Текст книги "Проснитесь, сэр!"

Глава 38

Морская пехота громит сухопутные войска. Пулевое отверстие. Меня не впервые называют маньяком, и я того заслуживаю. Мангров и Бобьен. Ава в моей постели. Если тебя повесят. Я всегда любил Бэтмена. Оставшиеся концы

Взрывная сила выстрела из обреза произвела на меня катапультирующий эффект. Я опрокинулся через подлокотник дивана, ударился о боковой столик, расколовшийся пополам; вместе со мной на пол рухнула прелестная старинная лампа. Мы с лампой связались прочными узами, подумывая о браке. Боковой столик пытался вмешаться, но мы ему сказали, что получится уже толпа.

Пока мы с лампой старались заснуть на полу, поднялся громкий шум. Морская пехота явно забила еще один гол.

Потом в радостном хоре болельщиков в Аннаполисе безошибочно прозвучал голос Бобьен, полностью зациклившейся на одном:

– Мои тапочки!

При этом я очнулся от навеянных выстрелом грез, оглядевшись вокруг. Доктор Хиббен, явно не обращая внимания на то, что меня подстрелили – что понятно, поскольку я со взломом проник в его дом, – бросился к парадной двери, щелкнул выключателем и выскочил на улицу. Со своей наблюдательной точки с пола я увидел в окне массовую иллюминацию. Он включил прожектор перед домом, хотя я бы подумал, будто этот тот самый свет озарения, о котором мы столько слышали.

Командор бросил сеть для ловли летучих мышей и пал рядом со мной на колени. Видно, сильно разволновался, ибо сдвинул на лоб наглазную повязку, пристально разглядывая своего павшего сержанта.

– Куда она тебя подстрелила? – спросил он чуть не плача.

Непривычно было видеть два глаза, горящие на его суровом, меланхоличном лице. Наглазная повязка на лбу напоминала кусочек иудейской филактерии – церемониальной молитвенной коробочки, которую каждое утро носил дядя Ирвин.

– Точно не знаю, – ответил я.

Миссис Хиббен стояла выпрямившись, в полном ошеломлении, до того никогда никого не подстреливая, как я предполагал, и по-прежнему держала в руках смертоносное оружие, милосердно направленное в пол.

Бобьен из-за спины Мангрова вглядывалась в меня, прижимая к груди свои тапочки.

Я сунул под себя руку, ощупал сквозь штаны ягодицы. Перекатился на бок, провел рукой по заду – ни крови, ни пулевого отверстия. Если какие-то крабы остались, можно надеяться, что они навсегда оглохли.

– Кажется, не подстрелен, – заключил я.

Мангров помог мне подняться. Правая ягодица вроде бы онемела, словно ее лошадь лягнула, но повреждения тем и исчерпывались; ну, штаны сзади испачканы – можно отчистить.

Услышав, что я не подстрелен, миссис Хиббен вернулась к жизни.

– С вами все в порядке? – спросила она.

– Да, не ранен, – подтвердил я.

– Слава богу, – вздохнула она, что было с ее стороны очень мило.

– Вы могли погибнуть, – ласково и сочувственно проговорила Бобьен. Выстрел пробудил во всех лучшие качества.

Мы взглянули на диван. Когда миссис Хиббен подняла обрез, изменив угол прицела, мои ягодицы были спасены, но диван получил смертельное ранение. В подушке сиденья образовалась огромная выжженная дыра, прорвавшая обивку так, что обнажились пружины матраса.

Вернулся доктор Хиббен. Лицо его горело под веснушками. Казалось, он воспламенился от волнения.

– Он убит? – спросил доктор, глядя на меня, живого, здорового, относительно говоря, но желая точно удостовериться.

– Нет, – сказала миссис Хиббен. – Пуля в диван попала… Давайте позвоним в полицию.

– Замолчи ты с этой проклятой полицией… Вокруг никого. Если бы кто-то был, я увидел бы. Наверно, успели удрать по лужайке… Кто ваш сообщник, Алан? Говорите!

