Текст книги "Проснитесь, сэр!"

Глава 32

Встреча в коридоре. В мире что-то неладно. Жеребцы и младенцы неплохо проводят время. Я отдаю дань памяти X. Обсуждение фаллосов разных народов. Менестрель прекращает играть, и цветок увядает. Кто-то действует грубо, кому-то это нравится. «Метс» – 1973[76]76
  «Нью-Йорк метс» – бейсбольная команда.


[Закрыть] возвращается к жизни, Эд Крейнпул играет заметную роль. Я не нуждаюсь в снах

Бедный Дживс. Никому не нравится, когда на него орут. Но если кто-нибудь может это стерпеть, то именно Дживс. Он знает, что я полный идиот, меня нельзя всерьез принимать. В любом случае, может быть, он даже рад, что я оставил его в покое за чтением.

Тем не менее мне за себя было довольно стыдно, поэтому я быстро прошел по коридору, поднялся по короткому лестничному пролету, убегая от того, что только что натворил. Собирался пойти к Тинклу, посидеть с друзьями, членами Федерации, вернуться в прежнее хорошее настроение.

Хотя на самом деле следовало вернуться, принести извинения Дживсу.

Но если бы я это сделал, не наткнулся б на Аву. Она была в белом халате, плотно облегавшем прекрасную фигуру. Только что вышла из ванной в своем коридоре и возвращалась в комнату.

– Не хочешь зайти на секунду? – спросила она.

Она приглашала меня к себе. Я дурной человек. Только что накричал на Дживса. Вселенная демонстрирует, как она устроена: хорошие вещи случаются с плохими людьми.

– Хорошо, – сказал я, выдавливая слова, как цемент. В висках невероятно колотило. Во мне было столько свежей крови, что я полностью протрезвел. Понял, что, видно, неправильно истолковал ее прежнее настроение. Может, она и тогда хотела меня пригласить.

Ава вошла в комнату первой, я следом. Она закрыла дверь, пошла к кровати – старинной, с пологом на четырех балясинах, как у Бобьен. На большом старом деревянном комоде горела маленькая лампа. Света было мало, но Ава хорошо смотрелась в тени. Я не двигался. Она оглянулась, снова подошла ко мне. Босиком. Ростом ниже меня. В действие вступила нормальная система мужских и женских измерений. Ко мне протягивались руки. Я хотел ее обнять, но был слаб и испуган, на запястьях висели булыжники, хотя все-таки удалось их поднять, обхватить ее. Крупная девушка, но в объятиях даже крупная девушка кажется маленькой.

Ее губы прижались к моим, приоткрылись вместе с зубами, язык проник в рот. Я уже не чувствовал слабости, но держал себя в руках. Начинал опасаться за свое дыхание после вина, виски, травки, сернистой воды. Она все меня целовала, и я прогнал невроз. Дыхание у нее было теплое, вкусное, словно она только что ела яблоко. Возможно, и ела. Я ответил на поцелуй, запустил пальцы в густые темные волосы.

Я получил желанную девушку. Но никто никогда не получает желанную девушку. В мире что-то неладно.

Ее нос утыкался мне в щеку. Так мы и протанцевали назад к кровати. Она на нее села, я остался стоять.

Халат распахнулся. Она была обнаженной.

Я положил ладонь на полную мягкую грудь, а потом подхватил ее снизу. Никто ничего не взвешивал с таким наслаждением со времен Архимеда. Соски у нее были крупные, коричневые.

Я наклонился, поцеловал сосок, сел на кровать и опять присосался к нему, как голодный младенец. Наверняка это было приятно тридцать лет назад, когда я был младенцем, и очарование не пропало.

Я уткнулся лицом в ложбинку между грудями и глубоко вдохнул. Все войны приходят к концу. Мне понравился ее запах. Сдвинув груди вместе, мне удалось взять в рот оба соска.

Мы целовались снова и снова. Потом с меня стала слетать одежда. Остались только длинные боксерские трусы. Мы лежали бок о бок и целовались. Разбитый нос вел себя прилично, не болел. Впрочем, если бы даже мне в спину вонзился топор, я не почувствовал бы.

