Текст книги "Дерзкая невинность"

– Ах, Оливия. Мне бы хотелось, чтобы ты испытала это необыкновенное волшебное чувство, – сказала Серена. – Правда.

Оливия ждала, когда последует «но…».

– Но я так за тебя беспокоюсь. Я не хочу видеть тебя несчастной.

Очень давно Серена влюбилась в Джонатана и провела с ним самые радостные, полные эротики дни своей жизни. Но потом он отверг ее, и ей понадобились семь долгих лет, чтобы собрать по кусочкам свое разбитое сердце.

Путь к счастью для Серены и Джонатана был очень длинным и полным многими трудностями. Но Оливия знала необычную историю сестры. Для женщины, оказавшейся в положении Серены, было бы типично провести остаток жизни в трауре по потерянной любви. Неужели Оливию ждет именно это, когда ее оставит Макс?

Оливия взяла сестру за руки.

– Не беспокойся, – твердо заявила она. – Скорее всего это вообще даже не случится.

– А если случится, пообещай мне, что будешь осторожной.

– Хорошо. Но между тем, что когда-то давно произошло между тобой и Джонатаном, и тем, что происходит сейчас между мной и Максом, есть разница.

– Какая?

– Ты ждала, что он на тебе женится. Это было молчаливое согласие, как ты в то время полагала. У меня нет таких иллюзий, Серена. Я знаю, что Макс не может жениться на такой, как я. То, что может между нами произойти, в любом случае временно.

– Ты уверена, Лив?

– Да, уверена.

– Не позволяй ему…

– Не позволять чего? – нахмурилась Оливия.

– Сделать тебе ребенка.

– Как я могу это предотвратить? – Оливия прикусила нижнюю губу. – Ты знаешь как? Может, надо спросить у Джессики? Она, кажется, знает о чем-то…

– Не позволяй ему кончать, когда он внутри тебя.

– О! – Глубоко вздохнув, Оливия кивнула. – Я так и сделаю. Если дойдет… до этого.

– Обещай.

– Обещаю.

– Хорошо. – Серена сжала ее руку почти так, как это сделал, уходя, Макс. – Я просто буду молить Бога, что когда все кончится и он вернется в Лондон, он не заберет с собой твое сердце.

– Не беспокойся, Серена. Мое сердце прочно обосновалось вот здесь. – Оливия прижала ладонь к груди. – Поверь мне. Оно останется здесь навсегда.

Через неделю Оливия вернулась к своим обычным домашним занятиям. Сейчас она сидела в гостиной в окружении своей семьи и прекрасно себя чувствовала, несмотря на то что ни на минуту не оставалась наедине с Максом с тех пор, как выздоровела. Погода была скверной, и хотя в середине дня дождь на какое-то время прекратился, тучи все еще не рассеялись.

– Еще один день без прогулок, – проворчала Оливия, отвернувшись от окна.

– Вот и хорошо, – произнесла Феба. – Я не люблю, когда ты гуляешь. Если бы вы перестали гулять вместе, может, у тебя прекратились бы эти ужасные приступы.

Оливия вздохнула, но у нее было слишком хорошее настроение для споров с сестрой. Поэтому она молча переглянулась с Максом и подошла к Фебе, державшей на руках Марджи. Девочка протянула к ней ручки, и Оливия, взяв ее на руки, прошла мимо мужчин, сидевших за картами, и села на софу рядом с Джессикой. Оливия подкидывала Марджи на коленях, и девочка смеялась, обнажая беззубые десны.

– Ах, ты сладкая моя! Ты стала такая тяжелая. Наверно, весишь не менее двенадцати килограммов, не так ли?

– Что ты такое говоришь! – воскликнула Феба. – Она не такая толстая!

– Она большая, здоровая, толстая и замечательная. Тебе следовало бы гордиться ею, – сказала Серена. Она сидела в кресле возле камина и вышивала чепчик для своего будущего ребенка, как поняла Оливия. Хотя насколько ей было известно, Джонатан пока не знал секрета Серены. Непонятно, почему она так долго скрывает такую важную, такую замечательную новость от своего мужа?

– А я горжусь, – высказал муж Фебы Себастьян, отрываясь от карт. – Она самая красивая малышка на свете, это я гарантирую. А рост и вес вообще идеальные.

