Текст книги "Проснитесь, сэр!"

Глава 10

Дживс приходит на помощь. Пиджак в очень плохом состоянии, я еще хуже. Несколько часов сна, можно сказать, в затмении. Обсуждение моих ошибок. Последний взгляд и отъезд

– Да, сэр?

– Дживс! Я смертельно ранен!

– Кажется, сэр, с вами произошел несчастный случай.

– Несчастный случай? Может быть, сломанная носовая кость вонзилась в мозг! Я вел смертельный бой с ангелом Ада, меня ищет полиция! Ох, Дживс, что нам делать? На сей раз я действительно напортачил…

– Позвольте посоветовать, сэр: лягте, я осмотрю ваши раны.

– Я изуродован, Дживс?

Прежде чем он успел ответить, я бросился в ванную к зеркалу, намочил полотенце, осторожно смыл грязь с лица.

Ну, нос у меня всегда был крепкий, с заметной горбинкой, как у Джорджа Вашингтона, в чем можно удостовериться, если у вас в кармане завалялась монетка в двадцать пять центов. Теперь горбинка, как я уже раньше заметил, явственно сместилась вправо.

Вполне понятно – тип, с которым я связался, ударил правым кулачищем, отчего мой нос, подобно английской фразе, сместился слева направо. Ноздри упрямо остались посередине. Кожа на горбинке лопнула. Кровь высохла, но рана была липкой, запачканной землей. Нос целиком ужасно и фантастично распух, ноздри были густо забиты свернувшейся кровью, которая к тому же сплошь запачкала подбородок.

– Я ранен, Дживс… Искалечен… – Я попробовал ощупать нос, но почувствовал отвращение, едва сдержав слезы.

– Ложитесь, пожалуйста, сэр.

Дживс демонстрировал поразительное хладнокровие при виде моей высохшей крови, производя на меня гипнотический эффект своим спокойствием. Я, как ребенок, протянул к нему руки, он принялся снимать с меня одежду – лацканы любимого синего хлопчатобумажного пиджака запачканы кровью, но, пиджак, может быть, не погиб. Везде слышишь, что кровь не отстирывается, однако частенько бывает иначе. Видимо, разговоры о несмываемых кровавых пятнах на ткани не больше, чем слухи, которые распускаются, чтоб люди не пускали друг другу кровь, хоть и не слишком действенные, так как драки до сих пор нередко случаются.

Так или иначе, я лег на кровать, Дживс заботливо вымыл мое лицо, приложил вместо льда к носу мокрое полотенце.

Измученный событиями, я отключился.

Около половины седьмого утра послышался громкий стук в дверь. Я сразу очнулся. Не просто очнулся, а решил в полной панике: «Боже мой, это полиция!..»

Дживс сидел рядом, прикладывая к моему лицу мокрый компресс.

– Дживс, это, наверно, шериф, – шепнул я. – Может быть, нам в окно вылезти?

– Здесь нет пожарной лестницы, сэр.

Стук повторился, послышался голос.

– Будете принимать минеральную ванну? – спрашивала старушка.

– Да… конечно… очень хорошо… спасибо… Спущусь через двадцать минут. Ничего?

– Сейчас воду согреем. Через полчаса приходите, – сказала она из-за двери.

– Хорошо, – ответил я.

Последовало молчание. Старушка ушла.

– Я просто ее успокоил, Дживс. Немедленно бежим. Меня непременно найдут в «Адлере». Я всем в баре рассказывал, где остановился, кассиру на заправке известно – я у него дорогу спрашивал.

Я бросился в ванную, готовясь к скорому отъезду, посмотрел в зеркало. Вид хуже, чем несколько часов назад. Нос распух по-настоящему. Такое впечатление, будто на мне надета боксерская маска. Маска не слишком удачливого боксера. Пространство между глазами над носом, обычно углубленное – фактически почти у всех людей переносица углубленная, если они не лошади, не представители семейства лошадиных вроде зебры или осла, – вздулось и посинело.