Она прижималась ко мне бедром. Положив руку на ягодицу, я распалился, как жеребец. Собственно, и без того распалился, как жеребец, а чувствуя под рукой ягодицу, превратился в жеребца, охваченного лихорадкой.

– Усы колючие, но мне нравится, – сказала она.

– Хочу поцеловать тебя в нос, – сказал я.

Она улыбнулась, позволяя поцеловать в нос. Я провел губами по косточке вверх, вниз, увенчал дело легким нежным поцелуем, попробовал поцеловать крепче, но не смог забрать в рот целиком. Было приятно целовать взасос. Совсем другое ощущение, чем от сосков. Словно впитываешь ее сущность. Насытившись, я оторвался от носа.

– Ты извращенец, – рассмеялась она. И половины не знала – в половой истории человечества был лишь один другой носовой фетишист. Ну, в зафиксированной половой истории человечества. Наверняка имеются незарегистрированные случаи, хотя, определенно, не частые.

Впрочем, не хотелось, чтобы она считала меня абсолютно свихнувшимся, поэтому я снова вернулся к губам, забирал в рот по очереди. Она перекатилась на меня. Я держал одну ладонь на ягодицах, другую на груди.

Она сунула руку в боксерские трусы. Я, следуя подсказке, сунул руку ей между ног. Волосы там были мягкие.

Трусы с меня были сдернуты. Она держала меня в руке. Я снова взял в рот сосок, засосал. Она застонала. Ей нравилось быть кормилицей. Она стиснула меня в кулаке. Я был мужчиной. Был младенцем. Был мужчиной. Был младенцем.

Никак не мог насытиться грудью. Чувствовал себя возбужденным ленточным червем. Слишком голодным. Слишком взволнованным. Откинулся на подушки, поцеловал ее. Руку по-прежнему держал внизу, но больше ничего особенного не делал, просто грел ее, как над печкой. Хотел быть джентльменом. Снова присосался к носу, очутившись в Германии девятнадцатого века, осуществив мечту. Я делал это в честь X., бедняги. Надеюсь, он видел с небес.

– Что это за заморочка с поцелуями в нос? – спросила она.

– У тебя прекрасный нос, – сказал я.

– Спасибо, – тихо проговорила она.

Я понял, что прекрасный в моих глазах нос всю жизнь был для нее источником насмешек.

Она подстрекала меня, поэтому я ввел внутрь палец, медленно и почтительно, как еврей входит в храм. А ее рука ласкала меня. Мы наслаждали друг друга. Я вытащил скользкий палец, нежно пощекотал бугорок. Ей понравилось, она застонала в экстазе.

Потом мы сделали перерыв. Первый безумный порыв угас. Надо было разглядеть друг друга, узнать друг друга. Поэтому мы просто лежали. Бок о бок. Она разжала кулак, взглянула. Света было достаточно, чтобы увидеть.

– Ты у меня первый белый парень за много лет, – сказала она.

Неожиданное заявление. Что на это сказать? Я пошел самым простым путем:

– За сколько?

– Как минимум за пять… До тридцати лет встречалась только с африканцами. Уже полгода вообще ни с кем не спала. Надо было ненадолго остановиться.

– Тебе тридцать пять?

– А ты думал больше?

– Нет, конечно. Ты выглядишь на двадцать пять.

И действительно. Она улыбнулась.

– А тебе сколько?

– Тридцать… Не хочу показаться невежливым, но почему ты встречалась только с африканцами? Вы что, в Африке жили?

– Нет, – рассмеялась она. – Я живу в Бруклине. В Африке была три раза, чаще всего в Нигерии… В Нью-Йорке занимаюсь африканскими танцами. Вся моя жизнь в танцклассе. Больше я фактически ничего и не делала. Занимаюсь искусством. Преподаю. Но в основном танцую. Такова моя жизнь. Помогает сохранить здравомыслие.

– Где ты преподаешь?

– В Пратте.

– Я слышал о Пратте… Преподаешь изобразительное искусство?

– Да, скульптуру.

Я с ней обходился тактично, а теперь быстро метнул мяч:

– Почему ты ни с кем не встречалась полгода?

