Текст книги "Покидая мир"

– О нет, едва ли мы имеем дело с подобным случаем, – поспешил заявить декан.

– Счастлив слышать это из ваших уст, – отозвался Алкен, – потому что, если вы все же намерены уволить моего ни в чем не повинного клиента, это бросит тень на репутацию Государственного университета Новой Англии…

– Могу твердо уверить вас, что подобных действий мы не планировали.

– Превосходно, – подытожил Алкен, – В таком случае, полагаю, мы обо всем договорились.

Выйдя из кабинета, я повернулась к Алкену:

– Вы были великолепны.

Он небрежно пожал плечами:

– Да, теперь это проблема университета – по крайней мере, пока. А насчет Бабриски не беспокойтесь – я приструню его уже сегодня.

Позже вечером Алкен написал мне по электронной почте, сообщив, что получено запретительное постановление относительно Бабриски. Оно, впрочем, не помешало этому типу на другое утро подать встречный иск, в котором он требовал свои девятнадцать тысяч долларов плюс еще двадцать тысяч в качестве моральной компенсации: «психологический стресс» и тому подобное.

– С этим легко справиться, – заметил Алкен. – Выкиньте это из головы.

Но я не могла выкинуть это из головы – и провела еще одну бессонную ночь.

Через два дня аналогичный иск против меня выдвинула и Вики Сматерсон, а следом за ней еще шесть обманутых кредиторов «Фантастик Филмворкс».

– Хорошая новость, – сказал Алкен, – состоит в том, что общая сумма долга по всем искам не превышает восьмидесяти тысяч долларов. Это означает, что даже в самом худшем случае вы сумеете с этим справиться. Но это крайний, самый худший сценарий. На следующей неделе нас ждет суд, и думаю, там во всем разберутся.

– А до тех пор…

– Я разошлю необходимые письма, которые заставят охотников за деньгами держаться от вас подальше. И еще… мне трудно об этом говорить, но вынужден попросить у вас еще пять тысяч дополнительно. Если все пойдет хорошо, больше платить вам не потребуется.

– А если пойдет плохо?

– Постарайтесь не думать об этом.

Но я об этом все время думала.

Я снова не спала всю ночь – третью подряд. На другой день я не могла ни на чем сосредоточиться, а во время занятий несколько раз отключалась на несколько секунд, впадая в «мертвую зону», на забаву студентам, один из которых не преминул громко заметить:

– А профессор, похоже, ночью времени даром не теряла.

Мгновенно очнувшись, я окинула взглядом аудиторию, пытаясь понять, кто из пятидесяти студентов отпустил эту шуточку, но тут все перед глазами поплыло.

– Простите, – пробормотала я. – Я сегодня не спала…

Эту реплику довели до внимания профессора Сандерса, который не поленился зайти ко мне в кабинет, где, за полуоткрытой дверью, и застал меня в полудреме за столом.

– Я не помешал? – спросил он, делая шаг к столу.

– Простите, простите, я просто…

– …не спали ночью. И поэтому задремали утром прямо в классе.

– У меня сейчас очень серьезные неприятности.

– Разумеется. – Он был сама холодность. – Я настоятельно рекомендую вам как следует выспаться, профессор. Возможно, университет не может принять против вас меры по обвинению в мошенничестве. Но небрежное исполнение своих служебных обязанностей, подозрение на серьезную психологическую нестабильность… это совершенно другое дело.

Вечером – я ехала домой в Соммервиль и как раз делала пересадку на Красную линию на станции Парк-стрит – меня вдруг охватила страшная слабость, так что пришлось вцепиться покрепче в скамейку, когда на платформу въехал поезд. Уж не хотела ли я броситься под него? Я совсем ничего не понимала в эту минуту.

Но мне все же удалось собраться и сесть на поезд. Выйдя на Дэвис-сквер, я зашла в аптеку, купила первое попавшееся снотворное, которое продавали без рецепта, – фармацевт уверил, что средство обеспечит мне восемь часов крепкого сна.

Эмили всегда тонко чувствовала мое настроение, и, когда я вошла в дом, она повернулась к няне и сказала:

– Мамочке нужно поспать!

– Ах, как же ты права! – И я подхватила ее на руки.

Однако Эмили не прильнула ко мне.