Серена часто говорила, что ее удивляет, каким заботливым и любящим мужем и отцом стал Себастьян. Когда-то у него была репутация несдержанного человека, но, по общему мнению, Феба сумела сгладить его драчливый характер.

– Я тоже горжусь, – ответила Феба, любуясь своей темноволосой дочкой, подпрыгивавшей на коленях у Оливии.

Сидевшая за книгой старая графиня, мать Джонатана, подняла очки на лоб и произнесла:

– Родители всегда должны гордиться своими детьми. Как, например, я. – И она с любовью посмотрела на Джонатана.

Джонатан сделал вид, будто ничего не слышал, но кончики его ушей покраснели, и Оливия улыбнулась. В течение нескольких лет он почти не разговаривал с матерью, но его брак с Сереной сгладил их непростые взаимоотношения.

– Раз уж мы заговорили о родительской любви, – сказала графиня, – то я только что получила письмо от моей матери.

– Вот как? И как она? – осведомилась Серена.

Старая женщина хихикнула:

– Пишет, что она умирает, и зовет меня в Лондон.

– Она пишет об этом каждый год, – не отрываясь от карт, произнес Джонатан. – Она не умирает. Эта женщина тверда, как кремень, и переживет нас всех.

– Тем не менее в следующем году я все же поеду.

– О, нам будет вас не хватать, – заверила Серена. – И как долго вы будете в Лондоне?

– Месяц, может, два.

Джонатан покачал головой:

– Все-таки странная женщина моя бабушка. Всегда проводит зиму в Лондоне. Почему бы не поехать туда весной, в более приятную погоду, когда там собираются все ее друзья?

– Она предпочитает жить так, – ответила старая графиня. – Делать то, что хочет, не опасаясь вдруг столкнуться с леди Х. или леди У. и быть вынужденной вести с ними вежливые светские беседы.

– Мне известно из первых рук, что она терпеть не может быть вежливой, – подколол Джонатан свою мать.

Серена бросила на мужа укоризненный взгляд.

– Мне бы хотелось с ней познакомиться.

– Познакомитесь, моя дорогая, познакомитесь. Я намерена привезти ее сюда.

Джонатан фыркнул:

– Желаю вам удачи в этом нелегком деле, мадам. Она вам понадобится.

– Я постараюсь, сын мой.

Джессика поцеловала в щечку Марджи и встала.

– Не знаю, будет ли дождь, но я намерена отправиться к Беатрис.

– Ты уверена? – Оливия посмотрела на темные тучи за окном. – Наверняка он скоро пойдет.

– Возьми карету, – предложил Джонатан.

– Спасибо, Джонатан. Если не возражаешь, я воспользуюсь твоим предложением. Честно говоря, я не боюсь промокнуть, потому что могу взять зонтик, но мне не хочется испачкать грязью платье.

Джонатан встал, чтобы вызвать слугу.

– Я знаю, что ради своей закадычной подруги ты пройдешь и по грязи, но будет лучше, если ты поедешь к ней в карете.

– Я не понимаю, почему леди Фенвик ни разу не приходила к нам с тех пор, как лорд Фенвик уехал из Броктон-Холла, – сказала Серена.

– О! – замялась Джессика. – Она предпочитает оставаться у себя дома.

– Но почему? – не унималась Серена.

Джессика прикусила губу.

– Я обещала никому не говорить.

Все посмотрели на нее в недоумении. Даже джентльмены оторвались от своих карт.

Оливия улыбнулась:

– Ты хорошая подруга, Джессика. Верная. Я бы хотела, чтобы у меня был такой друг, как ты.

– Я ведь не только твоя сестра, Лив.

– Я знаю.

– Но почему она не хочет, чтобы ты рассказала о ее секрете? – удивилась Феба. – У нее неприятности?

Джессика обернулась к Фебе, но лишь пожала плечами:

– Я правда не могу сказать. Прошу тебя, Феба, не заставляй меня.

Джонатан закрыл дверь за слугой и вернулся к карточному столу.

– Карета будет через несколько минут.

– Спасибо, Джонатан. Я сбегаю наверх за своими вещами, а потом подожду на крыльце. Вернусь к обеду: мне очень хочется попробовать суп из бычьих хвостов, которым Беатрис и кухарка решили накормить нас за обедом.

