Текст книги "Мужчина, который забыл свою жену"

Глава 21

Первая мысль – Мадлен настигло то же неврологическое заболевание, как и у меня. И сейчас она бродит по улицам, не понимая, кто она такая и где живет. Не такое уж и фантастическое предположение, кстати, ведь доктор Левингтон первым делом высказала гипотезу о вирусном энцефалите. Мэдди могла же подхватить этот проклятый вирус от своего бывшего мужа?

Я помнил собственное замешательство и растерянность, когда осознал свою ненормальность, и надеялся, что такой ужас не коснется Мэдди. Вдруг она сейчас где-нибудь в больнице, с браслетом на руке «НЕИЗВЕСТНАЯ БЕЛАЯ ЖЕНЩИНА», или тщетно пытается обратить на себя внимание прохожих, не желающих снять свои наушники, чтобы услышать ее мольбы о помощи?

А если ее ретроградная амнезия будет иметь такие же последствия? И она вновь страстно влюбится в меня? И станет такой, какими мы были в девятнадцать? Наверное, об этом мечтают все пары средних лет – еще раз пережить ослепляющую вспышку страсти, подобную той, что когда-то соединила их. Год от года все труднее сохранять даже тлеющие угольки. Прожив вместе двадцать лет, вы смотрите в глаза друг другу только в попытке поймать партнера на очередной провинности.

Но чем больше я узнавал об обстоятельствах исчезновения Мадлен, тем меньше верил в гипотезу о возвратной амнезии. Если мозг Мэдди уничтожил все воспоминания, момент выбран весьма подходящий. В субботу утром дети уехали в спортивный лагерь. Впервые за двадцать лет Мэдди получила дом в свое полное безраздельное распоряжение. Или могла получить, если бы ее мать не решила задержаться в гостях на недельку. Таинственное исчезновение Мэдди произошло после длительного периода стресса: сначала ее бывший муж внезапно пропал, потом объявился и решил повернуть время вспять; она встретила другого мужчину, но вскоре порвала с ним; наконец, пришлось вместе с детьми присутствовать на похоронах их дедушки.

Представьте, что на вас свалились подобные испытания, а в довершение бед матушка поселяется, дабы не оставлять в покое круглые сутки, – какой нормальный человек в состоянии это выдержать?

– Я не понимаю, почему Мадлен так внезапно исчезла. Не могу взять в толк. А ты понимаешь, Рон? Видишь, Рон тоже не понимает. Это абсолютно необъяснительно…

– Необъяснимо…

– Вот именно! Совершенно необъяснительно, да, Рон?

– Это необъяснимо.

– Совершенно. Видимо, надо обратиться в полицию? Да, следует позвонить в полицию. Рон, звони в полицию! Девять, девять, девять, дорогой. Три девятки.

– Погодите, не надо пока звонить в полицию, – вмешался я.

– Да ладно, я все равно забыл номер, – подмигнул мне Рон.

– Девять, девять, девять, Рон. Раньше просто набирали номер, а сейчас все на кнопках. Не понимаю, зачем нужно все менять…

Рон, очевидно, пришел к тому же выводу, что и я: внезапное исчезновение его дочери вовсе не так таинственно.

– Но возможно, Джин… – Я помедлил, подбирая правильные слова. – Возможно, Мэдди просто нужно было немного свободного пространства?

– Свободного пространства? Да у нее полно пространства. Вы ведь переоборудовали чердак, верно? И стены в подвале обшили. Ты в курсе, Рон? Почему в нашем доме ты ничего подобного не сделаешь?

– У нас никогда не было подвала.

– Я имею в виду пространство для души – свободное от тягот, которые обрушились на нее в последнее время. Возможно, ей просто захотелось побыть одной.

Мэдди отсутствовала всего тридцать шесть часов, и хотя можно понять Джин, ожидавшую от дочери разговора по душам, а не бегства, беседа с матерью вполне могла растянуться на все это время. Я заверил Джин, что Мадлен скоро позвонит, но признал, что это «ненормально». Джин категорически определяет как «ненормальное» женский футбол, пирсинг в носу и телеведущих азиатского происхождения, сообщающих «наши новости».