Я слышал рассуждения о плосколобии – у меня было плосконосые. Я стал тупорылым: слева и справа от безобразного тупого рыла красовались два черных глаза. Под тупым рылом усы Фэрбенкса-младшего. И никаких прыщей! Полученные побои что-то сотворили с прыщами. Уничтожили! Каким наивным и полным глупцом я был всего день назад, огорченный двумя пятнышками на верхней губе…

Теперь, глядя в свое чужое лицо, я не совсем решался на бегство. Почти все согласятся, что бегство требует немалой энергии. Поэтому вместо того я сел на край кровати, осмотрел прочие части собственного тела. На животе темная метка – нечто вроде жуткого кровоподтека, – два багровых синяка на бедре и плече соответственно. Правая кисть и запястье болят от ушибов, обе ладони исцарапаны о бровку тротуара, за которую я хватался перед броском на Гору. Я жалел свое тело, как нечто отдельное, заслуживающее оценки и сбережения, а вместо того подвергшееся вандализму.

Я чуть не заплакал, склонился, закрыл лицо руками, но кровь прилила к носу, казалось, голова вот-вот лопнет. Я лег на спину, чтобы сдержать кровь, и вдобавок меня одолело похмелье. Похмелье и побои! В конце концов, невозможно заплакать. Это было бы уж слишком больно.

Дживс прокашлялся.

– В чем дело? – плаксиво спросил я.

– Если позволите полюбопытствовать, сэр, – вы вчера вечером были в истерике, я не решился расстраивать вас расспросами, – но хотелось бы знать, как вы встретились с ангелом Ада и почему вас ищет полиция?

– Не стоит объяснять, Дживс. Меня просто должны пристрелить.

– Если вы мне расскажете о случившемся, сэр, может быть, я смогу дать совет.

– Я слишком сильно избит, Дживс.

– Хотелось бы выслушать краткое изложение – газетные заголовки, сэр.

– Хорошо, – сдался я.

Не просветить его было бы несправедливо, и поэтому я изложил Дживсу трагедию, признавшись во всем. Он впитывал мой рассказ, как какой-нибудь волхв, потом заговорил необычайно трезво и здраво. Первым делом Дживс предположил, что сообщение в телефонную книгу внес какой-то придурок от имени роковой женщины, лично не уполномоченный Дебби, поэтому я позвонил ей ошибочно. Кроме того, на его взгляд, закон нам особенно не грозит, ибо вряд ли тот тип, с которым я схватился, обратится в полицию, а если обратится, всегда можно прибегнуть к старому доводу о самозащите. Женщина может послужить причиной, но происшествие в целом настолько нелепо, что местная полиция растеряется в недоумении.

Потом он предложил утром уехать из Шарон-Спрингс, хорошо меня зная и понимая, что мне будет страшно оставаться в городе. В Саратоге мы снимем номер в отеле и через день прибудем в Колонию Роз, как условлено. Увечья объясняются мелким дорожно-транспортным происшествием. Дживс в принципе верил, что со временем тело поправится и больше я не притронусь к спиртному. По этому поводу он высказывался сурово:

– Я действительно в вас вижу, сэр, признаки алкоголика, ярко выраженные в событиях прошлого вечера, поэтому считаю единственным выходом полное воздержание, – хотя раньше смотрел снисходительно на молодого хозяина, поглощавшего виноградные выжимки.

Я покорно смирился с требованием воздержания, только задумался, что еще можно сделать.

– Как считаете, может быть, написать письмо с извинениями женщине и мужчине? Наверняка по номеру телефона можно узнать ее адрес.

– Прекрасное намерение, сэр, только письмо, по-моему, не произведет желаемого впечатления. Любой ваш поступок, скорее всего, еще больше обидит. Боюсь, заинтересованные стороны неправильно истолкуют письмо. Понятно ваше желание загладить обиды, но, я думаю, можно рассматривать ваши раны как некое возмещение. Если угодно, как крест, который вы несете.

– Верно, Дживс, – кивнул я. Заварил кашу, но надо собраться и взять себя в руки.