– Давайте позвоним в полицию, – сказала миссис Хиббен.

– Заткнись! – рявкнул на нее доктор. – У нас нет разрешения на чертово ружье твоего брата! И убери сейчас же эту хреновину, пока еще кого-нибудь не подстрелила!

Бобьен, Мангров и я опустили голову. Было непристойно, даже в столь живописный момент, присутствовать при скандале между директором Колонии Роз и его женой.

Миссис Хиббен села на уцелевший край дивана, осторожно опустила оружие на пол, закрыла лицо руками и начала всхлипывать.

У нас с Бобьен это вызвало сочувственную реакцию, и мы тоже заплакали хором. Мангров одной рукой обнял Бобьен. Мой нос, переставший кровоточить, вновь пустил струйку.

– Кто забрал голову и вернул тапки? – требовательно спросил у меня доктор Хиббен.

– Не знаю, – сказал я, по-прежнему плача и зажимая ладонью нос, чтобы не брызгать кругом кровью.

– Это был призрак Колонии Роз, – с истерической ноткой в голосе заявила Бобьен.

– Кто забрал голову, черт побери? – заорал доктор.

– Не знаю, – простонал я, хоть в душе знал. Лишь один человек способен передвигаться с такой фантастической ловкостью, скоростью, лишь один человек мог прийти мне на помощь.

Дживс!

– Это было привидение, – всхлипнула Бобьен.

Мангров обнял ее крепче.

– Все в порядке, Сигрид. Все в порядке.

Потом доктор Хиббен сказал:

– Все вон отсюда. Это самая ужасная ночь в истории колонии. Я бы всех сейчас поднял, да не хочется здесь еще раз устраивать сумасшедший дом… Утром всех соберу и узнаю, кто унес голову. Немедленно после этого вы уедете, Алан, а я, может быть, все-таки сообщу в полицию!

Я видел, что он хочет пригрозить мне последним заявлением, но также и сделать уступку жене.

– Приношу глубокие извинения за случившееся, доктор Хиббен, – сказал Мангров, выступая генеральным представителем колонистов, и я был ему благодарен, потому что не мог собраться с силами для извинений, зная, что любое слово прозвучит очень жалко и неадекватно причиненному мною ущербу.

– Вам не за что извиняться, Реджинальд, – сказал доктор, подошел к жене, положил руку ей на плечо, но она все плакала.

Мангров подхватил свою сеть для ловли летучих мышей и сказал нам с Бобьен:

Однако, когда мы направились к двери, доктор Хиббен быстро задышал, обнаженный торс задрожал, заколыхался. У него началась запоздалая реакция, а миссис Хиббен в тот же момент перестала плакать. Ее истерика передалась ему, как часто бывает с истерикой: два человека очень редко бьются одновременно, истерика переходит от одного к другому и обратно.

Мангров сунул мне сеть, поспешно бросился к передвижному бару, вытащил бутылку скотча, стакан, налил виски, сунул доктору Хиббену. Тот сделал глоток, захлебнулся, разбрызгал остальное. Кажется, это произвело успокаивающее воздействие.

Он сел рядом с женой прямо на дыру в сиденье, но зад у него был столь обширный, что не провалился. Миссис Хиббен обняла его, поцеловала в щеку. Так они и сидели бок о бок, обмякшие, казавшиеся совсем крошечными для полуобнаженных гигантов.

– Ну, как вы оба себя чувствуете? – спросил Мангров.

– Хорошо, – ответил доктор Хиббен, отчасти обретя обычное самообладание. – Спасибо за выпивку.

– Чем еще могу помочь? – спросил Мангров.

– Просто позаботьтесь, чтобы этот маньяк Блэр не спалил особняк. Присмотрите за ним. Надо только дожить до утра.

Слова доктора Хиббена причинили мне боль, но я это заслужил, и не в первый раз доктор называл меня маньяком.

