Текст книги "Тайная история"

– Пресвитерианка? Неужели? – воскликнул он, словно не веря своим ушам.

– Кажется, да.

– Вот так так… Что бы ни говорили о Римской церкви, это достойный и сильный противник. Обращение в католицизм я смог бы принять, по крайней мере, с уважением. Но я буду безмерно разочарован, если его уведут у нас пресвитериане.

В начале апреля погода неожиданно переменилась – настали не по сезону теплые, подкупающе щедрые деньки. Небо было ясным, в мягком, обволакивающем воздухе не чувствовалось ни малейшего ветерка, солнце струило лучи на грязную землю со сладостным рвением, присущим июню. Деревца на опушке леса покрылись первым желтоватым налетом молодой листвы, в рощах раздавался хохот и перестук дятлов, и, лежа в постели у раскрытого окна, я слушал стремительный шорох талого снега, всю ночь не смолкавший в сточных канавах.

По прошествии недели все принялись опасливо гадать, как долго эта погода продержится. Оправдывая лучшие предположения, она держалась – спокойно и уверенно. На клумбах цвели нарциссы и гиацинты, на лугах – фиалки и барвинки, над живыми изгородями пьяно порхали еще не просохшие белые бабочки. Я убрал пальто и теплые ботинки и расхаживал в одной рубашке, едва не приплясывая от радости.

“Скоро все это кончится”, – высказал свой прогноз Генри.

Шла третья неделя апреля – газоны зеленели, как райские поляны, и яблони цвели безудержно и безоглядно. Был вечер пятницы, я читал у себя в комнате, окно было открыто, и влажный, прохладный ветерок шелестел бумагами на столе. На противоположном конце лужайки устроили вечеринку, из темноты до меня доносились смех и музыка. Давно перевалило за полночь, и я уже клевал носом над книгой, но вдруг сквозь дрему услышал, как снаружи кто-то на все лады выкрикивает мое имя.

Я встрепенулся, и в этот миг на пол передо мной со стуком упала туфля Банни. Я вскочил и высунулся в окно. Неподалеку внизу виднелась лохматая покачивающаяся фигура, цеплявшаяся в поисках опоры за хлипкий саженец.

– Какого черта?

Он только слабо махнул рукой, изобразив подобие приветствия, и, потеряв равновесие, вылетел в темноту. Хлопнула дверь черного входа, и минуту спустя моя дверь затряслась под его кулаками. Я открыл.

Он ввалился в одной туфле, оставляя за собой макабрическую цепочку разнокалиберных грязных следов. Очки съехали набок, от него немилосердно разило спиртным. “Дики, дружище”, – проговорил он заплетающимся языком.

Казалось, призывные вопли лишили его последних сил, а заодно и всякой способности к общению. Он стащил грязный носок и неуклюже отшвырнул его в сторону. Тот приземлился на мою кровать.

Мало-помалу мне удалось вытянуть из него события минувшего вечера. Близнецы пригласили его на ужин, а потом в бар. После этого, уже сам по себе, он отправился на ту самую вечеринку напротив, где какой-то голландец пытался его накурить, а одна первокурсница угощала текилой из термоса. (“Симпатичная такая девчонка. Правда, блин, хиппушка. На ней были эти… сабо – знаешь, такие деревянные штуки на ноги? И еще футболка крашеная с цветными кругами. Терпеть их не могу. Я ей говорю: “Солнышко, ты ж такая милашка, как тебе в голову взбрело нацепить на себя это барахло?”) Внезапно он прервал рассказ и, пошатываясь, быстро поковылял в коридор, оставив дверь нараспашку, вслед за чем раздались громоподобные звуки богатырской рвоты.

Его не было довольно долго. Когда он вернулся, от него несло блевотиной, а на побелевшем лице блестели капли пота, однако, казалось, он немного пришел в себя.

– Уф, – выдохнул он, мешком свалившись в кресло и промокая лоб красной банданой. – Кажись, съел че-то не то.

– Ты успел добраться до туалета? – нерешительно спросил я. Реактивные звуки раздавались подозрительно близко.

– Не, – ответил он, тяжело дыша. – Забежал в чулан уборщицы. Налей-ка мне воды, а?