– Ты на меня сердишься, – сказала она.

– Что ты, вовсе нет.

– Да! – И обращаясь к Хулии: – Мамочка злится.

– Что ты, просто у меня кое-какие дела…

– Мамочке звонят злые люди…

– Эмили, довольно.

Тон у меня был чересчур резкий, чересчур агрессивный. У моей дочурки вытянулось личико, она всхлипнула и убежала в свою комнату. Я посмотрела на Хулию:

– Извините… у меня большие неприятности.

– Нет проблем, нет проблем. Я идти к Эмили…

– Нет-нет, ступайте домой. Я сама ее успокою.

– Вы о'кей, мисс Говард?

– Просто мне нужно поспать хоть одну ночь.

Войдя в комнату Эмили, я увидела, что она, сжавшись в комок, лежит на подушке, сунув в рот большой палец. Увидев меня, девочка поспешно вынула палец изо рта и с виноватым видом сунула руку под подушку (я недавно стала пытаться отучить ее от привычки сосать палец.) Сев рядом с Эмили, я погладила ее по голове и заговорила:

– Пожалуйста, прости, что сердито с тобой говорила.

– Что я сделала?

– Ничего, это я отреагировала неадекватно.

– Как это?

– Рассердилась без причины.

– Зачем ты рассердилась?

– Потому что очень устала и перенервничала. Я не выспалась.

– Потому что папочка уехал?

– И поэтому тоже.

– А ты от меня не уедешь?

– Бросить тебя? Никогда. Никогда в жизни.

– Честное слово?

– Ну, конечно. И я обещаю больше не злиться, честное слово.

– Это большое честное слово, – сказала Эмили и хихикнула. А я невольно подумала: «Как же быстро она все схватывает, моя дочурка».

Вечером я приняла две таблетки снотворного, запив их большой чашкой ромашкового чая. Мне удалось отключиться часа на два, но потом я проснулась и уставилась в потолок. Было ощущение, что голова вот-вот треснет. Я проглотила еще две таблетки. Встала. Почитала газеты. Я ждала, что снотворное подействует. Ничего подобного. Я посмотрела на часы. Только половина второго. Дотянувшись до телефона, я позвонила Кристи. Она тоже не спала, проверяя студенческие работы.

– Ты меня тревожишь, – сказала она.

– Я сама себя тревожу.

– Ты не от простой бессонницы страдаешь, это у тебя депрессия.

– Ничего у меня нет. Мне бы выспаться как следует, хоть одну ночь…

– Фигня. Ты в темном лесу. Мой тебе совет, беги завтра с утра к врачу, тебе нужна помощь. Иначе…

– Ладно, ладно.

– Перестань отрицать очевидное. Депрессия – это серьезно. Если ты не постараешься подавить ее сейчас…

– Я постараюсь. Все?

Но наутро я повезла Эмили в сад и в метро по дороге на службу клевала носом. В кабинете я случайно взглянула на себя в зеркало и поразилась, какой у меня измученный, потусторонний вид. Я выпила три большие кружки кофе и кое-как провела занятия. При этом я ощущала себя бездарной актрисой, которая неубедительно изображает преподавателя английской литературы, с умным видом рассуждая о высоких материях, но при этом понимает, что все это – чистое притворство… Еще я понимала, что жизнь – это череда бед и неудач, в которой люди то и дело вас подставляют и разочаровывают, да и, что хуже всего, вы разочаровываете сами себя. И если бы не Эмили, ради которой я сейчас должна…

Нет, нет, не надо этого. А надо сходить к врачу. Теперь же.

Однако другой голос в моей голове – отчаянно не желавший мириться с тем, что мне необходимо было признать: я подошла к самому краю пропасти – сказал мне: Сегодня как следует выспишься, и завтра все будет выглядеть по-другому. Зачем лишние осложнения, когда неприятностей и так хватает? Или домой, ложись в постель. Докажи этим подонкам, что им тебя не сломить.

Так что, хотя факультетский врач в тот день был на месте и я свободно могла к нему заглянуть и попросить подобрать мне лекарство, чтобы вывести из этого бессонного ада, какая-то сила заставила меня ехать через весь Бостон на метро, чтобы попасть в Кембридж и забрать Эмили. (Хулия в тот день была записана на прием к врачу.)