Потом мы втроем ушли. Никто не попрощался. Не та была встреча, после которой требовалось прощаться. Я отдал Мангрову сеть для ловли летучих мышей, он опирался на нее, как на палку, другой рукой обнимая Бобьен. Я хромал с жестоко ушибленными ягодицами – удивительно было, что вообще держусь на ногах.

Шли молча. Среди общего ужаса я был рад видеть возрождение теплых чувств между Мангровом и Бобьен. В конечном счете оказалось, что она не так уж плоха.

– Алан, – нарушил молчание Мангров, – расскажи мне, что происходит. Кто взял голову и принес тапочки?

– Правда не знаю. – Я не собирался выдавать Дживса даже командору.

– Значит, вы не брали мои тапочки? – спросила Бобьен.

– Знаю, большого доверия не заслуживаю, но действительно не брал.

Мы снова замолчали. Дойдя до особняка, Мангров попросил Бобьен зайти в черную комнату, объяснив, что ему надо поговорить со мной наедине. Она не возражала. Было ясно, что выполнит любую его просьбу. Она просто сияла. Их чувства вновь вспыхнули, тапки вернулись. Она обрела мир и покой. И вошла в дверь.

Мангров посмотрел на меня. Глазная повязка по-прежнему была сдвинута на середину лба, закрывая третий глаз, если он у него был. Если он у кого-нибудь есть.

– Мы только что познакомились, – сказал он, – но ты мне нравишься… Зачем залез к Хиббенам? Просто спьяну? Не надо было мне давать тебе травку… Тебя Ава послала?

– Не могу сказать. Мангров помолчал.

– Действительно не знаешь, кто унес голову и принес тапки?

Я соврал из последних сил:

– Не знаю.

– Ладно, – сдался он. Опустил голову, выдохнул, посмотрел на меня: – Больше ничего не собираешься натворить?

– Нет, – сказал я.

– Как ты?

– Ягодица болит, но не сильно.

– У тебя кровь засохла под носом.

– Знаю.

– Утром, наверно, уедешь.

– Как только доктор Хиббен прикажет, если не сообщит в полицию.

– По-моему, не сообщит. Он отвечает перед советом, наверняка постарается избежать скандала… Впрочем, кто знает.

Мы вошли в особняк. Бобьен ждала. Все пожелали друг другу доброй ночи. Они с Бобьен взялись за руки, пошли к центральному холлу, а я к черной лестнице.

Дживса в моей комнате не было, а я вдруг испугался: на моей подушке лежала голова Авы, что, по-моему, было слишком театральным жестом со стороны Дживса. Вытащил подушку из белой наволочки, сунул в нее голову, как в мешок у подножия гильотины.

Пошел к рабочему кабинету, шепнул перед дверью:

– Дживс!

– Входите, сэр, – сказал он.

Я вошел, закрыл дверь. Он встал с лежанки, положил томик Пауэлла.

– Как вы можете читать?

– Не спится, сэр.

У него вместо крови полярные льды. Полная невозмутимость.

– Ну, спасибо, Дживс. Я всем вам обязан.

– Пожалуйста, сэр.

– Как же вы это сделали, Дживс? Я и не слышал, что вы за мной шли… И как вышло, что Хиббен вас не заметил? Обежали вокруг дома и скрылись в лесу?

– Я не обегал вокруг дома доктора Хиббена, сэр.

– Слышали выстрел? Знаете, меня чуть не убили.

– Не знаю, сэр.

– Вы так быстро бегаете?

– Ваши вопросы меня озадачивают, сэр.

– Просто хочу знать, как вы скрылись от доктора Хиббена, забрав голову. – Я взмахнул тяжелой наволочкой, где вырисовывались очертания черепа. – И где нашли тапки Бобьен?