Выйдя в коридор, я обнаружил, что дверь чуланчика приоткрыта, и, краем глаза заметив в его черных глубинах смердящую лужу, поспешил свернуть на кухню.

Когда я вошел в комнату, Банни посмотрел на меня каким-то рыбьим взглядом. Выражение его лица совершенно изменилось, и что-то в нем меня насторожило. Я протянул ему стакан, половину которого он тут же выпил одним большим, жадным глотком.

– Не так быстро, – предостерег я.

Банни пропустил это мимо ушей и, прикончив остаток в один присест, дрожащей рукой поставил стакан на стол. На лбу у него выступили бусины пота.

– Ох, боже мой, – запричитал он. – Господи ты ж боже мой…

Предчувствуя недоброе, я сел на кровать, стараясь подыскать какую-нибудь отвлеченную тему, но не успел собраться с мыслями, как он вновь заговорил.

– Больше не могу это терпеть, – пробормотал он. – Просто не могу. Всеблагой японский бог.

Я промолчал.

Он вытер лоб непослушной рукой.

– Ты небось думаешь, что за фигню я тут несу, да? – спросил он с издевкой.

Не зная, куда деваться, я поменял местами скрещенные ноги. Я предвидел этот момент и уже давно ждал его и страшился. Мне вдруг захотелось ринуться вон из комнаты, бросив Банни одного, но тут он уронил лицо в ладони.

– Все правда, – пробубнил он. – Сплошная правда, ей-богу. Только я один и знаю.

Я поймал себя на том, что, как последний идиот, все еще надеюсь, что это ложная тревога. Может быть, он окончательно поругался с Марион. Может быть, у его отца случился инфаркт. Я сидел, не в силах пошевелиться.

Медленно, словно бы вытирая лицо, он опустил руки, и я увидел его глаза – налитые кровью, болезненно блестящие.

– Тебе такое даже не снилось, ни фига-то тебе… дружок… не снилось.

Я больше не мог это выносить и встал, растерянно оглядывая комнату:

– Э-э, может быть, дать тебе аспирина? Все хотел предложить, но… Если выпить пару таблеток, то утром…

– Думаешь, я спятил, да? – перебил меня Банни.

Почему-то я знал, что все будет именно так – пьяный Банни и я, один на один, в два часа ночи.

– Нет, что ты. Просто тебе нужно немного…

– Думаешь, я псих? Крыша поехала, ага? Никто меня не слушает! – выкрикнул он.

Я уже был на взводе:

– Успокойся, я тебя слушаю.

– Ну, тогда я тебе щас кое-что расскажу…

Когда он умолк, на часах было три. Рассказ его был скомканным и пьяным, бессвязным, с обилием замысловатой брани и заверениями в собственной невиновности, но я без труда смог понять, о чем речь. Однажды я уже слышал эту историю. Какое-то время мы сидели, не произнося ни слова. Свет настольной лампы бил мне прямо в глаза. Вечеринка все не утихала, и вдалеке приглушенно пульсировал омерзительный, навязчивый рэп.

Дыхание Банни стало громким и астматическим. Он уронил голову на грудь, но сразу же очнулся.

– А? Что? – выпалил он в замешательстве, словно бы кто-то подошел к нему сзади и гаркнул в ухо. – А, ну да…

Я молчал.

– Как тебе вообще это все?

Ответить я был не в состоянии. Чуть раньше у меня мелькнула унылая надежда, что, отключившись на несколько секунд, он все забудет.

– Жуткая вещь. Неопровержимо, но факт. Погоди-ка, что-то не то. Как там на самом деле?

– Невероятно, но факт, – механически ответил я.

К счастью, мне не потребовалось изображать перед Банни потрясение. Мне и так было тошно хуже некуда.

– Вот то-то и оно, – с трудом разлепляя губы, назидательно изрек он. – А это ведь мог быть твой сосед. Да вообще кто угодно. Фиг тут что угадаешь.

Я закрыл лицо руками.

– Рассказывай кому хочешь, – пробормотал Банни. – Хоть сраному мэру. Мне наплевать. Пускай их посадят прямо в этот загон напротив почты… ну, который у них рядом с судом. Думает, он весь из себя такой умный… Генри ваш. Это мы просто здесь, в Вермонте, а так бы ему ох как пришлось попрыгать. У моего отца один старый кореш – комиссар полиции в Хартфорде. Если он об этом узнает – бли-ин… Они с ним вместе в школу ходили. В десятом классе даже с его дочкой встречался…

Голова его начала падать, но он моментально встряхнулся.