– Мамочка, мамочка! – обрадовалась Эмили, увидев меня у входа в садик. – А ты меня чем-нибудь угостишь?

– С удовольствием, радость моя.

– Ты устала, мамочка?

– Не волнуйся об этом.

И я помогла ей надеть пальтишко, взяла за руку и повела к выходу.

– Знаешь, тут рядом есть маленькая кофейня с очень вкусным мороженым, – сказала я. – Но сначала тебе придется съесть что-то посущественнее… гамбургер, например.

– Ты любишь гамбургеры?

– Больше, чем мороженое.

Неожиданно прямо перед нами возникла суматоха. Пожилая женщина гуляла с терьером. Поводок оборвался, и собачонка, оказавшись на свободе, с лаем припустилась к нам. Женщина закричала, пытаясь подозвать песика. Эмили, с расширенными от страха глазами, вырвала руку и бросилась бежать. Я рванулась следом за ней, окликнула, умоляя не пугаться, остановиться. Но она уже добежала до обочины тротуара…

Именно в это мгновение, совершенно неожиданно, из-за поворота вылетело такси.

Я снова выкрикнула имя своей дочери. Я бросилась за ней.

Но опоздала.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава первая

Меня нашли в огромном придорожном сугробе. Было около двух часов ночи – так мне сказали потом. Появись они на четверть часа позже, я была бы мертва.

Но что это была за идея врезаться на машине в эту снежную гору, и выключить мотор и проглотить две дюжины таблеток зопиклона, которые лежали у меня в кармане, и ждать минуты, когда наконец смогу мобилизовать…

Мужество? Нет, это неправильное слово, потому что не было ничего мужественного в том, что я собиралась сделать. Скорее можно говорить о решимости. После долгих недель агонии, невыносимо мучительных, у меня наконец вызрело единственно возможное решение. И вот, забравшись в эту глушь, я свернула за поворот и, увидев громадные сугробы по обочинам, темный лес, вплотную подошедший к дороге, внезапно затормозила. Порывшись в кармане, я достала таблетки и, открутив крышку флакона, высыпала весь зопиклон себе в рот. Я чуть не подавилась, запивая его водой, таблетки слиплись и ободрали мне пищевод, но все-таки проскочили в желудок. Потом я выключила печку, отстегнула ремень, отсоединила подушки безопасности и нажала на педаль газа.

На все это ушло тридцать секунд. Я действовала быстро, инстинктивно, не позволяя себе остановиться и задуматься. Наверное, именно так и совершаются многие самоубийства. Недели, месяцы, годы раздумий и колебаний. А потом, в какое-то утро, вы оказываетесь на платформе в метро, слышите приближение поезда, который вот-вот с грохотом ворвется в туннель, и…

Выключить печку. Отстегнуть ремень. Горло все еще жжет от двадцати четырех таблеток сильнодействующего снотворного. Не размышляя, я надавила ногой на педаль. Машина рванула вперед, влетела в снег и ударилась о что-то твердое. Меня бросило вперед. Мир потемнел. И…

Это должно сработать. Это конец – либо удар, либо таблетки, либо холод (либо сочетание всех трех факторов) меня убьют.

Но это был не конец. Потому что…

Я очнулась. И обнаружила, что лежу не то на узкой лежанке, не то на больничной каталке. Когда взгляд сфокусировался и комната приобрела очертания, я увидела, что стены окрашены так, как бывает в учреждениях, а потолок потрескался и покрылся плесенью. Я попробовала поднять руки, но не смогла. Они были привязаны к кровати. Несколько раз моргнув, я поняла, что один глаз закрыт повязкой. Я коснулась губ языком. Зря. На обеих губах – «частокол» из многочисленных швов. Во рту пересохло. Покосившись влево, я рассмотрела трубки, отходящие от моих закрепленных рук, и какие-то мониторы рядом с каталкой. Еще я ощущала что-то колючее и неприятное, выходящее из моего тела. Даже в таком затуманенном, полумертвом состоянии я поняла, что это катетер в мочевом пузыре.

Господи, я жива!

– О, наконец-то! Вы очнулись.