Но в душе я по-прежнему тревожился. Бросить родителей одних, без всяких объяснений, – абсолютно не в духе Мэдди, которую я знал. Она всегда была чрезвычайно деликатна и внимательна к чувствам других людей. Когда стюардесса перед взлетом проводила инструктаж, Мэдди переживала, что никто не смотрит на нее. Обычная картина: сорок рядов пассажиров, беспечно листающих журналы, и одна внимательная мамочка в кресле у прохода, старательно кивающая и послушно поворачивающая голову в направлении аварийных выходов. В противоположность ей брюзга-муж считал откровенным хамством, когда сидящие впереди осмеливались откинуть спинки своих кресел.

Воспоминания натолкнули меня на одну мысль. Я знал, где хранятся паспорта. Если она действительно решила сбежать на несколько дней, это легко проверить. Я пробрался в спальню, к массивному викторианскому бюро у окна. Выдвинул ящичек с документами. Свидетельство о браке (удивительно, что его не пришлось сдавать), детские награды Мэдди за победы в плавании, прививочная карта собаки, корешки парковочных талонов, вероятно представлявшие романтическую ценность. Но мои подозрения оправдались. Мэдди сбежала! Человек, всю жизнь отодвигавший себя на второй план, вырвался из кокона обязательств и ответственности и просто улетел.

Я представил, как она в спешке пакует чемодан, пока родители выгуливают пса. Жаль, что мне не довелось видеть этой спонтанной демонстрации независимости. Но она не оставила записки, ни слова; верный признак кризиса – женщина дошла до последней черты. А потом я присел на краешек кровати и попытался представить, где бы она могла быть, – наконец-то поставить себя на место Мэдди.

Довольно жарко для апреля. Я воображал, как она ловко перепрыгивает с камня на камень, поближе к глубокому месту, где можно нырнуть. Останавливается на минуту, наслаждаясь простором – пустынной дугой ее самого любимого пляжа на свете. Серо-зеленые холмы, окружающие залив, оживляют лишь несколько пасущихся в отдалении овец, но – ни одной машины на дороге вдоль моря. Здесь так тихо. Только «добрый шум», как говорила Мэдди, – волны, ветер и чайки.

Вижу, как Мэдди пристраивает рюкзак и полотенце в расселине скалы и готовится нырнуть. Вода холодная, но Мэдди всегда считала, что это не повод отказываться от купания. Решительный прыжок, всплеск. Красоту и грацию прыжка несколько смазала громкая брань по поводу ледяных весенних вод Атлантики. Но Мэдди отлично плавает, и я наблюдал, как она решительным брассом пересекает бухту. Летом здесь дежурили спасатели, но сейчас ей приходилось самостоятельно следить за течением и на всякий случай держаться поближе к берегу; и, возможно, она заметила местного парня, собиравшего плавник в дальнем конце пляжа, а тот, вероятно, краем глаза наблюдал за сумасшедшей купальщицей.

Когда холод добрался до костей, она вскарабкалась обратно на скалы. Она помнила, где можно выбраться наверх, – не забыла ни купание здесь много лет назад, ни бутылку вина, ни уютную палатку. Легкий весенний ветерок казался уже ледяным шквалом, крошечного полотенца едва хватало, чтобы укутать плечи. Человек на пляже разжег костер, клубы белого дыма поплыли над дюнами. Хотелось, конечно, подойти и погреться у огня, но как-то неловко явиться перед совершенно незнакомым мужчиной в мокром купальнике, да еще после безумного заплыва в абсолютно неподходящее время года. С другой стороны, это же Ирландия. Народ здесь дружелюбен, все запросто обращаются друг к другу; просто подойти поболтать – совершенно нормальное дело.