– Ох, господи! – вскрикнул он, едва не свалившись со стула.

Я уставился на него.

– Слушай… дай-ка мне, что ли, вон ту туфлю.

Я протянул ему туфлю вместе с носком. Он озадаченно посмотрел на них и засунул в карман куртки.

– Ну, это… Держи хвост пистолетом, – сказал он и исчез, оставив дверь открытой. Еще какое-то время были слышны причудливые звуки хромоногого нисхождения по лестнице.

Казалось, окружающие предметы набухают и сжимаются в такт моему сердцу. В ужасающем отупении я опустился на кровать и, облокотившись о подоконник, попытался привести себя в чувство. От противоположного корпуса по-прежнему разносился скотский рэп, на крыше были видны две сгорбленные фигуры – занимались они тем, что швыряли пустыми пивными банками в кучку неприкаянных хиппи, которые собрались вокруг разведенного в урне костра и пытались раскуриться. Очередная банка пролетела мимо, следующая, звякнув, отскочила от чьей-то патлатой головы. Смех, возмущенные крики.

Я смотрел на искры, разлетавшиеся от помойного костра, и вдруг мой мозг пропахала мысль: “Почему это вдруг Банни пришел ко мне? Не к Клоуку и даже не к Марион?” Ответ предстал с такой ослепительной ясностью, что я обомлел: просто моя комната была ближе всех. Марион жила в Роксбурге, на другом конце кампуса, а комната Клоука располагалась в дальнем крыле Дурбинсталя. Обе дороги представляли серьезное испытание для пьяного тела на шатких ногах. Монмут же стоял всего в каких-нибудь десяти метрах, и мое освещенное окно, должно быть, забрезжило на пути Банни путеводной звездой.

Наверное, хорошо было бы сказать, что в те минуты я разрывался на части, ломая голову над моральной подоплекой доступных мне вариантов действия. Однако, если мне не изменяет память, ничего подобного я не испытывал. Я просто обулся и спустился вниз, чтобы позвонить Генри.

Таксофон висел у черного входа и был, как мне казалось, чересчур открыт для посторонних взглядов. Шлепая по росистой траве, я дошел до лабораторного корпуса и отыскал самую неприметную телефонную кабинку на последнем этаже.

Аппарат на том конце провода прозвонил, наверное, раз сто. Все впустую. Со злостью утопив рычаг, я набрал номер близнецов. Восемь гудков, девять, наконец, к моему облегчению, сонное “алло” Чарльза.

– Привет, это я, – буркнул я в трубку. – Тут кое-что случилось.

– В чем дело? – спросил он, сразу насторожившись. Было слышно, как он сел в постели.

– Он рассказал мне. Только что.

На том конце возникла долгая пауза.

– Алло?

– Позвони Генри, – вдруг сказал Чарльз. – Положи трубку и позвони ему прямо сейчас.

– Я уже пробовал. Он не отвечает.

Чарльз тихо выругался.

– Дай подумать… Вот черт! Можешь зайти к нам?

– Конечно. Сейчас?

– Я сбегаю к Генри и попытаюсь вытащить его. Пока ты доберешься, мы успеем вернуться. Хорошо?

– Ладно, – ответил я, но Чарльз уже бросил трубку.

Когда минут двадцать спустя я подходил к дому близнецов, мне навстречу показался Чарльз, в одиночку возвращавшийся от Генри.

– Безрезультатно?

– Как видишь, – ответил он, тяжело дыша. Волосы у него торчали во все стороны, плащ был накинут прямо поверх пижамы.

– Что будем делать?

– Не знаю. Пойдем к нам. Что-нибудь придумаем.

Едва мы повесили одежду, как в комнате Камиллы зажегся свет и в дверях, щурясь, появилась она сама, разрумянившаяся от сна.

– Чарльз? О, а ты как здесь оказался? – добавила она, увидев меня.

Чарльз несколько путано объяснил, что случилось. Она слушала, прикрыв глаза от света сонной рукой. На ней была мужская рубашка, слишком большая для нее, и я поймал себя на том, что разглядываю ее ноги – смуглые икры, изящные лодыжки, трогательные, по-мальчишечьи неухоженные ступни.