– Хорошо, Джесс. Желаю хорошо провести время, – напутствовала Серена.

Когда Джессика ушла, Феба протянула:

– Я беспокоюсь за эту девушку.

– За Джессику? – спросила Оливия.

– Нет. За леди Фенвик.

– Я тоже. – Оливия прижала к себе Марджи и погладила ее по волосам. В ответ Марджи зажала в кулачке прядь волос Оливии и сунула его в рот. – Тебе нравится вкус моих волос, Марджи?

– Я уверена, она находит его восхитительным, – простонала Феба. – Она все тащит в рот.

– Вчера вечером она пыталась лишить меня пальцев на ногах, – с восторгом признался Себастьян. – Не правда ли, моя малышка?

Услышав голос отца, Марджи повернула голову. Потом вытащила кулачок изо рта и протянула его отцу.

– Па-па!

Лицо Себастьяна расплылось в улыбке.

– Вы слышали? Она назвала меня папой!

Джентльмены стали хлопать Себастьяна по спине, поздравляя его с выдающимися способностями его потомства, а Феба вскочила со стула и бросилась к дочери.

– Ах, Марджи, ты сказала папа? Скажи еще раз, дорогая!

Марджи снова нашла волосы Оливии и дернула за них.

– Ой! Больно! – Оливия попыталась разжать пальчики Марджи.

С другого конца комнаты вдруг раздался всхлип. Оливия не сразу поняла, что это не Марджи, и увидела, как со своего стула встала Серена.

– О! – простонала Серена. – Мама дорогая!

По юбке Серены расплылось кровавое пятно. Она пошатнулась. Джонатан вскочил и, перевернув карточный стол, бросился к ней. Он успел подхватить ее в тот момент, когда она лишилась сознания и начала падать.

Джонатан отнес Серену в спальню, а Макс и Лэнгли поспешили в деревню за доктором. Спустя два часа доктор вышел из спальни, подтвердив, что Серена потеряла ребенка.

Серена лежала в постели. Ее лицо было таким бледным, что казалось почти голубоватым. Она потеряла много крови, и хотя доктор сказал, что непосредственная опасность миновала, он посоветовал ей оставаться в постели еще дня два. Феба и Оливия сидели на стульях у ее ног, а Джессика, которая не успела уехать, села напротив.

– Ах, Серена! – Феба вытерла слезы носовым платком. – Тебе очень больно?

– Немного.

– Мне так жаль, – пробормотала Оливия. – Ты этого так ждала.

– Будет другой. – Серена старалась придать голосу уверенности, но боль в глазах выдавала ее. – Я привыкла смотреть на тебя, Лив, сверху вниз, когда ты в кровати, а не снизу вверх, – слабо улыбнулась она Оливии.

– Я надеюсь, что мне больше никогда не придется стоять у твоей постели, за исключением того радостного момента, когда буду держать твою руку при рождении твоего здорового малыша.

Серена закрыла глаза, по щекам потекли слезы.

– Я тоже на это надеюсь.

В комнату вошел Джонатан. Он смотрел только на Серену, не замечая присутствия сестер.

Джонатан сел на край постели и, наклонившись, заключил Серену в объятия.

– Серена, – сказал он, уткнувшись ей в шею. – Почему ты мне ничего не сказала?

– Я думала… Ждала подходящего момента. Но теперь мне кажется, что где-то в глубине души я знала, что со мной что-то не так, но не хотела, чтобы ты начал заранее надеяться.

Оливия и ее сестры одновременно встали и направились к двери, чтобы оставить Серену и Джонатана наедине.

– Ты должна была мне сказать… – услышали они его голос. – Я должен знать такие вещи… знать, как ты себя чувствуешь, о чем думаешь…

Оливия тихо прикрыла за ними дверь. Стоя в полутемном коридоре, три сестры обменялись скорбными взглядами.

Глава 7

Оливия не могла заснуть. Шел дождь со снегом, а от сильных порывов ветра в окно все время стучала ветка дерева. Оливия лежала вытянувшись, стараясь рассмотреть в темноте рисунок из цветущих роз на покрывале.

Ей было холодно и одиноко. Грусть накатывала на Оливию волнами: то отступая, то, наоборот, достигая высшей точки, за которой было отчаяние.