Голос был невыразительный. Сухой, как прерия, бесцветный, никакой. Я поморгала единственным здоровым глазом – и сумела различить силуэт стоявшей передо мной женщины. Еще раз моргнула, и изображение стало более четким. Женщина была худая, как щепка, с резкими чертами лица и, судя по морщинам, немолодая. Но ее глаза вызвали у меня беспокойство. В этих глазах не было ни жалости, ни снисхождения. Эти глаза, пробившись сквозь пелену, немедленно сказали мне: она все знает.

– Ручаюсь, вы такого не ждали, а?

– Где я? – задала я вопрос.

– Региональная больница Маунтин Фолс.

– Маунтин Фолс?

– Все правильно. Маунтин Фолс, штат Монтана. Ваш «несчастный случай» произошел как раз на въезде в Маунтин Фолс, на трассе двести два, два дня назад. Вы его помните?

– Мм… смутно. Я не справилась с управлением…

Фраза осталась незаконченной.

– Вы не справились с управлением автомобилем после того, как приняли почти летальную дозу снотворных пилюль и врезались в снег, отстегнув ремень. И смею предположить, то, что подушка безопасности была блокирована, а в машине не было никакого отопления, простая «оплошность», хотя на улице в ту ночь было минус пять.

– Я не справилась…

– Это я понимаю… – Суровый тон женщины немного смягчился. – Мы все это понимаем. И к тому же мы знаем причину…

– Откуда вы…

Я снова не смогла закончить свою мысль.

– Знаем почему? При вас был бумажник. По нему копы, которые вас нашли, узнали, кто вы такая. Провели небольшое расследование – они же копы, и все такое. Ну, и обнаружили то, что должны были обнаружить, и нам сообщили о ситуации. Вот почему вы сейчас привязаны. Предосторожность – на случай, если вы вдруг снова решите нанести себе тяжкий вред.

Я прикрыла глаза, переваривая услышанное. Они знают. Знают все.

– Зовут меня сестра Рейнир, кстати. Рейнир, как гора в штате Вашингтон. Дженет Рейнир. Я здесь старшая сестра, в этом отделении. Знаете, какое это отделение?

– Психиатрическое?

– Догадались верно. Вы в психиатрическом отделении – здесь наблюдают за самоубийцами. По-моему, вы поддались минутной слабости и решили разом покончить со всем. В смысле, можно же было остановиться в мотеле с тем же зопиклоном и бутылкой виски и проделать все то же самое, но там это было бы немного удобнее. Это было спонтанное решение, права я?

Я закрыла глаза и отвернулась.

– Грубовата я, да? Вот так и справляюсь здесь со всем. Понимаю, конечно, вы надеялись, что я поверила в несчастный случай. Ясно, что говорю я вам не самые приятные и, может быть, не самые подходящие к случаю вещи, но что же делать? Раз уж вы в моем отделении, привыкайте к моей манере – у меня все без прикрас. Потому что наша задача – чтобы к выписке у вас не было в голове мыслей еще раз врезаться во что-нибудь. Вы слышите меня?

Я лежала, отвернувшись от нее.

– Вы слышите меня?

Она не повысила голос ни разу, но и без того безумно раздражала меня.

Я кивнула.

– Хорошо. Тогда задам вам еще один вопрос: если я сниму ремни и освобожу вам руки, вы будете хорошо себя вести – не сотворите сгоряча какой-нибудь глупости и не навредите себе?

Я снова кивнула.

– Мне бы хотелось услышать, как вы выражаете свои мысли вслух.

Мне потребовалось какое-то время, чтобы мобилизовать свою способность говорить. Я подала голос и обнаружила, что малейшее движение губ причиняет страшную боль.

– Я обещаю.

– Договорились, и я очень рада, профессор, слышать ваш голос.

Профессор.

– Так, теперь я собираюсь вам задать еще один вопрос: не хотите ли попытаться попить через соломинку? К руке у вас подведена капельница, через нее подается необходимая жидкость, но внутривенное вливание – не то же, что настоящее питье, согласны? Вы в целом отделении одна, никто к нам не торопится, это даже удивительно, если учесть, как обычно зимой в Монтане крышу сносит у всех, так что я вполне могу приготовить вам что-нибудь легкое и питательное, вроде молочного коктейля. Подойдет?

Я кивнула.

– Словами, пожалуйста.