Держа сандалии в руках, она побрела вдоль дюн, вдыхая чарующий запах горящего дерева. За облаком дыма не видно, человек все еще там или нет, и пришлось подойти довольно близко, прежде чем обратиться с дружеским приветствием.

– Добрый день, – ответил знакомый голос с выраженным английским акцентом.

И тут дым отнесло в сторону – прямо перед ней стоял, ласково улыбаясь, бывший муж и протягивал ей холщовую сумку.

– Я принес тебе кашемировый анорак, – улыбнулся я. – Подумал, что ты можешь замерзнуть.

Как только я догадался, куда могла сбежать Мэдди, совсем не трудно было последовать за ней. Самое трудное путешествие я все равно уже совершил: сумел понять ее. Мэдди смотрела на меня так, словно запуталась в собственных мыслях и никак не могла решить, какую же из них произнести вслух.

– Я тут развел костер, чтоб ты могла согреться. Но я понимаю, что ты приехала сюда, чтобы отдохнуть от всего и всех, так что я сейчас уйду. Если захочешь потом встретиться, выпить и все такое, то улетаю я только завтра, но я ни на чем не настаиваю. – С этими словами я повернулся и зашагал прочь.

Прошло несколько секунд, прежде чем Мэдди меня окликнула, а то я уже начал волноваться, что она и в самом деле позволит мне вот так просто уйти.

– Погоди! Не дури. Откуда ты?.. Как ты?.. С мамой и папой все в порядке?

Вот тут я остановился и обернулся.

– У них все хорошо. – И рассмеялся. – Слушай, ты неисправима! Все время думаешь только о других!

– Мама не слишком расстроилась? Как ты догадался, что я здесь? Как ты меня разыскал?

– Просто вспомнил, что всякий раз, когда ты пугалась и нервничала – вой сирен на улице, рев самолета над головой – или просто проблемы наваливались, то обычно бормотала: «Вот бы сейчас оказаться в Баркликоув».

– И ты запомнил?

– А ты наконец взяла и сделала это! Я увидел, что паспорта нет, ну и рассудил… А потом заметил, что ты забыла свитер, и подумал: «Э, а он ей не помешал бы».

Мэдди уже оделась, щеки ее раскраснелись от жара костра.

– Я тут, кстати, прихватил колбасок и хлеба, хочешь бутерброд?

– Но колбаски вегетарианские? Ты не забыл, что я вегетарианка?

И на секунду я ей даже поверил.

Медленно и тщательно я прожаривал колбаски. Сегодня особый день, и если в результате моих кулинарных упражнений Мэдди стошнит прямо в песок, это несколько обострит атмосферу. Но поджаренные на костре ирландские колбаски показались проголодавшейся после купания Мэдди лучшим блюдом на свете, а когда я вытащил маленькую бутылку вина и пластиковые стаканчики, она с трудом удержалась, чтобы не броситься мне на шею. Мы сидели на дюнах, смотрели в туманную даль, болтали и смеялись, и начинался прилив, а наши тени удлинялись. Я чувствовал полную гармонию с окружающим миром и даже не заметил, что Мэдди занялась костром. Но совсем немножко.

Мадлен объяснила, что приняла спонтанное решение исчезнуть, ничего не объясняя, потому что в противном случае ей пришлось бы прибить собственную мать чугунной кастрюлей Le Creuset.

– Мама, видимо, почувствовала, что я в депрессии, поэтому принялась утешать меня перечислением всего того, что есть у ее счастливой дочери и чего не было у нее, когда она воспитывала детей.

– Но ты порадовалась, что не пришлось выходить замуж за твоего отца?

– Вчера я узнала, что папа всегда был крайне эгоистичен. В сексуальном смысле.

– О, такие подробности заинтересуют любую дочь!

– Ага, и всю очередь у кассы супермаркета. Так что я предпочла смыться, пока она не начала в деталях рассказывать, какие именно из сексуальных позиций ее не удовлетворяют.

Мэдди нашла дешевый рейс в Корк (она дока по части бюджетных авиакомпаний), поняла, что надо выезжать немедленно, иначе опоздает, а родителям решила позвонить позже.