– Я не находил тапочек мисс Бобьен и голову не брал, сэр. Если голова принадлежит доктору Хиббену, то ее взял у доктора Хиббена мистер Тинкл. Он заходил к вам в комнату несколько минут назад и положил ее на кровать. Я наблюдал за ним в щелку приоткрытой двери, а когда он ушел, вошел в комнату, увидел голову на подушке. Предположил, что он хочет вас разыграть, поэтому не посчитал своим долгом ее убирать… Но как могло случиться, сэр, что вас чуть не убили? И на губе кровь засохла. Я сейчас принесу полотенце.

Я сел к письменному столу, пытаясь уяснить то, что сейчас услышал от Дживса, но после всего, что я сделал и чему был свидетелем, в голове осталось мало места, поэтому потребовалось время. Потом ход событий внезапно открылся.

– Дживс, я сейчас вернусь и все объясню. – Я встал.

– Не лучше ли сначала вымыть губу, сэр?

– Нет.

– У вас сзади на брюках темное пятно, сэр.

– Знаю, Дживс. Туда стреляли и чуть не попали… Сейчас вернусь, расскажу.

В ящике письменного стола был спрятан пластиковый пакет с крабовым набором. Я вытащил оттуда спрей, сунул в наволочку с головой, побежал-похромал к комнате Авы. Никто меня не видел. Я вошел. Она сидела на кровати в футболке без рукавов.

Я вихрем пронесся по комнате, бросил ей на колени голову в наволочке.

– История долгая, пересказывать некогда, – сказал я. – Вот голова и спрей. Я бегу. Обожаю тебя, но… может быть, как-нибудь встретимся в Бруклине. Отыщу тебя в Пратте… Поэтому слушай, может быть, завтра нагрянет полиция, хотя я сомневаюсь. Хиббен боится огласки. Тем не менее я собираюсь исчезнуть, тогда все подозрения падут на меня, ты останешься незапятнанной.

Она безмолвствовала. Я наклонился, поцеловал ее и сказал:

– Ты прекрасна.

– У тебя лицо в крови.

Я шагнул к двери.

– Алан, расскажи, что случилось!

– Я добыл и принес голову. Больше тебе ничего знать не надо. Если будешь знать больше, придется лгать. А так сможешь хранить молчание, причем вполне достоверно… Если тебя повесят, я тебя всегда буду помнить.

– Что ты говоришь?

– Шучу. – Мне всегда хотелось кому-нибудь это сказать. – Поэтому просто спрячь голову. В любом случае никто не подумает, что она у тебя, только пусть все уляжется и затихнет. Сразу в Нью-Йорк не уезжай. Сообщи в галерею, что привезешь ее через несколько дней. Пусть выдадут деньги авансом, если понадобится.

Я открыл дверь.

– Алан!

– Мне надо идти. Пожалуйста, позволь мне уйти!

Она только глянула на меня. Я закрыл дверь. Не хотел, чтоб она знала про Тинкла. Надо сберечь его от петли, если ее начнут пытать каленым железом.

Доковыляв до комнаты Тинкла, я ворвался без стука, захлопнул за собой дверь. Он резко оглянулся. Вытирал вычерненное лицо мокрым полотенцем. На письменном столе валялось несколько жженых пробок из винных бутылок – средство для маскировки.

– Ты шел за мной к Хиббенам, – сказал я.

Он молча кивнул. Лицо его было наполовину черным, он был в темных джинсах, в черной водолазке. Руки отмыл, но на костяшках пальцев остались темные разводы от жженой пробки.

– Ты меня спас, – сказал я.

– Тебя Бэт[93]93
  Бэт – летучая мышь (англ.).


[Закрыть] спас, – сказал он, наклонился и поднял, как копьеносец, большой черный сложенный зонтик. Нажал кнопку, зонтик открылся. Тинкл пригнулся, спрятал крошечную фигурку за черным щитом. Казалось, будто он исчез. Потом распрямился, закрыл зонт. – Моя маскировка. В темноте отлично работает.

– Блестяще. Вот как ты укрылся от Хиббена.

– Вот как Бэт укрылся от Хиббена.

