Текст книги "Великолепная Софи"

– Как, вы пойдете по Пикадилли без сопровождения? Вы, должно быть, шутите!

– Остановитесь! – пронзительно закричала мисс Рекстон.

– Ни за что. Боже, какое оживленное движение! Пожалуй, вам лучше не отвлекать меня разговорами, пока я не проберусь через это столпотворение повозок и экипажей.

– Ради всего святого, езжайте помедленнее! – взмолилась насмерть перепуганная мисс Рекстон.

– Хорошо, но только когда мы приблизимся к повороту, – пообещала Софи, на полном ходу пролетая между грузовым фургоном и почтовой каретой и едва не задевая их бортами. Жалобный стон, вырвавшийся у ее спутницы, вынудил ее добродушно добавить:

– Не бойтесь, сэр Гораций заставлял меня проезжать в ворота до тех пор, пока я не научилась не оставлять ни царапины на лакированных бортах.

Они приближались к подъему на Пикадилли. Отчаянным усилием воли постаравшись взять себя в руки, мисс Рекстон заявила:

– Немедленно скажите мне, куда вы меня везете!

– Вниз по Сент-Джеймс-стрит, – невозмутимо ответила Софи.

– Что? – ахнула мисс Рекстон и побледнела. – Вы не осмелитесь! Там нельзя появляться дамам в экипажах! Среди этих клубов, куда стекаются все городские гуляки! Вы даже не представляете, что о вас скажут! Остановитесь немедленно!

– Нет. Я очень хочу взглянуть на эркер[49]49
  Имеется в виду полукруглый застекленный эркер в знаменитом лондонском мужском клубе «Уайтс».


[Закрыть], о котором столько слышала, и на денди, которые сидят подле него. Какая жалость, что мистер Бруммель[50]50
  Бруммель, Джордж Брайан (1778–1840) – законодатель мод и первый лондонский денди, изобретатель шейного платка. Он также ввел моду чистить штиблеты шампанским.


[Закрыть] был вынужден удалиться за границу! Знаете, я ведь никогда его не видела! Быть может, вы покажете мне несколько клубов? Мы сможем сами узнать «Уайтс», или такие эркерные окна есть и в других местах?

– Очевидно, вы полагаете это забавной шуткой, мисс Стэнтон-Лейси? Неужели вы говорите серьезно?

– Да. Разумеется, я бы никогда не отважилась на такое, если бы вы не сидели рядом, придавая мне респектабельности, но вы сами уверили, что ваша репутация безупречна, и я решила, что могу безо всяких сомнений удовлетворить свое желание. Осмелюсь предположить, что ваше положение окажется достаточно влиятельным и превратит эту улицу в излюбленное место для дамских прогулок. Будем надеяться, так оно и случится!

Никакие возражения мисс Рекстон, коих она выдвинула великое множество, не смогли поколебать решимость Софи, которая неуклонно и целеустремленно мчалась вперед. В голову мисс Рекстон приходили самые дикие идеи – спрыгнуть с фаэтона, например, – но она сразу отвергала их. Будь у нее вуаль, она бы опустила ее на лицо, надеясь остаться неузнанной, но ее чрезвычайно простая шляпка была украшена всего одной-единственной лентой. У нее не нашлось даже зонтика, так что она сидела с прямой спиной, глядя перед собой в дальний конец этой постылой улицы. Она не сказала ни слова, пока лошади не свернули на Пэлл-Мэлл, и только тогда негромко произнесла голосом, дрожащим от сдерживаемой ярости и отчаяния:

– Я никогда не прощу вам этого! Никогда!

– Как жестоко с вашей стороны! – беззаботно откликнулась Софи. – Хотите, чтобы я высадила вас прямо здесь?

– Если вы посмеете оставить меня одну в этом районе…

– Очень хорошо, я отвезу вас на Беркли-сквер. Не знаю, застанете ли вы моего кузена дома в такой час, но в любом случае сможете пожаловаться на меня тете, чего, я уверена, вам очень хочется.