– Но мой телефон разрядился, а телефон-автомат оказался сломан, и, откровенно говоря, чертовски приятно хоть чуть-чуть побыть махровой эгоисткой.

– Не переживай – мы скажем, что ты позвонила мне и попросила сообщить родителям, а моя дырявая память в очередной раз подвела.

– Слушай, отличная идея. Кстати, все именно так и было!

Мы поговорили еще немного о моей амнезии и о том, что мне удалось вспомнить. Не хотелось упоминать о печальных сторонах, но она поняла меня, когда я пояснил, что постепенно восстанавливаю все, и дурное и хорошее. Танкер вдали скрылся за мысом, по берегу ковыляла пугливая чайка, мы бросили ей крошек. Мэдди предложила мне еще вина и тут заметила, что я не пью.

– Ты что, за рулем? – пошутила она, но тут же пожалела о своей бестактности.

– Ну… да. Машина там наверху, взял напрокат…

– Ты научился водить?

– Прошел интенсивный курс и с тех пор не повалил ни одной ограды. Могу подвезти тебя в Крукхэвен, если хочешь, в своей роскошной «ниссан-микра». Боковое зеркало отломано, но я не виноват – недалеко от Скиббереен дерево буквально выпрыгнуло на дорогу.

Она молча рассматривала меня, словно не узнавала – человека, с которым прожила почти всю жизнь.

Костер погас, похолодало, мы поехали в деревню, и Мэдди старалась вцепляться в сиденье как бы ненароком, пока мы петляли по прибрежной дороге. Мы еще посидели в пабе, где Мадлен сняла комнату, и вместе почитали восторженное письмо от детей, минут двадцать потратив на его расшифровку. Мэдди позвонила родителям и извинилась, а потом мы цитировали перлы Джин и вспоминали, с каким трудом дети сдерживали смех за рождественским столом.

– «Воган опускает сиденье унитаза, после того как пописает, слышишь, Рон, – передразнивала свою матушку Мэдди. – Рон вечно забрызгивает мочой все сиденье; ты гораздо аккуратнее обращаешься со своим пенисом, Воган».

– О, это лишь одно из моих положительных качеств, о которых теща сообщила всем своим подружкам. Потрясающая меткость моего пениса.

– «Воган, может, ты покажешь Рону, как надо держать пенис, когда писаешь?»

Я расспрашивал Мэдди о ее работе, она меня – о моей, и тут я, пожалуй, чересчур увлекся, повествуя о прорыве в отношениях с самой трудной ученицей, не в силах сдержать восторга от того, что наконец-то могу обо всем рассказать Мэдди.

– …А потом Таника стояла перед всем классом и рассказывала, как история гибели ее отца был искажена средствами массовой информации, и ты бы видела ее, Мэдди, – я так гордился ею. Она произнесла страстную речь, говорила, что ложь – это как рак; что ложь нельзя оставлять без внимания, потому что она может поглотить и уничтожить тебя, и именно поэтому необходимо изучать историю – неправильно понятое прошлое приведет вас к неправильному будущему. А еще она написала в «Саут Лондон пресс» и потребовала опубликовать статью с правдивой информацией о ее отце, и весь класс ей восторженно аплодировал, а она взволнованно кричала, что намерена «уничтожить ложь». «Мы с мистером Воганом уничтожим ложь, – повторяла она под бурные аплодисменты. – И я знаю, что мой папа сейчас смотрит с небес и говорит спасибо».

– Выходит, ты и это вспомнил, – с нежной улыбкой произнесла Мэдди.

– Вспомнил – что?

– Как тебе нравилось быть учителем. В былые времена ты частенько рассказывал мне о школьных делах с такой же страстью. И я очень любила это в тебе…

А потом Мэдди поднялась к себе в комнату, повесила мокрое полотенце сушиться. В пабе оставалась еще пара свободных комнат, и самую дешевую занял я.

