Текст книги "Тайная история"

Яркий свет ламп резал глаза. Мне было жутко неловко.

Подойдя к раковине, врач принялся мыть руки.

– Небось наркотиками вечерком баловались? – как бы между делом спросил он.

– Нет, – ответил я, краснея.

– Может, что-то все-таки было? Скажем, чуток кокаина? Или, может, немного фена, а?

– Нет.

– Если ваш друг что-то употреблял, нам нужно знать, что именно, чтобы ему помочь.

– Фрэнсис… – робко начал я и затих под ненавидящим взглядом: “И ты, Брут”.

– Издеваешься?! – вскрикнул он. – Знаешь же прекрасно, ничего я не употреблял.

– Успокойтесь, – сказал врач. – Никто вас ни в чем не обвиняет. Но, согласитесь, вы ведете себя довольно странно, нет?

– Нет, – не сдавался Фрэнсис.

– Неужели? – усмехнулся врач, тщательно вытирая руки. – Вы приезжаете посреди ночи, заявляете, что у вас сердечный приступ, а потом не даете нам провести осмотр. Как прикажете ставить вам диагноз?

Фрэнсис, тяжело дыша, уперся взглядом в пол. Лицо у него пылало.

– Я не телепат, – помолчав, сказал врач. – Но опыт подсказывает мне, что когда кто-то в вашем возрасте жалуется на сердце, то здесь одно из двух.

– И что же? – спросил я, поняв, что Фрэнсис не собирается принимать участия в разговоре.

– Ну, вариант номер один – отравление амфетаминами.

– Ничего подобного, – вскинулся Фрэнсис.

– Хорошо-хорошо. Второй вариант – панический синдром.

– Что это такое? – спросил я, старательно избегая смотреть на Фрэнсиса.

– Внезапные приступы тревоги. Учащенное сердцебиение, дрожь, потливость. Может принимать тяжелые формы. Людям часто кажется, что они при смерти.

Фрэнсис молчал.

– Так что? Похоже на ваш случай?

– Не знаю, – нахохлившись, выдавил Фрэнсис.

Врач прислонился к раковине:

– Скажите, вы часто испытываете страх? Я имею в виду, без явной на то причины?

Из больницы мы вышли в четверть четвертого. Фрэнсис закурил прямо на крыльце, комкая в левой руке листок с именем и адресом хэмпденского психиатра.

– Злишься? – уже во второй раз спросил он, когда мы сели в машину.

– Нет.

– Злишься, я знаю.

Опустив верх, мы тронулись с места. Перед нами лежал город из сновидений: пустынные улицы, залитые тусклым желтым светом, темные шеренги домов. Мы свернули на крытый мост, и шины сухо прошуршали по деревянному настилу.

– Не сердись, пожалуйста, – сказал Фрэнсис.

– Так ты пойдешь к психиатру? – спросил я, проигнорировав его жалобную просьбу.

– Какой смысл? Будто я не знаю, что меня беспокоит.

Я промолчал. Когда врач произнес слово “психиатр”, я насторожился. Я не слишком верю в психиатрию, но кто знает, что опытный специалист может усмотреть в личностном тесте, в пересказе сна, даже в оговорке?

– В детстве меня как-то прогнали через психоанализ, – сказал Фрэнсис. Мне показалось, он вот-вот расплачется. – Мне было лет одиннадцать-двенадцать. Матушка тогда ударилась в йогу, вытащила меня из бостонской школы и отправила в Швейцарию, в институт чего-то там, не помню чего. Кошмарное заведение. Все носили сандалии с носками. В учебном плане значились танцы дервишей и каббала. Белый уровень – так они называли мой класс, или группу, не помню, – каждое утро занимался гимнастикой цигун. На психоанализ отводилось четыре часа в неделю, а мне вообще прописали шесть.

– Как можно анализировать двенадцатилетнего ребенка?

– Путем словесных ассоциаций. Еще выдавали кукол с очень натуральной анатомией и заставляли играть в какие-то сомнительные игры. Меня и двух французских девчонок как-то застукали, когда мы попытались улизнуть с территории. На самом деле мы просто хотели добежать до bureau de tabac[127]127
  Табачная лавка (фр.).


