Текст книги "Мужчина, который забыл свою жену"

– Кто эта дама? – На очень старой фотографии женщина на фоне тропического пейзажа.

– Это бабушка Воган… твоя мама…

Я держал в руках потускневшее фото. Она улыбалась, глядя прямо на меня, – застенчивый привет из другой вселенной. В элегантном костюме, в широкополой шляпе, с маленькой сумочкой; официальный снимок на фоне официального здания в колониальном стиле. Как бы мне хотелось ощутить сейчас прилив теплых чувств, любви и привязанности, но там, где положено быть чувству, – абсолютный вакуум.

– Ты в порядке, папочка? – заволновалась Дилли.

– Странно это, наверное, – посочувствовал Джейми.

– М-да… я в норме. Просто… она симпатичная.

– Да, она была красивая, – сказал Джейми. – Всегда дарила нам шоколадки и фунтовые монеты и приговаривала: «Только папе не рассказывайте!»

– А что еще она говорила?

И до поздней ночи дети рассказывали мне о временах, которых я не помнил, и притащили еще несколько фотографий моих родителей и мои детские снимки, и мы вместе хихикали над семейными байками и преданиями.

– С Новым годом, папа!

– С Новым годом.

На следующий день мы втроем пошли навестить дедушку, и я дико гордился тем, что они такие храбрые и взрослые, так нежно к нему относятся и не стесняются своих чувств. Лицо у папы немножко пожелтело, кое-где пробивалась седая щетина, но Дилли, не колеблясь, наклонилась и поцеловала дедушку. Она, как всегда, принесла ему самодельную открытку, а Джейми даже одолжил деду свой айпод, стерев частично свою музыку, а вместо нее записав несколько аудиокниг.

– Жмешь на эту кнопку – и готово, – объяснял он. – А вот эту, если надо переключить на следующую главу.

Сомневаюсь, что у отца хватило бы сил на аудиокниги, но при виде такой заботы со стороны моего сына я чуть не прослезился.

– Хорошие мои, – шептал дед.

Внуки рассказали ему, как прошло Рождество, и какие подарки они получили, и куда мы успели сходить. А когда пришло время прощаться, они обнимали его долго и крепко.

– До свидания, дедулечка, – ласково шепнула Дилли.

– До свидания, дорогая.

– Пока, дед, – произнес Джейми.

– Какие у меня замечательные внуки! Спасибо, что навестили. У вас ведь, наверное, есть дела поважнее.

– Вовсе нет, – решительно ответил внук, и выглядел он в этот момент лет на двадцать пять. – Нет ничего важнее тебя.

Неделя промелькнула слишком быстро. В последний день я прибрал весь дом, приготовил обед и упаковал свои вещи. Мэдди приехала одна. Пока она обнималась с детьми, я ждал в сторонке. Она привезла им подарки и фотографии забавных собачек, а мне достались загадочная улыбка и привет.

– О, как здесь чисто! Надо отправить бабушке фото!

Я напросился на ужин, приготовив огромную кастрюлю тушеного мяса, а потом у нас с Мэдди была возможность потолковать наедине.

– Ну, как каникулы?

– Как сказать… Сначала плывешь в роскошной гондоле, а потом летишь в жутких условиях бюджетной авиакомпании. Таким образом достигается равновесие.

– А мы с ребятами отлично провели время. Они такие забавные и умные, и интересные, и вообще…

– Да, это у них от матери.

– Вот только не понимаю, почему они любят «Симпсонов» больше, чем «Все звезды в “Мистере и Миссис”».

– Послушай, я тут подумала, – начала она, – о том, что ты сказал тогда в суде… Нам не обязательно официально расторгать брак, если ты не хочешь.

Я встал, осторожно прикрыл кухонную дверь.

– После амнезии разговаривать с тобой стало гораздо легче, и я подумала, что мы могли бы решить проблему как взрослые люди. Если бы мы не тратили такую уйму денег на адвокатов, вполне могли бы сохранить этот дом.