Она думала о Максе, жившем в противоположном крыле дома. Кроме его спальни, там не было жилых комнат. Там, наверное, так же тихо, и только снежная дробь бьет в стекла. Может, и ему так же холодно, одиноко и грустно, как ей?

Есть только один способ это узнать.

Оливия поднялась и спустила ноги на пол. На мгновение ей в голову пришла мысль, что он может посчитать ее слишком наглой.

Но ответ пришел быстро. Нет, он всегда был рад ее видеть. Хотя Оливия никогда раньше его не будила, она могла представить себе любую реакцию – от любопытства до смущения или радости, но никак не гнев или презрение.

Оливия достала из гардероба свой шерстяной халат, надела его и завязала пояс. Потом осторожно выглянула из спальни в темный коридор. Никого. Все крепко спали, включая слуг.

Она пошла по коридору, задержавшись только у дверей спальни Серены и Джонатана. Все тихо. Оливия представила себе крепко спящую в объятиях мужа Серену: та рассказывала ей, что они всегда так спят, и Оливия надеялась, что и сегодня ночью они не изменили своей привычке.

Дальше ее путь пролегал по самому темному крылу дома, в котором уже много лет никто не жил до приезда Макса. Ему отвели специально для него отремонтированную спальню в самом конце коридора.

Остановившись перед дверью, Оливия вдруг занервничала.

Половина цивилизованного мира посчитала бы ее сумасшедшей. Или непростительно бесстыжей.

А может, и то и другое.

Макс лежал, закинув руки за голову, сна не было ни в одном глазу.

Погода в этот день выдалась ужасной. И пусть с утра Макс еще надеялся прогуляться с Оливией, то потом погода резко испортилась.

Может, оно и к лучшему. Оливия хотела быть рядом с сестрой, когда та упала в обморок.

Макс вспомнил ужас на лицах Стрэтфорда и сестер. Все очень любили графиню. И хотя теперь опасность миновала, она потеряла ребенка. Эта трагедия потрясла всех домашних, даже Лэнгли, этот самый выдержанный и суровый человек был явно потрясен. В какой-то момент Макс даже увидел в его глазах слезы.

За дверью раздался какой-то скрип. Макс нахмурился: в этой части дома обычно царит мертвая тишина, и его это устраивало. Здесь, в Суссексе, он спал как младенец и вообще наслаждался спокойной жизнью.

Что-то опять скрипнуло за дверью. Макс встал, натянул свободные штаны, подкрался к двери и прижался к ней ухом.

Тишина.

Схватившись за ручку, он рывком открыл дверь. Другую руку Макс сжал в кулак, приготовившись, если понадобится, нанести удар непрошеному гостю.

Оливия уже повернулась, чтобы уйти, но, услышав звук открываемой двери, замерла и медленно обернулась.

Оливия. Кулак сам собой разжался.

Она молчала. Макс тоже был слишком удивлен, чтобы говорить.

Наконец Оливия прошептала:

– Вы обнажены.

Он посмотрел вниз, чтобы убедиться, что на нем есть штаны.

– Нет, что вы.

Оливия неуверенно улыбнулась.

– Извините, что побеспокоила. – Она махнула в сторону коридора, который вел в противоположное крыло, где была ее спальня. – Мне надо идти. Спокойной ночи.

– Подождите. – Его голос прозвучал резко, и Оливия сделала шаг назад. – Я рад, что вы пришли. Спасибо. – Макс пожал плечами. – Я никак не мог заснуть.

Ему показалось, что она немного расслабилась.

– Я тоже.

Макс распахнул дверь пошире:

– Может, войдете?

Побледнев, Оливия заглянула в комнату с таким видом, будто это была пещера, в которой притаились силы зла. Он тихо засмеялся:

– Это моя спальня. Никто вас здесь не укусит. Обещаю.

Она внимательно посмотрела на него, и Макс добавил:

– И я тоже вас не укушу.

– Вы… вы уверены?

Он кивнул:

– Совершенно.

– Тогда ладно.

Набрав побольше воздуха, Оливия шагнула в комнату так, будто нырнула в океан, кишащий акулами.

Развеселившись, Макс закрыл за ней дверь, а потом, прислонившись к ней спиной, скрестил руки на груди.

– Полагаю, вы еще никогда раньше не бывали в мужской спальне.