Она его приняла не хуже Микки Мэнтла,[77]77
  Мэнтл Микки (р. 1931) – бейсболист, названный в 1962 г. самым ценным игроком Американской лиги.


[Закрыть] не моргнув даже глазом.

– Это стало уже чересчур. Все всех знают в этом мире. В африканском сообществе. Мне с ними нравилось. Не надо назначать свиданий. Они к тебе приходят, ты знаешь, чего им надо. Никто не мямлит, не бормочет. Мне нравится. Потом влюбилась в одного парня, Чоли… А у него жена в Нигерии. Они из племени йоруба. Их культура не допускает развода. Поэтому после него я собрала целый табун. Отловила каждого африканца в городе. Но это опасно для здоровья. И я все равно любила Чоли… Поэтому прошлась по всему табуну, пока вообще никого не осталось. Хорошо было… Поговорила с психотерапевтом по телефону. Он посоветовал взять перерыв. Дико, но я нашла его номер на задней обложке журнала «Атне». Он сказал, что из-за низкой самооценки я думаю, будто со мной может быть только бедный африканец. Сказал, что я подсознательная расистка.

– Не знаю, позволительно ли психотерапевту называть пациентку расисткой.

– Он имел в виду, что я не считаю себя достойной белого парня или считаю, что белый меня не полюбит, поэтому обращаюсь к низшему классу, а для него это расизм… Не знаю, может, он прав. Я больше ему не звонила. Но правда, сознательно никогда не считала их низшими. Все это очень сложно… Во многом дело в сексе. Мне их члены нравятся. Не знаю, расизм это или нет. Большой всегда лучше. А у черных большие. Просто так уж вышло. Хотя мне нравится тело, кожа. Они жутко приятно пахнут. Умасливаются, как тюлени. И мужчины, и женщины. Не пойму, почему белые так не делают. Надо втирать в кожу средства, их кругом миллионы… Их кожа как пища. – Она задумалась. – Иногда попадается черный и с маленьким. Хотя редко. У одного парня был маленький, он страшно переживал из-за этого. Когда ты черный, да еще с маленьким, это уж настоящая катастрофа.

В свете сложившихся обстоятельств это была не самая обнадеживающая тема для разговора. Я фактически поник в ее кулаке – нечто среднее между увядающим цветком и сложившимся аккордеоном, который нищий менестрель укладывает на ночь в футляр. Чувствовал себя обезумевшим и растерянным. А несколько мгновений назад был так счастлив! Кроме того, я слышал о порнографическом журнале «Атне», но никогда фактически не видел – кто бы мог догадаться, что на его задней обложке можно найти телефон психотерапевта. Все это сильно меня озадачивало.

– Только мне не всегда нужен большой, – продолжала она. Неужели меня имеет в виду? – До африканского периода я любила мексиканца. Ему было всего девятнадцать, а мне двадцать девять. Он был очень красивый, с длинными черными волосами до задницы. На него все глазели, и я ревновала. У него был маленький член, а я все равно его любила. А до него был японец, меньше не бывает, но я по нему с ума сходила.

Я подумывал о самоубийстве. Обычно подобные мысли приходят ко мне в одиночестве, крайне редко посещая в присутствии других людей. Но после обсуждения чужих пенисов, возможного намека на причисление меня к компании мексиканского и японского любовников-недомерков ничего практически не оставалось ни в психологическом, ни в физическом плане. Цветок-аккордеон, который она по-прежнему держала в руке, практически ушел в себя. Мой пупок и то длиннее.

– А я как сюда вписываюсь? – прошептал я. Рухнувшее эго судорожно глотало воздух.

– Ты мне нравишься. Совсем чокнутый. Люблю ненормальных парней.

– По-твоему, я ненормальный?

– В хорошем смысле… А мне надо, чтоб меня трогали. Мне было одиноко в этой дурацкой колонии. Сегодня у меня был кошмарный день. Пошла на ипподром и угрохала кучу денег.

– Сколько?

– Много.

– Сочувствую.

– Наплевать. Слушай, меня к тебе тянет. Нравится сломанный нос, подбитые глаза.

Она страстно поцеловала меня. Я не стал возражать.