– Чтобы ты с детьми жила здесь без меня? – Я начал поглаживать пса, но, кажется, чересчур сильно тянул его за загривок.

– Я ведь только предложила. Дети живут здесь, у них остаются их комнаты, остается Вуди, они продолжают ходить в ту же школу. А мы с тобой пополам снимаем небольшую квартирку и живем там по очереди, когда другой в это время живет здесь с детьми.

Пес заворчал от удовольствия, когда пальцы крепко впились в шерсть.

– Но есть еще и сарайчик. Я мог бы обосноваться там. Или в комнате для гостей.

– Я просто пытаюсь найти способ сохранить нормальную жизнь детей. Когда они вырастут, мы сможем продать дом и строить жизнь дальше. Но на ближайшие семь-восемь лет у каждого из нас появится второе жилище…

Должен был признать, что предложение казалось вполне разумным и конструктивным. Каждые выходные я мог бы проводить с детьми. У Дилли останется ее чудесная спальня, а Джейми по-прежнему сможет делать уроки в сарайчике, и Вуди будет валяться у его ног.

– Иногда тут будешь жить ты, – улыбнулась Мэдди, – а остальное время – мы с Ральфом.

– Что?

Пес недовольно обернулся, поняв, что его больше никто не почесывает.

– Так это идея Ральфа? – Я чувствовал, как лицо наливается краской. Пес, которым пренебрегли, громко тявкнул. – Вуди, замолчи!

– Не совсем так… Я хотела сказать, если мы с Ральфом решим жить вместе. Дети наверняка будут в восторге – они всегда быстрее понимают, что к чему.

– Итак, твой грандиозный план состоит в том, что нам не нужно официально разводиться, чтобы сэкономить деньги, – и тогда Воган поселится в каморке в трущобах, а Ральф переедет на супружеское ложе здесь?

– Нет, вовсе не это я имела…

Пес обиженно залаял.

– Замолчи! Глупый пес, ты что, не понимаешь? – Я сердито оттолкнул Вуди. – Плохой пес, не хочу с тобой играть.

– Ты все переворачиваешь с ног на голову. Ральф сказал, нам не следует необдуманно бросаться в…

– Ах вот оно как! Ну если Ральф так сказал, тогда конечно! Мы просто обязаны именно так поступить! Невероятно – ты пытаешься прикрыться заботой о детях, когда на самом деле твой любовник просто хочет сэкономить на квартплате!

Отшвырнув стул, я вышел в гостиную поцеловать детей на прощанье. Мадлен поспешила за мной в коридор, все еще пытаясь что-то объяснить, но я уже надевал пальто.

– Хм… вообще-то это пальто Ральфа, – пробормотала Мэдди.

– Не может быть! Это мое пальто, оно висело здесь, и я носил его всю неделю.

– И все таки – Ральфа. Он забыл его. Но уверена, что не будет возражать, если ты его поносишь…

Глава 15

– Итак, одиннадцатый класс, я рад вновь быть вашим учителем. Сегодня мы поговорим о причинах Второй мировой войны, – жизнерадостно начал я. – Мисс Кони, которая, как мне известно, заменяла меня, рассказала вам о Версальском договоре, который, безусловно, вызвал общее возмущение в Германии двадцатых годов, но сегодня мы обсудим, каким образом в крайней экономической ситуации рождаются крайние политические меры…

– Мистер Воган, сэр…

– Да, Таника? – Я с удовольствием продемонстрировал, с какой легкостью вспоминаю их имена. Хотя сколько же ушло времени, чтобы внимательно изучить фото из школьного архива и вызубрить подписи под ними! – Ты хочешь спросить о гиперинфляции в Веймарской республике?

– Не совсем. Вы теперь псих, сэр?

– Простите?

– Дин сказал, вы повредились мозгами, и вообще дело говно, больше ни хера не соображаете.

– Ну, во-первых, не могла бы ты не употреблять такие слова в классе…

– «Псих»?