Уложив немногие вещи, мы выскользнули из «Адлера». Старушка, должно быть, в подвале готовила ванну. Неприятно сбегать не прощаясь, но я заплатил за два дня, поэтому совесть более или менее была спокойна.

Усевшись в «каприс», я включил мотор, бросил сквозь синяки на глазах последний взгляд на высокий покосившийся «Адлер». От утренней травы поднимался туман, фундамент отеля тонул в его клубах, низко стлавшихся над землей, – вид довольно красивый и призрачный, только некогда было любоваться красотами, поэтому я подал машину назад, а затем направился к Саратога-Спрингс и Колонии Роз.

Часть третья
Саратога-Спрингс, штат Нью-Йорк

Глава 11

Мы с Дживсом укрываемся в мотеле. Сочувствие преступникам. Я прикладываю к носу лед и читаю Энтони Пауэлла. Черная тоска. Мысли о самоубийстве. Дживс помогает мне прийти в себя

Хотя в Саратоге начинался пик сезона, нам удалось найти номер. Прямо на Бродвее наткнулись на пристанище 1950-х годов, выкрашенное в ярко-синий цвет, с расплывчатой вывеской, с баром в вестибюле, с бассейном в форме человеческой почки и размерами с человеческую почку – короче, на заведение под названием «Мотель Спа-сити», того самого типа, где небезосновательно опасаешься нахватать вшей с одеяла.

– Что это с вами? – спросил администратор за стойкой, маленький, бесформенный человечек.

– Автомобильная авария, – объяснил я сдержанным тоном, который указывал на неуместность дальнейшего обсуждения.

День пронзало сияние июльского солнца, но, поднявшись в номер на втором этаже, я закрыл шторы. Понимаете, мы отчасти чувствовали себя преступниками, до сих пор ожидая, что длинная рука закона из Шарон-Спрингс схватит меня за плечо, арестует за выбитое мужское колено и злонамеренный оскорбительный телефонный звонок невинной женщине.

Потом я выглянул в щель между шторами, бросил взгляд на стоянку внизу в приливе сочувствия американским преступникам, многие из которых обязательно в данный момент нервно выглядывают в щель между шторами в ожидании прикосновения другой длинной руки закона, на что все эти длинные руки вполне способны, хотя я всей душою стою за арест этих самых преступников. Понимаете, вовсе не одобряю преступников, просто подчеркиваю, как нервно себя чувствуешь, совершив преступление.

– Ох, Дживс, – сказал я, задергивая шторы, – жизнь очень тяжела.

– Да, сэр.

На стоянке внизу белка прыгнула с мусорного бака на дерево, проворно, ловко на него взобралась. Атлетически сложенное, замечательное маленькое животное, заключил я. Вообразил, как белка бежит у меня по ноге, подумав, что между белкой и крысой нет большой разницы, кроме пушистого хвоста. Потом белка царственно прыгнула с ветки дерева на телефонные провода. Я пришел в полный восторг. Она в любой момент точно знает, что надо делать. Вряд ли выпила б лишнего в «Курином насесте».

– Животные не попадают в тяжелые ситуации, – сообщил я Дживсу. – Они гораздо разумней, чем люди.

– Может быть, ляжете, сэр? – сказал он, явно не желая обсуждать человеческую ущербность и идеальность животных. – Я приготовлю пакет со льдом для вашего носа.

Предложение показалось очень хорошим, поэтому я отошел от окна, лег на ближнюю из двух кроватей. Дживс вышел из номера, быстро воспользовался мотельным морозильником и вскоре вернулся с необходимыми ингредиентами для ледяного компресса.

В итоге я лежал, приложив к носу лед, одновременно утешая похмелье и страстно желая заснуть, что было невозможно, держа пакет со льдом у носа, поэтому свободной рукой открыл роман Энтони Пауэлла, позабыв Хэммета, считая, что Пауэлл лучше сочетается с ледяной примочкой, поскольку от его прозы примечательно веет холодом, но через несколько минут бросил читать, погружаясь в черную депрессию и подводя итог своей жизни.

Я алкоголик, вдребезги разбитый.