Она взвалила меня на себя, наполовину прикрыв веками зеленые глаза. Я видел, как у нее на шее бьется пульс. Груди лежали на грудной клетке огромными растекшимися яйцами. Может быть, неаппетитно звучит, но я люблю яйца.

Я не мог не спросить:

– Я такой же маленький, как японец и мексиканец?

– Нет, – хрипло сказала она. – У тебя хороший, толстый. Давно я не видела розовых. Не привыкла к такому цвету, но он красивый, здоровый.

Это решило дело. Похвали мужской член, и он будет почти на все способен.

Поэтому нищий менестрель решил вытащить аккордеон из футляра, дожидаясь, пока подойдет пара-тройка туристов, чтоб завести веселую долгую песню.

Впрочем, я был немного обеспокоен. Не следовало бы ей рассказывать про других мужчин. Но такое случается. Люди вечно говорят не то, что надо. Я тоже. Возможно, Ава неуравновешенная. Хотя чего еще можно ждать в Колонии Роз? И кто я такой, чтоб судить? Я и сам не Весы, если вы понимаете, что имеется в виду.

Итак, я лежал на ней, оседлав бедра. Ноги ее были сдвинуты. Член лежал у нее на лобке. Она смотрела на меня снизу вверх. Я еще раз поцеловал ее.

Правую руку она закинула на подушку, вцепившись в уголок. Я видел, что ей хочется принять позу женщины, которую берут силой, поэтому закинул обе ее руки ей за голову, схватив оба запястья левой рукой.

Она выбрила подмышки. Они были глубокими, голыми, сексуальными. Меня всегда влекло к женским подмышкам. Не знаю почему.

Она выгнула спину. Груди поднялись в воздух. Веки на зеленых глазах совсем закрылись. Я вытащил подушку из-под ее головы, бросил на пол. Темные волосы разметались по простыне. Она старалась высвободить из моей хватки руки, но я оказался сильнее. В любом случае ей не хотелось меня отпускать. Она жаждала грубой, жестокой схватки.

Фактически я перестал быть самим собой. Хотя мало кто остается самим собой, занимаясь любовью. Возникает другая низшая личность. По крайней мере, не столь мыслящая. Поэтому я ее яростно поцеловал. Присосался к носу, как бы получив дозу адреналина, впился губами в шею.

Приподнявшись, провел по щеке тыльной стороной правой ладони, словно лаская, но на самом деле для некой проверки. Повторил то же самое. Она сама подставила щеку, потерлась о мою руку. Так я и знал. Поэтому легонько шлепнул ее по лицу. Она застонала, не открывая глаз. Я еще раз шлепнул. Она возбужденно заерзала подо мной. По-прежнему стискивая левой рукой запястья, я ударил открытой ладонью по другой щеке, не слишком сильно, но достаточно, чтоб ее возбудить. Доставить удовольствие. Снова хлестнул. Она тяжело задышала.

Я выпустил ее руки, опустился на нее, поцеловал в обе щеки. Потом опять ударил. Приятно знать, что она теряется в догадках. Снова осыпал нежными поцелуями, почти извиняясь. Она открыла глаза, взглянула на меня и принялась легко целовать.

– Войди в меня, пожалуйста.

Я грубо раздвинул ее ноги коленом. Потерся о влажное пушистое местечко. Прекрасно. Закинул ее ноги себе на плечи и снова потерся. Мне нравилось ее дразнить таким образом.

– Презерватив найдется? – спросил я.

– Нет. Не думала, что понадобится. Просто выйдешь.

В таких ситуациях все мы даем слабину. Я не исключение. Но сначала надо кое-что сделать. Я действовал круто, но, если войти в нее, могу долго не выдержать, получится один стыд и срам.

Поэтому я целовал лицо, нос, шею, груди.

– Войди, пожалуйста, плевать мне на презерватив, – взмолилась она.

– Не сейчас, – сказал я.

И пополз по ее телу вниз. Добравшись почти до самого низа, приподнял бедра, прижал тело поясницей к кровати, оторвав от нее таз. Ноги вздернуты и раздвинуты. Я взялся за бедра, удерживая ноги в прежнем положении, поцеловал их с внутренней стороны, правую, левую, по дюйму приближаясь к тому месту, где она жаждала поцелуя. Но целовать не стал.