– Он дома? – спросила она.

– Ясное дело.

– Точно?

– А где еще ему быть в три часа ночи?

– Подожди-ка, – сказала она и подошла к телефону. – Просто хочу кое-что попробовать.

Она набрала номер, выждала секунду-другую, дала отбой, снова крутанула диск.

– Это код, – пояснила она, прижав трубку к уху плечом. – Два гудка, пауза, повтор.

– Код?

– Да. Он как-то сказал мне… О, Генри, привет, – произнесла она в трубку и села на диван.

Чарльз послал мне выразительный взгляд.

– Черт побери, он небось даже не думал ложиться и сидел там все это время, – тихо сказал он.

– Да, – соглашалась с чем-то Камилла. Она смотрела в пол, скрестив ноги и лениво покачивая ступней. – Хорошо. Я передам ему.

Она положила трубку.

– Ричард, он просит тебя зайти. Иди сейчас же. Он тебя ждет. Что ты так на меня смотришь? – огрызнулась она на Чарльза.

– Код, ага?

– Ну и что тут такого?

– Ты никогда мне об этом не говорила.

– Ерунда какая. Было б о чем говорить.

– И зачем это вам с Генри понадобился секретный код?

– Ничего секретного здесь нет.

– Тогда почему ты мне не сказала?

– Чарльз, ну что ты как ребенок?

Генри – сна ни в одном глазу, никаких объяснений – встретил меня в халате у двери. Я прошел за ним на кухню, он усадил меня и налил кофе:

– А теперь расскажи мне, что произошло.

Я пустился в пересказ. Он сидел напротив, не сводя с меня синих глаз и куря сигареты одну за другой. От усталости я часто путался и сбивался, но Генри слушал терпеливо и не перебивал, когда я начинал буксовать или уходить в сторону. Вопросов он почти не задавал и только просил повторить некоторые эпизоды.

Когда я умолк, уже взошло солнце и пели птицы. Перед глазами у меня плавали круги. Прохладный ветерок шевелил кухонные занавески. Генри погасил лампу и, встав у плиты, принялся, словно на автомате, готовить яичницу с беконом. Я в оцепенении наблюдал, как он босиком передвигается по кухне, затопленной серым утренним светом.

Пока мы ели, я украдкой поглядывал на него. Лицо его было бледным, взгляд – озабоченным, глаза – утомленными, но ни одна черточка не выдавала мыслей.

– Слушай, Генри…

Он вздрогнул – это были первые слова, сказанные за последние полчаса или около того.

– О чем ты сейчас думаешь?

– Ни о чем.

– Если ты по-прежнему хочешь его отравить…

– Не говори глупостей, – раздраженно оборвал он меня. – Сделай одолжение – закрой на минуту рот и дай мне подумать.

Я бросил на него слегка обиженный взгляд. Генри резко встал и пошел налить себе еще кофе. На мгновение он застыл, стоя спиной ко мне и упершись руками в столешницу, затем обернулся.

– Извини, – произнес он устало. – Просто это не очень приятно – оглядываться на предмет стольких усилий и понимать, что все было сплошной нелепицей. Ядовитые грибы – Вальтер Скотт, да и только.

Я опешил:

– Вообще-то я думал, это хорошая идея.

Он потер уголки глаз:

– Слишком хорошая. Полагаю, когда человек, привыкший к умственному труду, сталкивается с необходимостью действия, он склонен мысленно приукрашивать его, продумывать с чрезмерной тонкостью. На бумаге все выглядело весьма изящно, и только сейчас, когда дошло до дела, я понимаю, насколько все чудовищно сложно.

– А что не так?

Он поправил очки:

– Яд действует слишком медленно.

– Но ведь ты, кажется, считал это преимуществом?

– Это оборачивается массой проблем. На некоторые из них ты сам же и указал. Немалый риск привносит расчет дозировки, но самое слабое место – время. В рамках моей концепции, чем дольше, тем лучше, и все же… За двенадцать часов можно поведать миру очень многое… В принципе, я понимал это с самого начала. Видишь ли, сама мысль о том, чтоб его убить, была так отвратительна, что я мог рассматривать ее только как своего рода шахматную задачу. Игру. Ты представить себе не можешь, сколько я над ней размышлял. Взять хотя бы выбор яда. Тебе известно, что при отравлении некоторыми ядами моментально распухает горло? У жертв отнимается язык, и они не могут назвать имя отравителя.