– Да, и это тоже, но я имел в виду бранные слова. И, отвечая на твой вопрос, не скрою, что мое отсутствие в прошлом семестре объясняется довольно редким неврологическим заболеванием, от которого я практически оправился и которое никоим образом не влияет на мою способность обучать вас и рассказывать о закате Веймарской республики.

Я включил интерактивную доску и удовлетворенно отметил, как на экране появилось изображение банкноты в миллион марок.

– Да, но у вас же крыша съехала или как, сэр?

– Нет, у меня не съехала крыша, как ты любезно заметила.

– Но может, вы так, слегка трехнутый теперь? Воете на луну и прочее такое говно?

– Нет, однако, пожалуй, через минуту взвою. Поскольку уж Таника затронула тему утраты памяти, стоит поинтересоваться, а возможна ли ситуация, когда целые страны разом теряют память. Именно поэтому так важно изучение истории…

– Тогда вы просто долбанутый, выходит? Вы шизик, что ли, сэр?

– То, что забывается в масштабах нации, влияет и на личность граждан, и на их будущий выбор. Мы, британцы, к примеру, предпочитаем помнить о событиях Второй мировой войны, в которой проявили себя геройски, и забыть о колониальных войнах и завоеваниях, которые не так уж сильно отличаются от устремлений Гитлера.

Это, должно быть, заставило их задуматься, потому что поднялось сразу несколько рук.

– Да, Дин?

– Но вы все-таки психопат, сэр?

– Вы воображаете себя Мессией, сэр? Или собираетесь расстрелять посетителей «Макдоналдса»?

– Прошу вас, давайте вернемся к теме урока. Итак, отказ от демократии в Германии в пользу экономической безопасности способствовал росту популярности милитаристских взглядов…

– Вы их нашли, сэр?

– Нашел – что?

– Ваши мозги, сэр. О нет – неужели они к вам так и не вернулись?

– Хотите печеньку, сэр? Помогает…

– А у вас пена изо рта идет, сэр? Воды не боитесь?

– ВНИМАНИЕ! – рявкнул я. – ЭТО ЧЕРТОВСКИ ЛЕГКАЯ ТЕМА! ВОЗВЫШЕНИЕ ГИТЛЕРА И ЧЕРТОВА НАЦИЗМА – ЭТО САМАЯ ПРОСТАЯ ИСТОРИЯ ИЗ ВСЕХ ЧЕРТОВЫХ ИСТОРИЙ, ЧТО Я ПРЕПОДАВАЛ! ЭТО ДАЖЕ ПОКАЗЫВАЮТ ПО ОБРАЗОВАТЕЛЬНОМУ КАНАЛУ, ТАК ЧТО ИЛИ ВЫ, МАТЬ ВАШУ, БУДЕТЕ СЛУШАТЬ, ИЛИ МЫ НАЧНЕМ ГЛАВУ ЧЕТВЕРТУЮ ОБ ОТМЕНЕ ЗЕРНОВЫХ ЗАКОНОВ, ИДЕТ?

– Огооооо! – Таника получила доказательства. – Ершик-Воган сбрендил.

После первого урока в одиннадцатом классе я в изнеможении рухнул в кресло и принялся размышлять над печальным открытием: мне недостает естественного авторитета, необходимого для работы с трудной подростковой аудиторией. Впрочем, младшие школьники были столь же непочтительны; откровенно говоря, те же самые выражения, но тоненькими голосками, звучали даже отвратительнее. В глубине души я это подозревал, но теперь страшная правда прорвалась на поверхность сознания: я вовсе не был тем учителем, которого обожают и помнят всю жизнь, – как я воображал, узнав о своей профессии.

Все обеденное время я проторчал за рабочим столом, проверяя домашние задания, составляя планы уроков, а потом позвонил родителям одной девочки, дабы разобраться, каким образом у нее могли появиться проблемы с осанкой.

– Здравствуйте, это мистер Воган, учитель Джоди.

– А, Ершик-Воган… Вы, говорят, умом тронулись?