Потом чуть лизнул то самое место, чувствуя вкус соли, снова поцеловал слева, справа, посередине. Справа, слева, посередине. Уловив ритм, она подставлялась в момент остановки посередине, желая большего, а я подражал колибри, изображенным на моем галстуке. Слишком быстро. Правая, левая, посередине. Левая, правая, посередине. Она кричала. Хорошо кричала.

Я дразнил ее, но и сам больше не мог терпеть. И поэтому окунулся лицом. Крещение. Выпустил бедра, забросил ее ноги себе на плечи, не отрывая головы. Она скрестила лодыжки, сковав меня полностью. Сильные ноги. Закрыв глаза, я всасывался и лизал. Нижняя часть моего тела занималась любовью с постелью. Я забрал в рот все, что мог, и заработал языком.

Она крепко стиснула ногами мою голову. Я слышал океан, пробыл там очень долго, упиваясь. Мне там нравилось, я знал, что дарю ей радость, подстраховываясь на случай неудачи в любовном акте, на случай, если преждевременно выстрелю.

Какое-то время я делал одно: очень быстро лизал самое верное место – маленький бугорок вроде рубца на прикушенной губе. Наконец, она вскрикнула, тело судорожно затрепетало. Когда затихла, расслабилась, я раздвинул ее ноги, высвободился, продвинулся выше, положил голову ей на грудь, слыша гулкое биение сердца.

Потом она обняла меня, поцеловала. Мы были нежны друг с другом.

– Теперь войди, – сказала она. – Пожалуйста.

Я втиснулся между ног.

– Я не буду спешить. Чтоб сразу не пришлось выскакивать.

– Наплевать. Просто войди.

Я вошел. Медленно. Осторожно. Это было откровением. Я почти забыл, что чувствуешь при близости с женщиной. По-моему, когда речь идет о сексе, все мы страдаем амнезией. Никогда нельзя полностью вспомнить, что это такое. Память не позволяет. Поэтому мы вынуждены вновь и вновь заниматься любовью. Думаю, что подобная потеря памяти – функция мозга. Славный старик Дарвин! Он знал, о чем говорит.

– Пожалуйста, не двигайся, – сказал я.

Я старался не забывать дышать, сохранять спокойствие, находясь на своем собственном минном поле, где нельзя делать резких движений. Первую минуту мне это удавалось. Может быть, и получится, думал я. И сделал несколько мелких шагов. Она чутко реагировала, понимая, что я сдерживаюсь, поэтому не делала драматических жестов. Чуть-чуть пошевеливалась, приподнимая таз.

Потом я приспособился, не чувствуя сиюминутной опасности. Мы зашевелились быстрее. Я ее поцеловал. Стиснул груди. Мы не останавливались. Я снова закинул ее руки ей за голову, перехватив запястья. Ей нравилось. Она обхватывала меня ногами. Я ее трахал. До смерти ненавижу это слово, но так оно и было. Она уже вовсю стонала и вскрикивала. Я ущипнул ее за соски. По-прежнему держа одной рукой запястья, похлестал по щекам тыльной стороной ладони и открытой ладонью. Не слишком сильно, но звучно.

Потом мы отыскали общее заветное место. Целуя ее, я терся лобком о лобок. Там это местечко и было.

Потом мне пришлось оставить поцелуи. Чересчур возбуждает. Слишком интимно. Я должен остаться один. Поэтому присосался к шее, продолжая тереться об кость. Даже не думал, что буду когда-нибудь такое делать.

– Еще, – сказала она.

Чем больше она возбуждалась, тем сильнее я опасался не выдержать. Но был обязан продолжать. Надо довести ее до конца. Показать, как я хорош. Лучше всяких африканцев, мексиканцев, японцев. Уткнувшись ей в шею, я терся и терся, прибегнув к старому мужскому трюку – думать о спорте. И принялся мысленно перечислять состав «Мете» 1973 года, когда стал сознательно интересоваться спортом, а «Мете» участвовали в чемпионате страны среди обладателей кубков, но проиграли.

Начал с кетчера и пошел вокруг внутренней части поля.