– Не разговаривайте со мной! – с дрожью в голосе вскричала мисс Рекстон.

Софи только рассмеялась.

Перед домом Омберсли-хаус она заговорила вновь:

– Вы сумеете выйти без посторонней помощи? Поскольку своего грума и вашу горничную я оставила в Парке, мне придется самой загонять фаэтон на конюшню.

Мисс Рекстон, не удостоив ее ответом, кое-как спустилась на землю и зашагала к входной двери.

Через полчаса Дассет впустил в дом и Софи. В этот момент мистер Ривенхолл спускался по лестнице, и она воскликнула, завидев его:

– Ах, вы все-таки дома! Я очень рада!

Он выглядел мрачным, но ответил ровным голосом:

– Не могли бы вы пройти со мной в библиотеку на несколько минут?

Она последовала за ним и принялась слегка дрожащими руками снимать перчатки для верховой езды. Глаза ее по-прежнему сверкали, а на щеках алел слабый румянец, который очень ей шел.

– Кузина, ради всего святого, что на вас нашло? – осведомился мистер Ривенхолл.

– О, разве мисс Рекстон не рассказала вам? Я осуществила давнее желание!

– Должно быть, вы обезумели! Неужели вы не понимаете, какой неподобающий поступок совершили?

– Прекрасно понимаю, и я никогда бы не отважилась на это, если бы не имела оправдания в лице мисс Рекстон! Ну же, не сердитесь! Она заверила меня, что даже если я совершу нечто возмутительное в ее присутствии, то ее безупречная репутация позволит мне избежать неприятностей! Надеюсь, в этом вы не сомневаетесь?

– Софи, она не могла сказать ничего подобного!

Девушка пожала плечами и отвернулась.

– Не могла? Как вам будет угодно!

– Что случилось? Почему вы вдруг решили подвергнуть ее такому унижению?

– Я предоставлю право мисс Рекстон дать вам все необходимые объяснения, если она сочтет нужным. Я и без того сказала слишком много: мне не нравятся сплетницы, и я не опущусь до их уровня! Мои поступки вас не касаются, кузен Чарльз, и еще менее они должны заботить мисс Рекстон.

– То, что вы только что натворили, касается ее самым непосредственным образом!

– Правильно. Я признаю свою ошибку.

– Кроме того, я не хочу, чтобы вы как-либо пострадали, по крайней мере пока находитесь под крышей этого дома. И позвольте вам заметить, что ваше сегодняшнее поведение способно весьма существенно вам навредить!

– Дорогой мой Чарльз, обо мне уже поздно беспокоиться, коль скоро я вожу знакомство с повесами и болтунами в алых мундирах.

Он оцепенел.

– Кто это сказал?

– Вы, насколько я понимаю, хотя и оказались слишком деликатны, чтобы заявить это мне в лицо. Но вам полагалось бы быть умнее и не надеяться, что я стану смиренно выслушивать поучения мисс Рекстон!

– А вам следовало бы быть умнее и не думать, будто я способен выражать свое недовольство и недоумение через посредство мисс Рекстон или кого-либо еще!

Она поднесла ладонь к щеке, и он увидел, что она смахнула слезу.

– Помолчите, прошу вас! Неужели вы не видите, что я слишком сердита, чтобы сохранять выдержку и хладнокровие? А все мой дурацкий язык! Но несмотря на ваше нежелание, чтобы мисс Рекстон упрекала меня вместо вас, вы тем не менее обсуждали меня с нею, не так ли?

– Я рассчитывал на то, что все сказанное останется между нами. Однако признаю, что было непозволительно и невежливо с моей стороны высказывать мисс Рекстон критические замечания в ваш адрес. Прощу прощения!

Софи достала из рукава платья платок и высморкалась. Румянец с ее щек исчез, и она с горечью заметила:

– Я обезоружена. Это нечестно с вашей стороны! Почему вы не могли впасть в один из ваших знаменитых приступов ярости? Вы невыносимы! Неужели прокатиться по Сент-Джеймс-стрит – это так плохо?