Сжав губы, Оливия медленно покачала головой.

– Так, – поднял он брови, – прошло уже несколько секунд, а я еще не сорвал с вас одежду и не изнасиловал.

– Макс! – Ее глаза стали еще больше от ужаса.

Не переставая смеяться, Макс предложил ей сесть в одно из кресел. Комната была огромная и, видимо, должна была стать апартаментами, а не просто гостевой спальней.

– Садитесь. Я сейчас пожарче разожгу огонь.

Оливия села в предложенное кресло, а Макс опустился перед камином. Когда огонь разгорелся, он выпрямился и посмотрел на нее.

– Какая же вы хорошенькая, – пробормотал Макс.

Да, она была прелестна: стройная, элегантная, такая маленькая, что терялась в огромном кресле. Цвет лица был как у фарфоровой куклы, а голубые глаза…

Макс закрыл глаза. Как бы сильно он этого ни хотел, он не сорвет с нее одежду и не навалится на нее, как какой-нибудь заросший волосами варвар. Оливия заслуживает гораздо большего уважения, защиты. Ее должны оберегать и боготворить.

Макс открыл глаза и увидел, что Оливия наблюдает за ним.

– Мне жаль, что я вас потревожила. Просто я… – Она печально улыбнулась. – Просто мне было одиноко.

Он понял: все сестры приняли трагедию Серены близко к сердцу.

– Мне очень жаль, что ваша сестра потеряла ребенка.

– Мне тоже.

Макс сел в кресло рядом с Оливией и взял ее за руку. Они долго сидели молча, глядя на пламя в очаге. Ему хотелось хотя бы немного утешить ее.

– Расскажите мне о себе, – наконец проговорила Оливия.

– О себе?

– Да. Я хочу знать о вас больше. Мы все время говорим только обо мне, а я о вас почти ничего не знаю.

Макс колебался. Потом встал.

– Мне надо выпить. А вы выпьете?

– Пожалуй. – Она оглядела комнату. – Но для этого вам, наверное, придется спуститься вниз?

– Нет. У меня есть бутылка вина.

– О!

Макс открыл секретер, достал вино и стакан. Потом открыл бутылку, налил в стакан вина и протянул ей.

– Спасибо. А вы?

– У меня только один стакан. Придется пить по очереди.

Оливия сделала глоток, глядя на него поверх стакана своим ясным, прямым взглядом.

– Стало быть, вы не хотите выполнить мою просьбу?

– Просьбу?

Она вернула ему стакан.

– Рассказать о себе.

– Ах, это. – Макс сделал порядочный глоток. – Возможно.

Оливия кивнула, но не оторвала от него взгляда.

– Если это вас смущает, Макс, вам не обязательно рассказывать.

К его удивлению, ему вдруг захотелось рассказать ей о таких вещах, о которых ему хотелось бы не думать. Все те воспоминания, которыми Макс никогда ни с кем не делился.

Макс допил вино и снова наполнил стакан. Оливия молча наблюдала за ним.

Откуда Оливия знает, как к нему подобраться? Как проникнуть в его душу настолько, что Макс чувствует ее присутствие, даже когда она далеко? Как Оливия подбирала нужные слова, воздействуя на него?

– Я расскажу вам все, что вы хотите узнать. Но обычно я избегаю говорить о себе.

– Понимаю.

– О чем вы хотели спросить?

– У вас есть братья и сестры?

Были бы… если…

– Нет.

Поколебавшись, Оливия спросила:

– А о своих родителях вы мне расскажете?

– Они умерли.

– Простите, – тихо произнесла она. – А какими они были? Вы их помните?

Боже милостивый. Ответить на эти вопросы оказалось труднее, чем он думал. Макс взглянул на темную жидкость в стакане.

– Моя мать была… – Он с трудом сглотнул. – Она была очень красивой. Она умерла, когда мне было десять лет.

– О! Для мальчика в таком возрасте это, наверное, было тяжело. – Оливия накрыла ладонью его руку. – Я потеряла отца, когда мне было девять.

Макс кивнул.

– От чего она умерла?

– Я точно не знаю. – Но он знал, разве не так? – Это мой отец… Он убил ее.

Оливия побледнела и крепко сжала его руку.