– Да, благодарю вас, – выговорила я.

– Еще три слова. Вы меня радуете.

– Вы не могли бы убрать катетер? – спросила я.

– Целых шесть слов. Вы стремительно набираете очки. А что до катетера, то я смогу его убрать, но только когда мы убедимся, что вы снова можете ходить.

– Что? – Меня внезапно охватил ужас.

– У вас сломана большеберцовая кость левой ноги. Вот почему она загипсована. Больничный ортопед считает, что самое большее через четыре недели гипс снимут. Но прогуляться до туалета вы сможете, только когда будете прочно стоять на ногах. Конечно, можно подложить вам судно…

Я шевельнула левой ногой. Тяжесть, которую я чувствовала в ней, оказалась гипсом.

– Я справлюсь с судном.

– Тогда катетер можно извлечь.

Медсестра подошла к кровати и одну за другой расстегнула пряжки на ремнях. Два дня я находилась без сознания, но даже в таком состоянии, видимо, пыталась высвободить руки, потому что на обоих запястьях красовались глубокие красные рубцы. Сестра Рейнир заметила, что я рассматриваю эти отметины.

– Через день-два от них и следа не останется… если только вы меня не подведете и не вынудите меня снова вас привязать. Но вы же не собираетесь этого делать, правда?

– Не собираюсь.

– Вот и умница. А теперь очень аккуратно повернитесь на правый бок, и очень-очень медленно, разумеется.

Я сделала, как мне велели, но никак не могла взгромоздить загипсованную ногу на здоровую.

– Так, теперь сделайте глубокий вдох и задержите дыхание, пока я не скажу, что можно выдохнуть.

Я почувствовала, что сестра Рейнир приподнимает подол зеленой больничной рубахи, в которую меня облачили.

– Готовы? – спросила она. – Раз, два, три, глубокий вдох – и не вздумайте двигаться.

Я опять послушно выполнила все распоряжения. Удаление катетера принесло мне огромное облегчение, и тут же хлынул поток мочи.

– Черт, – пробормотала я сквозь заштопанные губы.

– Не беда. Так всегда и бывает, когда вынимают катетер. Все равно эту рубашку уже пора было поменять, чтобы пролежни не появились. Эй, санитар…

В дверях палаты появился крупный парень с наголо обритой головой, его бицепсы, похожие на стволы деревьев, сплошь покрывали татуировки.

– Вот и наш Рэй, – сказала сестра Рейнир. – Он просто душка, пока кто-то из наших пациентов не удумает причинить себе вреда или не захочет уйти, не получив документов на выписку. Но вы ведь не собираетесь ничего подобного делать, профессор?

– Нет, – шепнула я.

– Мне кажется, у нас очень симпатичная клиентка, Рэй. Как считаешь?

Рэй уставился на свои кроссовки.

– Посмотрим, – пробасил он наконец.

– Ладно, нужно вытащить профессора из постели и отвезти ее на кресле в ванную. Я позову сестру Пеппер, пусть поработает губкой и поменяет эту жуткую рубашку. Готовы, профессор?

Я кивнула.

– Словами, словами. Я не слышу вашего голоса.

– Да, я хочу, чтобы меня помыли.

– Целое предложение! Это прогресс! Ладно, Рэй, дама поступает в твое распоряжение. Увидимся позже.

– Мой глаз… – сказала я.

– Что вас интересует? – спросила сестра Рейнир.

– Насколько плохо?

– Хотите знать, потеряете ли вы его?

Я кивнула, но, прежде чем сестра сделала мне очередное замечание, успела спросить:

– Да, скажите, я его потеряю?

– Нет, по крайней мере, так сказал наш хирург-офтальмолог, который провел в операционной больше пяти часов, извлекая осколки ветрового стекла из роговицы и всего остального. Но какое-то время вы не сможете им пользоваться.

– Что еще я с собой сотворила? – спросила я.

– Что вы сотворили с собой? – переспросила сестра Рейнир. – Это мне нравится, это мне нравится. Мадам отвечает за свои действия. Тебе это нравится, Рэй?

– Можно уже ее везти? – отозвался Рэй.

– Да, конечно. Только смотри, очень осторожно с трубками, проводами и всем прочим. Мы продолжаем следить за ее состоянием.