Может, хотя бы в моих онлайн-мемуарах появилось что-нибудь положительное? Может, бывшие ученики вспомнили, как на их жизненные планы повлиял невероятно интересный урок о причинах Аграрной революции? Оказалось, что и в самом деле многие школьники обнаружили мою страницу в Википедии, но их комментарии о моем прошлом не отличались той академической точностью, которой славилась эта открытая энциклопедия.

К примеру, я сомневался, что действительно был «пятым членом “Аббы”, играл на гобое и тамбурине в “Джимми, Джимми”, подпевал и хлопал в “I do, I do, I do”». Я с интересом прочел, что, оказывается, в течение трех лет второй чеченской войны сражался на стороне исламских боевиков, в итоге став представителем Ахмеда Закаева во время осады Грозного, но потом перешел на сторону Российской Федерации, «потому что у них форма круче».

Стоило шестиклассникам проведать об этом открытом документе, как они, похоже, устроили соревнование, кто придумает самую абсурдную историю о жизни мистера Вогана до начала его работы в «Академии Уэндл». Оказывается, я был заместителем редактора журнала «Караван», но меня уволили за драку с главным редактором из-за качества нового «Спрайта». Мне было приятно узнать, что я самостоятельно выделил геном гигантского африканского барсука, но не слишком гордился тем, что угрожал покончить с собой у входа в штаб-квартиру «Нестле», если они не пообещают, что будут класть в «Кволити-стрит» побольше треугольных зеленых вкусняшек.

Просматривая эту документальную историю, я видел, как ежедневно новые факты вытесняли старые. «Джек Джозеф Нил Воган прежде был “Ингрид Фьола Йохансдоттир” известной хозяйкой ночного клуба в Вест-Энде, которая, несмотря на свои широко известные сексуальные подвиги с дипломатами Восточного блока во времена холодной войны, осознала, что родилась не в том теле. С падением Берлинской стены “Исландская Мата Хари” как прозвали ее в Ми-5, не могла более добывать военные тайны коммунистов, предлагая им сексуальные услуги, и потому решила сменить пол и превратилась в мужчину, учителя истории в одной из школ Южного Лондона».

Я решил закрыть страницу в Википедии, но учитель во мне полагал, что тем не менее для детей это была довольно ценная возможность проявить творческие и литературные способности, определяя размытые границы художественного и документального жанров. Некоторые из подлинных фактов биографии, которые я сам разместил на страничке, все же сохранились, но на фоне эксцентричных детских фантазий тоже казались забавным вымыслом.

Доктор Левингтон велела мне поразмышлять о воспоминаниях, что восстановились сами собой, и попытаться припомнить какие-нибудь важные события, которые по-прежнему оставались вне досягаемости моей памяти. Я послушно прибыл на очередное сканирование мозга с солидной выборкой эпизодов прошлой жизни – счастливых, вроде первого гола в футбольном матче начальной школы, и печальных, как новость о том, что команды, оказывается, поменялись воротами. Я должен был сосредоточиться на этих воспоминаниях, и тогда можно будет сравнить активность мозга с тем состоянием, когда я пытаюсь возродить пока еще отсутствующие фрагменты памяти.

Новый сканер выглядел так, словно на него ухнули большую часть бюджета Национального фонда здравоохранения за прошлый финансовый год. Громадный, ослепительно-белый модуль, размером примерно с «Аполлон-13». Механизм мягко заурчал, вдвигая мое тело внутрь камеры, и как будто сам догадался, что пора остановиться, когда мой череп оказался на нужном для обследования месте. Мысль о том, что женщина-врач сейчас увидит, что творится в моих мозгах, несколько беспокоила, конечно. «Не думай о сексе», – приказал я себе, и, разумеется, именно эти мысли тут же полезли в голову. Как они отображаются на экране? Она сможет потом прокрутить их еще раз? Сквозь мерный шум машины я слышал инструкции доктора Левингтон – вспомнить какое-нибудь важное событие.