Она чмокнула меня в щеку, пожелала спокойной ночи, и тяжелая деревянная дверь закрылась за нею. Прошел час, а я все ворочался с боку на бок. Отвык засыпать в таком благостном расположении духа.

Ни один из нас не произнес это вслух, но произошло нечто крайне важное. Мы простили друг друга. Я осознавал, каким рискованным выдался этот длинный день – перелет, безумная гонка по шоссе, – но на самом деле я больше всего боялся, что она разозлится, решив, будто я выслеживал ее, как сумасшедший извращенец. Но она удивилась и обрадовалась мне. На такую удачу я даже не надеялся. А когда я уже засыпал, дверь тихонько приоткрылась и Мэдди прошептала:

– Подвинься, – и юркнула ко мне в кровать.

Я хотел было вскочить, обнять ее, но что-то подсказало, что она предпочитает, чтобы я просто освободил ей место и позаботился, чтобы моей бывшей жене хватило одеяла. Или, может, просто жене? Не знаю.

– Тебе удобно?

– Угу все хорошо. Прости, если разбудила.

– Нет, я не спал. Откуда ты узнала, в какой я комнате?

– А я и не знала – сначала вломилась в комнату напротив. Чуть не залезла в постель к тому жирному немцу, помнишь, сидел в баре.

– Это могло быть интересно…

– Да ладно, ты разыскал меня на западе Ирландии. Не думаю, что поиски нужной двери сложнее подвига чтения чужих мыслей, который ты совершил сегодня. – Она положила голову мне на плечо и вздохнула, все еще удивляясь: – Надо же, ты догадался, что я здесь! Просто догадался!

А потом мы молчали, просто тихо лежали рядом, и я обнимал ее, и ее тело прижималось к моему. Я помнил множество вещей, о которых ни за что бы не вспомнил до своей амнезии. Я помнил ее любимое место на свете. Помнил, что она любит плавать, но вечно забывает теплую одежду. Помнил, что бутерброды с колбасками, которые мы ели на этом идеальном пляже, были лучшей едой на свете.

А еще я помнил пароль ее почты и мог проверить, на какой рейс она взяла билет и где заказала гостиницу, – но, полагаю, сейчас был не самый подходящий момент об этом сообщать.

Глава 22

Если какому-нибудь историку придется определять самую нижнюю точку в графике нашей совместной жизни, это будет, вероятнее всего, 13 февраля, 23.15, за восемь месяцев до моей внезапной амнезии. В тот вечер я поздно вернулся домой и обнаружил, что Мэдди все-таки выполнила свою угрозу сменить замки на входной двери. Она не отвечала ни на телефонные звонки, ни на стук, делая вид, что ее нет дома, и я в гневе треснул кулаком и случайно разбил стекло. В итоге пришлось добираться до больницы, где мне наложили несколько швов, количество которых обычно было пропорционально чувству несправедливости, переполнявшему меня всякий раз, когда я вспоминал этот эпизод. В моем представлении кровь на рукаве – дело рук Мэдди; шрам на руке – следы от раны, которую она нанесла мне, выставив из собственного дома.

Назавтра весь мир праздновал День святого Валентина, витрины магазинов были завалены гигантскими розовыми сердечками и открытками. А у меня на руке красовалась повязка с расплывающимися кровавыми пятнами (может, я и перестарался с краской, но мне требовались доказательства). Несколько недель мы с Мэдди не разговаривали, а потом я подал на развод.

Воспоминание об этом недостойном уходе из семьи не было совсем свежим, оно появилось несколько недель назад, когда я спросил Гэри о происхождении шрама на моей левой руке. Линда заметила, что он перерезает «линию сердца» на ладони.

– Это означает трудности в отношениях…

– Знаю, Линда, – это шрам в память о той ночи, когда наш брак окончательно развалился.

– Я к тому, что ты мог предугадать возможность разрыва, взглянув на линии ладони.

– Да, только ладонь моя была замотана окровавленным бинтом, потому что я расколотил стекло. Мэдди тогда сменила замки в доме.