Рэй выглядел будто какой-то кровожадный байкер, однако отсоединял он меня от всех этих мониторов необыкновенно бережно, после чего перевесил пластиковый мешок моей капельницы на стойку на колесиках. А потом, даже не спросив, готова ли я, подсунул под меня свои ручищи-стволы и пересадил в кресло-каталку с удивившей меня ловкостью и деликатностью. Пока он все это проделывал, сестра Рейнир говорила без умолку:

– Так вот, помимо перелома левой ноги и массы осколков в глазу, у вас еще серьезное сотрясение мозга, к тому же лоб рассечен. И в губах тоже было стекло, но я заметила, вы ощупали швы языком, так что это для вас уже не новость. Что еще? Около суток держался отек мозга, но с этим наш невропатолог справился. Еще у вас множество кровоподтеков на груди и ягодицах. Ловко вы это придумали – отстегнуть ремни и отсоединить подушку. Ах да, ведь вы же врезались в дерево. А когда этот индеец – по имени мистер Большой Джон Легкие Ноги – подъехал к этому месту и увидел ваши габаритные огни, мигающие в снегу, он не просто остановился посмотреть, что там такое, но и вызвал по мобильнику полицию, а пока ждал их, даже достал трос и привязал к своему бамперу – и вытянул вас оттуда.

Говорю вам, вы должны спасибо сказать мистеру Большому Джону Легкие Ноги за спасение жизни. Он парень не промах и соображает быстро. Вытащив вас, он открыл ту дверцу машины, что осталась целой, и сразу понял, что вы страдаете от охлаждения; копы предположили, что вы часа полтора пролежали, пока Большой Джон вас не нашел. А этот парень видит, что печка не работает, тут же включает ее и начинает вас обогревать. Потом он находит флакон из-под снотворного на полу в салоне, понимает, что к чему, и – по мне, это просто героический поступок! – сует вам в глотку два пальца, чтобы вас стошнило. Заметьте, вам еще и сделали промывание желудка, когда вас сюда доставили. Вы приняли столько зопиклона – просто счастье, что вы не стали «овощем». Наверняка, от этой участи вас спасла быстрая реакция Большого Джона.

Так что, на вашем месте я бы написала мистеру Большому Джону Легкие Ноги большое прочувственное письмо… ну, если, конечно, у вас есть настроение благодарить его за спасение жизни.

Одним словом, это, кажется, полный список физических повреждений, которые вы себе причинили. Вы побудете у нас какое-то время, потому что физически, наверное, вы довольно скоро оправитесь, хватит недели… а подержим мы вас здесь из-за других проблем, с головой. Про это вам больше расскажет наш больничный психотерапевт, доктор Айрленд, когда вас навестит, но она зайдет через пару дней, не раньше. Мы единственное психиатрическое отделение в этой части Монтаны, но все равно больных сейчас так мало, что полную ставку психотерапевта нам не выделяют. Доктор Айрленд вам понравится. Симпатичная женщина, примерно вашего возраста, и родом откуда-то из ваших краев, из Новой Англии. Приехала сюда, потому что искала перемен в жизни… и все такое прочее. Ни разу я не видела, чтобы какой-то пациент ее не оценил по достоинству… ну, кроме тех, у кого умственных способностей не хватит даже на то, чтобы оценить шоколадный батончик.

Ну, ладно, вы уж, наверное, устали от моей болтовни. Отправляйтесь к сестре Пеппер, пусть вымоет вас хорошенько… позже поговорим.

Санитар Рэй выкатил кресло из пустого отделения и повез меня по короткому коридорчику. Попытавшись осмотреться, я обнаружила, что не могу сфокусировать взгляд. Я довольно отчетливо видела предметы и людей, оказавшихся рядом. Кроме этого – ничего. Хотя сестра Рейнир пыталась разговорить меня, мне по-прежнему трудно было выдавить что-то, помимо кратких ответов на ее вопросы. Я закрыла лицо руками. Хочу умереть. Потому что смерть означает отсутствие мыслей. А отсутствие мыслей означает…

Меня привезли в ванную, специально оборудованную для немощных больных. Здесь меня дожидалась молодая крепкая женщина лет двадцати пяти. Она представилась как сестра Пеппер. Ее акцент позволял предположить, что родом она откуда-то южнее линии Мэйсона – Диксона[92]92
  Линия Мэйсона – Диксона – линия, совпадающая с границами современных американских штатов Пенсильвания, Мэриленд, Делавэр и Западная Виргиния. До Гражданской войны служила символической границей между свободными штатами Севера и рабовладельческими штатами Юга.