[Закрыть] и купить шоколада – нас там морили голодом, держали на одной макробиотической пище, можешь представить, – но начальство, конечно, решило, что наша вылазка как-то связана с сексом. Их это ничуть не шокировало, они только хотели, чтобы им докладывали о таких вещах во всех подробностях, а я, дурак, не мог понять, чего от меня добиваются. Девчонки были поискушенней и сочинили безумную историю во французском духе – ménage à trois[128]128
  Любовь втроем (фр.).


[Закрыть] в стоге сена, вроде того. Психиатр был на седьмом небе. Меня он записал в клинические случаи – решил, что я, как у них говорят, вытеснил этот эпизод в подсознание, раз ничего не рассказываю. А я был готов наплести что угодно, лишь бы меня отослали домой.

Он уныло рассмеялся:

– Помню, директор института спросил, с каким литературным героем я себя отождествляю, а я ответил – с Дэви Бэлфуром из “Похищенного”.

На очередном повороте перед нами внезапно мелькнула тень, и в лучах фар возникло какое-то крупное животное. Вжав в пол педаль тормоза, я увидел перед собой зеленые стеклянные глаза. Еще мгновение – и они исчезли.

Мы не трогались с места, все еще глядя на освещенную полосу дороги.

– Что это было? – наконец спросил Фрэнсис.

– Не знаю. Олень, наверно.

– Нет, точно не олень.

– Тогда собака.

– Мне показалось, это был какой-то зверь вроде кошки.

Мне, на самом деле, показалось то же самое…

– Слишком большой для кошки, – тем не менее возразил я.

– Может, кугуар?

– Кугуары здесь не водятся.

– Раньше водились. Их называли “катамаунты”. Отсюда, кстати, название Катамаунт-стрит.

Холодный ночной ветерок забирался под одежду. Где-то вдалеке залаяла собака. Машин в этот час на шоссе почти не было.

Я отжал сцепление и дал газ.

Фрэнсис просил никому не говорить о нашем визите в больницу, но в субботу вечером в гостях у близнецов я выпил лишнего, и когда мы с Чарльзом оказались на кухне вдвоем, как-то само собой вышло, что я ему все рассказал.

Чарльз слушал, сочувственно кивая. Он и сам выпил немало, но все же меньше, чем я. За последнее время он тоже похудел, и старый костюм в полоску висел на нем как на пугале. На шее у него был небрежно повязан потертый шелковый галстук.

– Бедный Франсуа, – сказал он с улыбкой. – Совсем крыша прохудилась. Так он пойдет к этому мозгоправу?

– Не знаю.

Чарльз вытряс сигарету из валявшейся на серванте пачки “Лаки страйк”.

– На твоем месте, – сказал он, осторожно выглядывая в коридор, – я бы посоветовал ему не заикаться об этом при Генри.

Я удивленно взглянул на него, ожидая продолжения. Прикурив, Чарльз выпустил облачко дыма.

– Я что имею в виду, – тихо произнес он, – да, я, случается, злоупотребляю спиртным. Сам первый это признаю. Но ведь это мне, а не ему пришлось иметь дело с полицией. И с Марион – тоже мне. Господи, она до сих пор звонит мне каждый вечер. Пусть побеседует с ней часок, посмотрим, как он запоет. Да хоть бы я пил по бутылке виски в день, какое он имеет право вмешиваться? Я ему так и сказал. И еще добавил, что в твою жизнь ему тоже нечего лезть.

– Погоди, при чем тут я?

Он окинул меня по-детски недоуменным взглядом, а потом вдруг разразился смехом.

– А, так ты еще не в курсе? Ты теперь тоже кандидат в “Анонимные алкоголики”. Распустился, бродишь пьяным средь бела дня – одним словом, катишься под откос.

Я остолбенел. Видя мою реакцию, Чарльз снова рассмеялся, но тут послышались шаги, звяканье льда в стакане, и на кухню заглянул Фрэнсис. Слово за слово, он втянул нас в беспечную болтовню, и через некоторое время мы сообща переместились в гостиную.

Это был уютный, счастливый вечер: приглушенный свет, звон стаканов, шелест дождя по крыше. Верхушки деревьев, шипя, как сифонная струя, рассекали воздух, в открытые окна врывался влажный ветер – сладковатый, дурманящий, вольный.