Джерри Грот. Эд Крейнпул. Феликс Миллан. Бад Харрелсон. Уэйн Гаррет. Клеон Джонс. Дон Хан. Расти Штауб. Джерри Грот. Эд Крейнпул. Феликс Миллан. Бад Харрелсон. Уэйн Гаррет. Клеон Джонс. Дон Хан. Расти Штауб.

Вспомнил нескольких питчеров.

Том Сивер. Джерри Кусмен. Джон Мэтлак. Таг Макгроу.

Тут она застонала по-настоящему. Давай, черт побери, мысленно крикнул я. Визуально представил себе каждого игрока. Стойку Феликса Миллана. Рыжие волосы Уэйна Гаррета. Африканские косички Клеона Джонса. Животик Расти Штауба. Попытался сосредоточиться на самом некрасивом игроке «Мете» – Эде Крейнпуле. Вспомнил его свинг. Он левша. Короткий темный ежик. Думать о нем было очень полезно. Он совсем не женственный. Невозможно думать о чем-нибудь женственном. Поэтому я продолжал вспоминать Эда Крейнпула, толкаясь и потираясь.

Пока он стоял у меня в памяти, можно было забыть о собственном теле. Я мысленно повторял его фамилию задом наперед.

Лупнйерк. Лупнйерк. Лупнйерк. Лупнйерк. Лупнйерк. Лупнйерк.

Потом проделал то же самое со всей командой. Я всегда очень ловко произношу имена и фамилии задом наперед.

Торг. Лупнйерк. Наллим. Нослеррах. Терраг. Сножд. Нах. Буатш. Ревис. Немсук.

Прозвучал крик, не такой, как другие. Еще несколько толчков, и конец. Лупнйерк. Лупнйерк. Лупнйерк. Снова крик.

Вроде все. Я нанес последний глубокий удар, словно Брут. Внутри у меня что-то взвизгнуло: я был готов сверх всякой готовности, но мне хватило присутствия духа выхватить кинжал и прижать его – мокрый, живой – к ее животу, сплошь залив его соком.

Я скатился с нее и лег рядом. Мы молчали. Потом я спросил:

– Хочешь, принесу полотенце, ты вытрешься?

Мне было неловко, что я развел такую грязь; вдруг показалось, что я едва ее знаю.

– Ничего, все в порядке, – сказала она.

Мы лежали спокойно и тихо. Я чмокнул ее в плечо, но это был ложный жест, который обязан сделать мужчина, чтобы остаться с женщиной в мире. Понимаете, на меня стало наваливаться то, что один мой приятель однажды назвал ментацидом. Это когда сознание пытается тебя убить. Я думал примерно следующее. Вдруг просочилась какая-то капля? Вдруг она забеременеет? С виду весьма плодовитая женщина. Если она забеременеет, я обречен.

Потом подумал следующее. Она спала с африканцами. Согласно «Нью-Йорк таймс», почти у всех африканцев СПИД. Но она полгода хранит целомудрие, уже поняла бы, если бы что-то случилось. Наверняка с ними предохранялась. Хотя со мной не предохранилась. Откуда у меня уверенность, что с африканцами предохранялась? Как может мужчина заразиться от женщины СПИДом? Никто никогда этого не объяснял. Когда встает такой вопрос, все хранят стыдливое молчание. Через какие-то раны? У меня на носу открытая рана. Опустившись вниз, я мог схватить СПИД через рану на переносице.

Поэтому я фактически не планировал провести с ней медовый месяц. Был угнетен, испуган, совершал ментацид, но этому есть научное объяснение. Как я понимаю, после оргазма уровень тестостерона катастрофически падает, и потеря тестостерона лишает мужчину подсознательного ощущения своей подлинной цели – оплодотворения женщины, несмотря ни на какие сознательные опасения подобных последствий. А отсутствие цели нас угнетает. Мы незнаем, зачем живем. Не знаем, зачем занимаемся любовью. За нас думает тестостерон, и, на несколько минут лишившись его, просто вылив, мы чувствуем себя пропавшими.