И вот сегодня утром, когда я лежал в постели с Мадлен в старинной деревенской гостинице в Западном Корке, это воспоминание посетило меня вновь. Из паба донесся звон разбитого стекла, и трагический эпизод мгновенно возник в сознании, хотя именно сейчас оказался совсем некстати. Мэдди пошевелилась, и я порадовался, что шум все-таки не разбудил ее.

Проснувшись, я с минуту не мог сообразить, где нахожусь, – очень похоже на то, как я вообще чувствовал себя, потеряв память. А потом нахлынула волна буйной радости, когда я припомнил, как Мэдди прокралась ко мне накануне и свернулась клубочком у меня под боком. И вот она все еще здесь, тихонько поерзывает, укладывая голову в Специально-для-Мадлен выемку на моем плече, как частенько делала в предыдущей жизни.

Мы не занимались сексом ночью. Искушение предпринять попытки в этом направлении было велико, но мне не давали покоя рассказы Мэдди об откровениях ее матушки накануне. Мне бы не хотелось, чтобы в будущем Мадлен рассказывала нашим детям, что я был «сексуальным эгоистом». Я нежно перебирал ее волосы, пока она засыпала, но сейчас никак не мог выбросить из головы воспоминания о 13 февраля. Я вновь переживал жуткое унижение, испытанное там, на пороге собственного дома, когда я требовал, потом умолял, потом кричал в щель почтового ящика, чтобы меня впустили. Она как будто взяла и отобрала у меня всю жизнь; похитила все, чем я был на протяжении двух десятилетий.

Я больше не ласкал волосы Мадлен. Ее голова на моем плече показалась очень тяжелой, и я отодвинулся. Она сменила замки в доме, где я жил со своими детьми! Я не изменял ей, не бил; она просто не захотела, чтобы я там жил, и сменила замки. Разве это не чудовищный поступок?

Мадлен тихонько пошевелилась, не просыпаясь, и потянула на себя одеяло. Я чувствовал, как вскипает раздражение. Долго подавляемый гнев рвется наружу, как только подумаю о несправедливости, совершенной по отношению ко мне. Я выбрался из постели, решив спуститься вниз и позавтракать в одиночестве, но она перекатилась на спину, приоткрыла глаза и сонно улыбнулась мне.

– Кажется, я в твоей спальне… – игриво протянула она.

– Угу, – пробурчал я, отводя глаза, якобы разглядывая чайник на прикроватной тумбочке.

– Почему ты не ложишься?

– Да так, решил вот приготовить чаю.

И потащил чайник к раковине, неловко грохнув им прямо об кран.

– Все в порядке?

– Нормально, – отозвался я. – Этот чертов чайник не помещается в раковину. И как они предполагали им пользоваться? Идиотизм!

– Можно наполнить из чашки. Или налить под краном в ванной.

Мэдди села в кровати, и я заметил, что она опять начала носить мои футболки, а это, как известно, важный знак в сложной символике семейной дипломатии.

Я грохотал чашками и блюдцами и с яростью разрывал упаковки чайных пакетиков. Я предложил Мэдди чаю, и она, сделав глоток, сказала, как чудесно, когда тебе подают чай в постель. Ответной улыбки у меня не получилось, и я проворчал, что терпеть не могу эти крошечные пакетики стерилизованного молока. Пришло время озвучить мое возмущение ее поступком. Я понимал, что могу все разрушить, но не в силах был дальше сдерживать гнев. Я покосился на нее – как она удобно устроилась в подушках, едва заметные вмятинки на нежной светлой коже. Она ответила мне лукавой улыбкой и вдруг стянула с себя футболку – полностью обнаженная женщина посреди мягкой белоснежной постели.

– Почему бы нам не заняться сексом, а потом спуститься вниз и плотно позавтракать?

– О господи, о господи… – стонал я несколько минут спустя. – Какая же ты красивая…

– Перестань! – ворчала она. – Представляю, на кого я похожа – спросонья, патлы спутаны, мешки под глазами.