Генри пребывал в отличнейшем настроении и производил полное впечатление человека, только что вернувшегося с курорта. Развалясь в кресле и вытянув ноги, он не скупился на остроты и отвечал искренним смехом на шутки остальных. Камилла выглядела волшебно. Облегающее светло-апельсиновое платье без рукавов подчеркивало собранность ее фигуры, неосознанную, почти мужскую грацию осанки. Я любил ее, любил прерывистые взмахи ее густых ресниц, сопровождавшие речь, ее манеру (отголосок манеры Чарльза) зажимать сигарету между костяшками пальцев.

Камилла и Чарльз, похоже, помирились. Они мало разговаривали, но между ними вновь протянулась привычная ниточка близняшества: то Чарльз присаживался на подлокотник кресла Камиллы, то Камилла, следуя давнему ритуалу, отпивала глоток из его стакана, и прочее в том же духе. Я никогда не мог проникнуть в символическую суть этих действий, но, как правило, они свидетельствовали о том, что все хорошо. Мне показалось, Камилла прилагает к примирению больше усилий, словно бы пытаясь загладить какую-то вину, и теперь я был склонен отвергнуть гипотезу, что разлад лежал на совести Чарльза.

В тот вечер разговор вертелся вокруг зеркала, висевшего над камином. Старое мутное зеркало в оправе розового дерева – ничего особенного, близнецы купили его на распродаже за бесценок, но именно на него в первую очередь падал взгляд при входе в гостиную, а теперь оно стало еще примечательнее, потому что от самого центра разбегалась эффектная паутина трещин. Разбилось оно при таких потешных обстоятельствах, что Чарльзу пришлось пересказывать эту историю дважды, хотя на самом-то деле смеялись мы над его представлением: в кутерьме весенней уборки он, наглотавшись пыли, оглушительно чихнул, свалился со стремянки и приземлился прямо на зеркало, которое как раз было вымыто и сохло на полу.

– Одного я не понимаю, – сказал Генри, – как вам удалось повесить его так, что стекло не выпало?

– Не иначе как чудом. В жизни теперь к нему не притронусь. Потрясающе смотрится, правда?

С этим трудно было поспорить – потрескавшееся стекло дробило любое отражение на затейливые узоры, как в калейдоскопе.

Только перед самым уходом я понял – совершенно случайно, – как же на самом деле разбилось зеркало. Стоя на коврике перед камином, я облокотился на полку, и взгляд мой скользнул в очаг. Камин у близнецов не работал, и поленья, живописно уложенные на железных подставках, всегда покрывал бархатистый слой пыли. Но на этот раз я заметил в темной глубине кое-что еще: игольчатые блестки зеркальных осколков вперемешку с крупными изогнутыми кусками стекла. В них легко узнавались останки стакана, уцелевший двойник которого был у меня в руке – старинный “хайбол”, тяжелый, с толстым донцем и золотым ободком по краю. Кто-то запустил его через всю комнату с такой силой, что он разлетелся вдребезги, разбив зеркало над камином.

Две ночи спустя меня снова разбудил стук в дверь. Кое-как дотянувшись до выключателя, я уставился на часы, показывавшие три.

– Кто там? – крикнул я, подавив желание сразу послать ночного гостя подальше.

– Генри, – раздался неожиданный ответ.

Не скрывая недовольства, я впустил его. Садиться он не стал:

– Извини за вторжение, но дело не терпит отлагательства. Я хочу попросить тебя об услуге.

Его напористый тон встревожил меня. Я присел на край кровати.

– Так ты меня слушаешь?

– В чем дело?

– Четверть часа назад мне позвонили из полиции. Чарльз арестован за вождение в пьяном виде. Тебе придется вытащить его из тюрьмы.

– Чего-чего? – переспросил я, чувствуя, как по спине побежали мурашки.

– Машина, собственно говоря, моя. Полицейские нашли меня по фамилии на регистрационном талоне. В каком состоянии Чарльз, мне неизвестно.

Он достал из кармана незапечатанный конверт и протянул мне:

– Вот. Нужно будет оставить залог, но я не знаю, сколько именно.

Я вытащил из конверта пустой подписанный чек и двадцатидолларовую купюру.