Жить негде – дома нет.

Растерял за последние годы почти всех друзей и знакомых.

Родители умерли десять с лишним лет назад, из всей родни лишь тетка и дядя, которые меня приютили.

Самой близкой стала приснившаяся блондинка, которая буквально сказала: «Я люблю тебя, Блэр».

Опубликовал один роман – семь лет назад.

В тридцать лет – законченный неудачник с деньгами, полученными лишь по судебному иску.

Есть ли вообще во мне хоть что-нибудь хорошее? Пришло в голову только одно: меня приняли в престижную художественную колонию, но как завтра там появиться с расквашенной физиономией?

Я чувствовал себя ужасно, хуже некуда. В похмелье, со сломанным носом, тайком поглядывал на пластиковый пакет с мусором, стоявший возле тумбочки у кровати.

Обожаемый мною писатель Ежи Косинский покончил с собой с помощью пластикового пакета, и с тех пор, как он совершил это ошеломляющее деяние, повергшее меня в безутешное горе, я подумывал сунуть в мешок голову, что символизировало нижний круг депрессии и жалости к себе по сравнению с простой мыслью о том, что меня пристрелят.

Я погрузился в фантазии, представив свою голову в пластиковом пакете, последующий незнакомый сон, после чего уже не придется иметь с собой дело. Но также, думал я, больше не придется пребывать в подвешенном состоянии, постоянно гадая, придет ли счастливый конец или хотя бы приемлемо средний. Кроме того, пришла на ум и ужасная мысль о той боли, которую я причиню нескольким людям – возможно, тете Флоренс, которая меня любит.

И Дживсу. Не хочется предполагать, будто Дживс меня любит, но, если я покончу с собой, он наверняка существенно огорчится. Если пойти путем Косинского, это наверняка дурно скажется на его послужном списке. По-моему, самоубийство хозяина ложится несмываемым пятном на слугу, чего я никак не желал Дживсу. Поэтому вместо того, чтобы чернить его репутацию самоубийством, я обратился к нему за советом.

– Дживс, – сказал я, – я в отчаянии. В безнадежном, если вы меня понимаете. Поэтому прямо спрошу: видите вы во мне хоть что-нибудь достойное?

Довольно рискованный крик о помощи и утешении, но я совсем упал духом. Он стоял ко мне спиной, не говоря ни слова. Я ждал. И еще обождал.

– Дживс! – сказал я.

– Да, сэр.

– Вы вопрос слышали?

– Да, сэр.

– Мне бы хотелось услышать ответ. Жестоко оставлять человека в подвешенном состоянии. Я себя вовсе не чувствую Норманом Винсентом Пилом.[36]36
  Пил Норман Винсент (1898–1994) – религиозный деятель, один из первых консервативных телепроповедников.


[Закрыть] Скорее сочетанием Нормана Бейтса и Винсента Прайса.

Дживс по-прежнему молчал. Может быть, я привел его в недоумение ссылками на киноактеров. Ему известны некоторые крупные звезды вроде Кларка Гейбла, Дугласа Фэрбенкса-младшего, Эррола Флинна, но с современной культурой его знакомство в лучшем случае минимально. Впрочем, мне было некогда посвящать его в тайны кино, и поэтому я объяснился:

– Дживс! Прошу вас, скажите хоть что-нибудь, что хотя бы наполовину повысило самооценку!

– Извините за промедление, сэр. В вас так много хорошего, что трудно выбрать одно ценное качество.

– Правда?

– Да, сэр.

– Хватит повторять «да, сэр», дайте комплименту созреть. Не хочется рассказывать вам о том, что я думал о пластиковом пакете в мусорной корзинке.

– Что ж, сэр, я считаю вас добрым. Терпимым к окружающим.

– Вы действительно так считаете, Дживс?

– Определенно, сэр.

– Значит, я закрываю глаза на чужие ошибки?

– Да, сэр.

– И это, по-вашему, благородное качество?

– Да, сэр.