– То есть… я хочу сказать… Это не было чем-то необычным или сверхъестественным. Он не застрелил ее из пистолета. Но он обращался с ней жестоко, иногда изощренно жестоко. Я наблюдал за ней с самого раннего детства. Видел, как на нее действуют его побои, сколько у нее было синяков и царапин, которых становилось все больше. Эти царапины начали гноиться и в конце концов стали причиной ее смерти. И хотя в то время я многое не понимал, теперь я это знаю.

– О, Макс. – Ее глаза наполнились слезами.

– Оливия. Не плачьте. Пожалуйста.

Она заморгала, а потом на минуту оторвала руку, чтобы вытереть глаза.

– Извините. Не обращайте внимания.

В ней было то врожденное чувство сострадания, умение поставить себя на место другого, от которого что-то в его груди было готово разорваться. Боже, Оливия никогда даже не была знакома с его матерью, а переживает за нее, как за родного человека.

Она снова накрыла своей ладонью его руку, и Макс не мог оторвать взгляда от этих тонких белых пальцев, лежащих на его слишком большой ладони, и погладил их большим пальцем.

– Мой отец никогда не любил мою мать так, как она этого заслуживала. После моего рождения она потеряла еще нескольких новорожденных, и отец обвинил в этом ее, хотя каждая потеря все больше ее подавляла. Он стал ее избегать, почти перестал бывать в нашем загородном доме. А когда приезжал… – Макс замолчал, вспомнив, как однажды спрятался в комнате матери и в ужасе наблюдал, как отец ее избивал. – Он обращался с ней грубо. А женщины… – С тихим стоном он провел свободной рукой по волосам. – Мой отец всегда афишировал свои связи, но и с этими женщинами он тоже был жесток.

Заметив, что стакан в ее руке пуст, Макс спросил:

– Хотите еще?

Оливия кивнула и протянула ему стакан.

– Что случилось с вашим отцом?

– Он умер спустя несколько лет после нее. У моего отца и его брата – моего дяди – были очень тесные, но сложные отношения. Они все время соревновались. Оба бредили всякими новыми изобретениями, скупали их и беспрестанно хвастались ими друг перед другом. Среди этих новых игрушек у них было и много общих. Если подумать, то почти все, кроме одной – титула. Мой дядя, как старший сын, был герцогом по праву наследования, и мой отец никогда ему этого не простил. Его снедала зависть и ревность. В конце концов, я думаю, что его погубили его собственные желчь и озлобленность.

– Спасибо, что рассказали мне о ваших родителях, Макс. Это объясняет…

– Объясняет что?

– Ну… Это объясняет то, почему вы такой деликатный и заботливый. Вы стали защитником женщин, потому что не смогли защитить свою мать, когда были маленьким мальчиком.

Макс нахмурился:

– Не знаю. Я никогда не был достаточно успешным защитником ни для кого. На самом деле в определенных кругах я слыву повесой и соблазнителем женщин.

– Возможно, – покачала Оливия головой, – вы в определенное время и заслужили такую репутацию, но я знакома по крайней мере с одним повесой, и вы совсем на него не похожи. Для меня вы всегда были моим защитником.

– Вы в этом уверены?

Макс отметил, что Оливия никак не прокомментировала его заявление о его репутации соблазнителя. Неужели она предугадала его намерения? Ведь Оливия, черт возьми, находится в его спальне среди ночи. Зачем она пришла, если только и ей нужно от него чего-то большего, как и ему от нее? Каковы бы ни были ее намерения, Макс не мог гарантировать, что не начнет ее соблазнять прямо сейчас.

Ее рука сжала его пальцы.

– Каждое сказанное вами слово было либо поддержкой, либо ободрением. Признаюсь, что я знаю мало мужчин, но, судя по тому, чему я была свидетелем во время моего краткого пребывания в Лондоне, таких, как вы, очень мало. Мужчины оценивали мою внешность и на основе такой оценки либо отвергали меня, либо начинали расточать комплименты. Им было все равно, какие слова вылетали из моих уст, лишь бы они были приличными.

Макс хихикнул:

– Про меня когда-то можно было бы сказать то же самое. Но не сейчас… и если дело касается вас.

– И моей болезни. Она не отпугнула вас, как других. Вы даже… – Ему так нравился легкий румянец, который неожиданно появлялся на ее щеках! – Вы меня поцеловали, когда я уже выздоравливала, при том, что почти все, за исключением членов моей семьи, старались быть от меня как можно дальше.