Он помолчал и со вздохом продолжил:

– Так приятно, пленившись примерами Медичи и Борджиа, перебирать в уме всевозможные способы – отравленные кольца, розы… Ты ведь, наверное, слышал о таком? Отравить розу, преподнести ее даме, дама случайно задевает пальчиком шип и падает замертво. Я знаю, как изготовить свечу, которая возымеет смертельный эффект, если будет гореть в закрытом помещении. Или как отравить подушку или молитвенник…

– А что насчет снотворного?

Он лишь посмотрел на меня с досадой.

– Я серьезно. Люди то и дело умирают, наглотавшись этих таблеток.

– Где мы возьмем снотворное?

– Это же Хэмпден-колледж. Такие вещи можно достать в два счета.

– Как мы сделаем так, чтобы Банни принял его?

– Скажем, что это тайленол.

– И как же, скажи на милость, мы заставим его выпить десяток таблеток тайленола?

– Можем вскрыть капсулы и высыпать содержимое в стакан виски.

– По-твоему, Банни не моргнув глазом выпьет стакан виски с толстым слоем белого порошка на дне?

– По-моему, ты только что собирался скормить ему тарелку поганок.

Мы замолчали, тишину нарушали только назойливые трели какой-то птицы. Генри закрыл глаза и помассировал виски.

– Что собираешься делать? – спросил я.

– Съезжу в пару мест, – ответил он. – А тебе надо пойти домой и лечь спать.

– Ты уже что-то придумал?

– Нет, но мне хочется кое-что выяснить. Я бы отвез тебя на кампус, но, думаю, будет очень некстати, если нас увидят вместе.

Он принялся рыться в кармане халата – выудил спички, перья для ручек, синюю коробочку для пилюль. Наконец отыскал пару четвертаков и выложил их на стол:

– Вот. Купи по дороге домой какую-нибудь газету.

– Зачем?

– На случай, если кто-нибудь задастся вопросом, с чего это ты разгуливаешь в столь ранний час. Возможно, вечером ты мне снова понадобишься. Если я не застану тебя дома, то оставлю сообщение от имени доктора Спрингфилда. Не пытайся связаться со мной раньше времени – разумеется, если только не возникнет нештатная ситуация.

– Само собой.

– Тогда до встречи.

Он двинулся прочь из кухни, но на пороге обернулся.

– Да, хотел сказать – я никогда этого не забуду, – задержав на мне взгляд, произнес он сухим, деловитым тоном.

– Да ну что ты, пустяки…

– Отнюдь – это жизненно важно, и ты это понимаешь.

– Ты сам пару раз выручал меня, – сказал я ему вслед, но Генри уже вышел и, должно быть, не услышал. Во всяком случае, он ничего не ответил.

Купив газету в ближайшем магазинчике, я направился в сторону колледжа. Нырнув в сырой, пахнущий свежестью лес, я свернул с тропинки и, перелезая через замшелые валуны и поваленные деревья, пустился кружным путем.

Когда я добрался до кампуса, было еще рано. Взлетев по черной лестнице Монмута, я замер на верхней площадке, обнаружив, что у чулана стоит староста корпуса, окруженная стайкой визгливо тараторящих девушек в халатах. Попытавшись проскользнуть мимо, я был схвачен за руку бдительной Джуди Пуви, облаченной в черное кимоно.

– Эй, смотри, тут у нас в чулане наблевали!

– Это кто-то из долбаных первокурсников, – сказала стоявшая рядом девица. – Сначала нажрутся как свиньи, а потом бегут метать коржи по чужим корпусам.

– Ну, не знаю, кто это натворил, – провозгласила староста, – но кто бы он ни был, на ужин он ел спагетти.

– Хмм…

– Значит, этот кто-то не ходит в столовую, то есть он не с кампуса.

Прорвавшись к себе в комнату, я запер дверь и уснул, едва коснувшись головой подушки.