[Закрыть]. Сестра сначала поблагодарила Рэя за «доставку», потом повернулась ко мне с широкой, ласковой улыбкой.

– Я так рада, что вы снова с нами, – сказала она восторженно. – От души надеюсь, что вас не обидит то, что я скажу, но я изо всех сил молилась, чтобы вы выкарабкались. Я вас этим не огорчила, надеюсь?

Я помотала головой.

– Знаете, я очень верю в силу современной медицины, но еще я знаю, что Иисус тоже может исцелять. Но мне кажется, вам пока не хочется это слушать.

Тут я расплакалась. Рыдания душили меня, я не могла остановиться, снова во власти тоски, одолевавшей меня часы и дни напролет после…

Это был просто несчастный случай, твердили мне. Ужасный, слепой, как все несчастные случаи. Предотвратить его было невозможно, ты ничего не могла поделать.

Слушая эти речи, я не соглашалась ни с одним словом, ни с одним звуком. Это была моя ошибка… только моя ошибка…

Но сейчас я так самозабвенно рыдала, что потеряла способность соображать и сосредоточиться даже на самой простой мысли. Горе захлестнуло меня всю целиком. Сестра Пеппер сначала пыталась меня успокоить, обнимала обеими руками и повторяла, что «понимает». Однако, заметив, что ситуация вышла из-под контроля, она вдруг оставила меня и скрылась. Через несколько минут она вернулась с сестрой Рейнир.

– Какого рожна ты тут ей наговорила? – шипела та. – Развела свою бодягу про Иисуса?

Сестра Пеппер начала поскуливать.

– Ну что с тобой поделаешь, святоша несчастная, – вздохнула сестра Рейнир. – Иди-ка принеси мне шприц с пятью кубиками пентотала натрия. Да смотри, если будешь таскаться дольше минуты, отстраню от работы, христианка малахольная. Ну, время пошло.

Когда сестра Пеппер потрусила прочь, Рейнир присела рядом со мной на корточки и крепко обхватила мои запястья:

– Профессор… Джейн… так дело не пойдет. Ты меня слышишь? Я знаю, как все плохо, как тебе тоскливо, как кажется, что это невозможно пережить. Но этим ты себе не поможешь. Повторюсь, сейчас тебе нужно это прекратить. Потому что иначе…

Тут я изловчилась и ударила ее открытой ладонью, попав сбоку по голове. Удар застал сестру врасплох, и она не замедлила дать мне сдачи, шлепнув по щеке. Шлепок оказался очень точным – он не задел ни изрезанные губы, ни поврежденный глаз. Но все равно было чертовски больно, и это потрясение выбило меня из состояния истерики.

На миг воцарилась тишина, мы обе потрясенно молчали. Потом сестра встала, разгладила на себе форму и посмотрела на меня сверху вниз.

– Ты могла бы работать на моем месте, – сказала она. – Но мне почему-то кажется, что ты вряд ли согласилась бы, а?

Я потрясла головой. Сестра Рейнир готова была машинально призвать: «Словами!», но спохватилась и промолчала.

– Лицо в норме?

Я кивнула, а потом сумела выговорить:

– А ваша голова?

– Жить буду, – ответила она.

Трусцой вернулась сестра Пеппер со шприцем и стеклянной пробиркой, протянула то и другое своей старшей коллеге.

– Как она? – спросила Пеппер.

– Я ее успокоила…

Сестра Рейнир протянула ко мне руку со шприцем:

– Как думаешь, Джейн, тебе это нужно?

Я кивнула.

– Уверена? В смысле, это отключит тебя полностью на двенадцать часов.

Я снова кивнула.

– Будь по-твоему.

Игла проткнула мне кожу, и я уплыла.