Незабываемое лето 1997-го, газеты пестрят заголовками о молодом премьер-министре, у которого, разумеется, нет недостатков, и неисправимой принцессе Диане с ее новым скандальным любовником. Мне ужасно неудобно в новом тесном костюме, я нервничаю, стоя перед юридической конторой – несколько спорный выбор места для нерелигиозной брачной церемонии. Мадлен не хотела традиционной свадьбы в церкви, не хотела белого подвенечного платья, подружек невесты и церковного органиста с его неизменной «Кантатой для того, чтобы приветственно помахать ручкой всем родственникам».

– Она не беременна, просто очень увлечена политикой, – объясняла матушка Мэдди всем пожилым родственникам. – Привет, Джойс. Правда, Мадлен очаровательна в красном? Она отказалась от традиционного белого платья. Вовсе не потому, что беременна или…

– Мам, не могла бы ты прекратить рассказывать всем, что я не беременна?

– А что – неужели ты…

– Нет, просто это совершенно нормально – выходить замуж не в церкви.

– А я просто не желаю, чтобы люди подумали, что церковь отторгла тебя. Кроме того, они могут истолковать красное платье как знак… ну, ты понимаешь, знак того, что ты падшая женщина. – Последние два слова она произнесла трагическим шепотом, как будто даже подумать о подобном неприличии стыдно.

– Падшая женщина! Это что, из Томаса Харди? На дворе девяностые, мам! И если женщина выходит замуж беременной, это никого не волнует!

– О, так ты беременна? – встряла тетушка Бренда. – Это очень хорошо, что ты все-таки выходишь замуж, дорогая. Хоть незаконнорожденного не произведешь на свет.

– Она не беременна, Бренда, – отчаянно ринулась на выручку мама. – Просто очень увлечена политикой.

– Политикой?

– Ну, в том смысле, что она неверующая.

– Мама, я очень даже верующая. Именно поэтому… впрочем, неважно.

– Не позволь испортить этот день, Мадлен, – ласково проговорила тетушка Бренда. – Ты все равно невеста, милая, даже если, хм, ну понимаешь… – И ободряюще кивнула в сторону животика Мэдди.

После того как на праздничном ужине тетушка совершила кружок-другой по залу, обходя собравшихся гостей, Мэдди пришлось то и дело рассыпаться в благодарностях тем из пожилых родственников, кто выражал восхищение ее «цветущим видом», либо уверять их, что она «нисколько не устала» и – нет, одной порции ей вполне достаточно.

Забавный намек на «интересное положение» Мэдди трудно было забыть, и еще пару лет мы хихикали над ним, но не как над обычными сплетнями, а вспоминая как потешный анекдот. Мы с Мэдди создали из этого эпизода настоящую легенду. Все мои яркие воспоминания, как правило, имели под собой подобную историю – подлинную либо несколько приукрашенную позднейшими пересказами.

Вероятно, это было справедливо и относительно других моментов свадьбы, которые я помнил, – картинки из того дня перемешались, точно цветные корректорские полоски. Я вспоминал, как Мэдди вальсирует с моим отцом, как галантно он ведет ее по натертому до блеска паркетному полу – истинный король танцев. Подвыпивший Гэри воспроизводит каждое из движений «Танца маленьких утят», хотя диджей включил «Оазис». И Мэдди, прильнувшая ко мне в долгом объятии, уже на исходе вечера, перед тем как мы сядем в машину. Именно это объятие напомнило мне, что она меня любила и хотела прожить со мной всю жизнь.

Но одна из традиций свадебных церемоний все же была соблюдена в точности – Мэдди и ее отец последними вошли в зал регистрации. Появление невесты несколько задержалось, поскольку у самого входа в здание ее остановил молодой адвокат и протянул конверт, на вид официальный. Он настаивал, что конверт необходимо распечатать и ознакомиться с его содержимым до начала брачной церемонии. В зале зазвучала музыка для торжественного входа невесты, встревоженная Мэдди торопливо надорвала конверт. Юридическое препятствие к заключению брака? Ее суженый уже женат? Или он нелегальный иммигрант, мошенник, беглый каторжник? Дрожащими руками она извлекла содержимое. Открытка с лепреконом, радостно объявлявшим свое «Добрейшего всем утречка!»