– Почему? Я не могу заразиться от вас малярией.

– Не знаю почему. Полагаю, болезни никому не нравятся.

– Мне они тоже не нравятся. Но ведь ваша болезнь – это не ваша вина.

Макса шокировала мысль, что из-за малярии Оливию могли избегать. Однако, думая о людях своего круга, он мог себе представить, что некоторые стали бы ее сторониться.

– Когда я смотрю на вас, Оливия, я не вижу больного человека… Я не видел этого, даже когда вы лежали в постели после приступа лихорадки. Я видел только женщину. – Прекрасную, честную, спокойную женщину. – Женщину, отличающуюся от любой другой. Вы говорили, что вы не похожи на остальных, потому что выросли в Антигуа, но вы отличаетесь и от своих сестер.

– В отличие от моих сестер и их друзей я почти все время сидела дома. Я мало выходила, редко общалась с людьми, только со своей семьей. Это скорее всего и сделало из меня не такого человека, каким бы я могла стать.

Максу было больно думать, что Оливия столько лет практически провела взаперти.

– Но я думаю, что вы не хотели оставаться дома.

– У меня не было выбора. Много лет тому назад врачи убедили мою мать в том, что если я буду выходить, лихорадка вернется и может меня убить.

– Значит, вы были узником.

Оливия тихо засмеялась:

– Можно сказать и так.

Она хотела встать, чтобы налить им обоим вина, но Макс не пустил ее, а, схватив за руку, потянул к себе.

– Останьтесь со мною.

Оливия споткнулась и в неловкой позе села к нему на колени. Макс обнял ее за талию и усадил поближе к себе.

Опустив голову в сгиб ее шеи, он вдохнул ее аромат. Такой сладкий, свежий, цветочный. Она была очень миниатюрной, по сравнению с ней Макс чувствовал себя гигантом. Он не знал, было ли это заложено природой, что она была самой маленькой из сестер, или это произошло из-за болезни, но ее рост устраивал его идеально.

Оливия удовлетворенно вздохнула и устроилась поудобнее, отчего все ее чувства взмыли до небес.

Она была наивна и понятия не имела, что делает с ним. Но будь он проклят, если его чертова плоть с каждой секундой не становилась все тверже.

Оливия повернулась и обняла ладонями его лицо.

– Какой колючий, – пробормотала она.

Макс сидел с закрытыми глазами, пока ее пальцы изучали его подбородок, скулы, раковины ушей. А потом она коснулась его губ – слегка, почти благоговейно. Он открыл глаза и прижался ими к ее пальцам.

– Оливия, – почти застонал Макс. – Я так вас хочу. Я так давно вас хочу.

– Я уже думала… – Оливия облизнула губы и встретилась с ним взглядом. – Дело в том… что я тоже вас хочу.

– Вы уверены?

– Да. Я хочу этого.

Подняв руку, она запустила пальцы ему в волосы и притянула его голову ближе к себе. «Оливия хочет, чтобы я ее поцеловал», – догадался Макс. А потом ее губы прижались к его рту, и его окатила такая волна желания, что Макс уже ни о чем не мог думать.

Ее поцелуй был нерешительным, но не трусливым. Оливия завладела инициативой, держа его за затылок одной рукой и гладя по спине другой.

Макс почувствовал, как Оливия внезапно содрогнулась в его объятиях.

– Вы такой большой. Такой сильный, – прошептала она и снова поцеловала его, но более решительно.

В тот момент Макс не чувствовал себя ни большим, ни сильным, только рабом, всецело во власти этой прекрасной, маленькой, сильной женщины.

Он провел рукой по ее халату, чувствуя под пальцами изгибы ее тела – тонкую талию, округлость бедра, – и вожделение росло. Наконец его рука попала под полу халата, которая, видимо, задралась, когда Оливия садилась к Максу на колени, и заскользила сначала по колену, потом по округлой голени. У него перехватило дыхание – такое все было изящное и гладкое.

Макс заметил, что Оливия замерла. Она уже не целовала его, хотя губы были все еще прижаты к его рту.

– Скажи мне, когда я должен остановиться, – прошептал Макс у самых ее губ.

– Что? – Оливия начала паниковать.