Мне было приятно. Я мысленным взором окинул свое отношение к людям в последнее время, проверяя справедливость вынесенной Дживсом оценки. И быстро наткнулся на исключение, бросившееся в глаза:

– Я терпимо и доброжелательно отношусь к своему дяде Ирвину, Дживс?

– Я ответил бы утвердительно, сэр. Вы знали, что общение с вами раздражает вашего дядю, и делали все возможное, чтоб его избегать, а это, по-моему, сэр, свидетельствует о добрых намерениях и большом уважении.

Я подумал, что Дживс упустил главное: мне не хотелось общаться с дядей точно так же, как ему со мной. Оба мы не желали общаться друг с другом. Но, оценив положение дел с точки зрения Дживса, я понял, что не был с дядей нелюбезен, поэтому охотно занес сделанный им комплимент в кредит.

– Благодарю вас, Дживс. Ценю, что вы добры ко мне, больше не стану выпрашивать похвалы, если случайно какая-то у вас с языка не сорвется.

– К моему немалому удивлению, сэр, ваши усы теперь выглядят довольно мило.

– Ох, Дживс, спасибо!

– Пожалуйста, сэр.

– Ваши слова подействовали, как аспирин. Большое облегчение. Я принял две таблетки, утром вызову врача.

– Очень хорошо, сэр.

– Теперь, пожалуй, постараюсь поспать. Надо набраться сил, чтобы завтра явиться в Колонию Роз. Там наверняка очень много художников, а с разбитым лицом нелегко перед ними предстать. Вчера трудно было подумать, как выйти на всеобщее обозрение с двумя прыщами.

– Немного отдохнуть – хорошая мысль, сэр.

– Спасибо за лед, Дживс. – Я вернул ему компресс. – Пусть нос немного оттает во сне, а когда я проснусь, мы опять заморозим его.

– Да, сэр.

Выло около десяти, но я проспал до вечера, несмотря на грязные, пропитанные табачным дымом одеяла и простыни в мотеле. Так устал, что грязь не имела значения.

После пробуждения мы заказали в номер китайскую еду, посмотрели телевизор, немного почитали, причем я все время прикладывал к носу лед. Может быть, Дживсу хотелось познакомиться с Саратогой, но я такого намерения не испытывал, и он добросердечно остался со мной. Завершив чтение, обсудили эпопею Пауэлла «Танец под музыку времени», кое-что упустив в дискуссиях в нашем читательском клубе, и оба согласились, что Уидмерпул – один из самых отвратительных персонажей в литературе всех времен и народов.

– Фактически ненамеренно, – сказал я, – но Уидмерпул более или менее виноват в гибели Стрингема и Темплера на войне. Будучи вышестоящим начальником, отдал приказы, выполняя которые они погибли, может быть, из-за того, что потешались над ним в частной школе… Английская частная школа причиняет огромный вред. Хотя, кажется, царствующий там садизм порождает хороших поэтов. В поэзии британцы значительно превосходят американцев. Тем не менее я терпеть не могу Уидмерпула.

– По-моему, сэр, справедливость не восторжествует.

– Вы хотите сказать, Уидмерпул в конце концов одержит верх?

– Предчувствую, сэр.

– Вполне веское основание для дальнейшего чтения.

– Да, сэр.

Обсуждение продолжалось. Около девяти я опять лег в постель, натянул одеяло до подбородка.

– Дживс, меня беспокоит, что подумают художники о моем лице.

– Я бы на вашем месте не беспокоился.

– Трудно не беспокоиться, думая о том, что подумают люди. Тут не выкрутишься.

– Совершенно верно, сэр.

– Тем не менее, несмотря ни на что, мне надо отдохнуть.

– Абсолютно согласен, сэр.

Поэтому я проспал до утра, почти десять часов, в чем действительно нуждался. Эпизод в Шарон-Спрингс практически лишил меня сил, как свечу, зажженную с обоих концов, а также и посередине.