Томограф урчал и гудел, а за стенками моего саркофага доктор Левингтон продолжала настаивать, чтобы я постарался вспомнить еще что-нибудь важное. Я мучительно пытался представить свою мать, момент, когда я узнал о ее смерти, или похороны, на которых я, возможно, был вместе с Мэдди и ребятишками. Я видел, как стою на маленьком деревенском кладбище, бросаю горсть земли на крышку деревянного гроба. Воспоминание предельно подробное – даже черные одеяния плакальщиц и одинокий удар колокола. Я мог запросто убедить себя, что так оно и было на самом деле, если бы к тому моменту уже не знал, что маму кремировали в большом муниципальном крематории. Но сцена классических похорон все же нравилась мне больше, несмотря на абсолютную ее иллюзорность.

Теперь мне велели сосредоточиться на любом эпизоде, который удалось реконструировать лишь частично, и в голову тут же полезли самые неприятные моменты, по контрасту со сладкими воспоминаниями о свадьбе. Я наивно поделился открытиями с доктором Левингтон, и получил инструкцию именно о них и думать.

В тот день Мадлен сказала, что не хочет больше быть моей женой. Непонятно с чего, но воспоминание окатило целым шквалом переживаний: несправедливость, разочарование, бессилие, отчаяние и гнев.

Мы с Мэдди готовимся ко сну, оба чем-то раздражены и в нашей тесной ванной комнате стараемся не замечать друг друга. Я попытался было рассказать, какой тяжелый день выдался в школе, но она проигнорировала попытку. Я совсем забыл, что Мэдди только что получила результаты анализов, о которых постоянно думала последние пару недель. Она обнаружила странную шишку у себя под мышкой и вбила себе в голову, что это рак, причем все мои попытки разубедить ее полагала безответственными.

– Да с чего вдруг неходжкинская лимфома? – возмутился я, когда она впервые заговорила об этом. – Нельзя же ставить подобные диагнозы на основании сведений, почерпнутых в Интернете.

– У меня сразу несколько симптомов. Кое-кто считает, что дело серьезное…

– И кто же эти люди?

– Я не знаю, как их зовут. Они с форума о женских болезнях.

С самого начала она воспринимала мои насмешки над медицинской онлайн-болтовней как равнодушие к ее здоровью. И вот сейчас демонстративно отодвинулась к противоположному краю кровати, избегая малейшего физического контакта со мной. А потом разрыдалась.

– Что? Что такое?

– Сегодня пришли результаты анализов.

Я ощутил пронзительный стыд, оттого что позабыл, как сегодняшний день важен для нее. Обещал, что позвоню сразу после занятий, но благие намерения поглотила школьная суета.

Но это ничего не значило сейчас, в масштабе всей трагедии. Мэдди так рыдала, что я сразу понял: анализ, должно быть, положительный. Вопреки моему скептицизму, вопреки некоторым изысканиям, предпринятым лично мною, у нее в самом деле оказалась неходжкинская лимфома. Я внезапно увидел будущее, в котором дети потеряют маму, а слабеющей Мэдди придется выдержать операцию и курс химиотерапии. Мы будем жить в страхе и неопределенности и страдать при виде ее мучений от болезни, о которой никто из нас даже не слышал еще две недели назад.

Не прекращая реветь, она стряхнула с плеча мою ладонь, а я попытался выяснить, что же точно сказал доктор и каковы перспективы лечения. Вытирая слезы рукавом пижамы, она с трудом сумела выговорить:

– Анализ отрицательный. У меня нет рака.

– Как?

– Опухоль доброкачественная. (Всхлип.) Доктор сказал, что остальные симптомы – это просто вирусная инфекция или что-то такое…

– Ох, слава богу! – Я ринулся обнять ее, но она оттолкнула меня и разрыдалась еще отчаяннее. – Мэдди, но это же отличная новость! Ты так рыдала, что я решил, у тебя эта нехоженская дрянь…

– Неходжкинская лимфома. Ты даже название болезни не можешь запомнить правильно.