Я проспал весь день, уткнувшись лицом в подушку: уютный дрейф, лишь изредка нарушаемый подводным течением действительности (шаги, разговоры, хлопанье дверей), вплетавшимся холодными нитями в темные, теплые, как кровь, воды дремоты. День уступил место сумеркам, а я все спал и спал, пока наконец гром и грохот сливаемой из бачка воды не заставили меня перевернуться на спину, выдернув из сна.

В соседнем Патнам-хаусе уже началась субботняя вечеринка. Это означало, что ужин кончился, все буфеты закрыты и я проспал по меньшей мере четырнадцать часов. В Монмуте не было ни души. Я встал, побрился и принял горячую ванну. Затем надел халат и, жуя найденное на общей кухне яблоко, спустился вниз, к телефону на вахте, посмотреть, нет ли для меня сообщений.

Их было три. Банни Коркоран, без пятнадцати шесть. Моя мать, из Калифорнии, в восемь сорок пять. И доктор Спрингфилд из стоматологической клиники, предлагавший мне нанести ему визит при первой же возможности.

Я умирал от голода и очень обрадовался, когда, придя к Генри, обнаружил, что Чарльз и Фрэнсис ковыряют холодную курицу и остатки салата.

Генри выглядел так, словно не спал с нашей последней встречи. На нем был старый твидовый пиджак с растянутыми локтями и брюки, на коленях которых виднелись бурые пятна от травы. Поверх его заляпанных грязью туфель были натянуты гетры защитного цвета.

– Если ты голоден, тарелки в серванте, – сказал он, грузно опускаясь на стул, как старый фермер, вернувшийся домой с поля.

– Где ты был?

– Поговорим об этом после ужина.

– А где Камилла?

Чарльз хохотнул. Фрэнсис отложил куриную ножку и с важностью дворецкого произнес:

– У нее свидание.

– Смеешься? С кем?

– С Клоуком.

– Они на вечеринке, – пояснил Чарльз. – Перед началом Клоук пригласил ее в бар выпить коктейль, все как полагается.

– С ними сейчас Банни и Марион, – добавил Фрэнсис. – Это Генри предложил. Сегодня вечером Камилла присматривает сам-знаешь-за-кем.

– Сам-знаешь-кто звонил мне сегодня днем, оставил сообщение, – сказал я.

– Сам-знаешь-кто топтал тропу войны с самого утра, – заметил Чарльз, отрезая ломтик хлеба.

– Пожалуйста, только не сейчас, – устало сказал Генри.

После того как убрали тарелки, Генри водрузил локти на стол и закурил. Под глазами у него темнели круги, на щеках – двухдневная щетина.

– Так что у тебя за план? – осведомился Фрэнсис.

Генри отбросил спичку в пепельницу.

– В эти выходные, – сказал он. – Завтра.

Я застыл, не донеся до рта чашку с кофе, и вытаращился на него.

– Боже ты мой, – воскликнул Чарльз, даже не пытаясь скрыть смятение. – Так скоро?

– Дольше медлить нельзя.

– Но как? Что мы вообще можем сделать в такой короткий срок?

– Я тоже не в восторге, но, если мы будем выжидать, другого шанса не будет до следующих выходных. И если на то пошло, может не быть вообще.

Секунду-другую все молчали.

– Ты это серьезно? – растерянно спросил Чарльз. – Это все… ну, как бы… однозначно?

– Все далеко не однозначно, – ответил Генри. – Мы не сможем контролировать ситуацию полностью. Но я хочу, чтобы мы были готовы, если возможность осуществить план нам все же представится.

– Звучит несколько неопределенно, – заметил Фрэнсис.

– Так и есть. И к сожалению, не может быть иначе, поскольку большая часть работы возлагается на самого Банни.

– Как это? – спросил Чарльз, откинувшись на спинку стула.

– Несчастный случай. Если точнее, несчастный случай на прогулке в горах. – Генри выдержал паузу. – Завтра воскресенье.

– Ну да.

– Значит, при условии хорошей погоды Банни, скорее всего, отправится побродить по окрестностям.

– Он далеко не всегда выбирается с кампуса по воскресеньям, – сказал Чарльз.

– Допустим, завтра выберется. И мы довольно неплохо представляем его маршрут.

– У этого маршрута много вариантов, – вставил я.

В прошлом семестре я часто сопровождал Банни на его прогулках. Он мог отклоняться от намеченного курса самым неожиданным образом, совершая крюк за крюком и не останавливаясь ни перед заборами, ни перед горными потоками.