Глава 12

Дживс снова не понимает ссылок на кино. Мы проезжаем мимо красивого ипподрома в Саратоге. Два передних зуба Колонии Роз. Первый взгляд на особняк, размышления о замках и соблазнах. Краткое знакомство с двумя пациентами сумасшедшего дома (имеются в виду художники). Несколько несерьезных дурных предзнаменований. Выбор целей вместе с Дживсом

Около девяти мы сидели в «каприсе». Опять выдался солнечный день, благоприятный для рака кожи и игры в теннис. Я был в темных очках, в мягкой хлопчатобумажной шляпе, купленной много лет назад у «Вулворта» в Принстоне. Такие шляпы носят пенсионеры во Флориде и других теплых местах. Стараясь скрыть увечья, чувствовал себя человеком-невидимкой, только не забинтованным.

– Дживс, я чувствую себя человеком-невидимкой, – сказал я, запуская мотор.

– Это со всеми часто бывает, сэр, – отвечал он.

– Я говорю не в психологическом смысле. Имею в виду фильмы о человеке-невидимке.

– Очень хорошо, сэр.

Если бы я говорил в психологическом смысле, то сообщил бы Дживсу, что нахожусь в неплохом настроении. Вчерашнее отчаяние вместе с похмельем почти испарилось. Даже наполовину возникли надежды, пусть вместе с волнением. Явиться в Колонию Роз – все равно что впервые прийти в школу. Примут ли меня за своего? Приживусь ли я там? Не испугаю ли обитателей своим видом? Возможно, приличная одежда отвлечет внимание от увечий, если придется снять очки и шляпу. На мне были брюки цвета хаки, клетчатый спортивный пиджак, голубая рубашка, желтовато-зеленый галстук с часовыми циферблатами – вполне подходящий наряд для первого школьного дня, равно как и для первого дня в художественной колонии.

Колония Роз располагалась на краю города, приблизительно в четверти мили от знаменитого ипподрома Саратоги, который мы хорошо рассмотрели, проезжая мимо. Действительно, прекрасный ипподром, окруженный старыми – по американским меркам – высокими деревянными трибунами и, конечно, запасной земляной овальной дорожкой, заросшей травой, в дополнение к изумрудно-травянистому полю посередине между выложенными дерном кругами для скачек и для стипль-чеза.

Ипподром и усадьба находились на Юнион-авеню, разделенные густой лесной полосой, посреди которой открывался тайный въезд в Колонию Роз, – художники страшно нуждаются в уединении, чтобы налогоплательщики не имели понятия о творческом процессе, требующем долгого сна и медлительности, иначе и без того скудное финансирование моментально урежется.

Не обращая пристального внимания или не имея превосходного штурмана вроде Дживса, можно было б легко проскочить мимо темной узкой прогалины, где стоял крошечный выцветший деревянный указатель с выведенной старой краской надписью: «Колония Роз. Частное владение», а за ним выше по подъездной дорожке высились две заросшие плющом каменные колонны, напоминавшие два старых передних зуба. Видно, на них в девятнадцатом веке крепились затейливые ворота, когда колония служила жильем и поместьем какого-нибудь стального барона.

– По-моему, въезд справа, сэр, – подсказал Дживс.

Я быстро выкрутил рулевое колесо «каприса», хотя, выполняя маневр, не вписался в боковую колею, резко и неуклюже затормозил, как раз вовремя, чтоб не врезаться в каменный зуб. Подал машину назад, въехал в бывшие ворота более или менее приемлемым способом.

– Прошу прощения, Дживс, – извинился я. – Надеюсь, вас не сильно тряхнуло.

– Ничего страшного, сэр, – заверил он.

– Что же, старт в своем роде удачный, хоть такой старт называют удачным как раз потому, что все частенько так стартуют, – сказал я, стараясь скрыть смущение из-за неловкого поворота.

– Очень хорошо, сэр.

Мы проехали дальше по длинной тенистой лесистой дорожке – с обеих сторон тянулся густой лес с унылыми деревьями, загораживавшими солнце, – миновали маленький темно-зеленый пруд, после чего дорога круто шла в гору, змейкой спускалась вниз; обзор слева и справа по-прежнему загораживали деревья, пока машина внезапно не выскочила на вершину плато, где перед нашими очарованными взорами открылась холмистая лужайка размерами примерно с футбольное поле, на вершине которой стоял особняк – американский замок высотой в четыре этажа, сложенный из серебристых камней, импортированных из Италии, с витражными окнами, поросшими плющом карнизами, медной крышей, многочисленными деревянными ставнями, затейливыми флюгерами, въездными воротами и, если ближе приглядеться, полуразрушенными горгульями.