Ну, через несколько минут организм мой начал восстанавливаться, мне стало гораздо лучше. Параноидальные тревоги и страхи развеялись. Вырабатывался новый тестостерон. У меня вновь была цель. Теперь я радовался, что лежу рядом с прекрасной женщиной. Радовался, что сейчас с ней занимался любовью с весьма неплохой перспективой опять заниматься любовью. Мне не хотелось ее оплодотворить, а тестостерону хотелось, моему телу хотелось, они ждали возможности заставить меня провести очередное впрыскивание.

Она лежала очень тихо, глядя в потолок. О чем думала?

– Как ты? – шепнул я, слегка беспокоясь, не проявил ли чрезмерной грубости.

– Хорошо, – ответила она. – Мне правда очень хорошо.

– У тебя получилось? – эгоистично спросил я, нуждаясь в подтверждении, что проявил себя способным, умелым любовником. То и дело сталкиваешься с женщинами, которые вопят с такой силой, что думаешь, будто сделал свое дело, а потом обнаруживается, что нет, и это до ужаса обескураживает.

– А ты как думаешь? – ласково поддразнила она меня.

– Надеюсь. Хочу сказать, похоже на то.

– Да. Дважды. Сначала когда ты лизал, и теперь, очень долго, сильно. По-моему, до сих пор продолжается.

Я обнял ее. Стал самим собой. Как вообще можно было ударить ее? Что это был за парень? Я знал, что он вернется, знал, что ей хочется его вернуть, но пока он исчез. Она тихонько от меня отвернулась, подставила зад, чтоб я к нему прижался, так я ее и держал, положив ладонь на живот. Он был еще липкий.

– Точно не хочешь, чтоб я тебя вытер? – спросил я.

– Я сама.

Она встала, вытащила полотенце из шкафчика. Выглядела прекрасно, стоя в ногах кровати, голая.

– Пойду в ванную. Сейчас вернусь.

Накинула халат и вышла.

Я лежал в постели. Абсолютно невероятно, но это было. Я только что занимался любовью с великолепной сексуальной женщиной. И вполне собой доволен. А также абсолютно измотан. Наверно, она хочет, чтоб я остался на всю ночь. Только надо соблюдать осторожность. Нельзя, чтоб кто-нибудь увидел, как я выхожу из ее комнаты. Уйду пораньше, пока все еще спят.

Она вернулась, выключила маленькую лампу на комоде, легла в постель. Вновь повернулась ко мне спиной, я снова к ней прижался. Нам было очень уютно. Я поцеловал ее сзади в шею.

– Спасибо, что занималась со мной любовью.

– Тебе спасибо, – сказала она.

Мы замолчали, готовые заснуть. И тут у меня жутко скрутило желудок. Раздался рокот, похожий на раскат грома. Это не предвещало ничего хорошего. Где гром, там и молния. Понимаете – для ясности я продолжу сравнение с метеорологией, – во мне взыграл один из стихийных элементов. Ветры. Охнет, подумал я. Нет, нет, нет!

Я старался подавить бурлившие внутри силы. Можно сбегать в ванную, но для этого надо одеться, и, кроме того, кто-нибудь, может быть, еще не спит и увидит, как я выхожу из ее комнаты. Поэтому я изо всех сил старался перераспределить давление, отыскивая аварийные клапаны, но казалось, это причиняет структурный вред. С помощью подобных маневров я выиграл пару секунд облегчения, потом ветер вновь взвыл. В течение нескольких минут я находился в одном из кругов ада. Пускать газы в присутствии новой любовницы – одна из ужаснейших пыток, известных мужчине.

Потом ветры стали категорически требовать выхода под угрозой очень серьезных внутренних повреждений. Я из последних сил старался дозировать выход, как бы медленно открывая бутылку сельтерской, понемногу выпуская газ, чтоб газировка не вскипела.

Кажется, метод сельтерской сработал. По крайней мере, звуковых эффектов не возникло. Если возникли другие, погашенные в данный момент одеялом, то я рассудил, что Ава спала со многими мужчинами, понимает, что я человек, признает неизбежное и не осудит. Поэтому еще чуть приоткрыл пробку сельтерской. Принюхался, притворяясь, будто глубоко вздыхаю. Запаха нет, слава богу. Похоже, она задремала. Я крепче прижал ее к себе и откупорил бутылку. Кризис миновал. Боги смиловались надо мной – непахучие ветры!