– Да, конечно. Но в общем и целом он нам известен.

Достав из кармана лист бумаги, Генри разложил его на столе. Наклонившись поближе, я увидел, что это карта.

– Банни стартует от своего корпуса, огибает теннисные корты и, дойдя до опушки, держит путь не в сторону Северного Хэмпдена, а на восток, к Маунт-Катаракт. Местность, густо поросшая лесом, тропинок там немного. Он движется в этом направлении, пока не выйдет на оленью тропу – Ричард, ты знаешь, о чем я говорю: та тропка с большим белым камнем, – и круто сворачивает по ней на юго-восток. Примерно через километр тропа разветвляется…

– Но если вы будете ждать его там, то упустите, – сказал я. – Я ходил с ним этим путем. Он может свернуть на юг, а может с тем же успехом пойти на запад.

– Ну, если так, мы можем упустить его и раньше, – возразил Генри. – Насколько я знаю, иногда он вовсе пренебрегает тропой и продолжает идти на восток, пока не упрется в шоссе. Но я рассчитываю на то, что он предпочтет традиционный вариант. Погода хорошая – скорее всего, ему захочется растянуть прогулку.

– А вторая развилка? Неизвестно ведь, какую из тропинок он выберет?

– Нам и не нужно это знать. Ты ведь помнишь, где они сходятся? Над ущельем.

Казалось, на минуту-другую все онемели.

– Итак, смотрите, – наконец продолжил Генри, достав из кармана карандаш. – Он подойдет туда со стороны колледжа, с юга. Мы же прибудем на место с запада, по шестому шоссе.

– Значит, поедем на машине?

– Первую часть пути да. Сразу за этой свалкой, перед поворотом на Бэттенкил, от шоссе отходит грунтовка. У меня возникло подозрение, что она находится в частном владении – в этом случае она бы нас не устроила, – но сегодня днем я отправился в архив суда и выяснил, что это всего лишь старая лесовозная дорога. Кончается тупиком где-то посреди чащи, но по ней можно подъехать почти вплотную к ущелью. От грунтовки до него остается метров пятьсот. Это расстояние мы пройдем пешком.

– Мы придем туда, и что дальше?

– Там мы будем ждать. Сегодня я дважды проделал путь Банни от кампуса до ущелья и обратно и оба раза засекал время. От порога общежития у него уйдет не меньше получаса. Соответственно, мы спокойно успеем добраться туда в обход и застать его врасплох.

– А если он не придет?

– Что ж, в этом случае мы не теряем ничего, кроме времени.

– Может, кому-нибудь из нас пойти с ним?

Он покачал головой:

– Я уже думал об этом. Неудачная мысль. Если он забредет в ловушку сам – в одиночку, по собственной воле, – вряд ли потом удастся распутать ниточку, ведущую к нам.

– Если то, если это, – угрюмо заметил Фрэнсис. – Сплошная игра случая.

– Она-то нам и нужна.

– Не понимаю, чем тебе не нравится первый план.

– Он слишком стилизован. И строится на расчете вплоть до мелочей.

– Но ведь расчет предпочтительнее случайности.

Генри разгладил ладонью складки карты:

– Здесь-то ты и заблуждаешься. Если мы стремимся выстроить события с излишней скрупулезностью, достичь точки X логическим путем, то должны учитывать, что, начав в точке X, тем же логическим путем можно проследовать в обратном направлении – и выйти прямо на нас. Проницательный ум без труда распознает чужой расчет. Но случайность? Она непредсказуема, непостижима, божественна. Что может быть лучше, чем предоставить Банни самому выбрать обстоятельства собственной гибели?

Стояла тишина. За окном с пронзительной ритмичной монотонностью верещали сверчки.

Фрэнсис – лицо его побледнело и стало влажным – закусил губу:

– Чтобы уяснить до конца – мы ждем возле ущелья, надеясь, что он пойдет именно тем путем. И если да, сталкиваем его вниз – прямо там, среди бела дня – и исчезаем. Я правильно обрисовал картину?

– Более-менее.

– Что, если он придет не один? Или поблизости окажется кто-то еще?