Я остановил машину, мысля кинематографически. Когда смотришь фильм о жизни высших классов британского общества, действие почти всегда происходит в огромном поместье, причем «дом», «родовое гнездо» первым делом показано с воздуха, внушая исчерпывающее представление о его великолепии.

Далее следует крупный план – чаще всего слуга идет в кладовую с только что подстреленной птицей или с бутылкой вина из какого-то подсобного погреба.

Затем вновь крупным планом владелец поместья, какой-нибудь лорд у окна в полном унынии, в тоске и расстройстве, что-то замышляет. Следующие кадры часто изображают женщину в интерьере, перед зеркалом, расчесывающую пышные, блестящие волосы – блондинку или брюнетку, – в одних трусиках. Снята она, как правило, со спины, но лицо видно в зеркале – мы получаем редкую возможность одновременно видеть красавицу сзади и спереди. Сюжет полностью ясен – богатство, одиночество, секс. Я решил, что Колонии Роз подошел бы такой кинематографический ряд.

– Замечательно, Дживс, – сказал я. – Похоже на Брайдсхед.[37]37
  Брайдсхед – старинная аристократическая усадьба, где происходит действие романа английского писателя Ивлина Во «Возвращение в Брайдсхед» (1945).


[Закрыть]

– Весьма изящное здание, сэр, – подтвердил Дживс. – Очень красивое сооружение.

На другом конце лужайки напротив особняка стоял фонтан с мраморными нимфами. Струи воды охлаждали нимф под утренним июльским солнцем. Мне вдруг подумалось, что брызжущий фонтан с небольшим бассейном – весьма выгодное место для романтических встреч, если в поздний час удастся уговорить какую-нибудь поэтессу.

Я снял ногу с тормозной педали, въехал на участок. Мы проехали витой дорогой за особняком и мимо него. Давая указания, помощница директора Дорис велела ехать к белому деревянному дому с табличкой «Контора», где надо отметиться. Поэтому мы проследовали по асфальтированной дорожке среди колоннады деревьев, где встретили двух прогуливавшихся людей, вероятно художников.

– Мои будущие коллеги, – сообщил я Дживсу и, когда они вошли в резкий фокус, разобрал, что эти два человеческих существа – мужчина и женщина.

Нагнав их, я остановился, дружелюбно улыбнулся в спущенное оконное стекло, приветствуя коллег-художников, пряча под камуфляжем устрашающие синяки. На улыбку ответила женщина лет пятидесяти с картины Брейгеля, с длинным хлипким носом, серыми зубами, медными, проволочными волосами, живущими самостоятельной жизнью, кстати сказать, не слишком удачной. Ей сопутствовал мужчина с покатыми плечами, с руками, неестественно висевшими по бокам в каком-то необычайном спокойствии, в спазматически покосившихся очках с толстыми стеклами, одно из которых задралось над бровью, – неужели он этого не замечает?

Оба наклонили голову, заглянули в машину, окинув меня вопросительным взглядом.

– Должен сегодня зарегистрироваться, – объяснил я. Реакции не последовало. Я предпринял другую попытку:

– Не покажете ли, где контора?

Мужчина, ткнув пальцем, объявил безжизненным тоном:

– Прямо перед вами, – изобразил слабоумную, бледную улыбку, и я улыбнулся в ответ благодарно:

– Спасибо.

Женщина тоже мне улыбнулась. Настоящая оргия улыбок с трех наших сторон, только все было очень уж странно: в глазах женщины читался страх, мужчина, казалось, вот-вот потеряет сознание, поэтому я решил завершить разговор, нажав на педаль газа. Содрогнулся от дурного предчувствия. Что это за место? Встречные больше похожи на пациентов психушки, чем на двух лучших местных художников. Неужели я избежал заключения в лечебницу силами тети Флоренс только для того, чтобы попасть в творческий сумасшедший дом?