– Я уже сообщил полиции, что одолжил ему машину, – продолжил Генри, подходя к окну и выглядывая наружу. – Но если вопрос возникнет снова, пусть позвонят мне. Утром я свяжусь с адвокатом. Пока что нужно, чтобы ты как можно скорее забрал его оттуда.

Суть его просьбы дошла до меня далеко не сразу.

– А деньги зачем?

– Заплати, сколько потребуется.

– Я имею в виду двадцать долларов.

– Ты поедешь туда на такси. Оно ждет внизу.

Я долго не мог стряхнуть сонное оцепенение и подняться с кровати. Генри терпеливо ждал. Пока я одевался, он так и стоял у окна, глядя на темную лужайку и не обращая внимания на звяканье вешалок и громыхание ящиков: отрешенный, сосредоточенный, поглощенный, несомненно, сложнейшими абстрактными построениями.

Только после того, как мы завезли Генри домой и такси понеслось по безлюдным улицам к центру города, я начал понимать, сколь скудными данными располагаю. Мне предстояло разговаривать с полицией, а Генри на самом деле не сообщил мне ровным счетом ничего. Чарльз что, попал в аварию? В таком случае есть ли пострадавшие? И если все так серьезно, то почему Генри не поехал сам, ведь машина-то его?

Над перекрестком раскачивался одинокий светофор.

Тюрьма располагалась в пристройке к зданию суда. Ее крыльцо ярким пятном выделялось среди темных фасадов. Попросив таксиста подождать, я вошел внутрь и заглянул в дежурку.

Там громоздились картотечные шкафы и железные столы за загородками, у входа стояли допотопный кулер и автомат с наклейкой какой-то благотворительной организации (“Ваша мелочь творит большие дела”), полный разноцветных шариков жевательной резинки. Двое дежурных полицейских ели курицу-гриль, разложенную на промасленной бумаге, и смотрели ток-шоу Салли Джесси Рафаэль по портативному черно-белому телевизору.

– Добрый вечер, – сказал я, и они оторвались от экрана.

– К вам тут недавно мой друг попал, я хотел бы взять его на поруки.

Полицейский помоложе обтер губы салфеткой. Я узнал его – это был тот рыжеусый здоровяк, участвовавший в поисковой операции.

– Держу пари, друга зовут Чарльз Маколей, – пробасил он.

По интонации можно было подумать, что Чарльз – его хороший приятель. Впрочем, кто знает? Пока шла вся эта заваруха с поисками, Чарльз провел в участке немало времени. Он говорил, копы обращались с ним очень неплохо: заказывали для него сэндвичи, приносили колу.

– Ты ведь вроде не тот парень, которому я звонил? – несколько озадаченно спросил второй дежурный. Это был рослый спокойный мужик лет под сорок, с лягушачьим ртом и пышной гривой седых волос. – Так машина, что ли, твоя?

Я пустился в объяснения. Они внимательно слушали, обгладывая куриные косточки: добродушные служаки с мощным тридцать восьмым калибром на поясах. Стены были увешаны плакатами с социальной рекламой:

ЗА ЗДОРОВЫЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ!

ВЕТЕРАНАМ – ДОСТОЙНУЮ РАБОТУ!

СООБЩАЙТЕ О СЛУЧАЯХ ПОЧТОВОГО МОШЕННИЧЕСТВА.

– Пойми, сынок, вернуть тебе машину мы никак не можем, – сказал рыжеусый. – Мистеру Винтеру придется явиться за ней самому.

– Насчет машины я и не волнуюсь. Я просто друга хотел забрать.

Второй полицейский покосился на часы:

– Тогда загляни с утра пораньше.

Я подумал, он шутит:

– У меня есть деньги.

– Мы не можем отпустить его под залог. Это сделает судья после того, как предъявит обвинение. Приходи ровно в девять.

“Чарльзу предъявят обвинение?” – ошалело подумал я.

Полицейские смотрели слегка недоуменно, очевидно не понимая, что мне еще нужно.

– Не могли бы вы сказать, что случилось?

– Что-что?

– За что именно его арестовали? – проговорил я глухим, неестественным голосом.

– Дорожный патруль остановил его на Дипкилл-роуд. – Седовласый словно зачитывал протокол. – Он находился в состоянии опьянения. Согласился пройти тест на алкоголь, который показал положительный результат. Патрульные доставили его в участок примерно в двадцать пять минут третьего.