– Выбравшись в лес погожим весенним днем, мы еще не преступаем закон. В наших силах свернуть все в любую минуту, вплоть до момента его падения. А это будет момент в прямом смысле слова. Если мы встретим кого-то по пути к машине – вряд ли, но все же, – то скажем, что произошел несчастный случай и мы спешим за подмогой.

– Но что, если кто-нибудь все увидит?

– На мой взгляд, это малореально, – ответил Генри, уронив со всплеском кусочек сахара в кофе.

– Но ведь возможно?

– Возможно все. Но вероятность на нашей стороне, нужно только не гнать ее прочь. Каковы шансы, что некто, доселе нами не замеченный, объявится в этом крайне уединенном месте в ту самую долю секунды, которая потребуется на то, чтобы столкнуть Банни с обрыва?

– Этого нельзя исключать.

– Фрэнсис, ничего нельзя исключать. Например, того, что сегодня ночью наш друг угодит под машину, тем самым существенно облегчив жизнь всем нам.

В окно ворвался мягкий прохладный ветерок, принеся с собой запах дождя и яблоневого цвета. Я не заметил, как вспотел, и от дуновения свежего воздуха голова моя словно бы наполнилась веселящим газом, а тело покрылось липкой смазкой озноба.

Чарльз нарочито откашлялся, и все повернулись на звук.

– А известно, сколько… Я хочу сказать… ты уверен, что там достаточно высоко? Вдруг он…

– Я специально взял с собой рулетку, – сказал Генри. – Высшая отметка обрыва – четырнадцать с половиной метров, этого должно хватить. Самое сложное – подвести его туда. Если он упадет с более низкой точки, худшее, что ему грозит, – сломанная нога. Разумеется, многое зависит от того, как он будет падать. Для желаемого результата лучше спиной вперед.

– Я знаю случаи, когда люди падали с самолетов и все равно выживали, – вмешался Фрэнсис. – Что, если он выдержит удар?

Приподняв очки, Генри потер уголок глаза:

– Ну, вообще-то по дну ущелья протекает ручей. Воды там немного, но достаточно. Так или иначе, после падения он будет в шоке. Нам только нужно будет подтащить его к ручью и немного подержать лицом вниз – думаю, это займет не больше двух-трех минут. Если, упав, он не потеряет сознание, двое из нас могли бы даже спуститься и помочь ему добраться туда самому…

Чарльз вытер потный, пылающий лоб:

– Господи боже мой, только послушайте, что мы несем…

– Что такое?

– Мы спятили, не иначе.

– Чарльз, в чем дело?

– Нет, мы точно сошли с ума. Как мы вообще сможем проделать все это своими собственными руками?

– Все это доставляет мне не больше удовольствия, чем тебе.

– Но это же безумие! Как у нас только язык поворачивается такое говорить? Нужно придумать что-нибудь другое.

Генри пригубил кофе:

– Если ты в состоянии внести лучшее предложение, я буду несказанно рад его выслушать.

– Ох, то есть я просто хочу сказать – может, нам, ну… взять и исчезнуть? Сядем сегодня вечером в машину да и уедем, а?

– Куда? – отрешенно спросил Генри. – И на какие деньги?

Чарльз молчал.

– Так вот, – продолжил Генри, проводя карандашом линию на карте. – Думаю, убраться оттуда будет проще простого, хотя нам следует соблюдать особую осторожность при повороте на грунтовку и выезде обратно на шоссе.

– Чью машину возьмем, мою или твою? – спросил Фрэнсис.

– Мою, я думаю. Машины вроде твоей слишком бросаются в глаза.

– Может быть, стоит взять автомобиль напрокат?

– Нет. Как раз подобные вещи все и губят. Если мы обойдемся без экстравагантных жестов, нас даже не заметят. Люди не обращают внимание на девяносто процентов того, что видят.

Повисла пауза.

Чарльз снова кашлянул.

– А потом? – спросил он. – Мы просто поедем домой?

– Мы просто поедем домой, – эхом отозвался Генри, прикуривая сигарету. – Серьезно, здесь не о чем волноваться. Предприятие кажется рискованным, но, если посмотреть на него с логической точки зрения, это самый безопасный вариант. Никаких признаков убийства. И потом, кто знает, что у нас есть повод? Понимаю, понимаю, – с досадой предупредил он мою реплику. – Однако я очень удивлюсь, если он уже рассказал кому-то еще.