Мы уже ехали мимо конторы. Видимо, здесь когда-то была огромная конюшня, теперь постройку обновили, превратив в бюрократический центр колонии. Позади нас высился особняк.

– У тех двух гуляющих вид страдальческий, Дживс, – заметил я. – Надеюсь, в Колонии Роз это исключение, а не правило. Не хочется перечить, раз уж вы говорите о моей терпимости, но они, безусловно, расстроены.

– Художники часто весьма темпераментны, сэр.

– Не слишком ли они расстроены, Дживс? Возможно справедливо будет заключить, что те двое поэты. Поэты из всех художников особенно возбудимы. У них в сердце бушует пламя, как в топке, тела разрываются от жара и внутреннего давления, хотя многие мужчины-поэты с рождения изувечены, иначе не занялись бы поэзией.

– Пожалуй, вам следует зарегистрироваться, сэр.

– Мне нужно немного времени, чтобы собраться с силами, Дживс. Я слегка нервничаю.

– Понимаю, сэр.

Возле конторы стояло несколько машин, но людей видно не было. Кругом тихо, спокойно. Лужайки, деревья, вдалеке несколько новых амбаров, возможно отведенные под мастерские художников. Я старался успокоить нервы приятными мыслями о том самом фонтане с нимфами и спросил Дживса:

– Как считаете, не найдутся ли здесь привлекательные поэтессы?

– Вполне вероятно, сэр.

– Молодые поэты еще не горят. Только когда загорятся, начнут распадаться на части.

– Очень хорошо, сэр.

– Может быть, здесь та девушка, что мне приснилась, Дживс. Замечательно было бы, правда?

– Да, сэр. В высшей степени замечательно.

– Знаете, что интересно, Дживс?

– Нет, сэр.

– Девушка из моего сна действительно сон. Понимаете?

– Да, сэр.

– Разве не интересно?

– В высшей степени, сэр.

– Ну, надеюсь, что девушка-сон здесь во сне.

– Да, сэр.

– В Колонии Роз у меня три цели, Дживс.

– Вот как, сэр?

– Во-первых, влюбиться – в девушку-сон или просто в обычную девушку. Во-вторых, воздержаться от выпивки, в-третьих, закончить роман.

– Превосходные цели, сэр.

– Хотелось бы найти Бога, но я всегда думал, что Бог любит троицу, поэтому ставить четвертую цель неразумно.

– Это вполне нормально, сэр.

– Может быть, есть обходной путь: признать поиски Бога постоянной целью, после чего она не считается. Понимаете, что я имею в виду, Дживс? Это как бы неизменная римская цифра I, а все прочее нумеруется обыкновенными цифрами 1, 2, 3. Впрочем, римская цифра вносит католический оттенок. Ну ничего. В принципе я пантеист-агностик. С одинаковым замешательством поклоняюсь многим божествам… Поэтому, Боже, если Ты слышишь, найти Тебя – моя первая цель, а если пожелаешь помочь с остальными тремя, я возражать не стану… Надеюсь, вы не против, что я молюсь в вашем присутствии, Дживс?

– Нисколько, сэр.

– Что ж, надо, пожалуй, идти в офис, хотя мне еще страшно, Дживс.

– Нечего бояться, сэр.

– Я за свое лицо боюсь, Дживс; кроме того, это колония знаменитых художников, где даже поэты похожи на сумасшедших, а я, в лучшем случае, начинающий писатель…

– Вас приняли, сэр, значит, ваш талант оценили. Просто объясните, что произошел несчастный случай, – вполне близко к истине.

– Хорошо, бросаюсь головой в воду. Не хочется, но надо. Похоже, нам на протяжении всей жизни приходится делать то, чего делать не хочется.

– Нередко возникает подобное впечатление, сэр.

– Извините меня за нытье, Дживс. Я пошел!

– Очень хорошо, сэр.