– Я все еще хочу тебя. Так сильно, что желание почти меня убивает. Но я должен остановиться. Скажи, чтобы я остановился.

Оливия отстранилась.

– Почему ты должен остановиться, Макс? Я уже сказала тебе, что я этого хочу.

Его рука застыла на ее голени, но Макс не убрал ее.

– Я не должен… Я не хочу тебя компрометировать. Я не хочу, чтобы ты сожалела…

– Шшш. – Оливия приложила палец к его губам. – Не будет никаких сожалений.

Макс закрыл глаза.

– В тебе говорит вино.

Она выпила по крайней мере два стакана, а быть может, и три. Оливия почти не пила, а даже у Макса кружилась голова. А при ее росте и хрупкости – много ли ей надо.

Оливия была пьяна. Она не могла думать. Она будет сожалеть…

Макс вытащил руку из-под халата.

– Это не вино. – Она зажала ладонями его лицо. – Посмотри на меня.

Он открыл глаза.

– Вино не повлияло на мое решение.

– Ты уверена?

Она кивнула.

– Я хочу тебя, Оливия.

– Я тоже тебя хочу. Очень сильно.

Макс покачал головой. Он был в полном замешательстве и в то же время совершенно очарован. Сердце бешено стучало, а плоть была твердой, как стальной клинок. Одна мысль о ее голом теле, о ее открытом в экстазе рте…

– Оливия.

Это был стон агонии, молитвы, желания.

В ответ на это она развязала пояс и спустила халат с плеч. Он упал ему на колени, и между ними оставалась лишь фланелевая ночная рубашка.

Оливия развязала тесемку у горла и обнажила молочно-белую грудь. Макс медленно опустил голову и прижался губами к душистой выпуклости ее груди.

Кожа была теплая, мягкая, душистая. Эти три прилагательные описывали ее лучше всего.

Выгнув спину, Оливия еще немного отстранилась, чтобы дать ему больше пространства и доступа к ее телу. Он отодвинул носом ткань и взял губами сосок. Дыхание Оливии участилось, а пальцы впились в его спину.

Сосок затвердел, но Макс продолжал то сосать его, то обводить пальцем, одновременно изучая губами ее грудь. Его губы поднимались все выше, пока снова не добрались до ее рта.

Нежно поцеловав, Макс отнес ее в постель и усадил в ногах кровати. Опустившись на колени, он начал медленно тянуть вверх ее ночную рубашку, но потом остановился и заглянул ей в глаза.

– Скажи мне еще раз. Скажи, что ты этого хочешь.

– Я должна быть голой? – спросила Оливия почти шепотом и облизнула губы.

– Нет. Не обязательно. Но мне очень хочется увидеть твое тело, Оливия. Прикоснуться к нему.

Она медленно закрыла глаза.

– Я тоже этого хочу.

Его губы дернулись в улыбке.

– Хорошо.

Макс вновь потянул рубашку наверх – через бедра, талию, грудь. Оливия помогла ему: схватила за подол, стянула ее через голову, а потом вытащила руки из рукавов и бросила рубашку на пол. Потом, сжав кулаки, легла на спину, положила руки по бокам и взглянула на него.

Макс мог бы стоять так и смотреть на нее весь день: в золотистом свете пламени камина Оливия выглядела совершенством. Никаких резких переходов и угловатостей, как у него, – одни только плавные линии и округлости, которые не всегда подчеркивались одеждой. Кожа была ровного цвета слоновой кости – безупречной. Он мог различить кости таза, ключиц и ребер, но она была не настолько худа, чтобы они торчали.

– Ты идеальна, – пробормотал Макс.

Оливия вздрогнула.

– И наверное, замерзла, – простонал он. – Прости.

Макс схватил ее на руки, откинул одеяло и, положив ее в постель, лег рядом, накрыв одеялом обоих до подбородка.

Оливия повернулась и прижалась к нему. Одной рукой она провела по контурам его тела и наткнулась на пояс трико.

– Сними это.

Она сказала это шепотом, но Макс все же удивился. Несмотря на свой небольшой рост и невинность, Оливия в который раз продемонстрировала свою смелость.

Макс молча повиновался, и трико последовало за ее ночной рубашкой.

Он повернулся к Оливии и встретился с ее удивленным взглядом.