Она не спала и сказала:

– Завтра мне надо ехать в Нью-Йорк. Зайти в свою галерею. Можешь отвезти меня к поезду? Есть один ранний, в шесть тридцать. Я собиралась вызвать такси.

– Конечно могу… Долго ты пробудешь в Нью-Йорке?

– В воскресенье вернусь.

Потом обсудили, как вовремя встать. Она уже поставила будильник перед тем, как встретилась со мной в коридоре. Поэтому мы попытались заснуть, но она все подталкивала меня задом, ожидая действий, и я откликнулся. Она поднялась на колени, я тоже позади нее, глядя на прелестную спину, на небесную букву V, сходившуюся к ложбинке между ягодицами, где прятался я. И пока мы таким образом занимались любовью, меня заново поразила предельная хрупкость и покорность женщин. Как они это делают? Я поцеловал ее в шею, обхватил снизу, стиснув груди. Все в ней пышно, изобильно.

– Давай, – шепнула она.

– Ты готова?

– Я хочу, чтобы ты.

Она с силой толкалась назад и кричала, что жутко возбуждало, поэтому я выскочил, облив ей спину. И на сей раз принес полотенце.

Мы молча лежали. Я опять прижимался к ней сзади. На этот раз не было ни уныния, ни ментацида. Я чувствовал, как погружаюсь в плотный, черный сон, который приходит после счастливого секса, но спросил:

– О чем ты думаешь?

– О том, как потеряла контроль над собой, – ответила она.

Мы проспали несколько часов, утром она собрала небольшую сумку, пошла заняться туалетом. Я оделся, сунул галстук в карман пиджака, чувствуя себя жуликом. Мы вместе вышли из комнаты, и никто нас не видел. Было слишком рано.

Я заскочил в ванную, потом мы вышли на стоянку. Кругом было тихо, спокойно, поэтому мы осмелились взяться за руки. Между собой об этом не говорили, но в таких местах, как Колония Роз, по крайней мере в начале любовных романов, жизненно важно держать все при себе, в полном секрете и полнейшей тайне.

– Тебе нравятся колибри, да? – спросил я, живописным жестом фокусника вытаскивая из кармана галстук, когда открывал перед ней дверцу машины.

Она села на сиденье, глядя на меня: галстук представлял собой прекрасную синюю ленту, усеянную птицами.

– Нравятся, – сказала она. – Красочные. А твои подбитые глаза еще красочней.

Сев в машину и взглянув в зеркало заднего обзора, я увидел, что цвет синяков под глазами сменился, приобретя желтоватые, зеленоватые и лиловые оттенки.

Я привез ее к поезду, поспев в самое время, поцеловал на прощание на бетонной платформе, игриво чмокнув для ровного счета в самый кончик гигантского сексуального носа. Она улыбнулась. Подошел поезд – большой серебристый «Амтрак». Я едва не сказал: «Я люблю тебя», – но, хорошенько подумав, вместо этого вымолвил:

– Спасибо за прошедшую ночь.

Она улыбнулась:

– Увидимся завтра. Возьму такси. Точно не знаю, в какое время приеду, – и вошла в вагон.

Я снова вытащил галстук, помахал им, как платком, очень глупо. Не знал даже, видит ли она меня. Сквозь окна ничего не было видно.

Потом поезд тронулся. Я стоял на платформе, махал галстуком, снова сунул его в карман, глядя вслед составу, пока он совсем не исчез, оставив за собой длинные пустые ржавые рельсы.

День был пасмурный, серый, прохладный, тем более для лета. Интересно, сменится ли погода. Приятно бодрствовать в таком тихом мире, и я, оставшись в одиночестве, чувствовал небольшое облегчение. Приехал обратно в Колонию Роз и пошел в свою комнату. В особняке все по-прежнему мертво спали. На миг я удивился, почему мои шлепанцы валяются за дверью, потом вспомнил и подобрал. Ловушка не сработала. Я подумал о Дживсе: обязан перед ним извиниться. Потом заполз в постель и надолго заснул. Снов не видел. Я в них не нуждался.