– Вы прекрасно знали об этом, потому что мисс Рекстон вас предупредила. Вы причинили ей немалые страдания, Софи.

– О Боже! Стоит мне выйти из себя, и я совершаю ужасные поступки! Ладно, это было дурно с моей стороны, очень дурно! Я должна попросить прощения?

– Вы обязаны извиниться перед ней. Даже если своими словами она вызывала ваш гнев, то хотя бы сделала это не намеренно. Она просто хотела помочь вам и очень расстроена произошедшим. Это я во всем виноват, поскольку своим поведением внушил ей мысль о том, будто хочу, чтобы она предостерегла вас.

Софи улыбнулась.

– Это так мило с вашей стороны, Чарльз! Мне очень жаль: я поставила всех в неловкое положение. Где мисс Рекстон? В гостиной? Отведите меня к ней, и я сделаю все, чтобы загладить свою вину!

– Благодарю вас, – ответил он, распахивая дверь.

Мисс Рекстон уже оправилась от пережитых треволнений и сейчас перелистывала страницы мужского журнала. Холодно взглянув на Софи, она вновь опустила взгляд. Софи подошла к ней и сказала со свойственной ей прямолинейностью:

– Сможете ли вы простить меня? Я приношу искренние извинения! Мне очень жаль, что так вышло! Мое поведение заслуживает самого сурового порицания!

– Настолько сурового, мисс Стэнтон-Лейси, что я бы предпочла не обсуждать его.

– Если это означает, что вы постараетесь забыть о случившемся, я буду вам крайне признательна.

– Непременно постараюсь.

– Благодарю! – сказала Софи. – Вы очень любезны!

Она повернулась и быстро направилась к выходу. Мистер Ривенхолл придержал для нее дверь и гораздо ласковее, как никогда не обращался к ней прежде, произнес:

– Если кто-нибудь заговорит со мной об этом инциденте, я просто скажу, что вы купили своих гнедых вопреки моему совету и в результате получили хороший урок, не сумев с ними справиться!

Софи улыбнулась:

– Я бы хотела, чтобы вы постарались исправить вред, причиненный моими действиями.

– Моя дорогая девочка, не стоит так переживать! Уверяю вас, в этом нет решительно никакой необходимости!

Софи одарила его благодарным взглядом и вышла из комнаты.

– А ты была не очень-то великодушна, а, Евгения? – заметил мистер Ривенхолл.

– Я считаю ее поведение непростительным.

– Совсем необязательно снова говорить мне об этом: ты ясно выразила свое мнение с самого начала.

Она набрала полную грудь воздуха и возмущенно заявила:

– Никогда не думала, что ты встанешь на ее защиту и ополчишься против меня, Чарльз!

– Это не так, но и винить во всем ее одну тоже нельзя. Ты не имела никакого права читать ей нотации, Евгения, не говоря уже о том, чтобы повторять мои необдуманные слова! Неудивительно, что она вышла из себя: у меня тоже иногда лопается терпение!

– Похоже, тебя ничуть не волнует унижение, которому я подверглась по ее милости! Что скажет мама, когда узнает…

– Ох, довольно, довольно! – нетерпеливо прервал он ее. – Не делай из мухи слона! Ради Бога, давай забудем об этом!

Она оскорбилась, но поняла, что если станет упорствовать, то лишь уронит себя в его глазах. Она злилась из‑за того, что в разыгравшейся сцене дала возможность Софи оказаться на высоте. Евгения заставила себя улыбнуться и высокопарно проговорила:

– Ты прав: я поддалась недопустимому всплеску эмоций. Пожалуйста, передай своей кузине, что я не стану поминать случившееся!

Она тут же была вознаграждена, потому что он схватил ее за руки и воскликнул:

– Вот это больше на тебя похоже! Я знал, что не мог ошибиться в тебе!