Я все еще плохо понимал ситуацию, но никак не мог сообразить, какой бы такой вопрос помог мне ее прояснить.

– Могу я его увидеть?

– Утром увидишь, – с улыбкой сказал рыжеусый. – Все с твоим другом в порядке, не волнуйся.

Больше говорить было не о чем. Я поблагодарил их и вышел.

На улице я обнаружил, что таксист не стал меня дожидаться. У меня оставались еще пятнадцать долларов из двадцатки, которую дал Генри, но, для того чтобы вызвать такси, пришлось бы возвращаться в дежурку, а этого мне не хотелось. Я дошел до южной оконечности Мэн-стрит, где, как я помнил, перед закусочной был автомат, но он не работал.

Пошатываясь от усталости, я побрел обратно – мимо почты, мимо скобяной лавки, мимо закрытых дверей кинотеатра, непривычно мрачного без рекламных огней. На фризах публичной библиотеки выгибали спины кугуары. Миновав площадь, я пошел дальше. Фонарей и неоновых вывесок становилось все меньше, в неверном сиянии луны пейзаж выглядел невыносимо печально. Оставив справа гудящее шоссе, я вышел к автобусной станции, с которой когда-то началось мое знакомство с Хэмпденом. Она была закрыта. Я присел на скамейку под тусклой лампочкой и стал ждать открытия, чтобы воспользоваться телефоном и выпить чашку кофе.

Служащий станции – унылый толстяк с рыбьим взглядом – появился ровно в шесть. Кроме нас, в здании никого не было. Я зашел в туалет и умылся, а потом выпил не одну, а две чашки кофе – толстяк с большой неохотой сварил его для меня на электроплитке в своем закутке.

За стеклами, покрытыми вековым слоем грязи, обозначился рассвет. Стены были оклеены доисторическими расписаниями, обшарпанный пол инкрустирован расплющенными окурками и катышками жвачки. Прикрыв поплотнее заляпанную дверь телефонной будки, я набрал номер Генри. Я был почти уверен, что звоню напрасно, но, к моему удивлению, он поднял трубку после второго гудка:

– Что случилось? Ты где?

Я объяснил, что произошло. Зловещее молчание.

– Он один в камере? – наконец спросил Генри.

– Не знаю.

– Он в сознании? Я имею в виду, говорить он может?

– Не знаю.

Снова молчание.

– Слушай, здесь все открывается в девять, – сказал я. – Давай встретимся перед судом без пяти.

– Будет лучше, если ты займешься этим сам, – помедлив, ответил Генри. – Тут имеются некоторые сопутствующие обстоятельства.

– В таком случае буду крайне признателен, если меня в них посвятят.

– Не сердись, – тут же сказал он. – Просто полиции мое лицо уже и так слишком хорошо знакомо. Кроме того… – он помедлил, – боюсь, что Чарльз не жаждет меня видеть.

– Это еще почему?

– Потому что мы поссорились. Это длинная история, но суть в том, что вчера вечером, когда мы расстались, он был на меня очень зол. Я думаю, из всех нас на данный момент именно ты находишься с ним в наилучших отношениях.

Я скептически хмыкнул, но втайне почувствовал себя польщенным.

– Чарльз относится к тебе как к близкому другу – ты и сам это понимаешь. Кроме того, полицейские вряд ли узнают в тебе участника недавних событий.

– Честно говоря, не вижу связи. При чем здесь эти события?

– Боюсь, что связь тем не менее есть.

Внезапно я остро почувствовал всю безнадежность попыток докопаться до истины в разговоре с Генри. Как опытный пропагандист, он умело манипулировал информацией, выдавая ее понемногу и лишь тогда, когда это соответствовало его целям.

– На что ты намекаешь? – спросил я.

– Сейчас неподходящий момент для объяснений.

– Если хочешь, чтобы я пошел в суд, объяснения все-таки потребуются.

– Скажем так, – сухо произнес Генри после долгой паузы, – в какой-то момент положение было более шатким, чем тебе казалось. Здесь некого винить, но Чарльз был вынужден приложить определенный объем незапланированных усилий, и ему пришлось довольно туго.

Молчание.

– Я, кажется, прошу не так уж много.