Теперь, когда мы занимались сексом, история с заменой замков была пересмотрена и сочтена банальной и несущественной. И вообще моя пьяная выходка с разбитым стеклом вполне оправдывала решение Мэдди не впускать меня в дом. «Примирительный секс» всегда более страстный, чем секс обычный, – представляете, каков должен быть «примирительный секс после развода». Я лежал в «миссионерской позиции», но мы уже знали друг друга достаточно хорошо, чтобы она признала, что это не самый удобный вариант. Так что мы легли на бок лицом друг к другу, и я ласкал ее, как много лет назад, когда она была беременна Джейми. Не помню, чтобы у нас с Мэдди был когда-нибудь такой секс. И неважно, что она периодически хихикала – как забавно, мол, тарахтит машина – или вслух интересовалась, хранит ли мама на чердаке ее школьные тетрадки.

После завтрака мы гуляли в порту, рассчитывая купить подарки родителям – в благодарность, что присматривали за домом и собакой. Но в это время года были открыты только почта и супермаркет, и Мэдди разрывалась между льняными салфетками с изображением ирландских победителей Евровидения и баночкой живых морских червей. В разгар лета пристань гудела: местные мальчишки, пахнущие рыбой, с воплями прыгали в море; туристы в мохнатых джемперах вываливались из паба с подносами, заставленными «Гиннессом» и заваленными пакетиками чипсов. Но сегодня, когда жизнь в деревне замерла, она казалась собственным привидением: лодки укутаны влажным брезентом; плотные жалюзи, словно наглазники, прикрывали окна закрытых на зиму дачных домиков.

– Хочешь съездить в Баркликоув? Искупаться напоследок?

– Нет уж, спасибо, не хочу второй раз рисковать – еще пневмонию подхвачу. Да здесь и так здорово – может, сходим на мыс?

– Ты права, чудное место. Надо было нам тогда остаться в пабе, а не ставить эту чертову палатку.

– Да уж… некоторым требуется двадцать лет, чтобы понять очевидные вещи.

Она не вкладывала никакого особого смысла в эти слова, но прозвучали они так, словно подводили итог нынешней ситуации. Мы смотрели на качающиеся на волнах яхты, слушали шум проводов, постукивающих по алюминиевым мачтам.

– Я уехала в Западный Корк, чтобы подумать, – нарушила молчание Мэдди. – И вчера, сидя у костра в Баркликоув, приняла окончательное решение.

Сердце мое бешено колотилось, когда я невольно прошептал:

– И что ты решила?

Она взяла обе мои руки в свои, посмотрела прямо в глаза:

– В следующий раз, когда соберусь поплавать в Атлантике в апреле, обязательно куплю гидрокостюм.

– Разумно… И я могу не болтаться рядом, с твоими свитерами.

– О, а вот это совсем другое дело. Я бы предпочла, чтобы ты был рядом.

В небе над нами хором захохотала пара чаек. Секунд через двадцать Мэдди прохрипела:

– Не мог бы ты слегка разжать руки, а то я задыхаюсь?

Мы шли к утесам, и я держал ее за руку, и она не отбирала ее, а тропинка становилась все уже, и идти за руку было страшно неудобно. А за деревней еще и ветер усилился. Но мы все же добрались до утеса, возвышавшегося над бухтой, и присели на лавочку, которую какой-то скорбящий муж установил в память о своей упокоившейся жене.

– Взгляни на даты, – показал я. – Они были женаты пятьдесят пять лет. Как думаешь, мы столько продержимся?

– Как знать. Ты завтра можешь завести интрижку на стороне, и мне придется убить тебя…

– За что? Неужели это самое страшное преступление?

– Конечно, нет. Если ты сразу же сознаешься в случайной измене, я, может, и прощу тебя. Но если я все узнаю сама, что ж, буду убивать медленно и мучительно, а потом выложу видео в YouTube.

– Вот в это с трудом верится – чтобы ты сумела что-нибудь выложить в YouTube.

