веры –
Неба раскол.
 
 
Церкви единство –
В тучи крестом.
Яростный диспут
Ветра с листом.
 
 
Дух всемогущий
Плотью расцвел:
Влажные кущи –
Храмы для пчёл.
 
 
Зренье раздвину –
Стану пчелой,
Пестик жасмина –
Мой аналой.
 
 
Буду жужжать я
Жизни азы
Под благодатью
Капли-слезы.
 

1993

«Как тяжко было Исааку…»

 
Как тяжко было Исааку
Плыть лунным взором за межой
И ждать Небес немого знака
В земле чужой!
 
 
И как легко средь нор звериных,
Пред всесожженьем, на заре,
Лечь навзничь, голову закинув,
На алтаре!..
 

1993

«И вновь рассудка жезл прямой…»

 
И вновь рассудка жезл прямой
Обвит змеёй волшебных знаний…
Глаза и память мне омой,
Апрельский дождь, как детство, ранний!
 
 
Залив рябит, рассвет продрог,
Но сладок, сладок дым Эллады… –
Но вы поймите: он же бог,
Его сандалии крылаты!
 

1993

«Ветви обрушили…»

 
Ветви обрушили
Воздух, не падая.
– Падшие души ли?
– Буйному ливню рада я, –
Почва кричит –
Как возвращению милого!
Невод вечности солнце выловил,
Почерк дождя нарочит:
Вычурно-хлёсткие буквицы,
Длинные «у», «д», «р» –
Насквозь исхлестали улицы,
Испещрили луковицы
Древних и дробных вер.
«У» – «д» – «р» –
У-д-рал дождь-сорванец.
Солнце – рыбина нервная –
Вывернулось из невода.
Краткой грозе конец!
 

1993

Хохлома

 
Что за мастер утром майским
Луч от солнца отломал,
Примешал к весёлым краскам
И воскликнул: «Хохлома?»
 
 
И прибавил ветвь рябины
Да иван-да-марьин цвет,
Чтобы мы его любили,
Не забыли в чаще лет,
 
 
Чтоб ушли все беды, войны,
А чтоб он – опять пришёл,
И чтоб были мы довольны
Этим праздничным ковшом?
 
 
Золотисто-чёрно-красный,
По-крестьянски коренаст,
Ну – поклон тебе и здравствуй,
Память райская о нас!..
 

1993

Аквариум

 
– Домна Михайловна, это Вы ли?
Как-то мы с детства о Вас позабыли:
Сколько закатов и зим прошло,
Сколько крушений, разлук и аварий!..
Вновь предо мной Ваш старинный аквариум,
Раковины слуха, прозренья стекло.
 
 
Кружатся в пляске китайские рыбы…
Домна Михайловна, Вам спасибо,
Что пригласили чрез столько лет!
Окна – на площадь, светлею и вижу:
Годы и зданья подходят всё ближе,
К водорослям льнут, превращаются в свет.
 
 
Явь – пузырьки средь зелёного плеска.
Кресла суровы. Зато занавески –
Клумбы, фонтаны, дорожки для встреч!
В рамке резной, в сновидении мнимом
Светлый Никола встаёт над казнимым,
Властную руку подставив под меч…
 
 
Домна Михайловна, как всё сместилось:
Годы исчезли, а Вы возвратились!
Иль у аквариума я впал в забытьё,
И за минуту вся жизнь мне приснилась?
…Домна Михайловна тихо склонилась:
«Там – бездыханное тело твоё…»
 

1993

«Во мраке вязком – поворот к весне…»

 
Во мраке вязком – поворот к весне
Произошёл. Темнейшей в мире ночью
В берёзе свет взыграл – и станет почкой.
И мы с тобой сошлись. Пока – во сне.
 
 
В пещере на исходе декабря
Зрачком лениво повела лампада,
Но вспыхнет. Пламя торопить не надо.
И бойся мёртвых потревожить зря.
 
 
Сошедший в преисподнюю – воскрес.
Душе дано из камня воду выжать.
Но ты меня ещё не можешь слышать.
Придёт апрель: не камень – лёд окрест…
 

1994

«В немоте, на пределе желанья…»

 
В немоте, на пределе желанья,
Где тропический царствует зной,
Обратишься ли огненной гранью,
Водяною или земляной?
 
 
Ты откликнись на зов, как захочешь,
Только знай, хоть ни в чём не солжёшь:
Водяной повернёшься – затопишь,
Прикоснешься горячей – сожжёшь.
 
 
Земляной, безразлично-послушной,
Обращаться ко мне не спеши:
Ты откройся мне гранью воздушной,
Высшим смыслом в лицо мне дыши!
 
 
Вот видение Иезекииля,
Выше слов и пророческих книг –
Херувим, простирающий крылья,
Быстродвижен и четырёхлик!
 
 
Лишь взгляну – и прервётся дыханье:
Отведи же свой взор, отведи!
Все четыре да скроются грани,
И забвеньем меня награди…
 

1994

«Уходит разбитая рота…»

 
Уходит разбитая рота,
Со складками злобы у рта,
В свинцового страха ворота,
В раскрытые смерти врата.
 
 
Как быстро берёза сломилась,
Как часто мигает звезда,
Как резко окончилась милость,
Как яростно слово Суда!..
 
 
Но настежь – златые ворота,
И вспыхнула солнцем тропа,
И в мир выбегает без счёта
Детей светлокудрых толпа.
 
 
Замолкли, забылись угрозы
В кипении жизни другой, –
Как быстро воскресла берёза
И машет зелёной рукой!
 
 
Как их голоса зазвенели!
Как радостна лиц красота!
Ну где их штыки и шинели?
Где горькие складки у рта?..
 

1994

Остров Крит

Дмитрию Резюку

 
Унялся вихрь на ясном Крите,
Смерть отошла, и страх растаял.
Уже из чёрного укрытья
На кровь не выйдет Минотавр,
 
 
И стены Лабиринт коварный
Не сузит, жертву окружая.
И лишь закат, в листве рыжея,
Закурит трубку близ таверны.
 
 
И – эллинской судьбы остаток:
Старик, и с ним печальный мальчик, –
Затеплят свечку. Тьма заплачет,
Но пальцам ночи не достать их.
 
 
Свеча по чуду Парфенона,
По красоте богов и смертных:
Златых, серебряных и медных
Столетий – оскудело лоно.
 
 
Но при свече прекрасны лица,
Как отблеск лета в день осенний,
И в этой красоте таится
Богов и смертных воскресенье.
 

1994

«От яростных и тайных потрясений…»

 
От яростных и тайных потрясений,
Несбывшихся надежд, убитых воль –
Взбежать на небо и лежать на сене,
Уткнувшись в месяц влажной головой.
 
 
Крик одинокий, птичий и протяжный,
Не значащий при солнце ничего, –
Теперь он мой, теперь он самый важный –
Свободы звук и воли торжество.
 
 
Один лишь слог – и заново творится
Ночь, мир и жизнь. – Один певучий слог…
Ты вдалеке, душа моя и птица.
Но чует слух. И всё прощает Бог.
 

1994