– Слушай, завтра будет обыск, но я собираюсь сейчас же бежать с головой, и на этом все кончится. Если к тебе вдруг начнут приставать, молчи, как немой. И выброси все эти пробки.

– Ты уверен, что должен бежать?

– Меня все равно выгонят, а если я пробуду здесь еще минуту… пожалуй, не выдержу.

– Понимаю. И все из-за головы. Ладно, любуйся.

Тинкл пошел за мной к Хиббенам, но не знает, что Ава меня туда отправила. На что я и рассчитывал. Он верит, будто голова до сих пор у меня, и прекрасно.

– Кстати, – сказал я, – мне следовало догадаться с самого начала, что тапки – твоих рук дело.

– Я собирался вернуть их нынче ночью на место, чтоб она от тебя отцепилась, потом увидел ее у Хиббена и счел шанс идеальным.

– Замечательно вышло. Отличная, безумная диверсия… Поэтому спасибо за все. – Я шагнул к нему, протянул руку. Он поколебался. – Ну, – сказал я.

Мы пожали друг другу руки. Приятно и мокро. Славный старина Тинкл.

– Как тебе удалось начерно зачерниться?

– В два слоя.

Мы вновь обменялись рукопожатиями.

– Надеюсь увидеться снова на материке, – сказал я.

– Я тоже, – сказал он.

Я стрелой вылетел из его комнаты. Тинкл огражден от Авы, Ава ограждена от Тинкла. Остались кое-какие концы, но они всегда остаются, поэтому и говорят, что остались концы.

Глава 39

Бежим! Рабочий выходной. Национальные чистки и приемы массажа. Замечание в адрес само– и эго-. Материнская песня

Я вошел в рабочий кабинет, с некой маниакальной горячностью рассказал Дживсу обо всем, что мне было и стало известно, а в конце полицейского рапорта объявил:

– Поэтому, надеюсь, на этот раз вы согласитесь, что немедленное бегство – лучший курс действий.

– Да, сэр, признаю бегство вполне адекватной реакцией.

Поскольку почти вся моя одежда уже лежала в машине, на сборы у нас ушло мало времени. К половине четвертого «каприс» был загружен, и мы тронулись в путь.

В последний раз проехали по подъездной дорожке колонии. Деревья в длинной колоннаде склонялись друг к другу, как плакальщики в черном, прикрывая нас, беглецов, руками.

У большой дороги я сказал:

– О господи, куда нам ехать?

Я так спешил отправиться в путь, что мысль о реальной цели назначения не приходила в голову.

– Думаю, сэр, – сказал Дживс, – что для настоящего бегства мы должны покинуть страну. Монреаль в нескольких часах езды отсюда по дороге 87.

– Абсолютно потрясающая идея. Бегство из страны обычно связывается с самолетом, фальшивыми документами, Венесуэлой, но бегство в Канаду – в высшей степени разумная альтернатива. Нечто вроде рабочего выходного для таких беглецов, как мы с вами.

– Очень хорошо, сэр. Я рад, что вы согласны.

От колонии до дороги 87 не было даже мили. Я, как пилот, задал «капрису» расчетный курс, и меньше чем через минуту мы были на шоссе, двигаясь дальше на прекрасной летной скорости семьдесят миль в час.

Несясь ракетой на север, я увидел знак с указанием: «Монреаль 183 мили». И сказал Дживсу:

– Вообще одна из лучших ваших идей. Все мои спортивные костюмы нуждаются в чистке и декрабизации, а там наверняка имеется куча французских химчисток. Интересно, что в сухой чистке отличаются только французы и китайцы. Никто, к примеру, никогда не слышал о португальской чистке. Хотелось бы знать, какая разница между французской и китайской чисткой. Возможно, такая же, как между шиацу[94]94
  Шиацу – китайский точечный массаж.


[Закрыть] и шведским массажем. Шведы, конечно, сделали себе имя в сфере массажа, но не в сфере чистки.

– Да, сэр, – сказал Дживс.