– Ладно, да какая теперь разница, у тебя же ее нет! Боже, да я чуть не рехнулся, когда ты так плакала! Какое облегчение, право…

Она еще раз утерла слезы пижамой, а я подумал, что раньше она никогда не надевала такие штуки – обычно одеждой для сна служили мои старые футболки. Наверное, просто закончились.

– Ты забыл спросить про результаты.

– Да, прости, пожалуйста, но если я расскажу тебе, что произошло в школе, ты сразу поймешь…

– Тебе это вообще не пришло в голову! Тебе нет дела, есть у меня рак или нет, тебе безразлично, даже если я на пороге смерти.

– Послушай, это просто смешно. Разумеется, мне есть дело до твоей жизни или, тьфу-тьфу, смерти. Просто я с самого начала сомневался, что у тебя действительно рак, хотя понимал, как тебя это беспокоит.

– Но в больницу со мной все же не пошел?

– Потому что ты не просила об этом.

– Но мог хотя бы предложить.

– Слушай, где логика? Если бы ты сказала «Пожалуйста, сходи со мной», я бы пошел, но ты не просила, потому я решил, что никакой необходимости в этом нет. Да ведь ты же здорова – о чем тогда мы спорим? Надо радоваться!

– Наш брак болен. У наших отношений рак – неоперабельная терминальная опухоль. Если ты не в состоянии быть рядом, когда мне приходится пройти через такие переживания, я не хочу больше жить вместе с тобой…

– Ладно, понимаю, сейчас ты плохо соображаешь. Волнения насчет лимфомы выбили тебя из равновесия, ты все сильно преувеличиваешь. Давай я возьму пару дней отпуска, ребят отправим к твоим родителям…

– Поздно, Воган. Тебя ведь никогда не было рядом. Ты так и не смог преодолеть свою природу, не стал настоящим мужем. В твоей жизни всегда был только «я», и никогда – «мы».

И тут я понял, что она рыдала так горько вовсе не из-за истории с раком. Она оплакивала то, что уже умерло.

Мозг пульсировал, вспоминая ту жуткую ночь, и пульсация эта только возрастала от всплывавших в памяти все новых подробностей. Мы тогда оба замолчали, потом она вылезла из постели и ушла спать в другую комнату – и больше не возвращалась, пока мы продолжали жить под одной крышей. Перегоревшая лампочка в светильнике у кровати, которую я должен был заменить. Невыносимая боль в затылке, до рассвета.

Лежа в томографе, я вспомнил кое-что совершенно новое. Экран компьютера должен был показать, что происходит в мозгу, когда открывается новый файл и обнаруживается доступ к утраченной информации. Я ударился головой! Точно – все время, пока мы переругивались, у меня дико болела голова, а на затылке набухала огромная шишка. Да, меня контузило! Именно это я и пытался ей объяснить: на пороге школы на меня набросился разгневанный папаша и обвинил в приставаниях к его ребенку. Он повалил меня, я стукнулся головой о тротуар и даже потерял сознание. В больницу ехать я отказался, но, несмотря на неуместный героизм, чувствовал себя прескверно.

Может, моя амнезия стала следствием той травмы. Потому я и забыл спросить Мэдди о результатах анализа! Я вовсе не был равнодушным эгоистом – просто контуженным. Это стало первым симптомом амнезии, позднее поразившей мой мозг полностью.

Доктор Левингтон внимательно выслушала меня. Ее заинтересовали подробности удара по голове, но, к ее радости и изумлению, это никак не проясняло тайны случившегося со мной. Она продемонстрировала результаты сканирования. На одном снимке – синие и красные пятна в центре мозга. На другом – абсолютно то же самое.

– Разве не удивительно? Ни малейших различий! – с восторгом восклицала она. – Работа мозга – поистине величайшая тайна.

То есть в те моменты, когда я вспоминал нечто совсем новое, активность мозга никак не изменялась.