Когда я очнулась, я снова лежала на кровати, руки опять были привязаны, хотя и не так туго, как раньше. Все по-прежнему болело, вдобавок мое пробуждение сопровождалось густым медикаментозным туманом, который всегда присутствует после использования сильных седативных препаратов. Я немедленно почувствовала, что и трубки капельниц, и катетер возвращены на место. Сестра Рейнир, стоя рядом с кроватью, изучала меня сквозь стекла своих узких очков.

– Вы снова с нами, – констатировала она.

Я кивнула.

– Словами, профессор.

– Да, я здесь, – пробормотала я невнятно, губы до сих пор горели.

– Хорошо. Очень хорошо. Может, договоримся забыть о том, что у нас тут было вчера, и начнем сначала?

– Прекрасно.

– Тогда я сейчас удалю катетер и вызову Рэя, чтобы снова доставил вас в ванную. Давно пора вымыться. И верьте мне, на этот раз сестра Пеппер не будет пытаться вас «спасти», а позаботится только о том, чтобы вы были чистой и пригожей.

Все произошло в точности, как вчера. Я перекатилась на бок. Мне велели задержать дыхание. Катетер был изъят. Прибыл Рэй, такой же мрачный и молчаливый, как в первый раз, и так же ловко и бережно, как вчера, пересадил меня в кресло-каталку. Сестра Пеппер ждала нас в ванной, и вид у нее был очень испуганный.

– Как хорошо, что вам полегчало, – шепнула она, когда Рэй оставил нас вдвоем. – Я прошу прощения, что вчера вас расстроила.

– Ничего страшного.

– Ладно, давайте-ка я вас опущу в теплую водичку.

Это была целая история – погрузить меня в сидячую ванну. Сестра Пеппер вначале замотала мою загипсованную ногу водонепроницаемой пленкой, хотя и пояснила, что нога будет приподнята над водой. Затем ей пришлось снять мне повязку с глаза, чтобы можно было вымыть голову.

– Не беспокойтесь, свет в глаз не попадет, – пояснила она, разрезая бинты ножницами и стараясь при этом не срезать слишком много волос. – Там под бинтами есть еще одна повязка, она бережет глаз. А вот если не снять большой бинт, я никак не извернусь, чтоб как следует помыть вам голову. А вымыть вам волосы давно пора.

Она напустила воды в ванну, сообщив, что добавляет в нее какие-то соли, чтобы я могла отмокать в свое удовольствие. Ванна была снабжена специальным сиденьем с электронным управлением, позволяющим опускать в воду престарелых и ослабленных пациентов. Чтобы поместить туда меня, сестре пришлось повозиться. Она наконец стащила с меня пропахшую мочой и потом госпитальную рубаху, причем, когда мне пришлось просто приподнять вверх левую руку, движение отозвалось острой болью в животе. Примостив меня на сиденье, сестра Пеппер качнула его, и я оказалась прямо над ванной. Сестра подкатила к ванне металлическую тележку. На ней обнаружилась закрепленная сверху пластиковая петля, достаточно длинная и крепкая, чтобы удержать на весу ногу. Сестра опускала петлю, пока та не оказалась вровень в ванной. Тогда, аккуратно приподняв мою загипсованную ногу, она подвесила ее в петле.

– Ну вот и хорошо, сейчас сиденье начнет опускаться – приготовьтесь. Если вода слишком горячая, скажите обязательно.

Но я ее не слушала. Откинувшись на сиденье – и готовясь к погружению, словно на крещении у баптистов, – я увидела свое отражение в зеркале, висевшем на правой стене. Впервые я увидела воочию весь ущерб, который себе причинила. Левый глаз был не просто прикрыт повязкой, он страшно распух и отек. Лоб покрывали жутковатые кровоподтеки, настолько темные, что казалось, будто я вымазалась чернилами. Такие же синяки виднелись на груди и ниже, на животе, а испещренные швами губы были, казалось, сплошь опутаны окровавленной колючей проволокой.

Сестра Пеппер заметила, что я себя разглядываю. Сделав отчаянный рывок, она задернула зеркало рулонной шторкой.

– Не нужно вам пока на себя смотреть, – обратилась она ко мне. – Честно скажу, Джейн, я понимаю, что сейчас вам кажется, что все ужасно. Но я читала вашу карту – и знаю, что все заживет, так что следа не останется.

– Нет, – отозвалась я. – Все никогда не заживет.