“Сущий пустяк – чтоб я все делал по-твоему”, – подумал я, вешая трубку.

Зал суда располагался в конце коридора за двумя тяжелыми распашными дверьми с окошками. Его интерьер, не слишком отличавшийся отделкой от дежурки, был вполне типичен для присутственного места начала пятидесятых: крапчатые квадраты линолеума, полированные панели цвета липучки для мух.

Я никак не ожидал, что там будет столько народу. Перед судейским местом стояли два стола, за одним расположились двое патрульных, за другим – четыре человека, чей вид не говорил ничего об их роли в судебном процессе. Стенографистка с миниатюрной пишущей машинкой примостилась за отдельным столиком. На скамьях для зрителей порознь сидели трое мужчин. В углу скрючилась потрепанная дамочка в грязном плаще, для которой, судя по палитре синяков на лице, побои были делом привычным.

Когда появился судья, присутствовавшие встали. Дело Чарльза заслушали первым. Он вошел в зал мягким сомнамбулическим шагом в сопровождении судебного пристава. Походка Чарльза показалась мне странной; приглядевшись, я понял, что он в носках. Галстук и ремень у него, очевидно, тоже забрали, и костюм болтался на нем, как пижама.

Судья – пожилой щекастый увалень с тонкими губами – кисло прищурился.

– У вас есть адвокат? – спросил он с сильным вермонтским акцентом.

– Нет, сэр.

– Присутствует ли жена или кто-то из близких родственников?

– Нет, сэр.

– Можете ли вы внести залог?

– Нет, сэр, – в третий раз произнес Чарльз. Он то и дело утирал лоб и, похоже, плохо понимал, что происходит.

Я поднялся, и судья меня заметил:

– Вы желаете внести залог за мистера Маколея?

– Да, сэр.

Чарльз повернулся и уставился на меня с открытым ртом.

– Залог составляет пятьсот долларов, касса по коридору налево, – скучающе отбарабанил судья. – Через две недели вы снова предстанете перед судом. Советую вам нанять адвоката. Требуется ли вам автомобиль для профессиональной деятельности?

– Автомобиль не его, ваша честь, – подал голос кто-то из той непонятной группы за столом.

– Правда?! – обрушился судья на Чарльза.

– Мы связались с владельцем. Это некто Генри Винтер, студент Хэмпден-колледжа. Он утверждает, что вчера вечером одолжил машину мистеру Маколею.

Судья недовольно фыркнул:

– Действие ваших водительских прав приостановлено вплоть до вынесения судебного решения. Жду вас и мистера Винтера двадцать восьмого мая.

Процедура прошла потрясающе быстро. В десять минут десятого мы уже стояли на улице.

Влажное росистое утро было не по-майски холодным. Из крон деревьев доносился птичий гомон. Вокруг не было ни души.

– Ну и холодрыга, – сказал Чарльз, обнимая себя за плечи.

На окнах банка в дальнем углу площади со скрипом поползли вверх жалюзи.

– Подожди меня здесь, – сказал я. – Пойду вызову такси.

Чарльз ухватил меня за локоть. Я понял, что протрезветь он еще не успел. На вид, впрочем, он был свеж как огурчик, и о бурно проведенной ночи свидетельствовал только помятый костюм.

– Ричард.

– Что?

– Ты мне друг?

Я был не в настроении выслушивать его излияния на ступенях здания суда.

– Ну да, – буркнул я, пытаясь освободить руку, но он только крепче вцепился в нее.

– Спасибо, старик. Знал, что могу на тебя положиться. Ты ведь не откажешь мне в одной маленькой услуге?

– Какой?

– Я не хочу домой.

– Что значит – не хочу домой?

– Отвези меня за город, к Фрэнсису. Ключа у меня нет, но мистер Хэтч нас впустит, или я влезу через окно, или… нет, послушай. Я могу забраться через подвал, я так уже тысячу раз делал… Да погоди же ты, – взмолился он, когда я попытался его прервать. – Давай поедем вместе. Заскочишь на кампус, возьмешь шмотки и…

– Остынь, – повторил я уже в третий раз. – Никуда я тебя отвезти не могу, у меня нет машины.

Он отпустил мой локоть.

– Вот оно что, – горько усмехнулся он. – Ну спасибочки.