На столе в ее кабинете стояла керамическая голова, в натуральную величину, со всякими надписями, черточками по всему черепу, подтверждавшая, видимо, викторианскую чушь относительно френологии. За сто пятьдесят лет наука существенно продвинулась вперед. Теперь они знают, что ничего не знают.

– Разумеется, мы должны понимать, что всплывшие воспоминания могут быть не во всем точны… – осторожно начала она.

– Что вы хотите сказать?

– Видите ли, многочисленные исследования подтверждают, что наши воспоминания со временем меняются. Вы могли восстановить воспоминания, которые уже были несколько искажены прежде, а при дальнейшей реконструкции подверглись еще большим изменениям и теперь могут быть абсолютно ложными.

– Ложными?

Я даже обиделся. С каждым новым восстановленным эпизодом я ощущал себя все более нормальным человеком. А теперь доктор Левингтон предположила, что я, напротив, все больше схожу с ума.

– Именно. У меня были пациенты, живо помнившие события, происходившие в их отсутствие. И они очень сердились, когда их версия собственного прошлого подвергалась сомнению. Каким удивительным образом память воздействует на наши эмоции! – И с этими словами она закрыла файл с моей историей болезни.

Следующая встреча была назначена через два месяца, и к тому времени я буду официально разведен. Керамическая голова демонстрировала миру участки мозга, связанные с основными функциями сознания: «благоговение», «осторожность», «любовь».

– Просто ради интереса, – произнес я, вставая. – Существует ли научное обоснование известной поговорки «От ненависти до любви один шаг»?

– Ну разумеется. Обе эмоции проявляются в одной и той же области нейронов, расположенной в коре и островковой доле. Неврологи из Лондонского университетского колледжа недавно определили различия между ними, основанные на уровне активности в данной части подкорки.

– Получается, можно измерить, насколько вы любите того или иного человека?

– Или любите, или ненавидите. Измерить можно только интенсивность эмоции.

Воспоминание о сотрясении мозга усилило чувство несправедливости, уже поселившееся во мне. Я обратился в адвоката защиты, который только что обнаружил ключевое доказательство в пользу невиновности несправедливо осужденного. Я должен немедленно выложить эти аргументы Мэдди. Она изображала несчастную жертву равнодушия к ее здоровью, но в тот роковой день серьезные медицинские проблемы были как раз не у нее, а у меня. И я поспешил домой поделиться с ней своим открытием. Не знаю, какой реакции я ожидал, – скорее всего, просто надеялся получить оправдание. Дети сейчас в школе, и я рассчитывал, что мы сможем поскандалить по-человечески. В этом и заключается недостаток одинокой жизни: никого нет рядом, когда вам просто физически необходима хорошая перебранка. Можно, конечно, снять девочку в баре для разовой семейной ссоры, но в глубине души понимаешь, что это пустой и бессмысленный опыт. Дружеские отношения, товарищеское взаимодействие, взаимное влечение и регулярная практика – именно в этом привлекательность брака. В фантастическом сценарии, родившемся в моей голове, она признает, что погорячилась, и умоляет принять ее обратно. «Увы, поздно, – в мечтах говорил я ей. – Ты упустила свой шанс».

Уже через сорок минут, взбегая по ступенькам к входной двери, я довел себя до такой степени негодования, что, нажимая на кнопку домофона, едва не выломал ее.

– Это Воган! Мне нужно с тобой поговорить.

Долгая пауза, щелчок замка, и я вошел в дом. Пес радостно запрыгал рядом, но Мэдди не спешила явиться пред мои очи, как того требовал мой благородный гнев. Над головой, правда, слышались шаги, и я вообразил, что она в ванной торопливо поправляет макияж перед встречей со мной. Но вот кто-то спускается по лестнице. Я весь подобрался, сдерживая волнение перед трудным разговором. Однако, похоже, разговор этот окажется гораздо сложнее, чем я ожидал. По лестнице спускалась вовсе не Мэдди, а ее любовник, Ральф.