Мы вспоминали, как первый раз приехали сюда на каникулы, как взяли напрокат велосипеды, погрузились на паром до Клиар-Айленд, как ели бутерброды, прихваченные из паба, купались на пустынных пляжах. Отыскали невероятно красивое озерцо в холмах над Бэллиде-хоб и провели там несколько дней на опушке леса в полном одиночестве. Мы искренне наслаждались чередой воспоминаний. В годы ссор и скандалов романтические истории укрывались в глубоком подполье, поскольку ничем не могли помочь в военных действиях, ныне же эти народные сказания должны были стать частью мирного процесса. Мы писали новую историю своего брака, соответствовавшую новому финалу – для счастливой, любящей разведенной пары.

– Слушай, а мы официально уже разведены?

– Нет пока, через несколько недель состоится последнее слушание, но мы же туда не пойдем.

– Может, все-таки сходим? – в шутку предложил я.

– Ну конечно, да! Я надену свадебное платье, а ты свой лучший костюм, и на выходе нас забросают конфетти, а потом будет грандиозный банкет!

– Ух ты, фантастика…

– Что – фантастика?

– Ты опять устраиваешь всякие безумства!

Я понял, что должен сделать все как полагается, и у лавочки на ветреном утесе, что стоит в нашем любимом месте на свете, я опустился на одно колено, взял ее за руку и произнес:

– Мадлен Воган, окажете ли вы мне честь стать моей бывшей женой? Я прошу – нет, умоляю: ты разведешься со мной?

Случившиеся по соседству овцы таращились на нас с полным пониманием.

– Почту за честь!

Этот развод не будет похож ни на один другой. Мы признали, что слишком сложно и дорого сейчас пытаться обратить дело вспять, поэтому решили: получив decree nisi[15]15
  Юридический документ, подтверждающий, что прошение о разводе удовлетворено и решение суда вступит в силу через шесть недель и один день.


[Закрыть], устроить настоящую праздничную вечеринку, с шампанским и торжественными речами, – потому что отныне, после развода, мы будем жить вместе долго и счастливо. Представили, как дети воспримут наше совместное возвращение домой. Отныне мы должны быть предельно осторожны и не допускать споров в их присутствии, когда между нами вновь появятся разногласия. Которые не замедлили последовать…

– Прости, что не взяла тебя домой сразу после амнезии. Но я должна была быть уверена, что ты не бросишь нас снова.

Удивительно, в каком ложном свете она представляет наш разрыв. Я хотел было промолчать, но тема слишком существенна, чтобы оставлять в официальных источниках подобную версию.

– Э-э… прости, что заговорил об этом сейчас, но… я вообще-то вас не бросал. Это ведь ты сменила замки, помнишь?

– Сменила замки? О чем это ты?

– Ты сменила замки на входной двери, как и грозилась. Именно в тот момент я понял, что наш брак невозможно спасти, и подал на развод.

– Не меняла я никакие замки, ты, тупой идиот! Да, грозилась, но никогда так и не осуществила угрозы!

– Неправда. И еще притворилась, что тебя нет дома, – даже когда я порезал руку стеклом.

– Что? Так это был ты? А мы-то решили, что к нам пытались вломиться грабители! Я отвезла детей к родителям, чтобы они передохнули от наших скандалов, а тебе оставила записку. А когда вернулась, окно оказалось разбито, тебя нигде не было, и несколько недель ты не отвечал на мои звонки…

– Да, потому что ты сменила замки и уехала!

Мэдди пристально посмотрела мне в глаза:

– Ты был пьян?

– Чего?

– В тот момент, когда ты выбрал ключ из связки и он не подошел к замку, – ты был пьян?

Длинная пауза, в течение которой я предпочел бы любоваться завораживающим морским пейзажем, но вместо этого, потупившись, разглядывал грязь под ногами.

– Ну, это, послушай, если хочешь, я могу убрать из гостиной свою коллекцию виниловых дисков…