– Слушай, я просто физически не могу. У меня действительно нет машины, я приехал на такси.

– Можем взять машину Генри.

– Нет, не можем – ключи у полиции.

Чарльз пригладил волосы дрожащей рукой:

– Ну, значит, домой. Только не бросай меня, ладно?

У меня не было сил с ним спорить:

– Ладно. Погоди, я вызову такси.

– Не надо такси, – запротестовал он. – Что-то мне как-то… Давай лучше прогуляемся.

От центра до дома близнецов было километров пять – та еще прогулочка. Существенная часть пути лежала вдоль шоссе, и проносившиеся мимо машины обдавали нас упругими волнами выхлопного газа. Голова у меня раскалывалась, ноги словно свинцом налились. Однако Чарльзу утренняя прохлада, похоже, пошла на пользу. Примерно на полдороге нам попался “Тейсти-фриз”, и он купил себе колу с мороженым.

Под ногами хрустела щебенка, в ушах противно зудела мошкара. Чарльз курил, потягивая напиток через полосатую трубочку.

– Значит, вы с Генри поссорились, – произнес я, просто чтобы не молчать.

– Откуда ты знаешь? Это он тебе сказал?

– Да.

– Не помню. Да и не важно. Меня достало выслушивать его поучения.

– Знаешь, что для меня до сих пор остается загадкой?

– Что?

– Не то, почему он командует нами. А то, почему мы всегда ему подчиняемся.

– Шут его знает. Ничего хорошего из этого все равно не выходит.

– Ну не скажи.

– Ты еще сомневаешься? Да начать с того – кто придумал эту сраную вакханалию? А кто потащил Банни в Италию? Да еще и оставил дневник у него под носом… Сукин сын! Это он во всем виноват, он один. И потом… ах, ну да, ты ж не в курсе. Так вот, нас чуть было не вывели на чистую воду.

– Кто? Полиция? – изумленно воскликнул я.

– Нет, ФБР. Под конец там такая каша заварилась, мы вам далеко не все рассказывали. Генри взял с меня клятву, что я никому не скажу.

– Почему? Что там такое было?

Чарльз отшвырнул окурок:

– Там много чего было. Видишь, они, конечно, полезли не в ту степь – приплели сюда Клоука и так далее… И все же забавно. Мы так привыкли к Генри, что просто не понимаем, какое впечатление он производит на людей.

– В смысле?

– В смысле, очень странное, мягко говоря, – с усталым смешком ответил он. – Примеров – море. Помню, прошлым летом, когда он носился с идеей снять сельскую усадьбу, я ездил с ним в одну риелторскую контору. Место он уже присмотрел – здоровенный ветхий домина начала прошлого века, далеко от шоссе, подъезд по грунтовке. Флигель для слуг, немереный парк, все такое. У него даже наличные были с собой. Риелтор беседовала с ним часа два. Потом позвонила менеджеру, тот подъехал в офис и задал Генри еще миллион вопросов. Связался с поручителями. Документы были в полном порядке, комар бы носа не подточил, и все-таки они ему отказали.

– Почему?

– Ха-ха, заподозрили подвох. Генри весь из себя такой правильный, что это настораживает. У них в голове не укладывалось, что молодой парень, студент, готов выложить кругленькую сумму за аренду старого сарая у черта на куличках только ради того, чтобы жить там в одиночестве, изучая культурное наследие древних цивилизаций.

– Они решили, он мошенник какой-то?

– Скажем так: они решили, у него не все чисто. Фэбээровцы, очевидно, пришли к аналогичному выводу. Нет, думать, что он убил Банни, они, конечно, не думали, но чувствовали, что он темнит. Ясно было, что в Италии они поссорились. Это знали все: Марион, Клоук, даже Джулиан. Я тоже в какой-то момент попался на удочку и признался, что слышал об их размолвке, хотя, разумеется, Генри я этого сообщать не стал. Так вот, по-моему, фэбээровцы считали, что Генри с Банни вложили деньги в лавочку Клоука. Генри сам виноват – устроил, понимаете ли, римские каникулы. Они могли бы съездить незаметно, как нормальные люди, так нет же, они засветились везде, где только можно: Генри тратил деньги как полоумный, спустил целое состояние. Палаццо, ага – другого жилья в Риме, конечно, не нашлось… Ты знаешь его, он по-другому не может, но посмотри на это глазами агента ФБР. Эта его болезнь тоже выглядела сомнительней некуда. Отправил лечащему врачу телеграмму с просьбой выслать демерол – просто великолепно! И плюс ко всему билеты в Южную Америку. Это был верх идиотизма – заплатить за них кредиткой.