– Знаете, Дживс, хорошо было б вернуться в Монклер, постараться исправиться, ходить к АА, быть хорошим племянником, но я не совсем избавился от крабов, страшно подумать о возможности заражения одеял тети Флоренс и признания, что я заражен. Впрочем, в моменты душевной слабости я бы не возражал заразить дядю Ирвина крабами, но лишь в моменты слабости, Дживс… В любом случае Хиббен может найти меня в Монклере… Поэтому Монреаль действительно самый лучший выбор. Знаете, я никогда раньше не замечал французского звучания названия Монклер… Наверно, в Нью-Джерси какое-то время были французы. Хотя почти не оставили следов.

– Многие города носят названия, похожие на французские, сэр. Скажем, Белэр или Белмар.

– Правда, Дживс… Неужели всего неделю назад я выплеснул на дядю Ирвина кофе в Монклере?

– Да, сэр. Сегодня понедельник.

– Знаете, я все больше осваиваюсь со счетом времени. Хотя это довольно-таки сверхъестественно.

– Согласен, сэр.

Потом мы погрузились в молчание, поглощенные бегством. Около получаса целенаправленно курсировали по почти пустому шоссе, потом адреналин, вселявший в меня решимость, бесстрашие, ловкость, нечувствительность к физическим и душевным страданиям, иссяк полностью. Начала заявлять о себе более или менее нормальная рассудительность, основанная на страхе. Я был столь прагматичным и энергичным, что почти позабыл о том, что наделал, какую кашу заварил в Колонии Роз. Теперь благословенный период отупения кончился. Все тело болело – выбритая кожа, разбитый нос, ушибленная голень, почти простреленная ягодица, а душу терзал стыд.

– О боже, Дживс, – простонал я, сознавая весь ужас своего поведения. – Пожалуй, невозможно вести себя хуже. Какая унизительная катастрофа…

– Ваши действия нельзя причислить к триумфам, сэр.

– Бедные Хиббены. Возможно, никогда уже не оправятся.

– Может быть, они крепче, чем вам кажется, сэр.

– Надеюсь… Физически, безусловно, очень сильны… Но боже мой, какое безобразие! Я кругом провалился. Переполошил людей, опозорил свое имя… Не достиг ни одной своей цели. Не влюбился. Фактически нет, если честно сказать. Не закончил роман; фактически почти не работал над ним. Не оставался трезвым.

– Вы старались, сэр.

– Не слишком сильно.

– С основным тезисом можно поспорить, сэр.

– Моя проблема в том, что я слишком склонен к саморазрушению, слишком одержим самим собой, слишком эгоистичен, эгоцентричен… Все, что начинается на само– и эго– это я.

– Постарайтесь не быть таким самокритичным, сэр.

– Вы надо мной издеваетесь, Дживс?

– И дай нет, сэр.

Я рассмеялся. Дживс – чудо.

– Вы слишком хороши для реальности, Дживс, – сказал я.

– Спасибо, сэр.

– Немногие люди слишком хороши для реальности, Дживс, но вы, безусловно, входите в данную категорию.

– Очень хорошо, сэр.

Мы ехали дальше. Со временем дорога покрылась серой дымкой, потом совсем почернела. Фары не помогали. Я уступил. Позволил себе ехать без фар. Это было все равно что погружаться в сон. Когда я был совсем маленьким, мать, укладывая меня, каждый вечер пела одну и ту же песню:

 
Ты устал, малыш,
ты грустишь, малыш,
днем было много дел,
ты все сделать успел,
так усни, ангел мой,
все заботы твои сон унесет с собой.
 

Я старался не заснуть, чтобы она пела дальше, но надвигалась тьма, и она исчезала. Я ехал без света. Дорога была черная, уклон крутой, страшный. Потом я издали услышал окликнувший меня голос. Тьма рассеялась. Передо мной стояла бетонная дамба. Голос снова окликнул меня, как раз вовремя:

– Проснитесь, сэр! Проснитесь.