– Они и до этого докопались?!

– Естественно. Первое, что проверяют у подозреваемых в причастности к наркобизнесу, – это счета и записи транзакций. И на тебе, из всех мест на карте – Южная Америка! Хорошо, у его папаши там действительно вложения в недвижимость или что-то в этом роде. Генри в итоге сумел состряпать правдоподобную легенду – не то чтоб они в нее поверили, просто опровергнуть не смогли.

– Откуда они вообще это взяли, насчет наркотиков?

– Представь, как это выглядело. С одной стороны – Клоук. В полиции прекрасно знали, что он снабжает наркотиками половину кампуса, и догадывались, что он связан с какой-то крупной рыбой. Банни тут вроде бы ни при чем, но, с другой стороны, Банни – старый приятель Клоука, а Генри – лучший друг Банни, и вот вам, пожалуйста, все сходится. Швыряет деньги направо и налево, ни в чем себе не отказывает, при этом утверждает, что живет на пособие от родителей. А в последнее время Банни и сам сорил деньгами. Шикарные рестораны, итальянские костюмы… Понятно, все на средства Генри, но кто, кроме нас, это знал? И потом, в Генри все подозрительно, от одежды до манеры держаться. Вылитый персонаж гангстерского фильма – такой, знаешь, непроницаемый тип в роговых очках, который ведет бухгалтерию у какого-нибудь мафиозо вроде Аль Капоне.

Он снова закурил:

– Помнишь ночь перед тем, как нашли Банни? Когда мы с тобой поехали в тот жуткий бар с теликом и я надрался в хлам?

– Помню, конечно.

– Это был самый поганый вечер в моей жизни. По всему, нам обоим светила тюрьма. Генри был уверен, что наутро его арестуют.

– Господи, за что?

Чарльз глубоко затянулся:

– Накануне – это было вскоре после того, как Клоука сцапали на трассе, – к Генри пришли Скиола и Дэвенпорт. Заявили, что имеют резонное основание арестовать человек пять-шесть, включая его самого, по подозрению в преступном сговоре или сокрытии улик.

– Человек пять-шесть? Кого? – переспросил я, не веря своим ушам.

– Без понятия. Может, это просто был блеф, но Генри выпал в осадок. Он предупредил меня, что они, скорее всего, наведаются и ко мне. Не мог же я сидеть дома сложа руки – вот я и отправился в тот вонючий кабак. А Генри взял с меня обещание не рассказывать никому, даже Камилле.

Я задумался:

– Но в конце-то концов тебя же не арестовали.

Чарльз иронично вздохнул. Я заметил, что руки у него все еще дрожат.

– Спасибо старому доброму Хэмпден-колледжу. Конечно, многое не срасталось – фэбээровцы поняли это после допроса Клоука. И все же они чувствовали, что от них что-то скрывают, и, наверно, докопались бы до правды, если б колледж им хоть чуточку посодействовал. Но когда Банни нашли, администрация хотела одного – поскорее покончить с этой историей. Сам понимаешь, так себе реклама. Заявления абитуриентов уже упали где-то на двадцать процентов. А городская полиция – в принципе, это они должны были заниматься делом Банни, а вовсе не ФБР – всегда готова пойти навстречу пожеланиям ректора. Взять хотя бы, чем все кончилось для Клоука. Он ведь тогда здорово влип со своей наркотой, мог запросто загреметь за решетку… А отделался испытательным сроком и полсотней часов общественных работ. Ему это даже в личное дело не занесли.

Какое-то время я молча обдумывал услышанное под шум автострады.

– Смешно все-таки, – ухмыльнулся Чарльз, засовывая кулаки поглубже в карманы. – Мы-то думали, что, так сказать, бросаем в бой нашего аса, но было б гораздо лучше, если б на его месте оказался кто-нибудь другой. Ты, например. Или Фрэнсис. Или даже моя сестра. Мы б избежали половины неприятностей.

– Ладно, теперь все позади.