Глава 8

Обе дамы не встречались вплоть до того дня, на который была назначена поездка в Мертон. Мисс Рекстон, уверив себя в том, что обрела дурную славу, решила погостить у старшей сестры, которая жила в Кенте и была известна тем, что без смущения использовала гостей в своих интересах. Евгению отнюдь не прельщала роль девочки на побегушках, которую наверняка уготовила ей леди Илинг, равно как и не вдохновляла необходимость развлекать ее многочисленных отпрысков, но она была твердо убеждена в том, что некоторое время ей лучше побыть вдали от Лондона, пока не утихнут все досужие пересуды. Таким образом, семейство Ривенхолл на целых семь дней было избавлено от ее карательных набегов, и это обстоятельство перевесило неприятности, вызванные необдуманным поступком Софи. Кстати, известия о нем так и не достигли ушей леди Омберсли, зато младшие члены семьи знали его во всех подробностях. Одни были шокированы, зато другие, в частности Хьюберт и Селина, искренне полагали, что их кузина сыграла чрезвычайно забавную шутку. Впрочем, ее проступок не повлек за собой немедленных последствий, хотя молодые родственники Софи вовсю упражнялись в остроумии на ее счет, но очень скоро нашли себе новую жертву. Куда более благодарный объект для насмешек предстал им в лице молодого лорда Бромфорда, который неожиданно вплыл в тихую гавань семьи Ривенхолл и которого они сочли манной небесной.

Лорд Бромфорд, почти неизвестный высшему обществу, совсем недавно (после смерти отца) унаследовал скромное баронство. Он был единственным выжившим сыном своих родителей, поскольку все его братья и сестры (число которых, по мнению разных источников, колебалось от семи до семнадцати) перешли в мир иной еще в младенчестве. Быть может, именно по этой причине мать с самого рождения не выпускала его из-под своего любящего крылышка. Собственно, других видимых причин для этого не наблюдалось; как справедливо заметила Софи своим двоюродным братьям и сестрам, румяный цвет лица и выраженная упитанность свидетельствовали о цветущем здоровье молодого лорда. Он получил домашнее образование, а когда пришло время отправлять его в Оксфорд, ниспосланная самим провидением простуда уберегла его от тягот и лишений университетской жизни. Лорду Бромфорду было прекрасно известно, что у его наследника слабые легкие, так что леди Бромфорд достаточно было каждый день напоминать ему о несчастьях, кои непременно обрушатся на сына, если он станет студентом, чтобы убедить супруга дать согласие на альтернативный план. Генри, в сопровождении одного человека духовного звания, к которому леди Бромфорд питала безграничное доверие, отбыл на Ямайку с визитом к своему дяде губернатору. Считалось, что тамошний климат весьма благотворен для страдальцев с больными легкими, и только когда Генри уже четвертый день болтался в море, его мать выяснила, что на остров время от времени обрушиваются тропические ураганы. Но отзывать сына было уже слишком поздно, и он продолжил свой вояж, жестоко страдая от морской болезни. Зато в Порт-Рояль Генри прибыл без малейших следов кашля, который внушал его матушке поистине лихорадочное беспокойство. Во время его визита ураганов, которые могли бы унести его в море, на острове не случилось, и когда за несколько месяцев до достижения им совершеннолетия он вернулся в Англию, то выглядел настолько здоровым и крепким, что его мать поздравила себя с успешным претворением в жизнь своего замысла. Она не сразу заметила, что за время восемнадцатимесячного пребывания вдали от нее он обзавелся привычкой поступать вопреки ее материнской воле. Следуя ее советам, он менял носки, повязывал горло шарфом, кутал ноги в теплые пледы и старательно избегал нездоровой пищи. Но когда она порекомендовала ему отказаться от шума и гама разгульной жизни Лондона, он, поразмыслив, заявил, что предпочел бы жить в столице; когда же она предложила ему выгодную и достойную партию, сын ответил, что весьма ей признателен, но пока еще не решил, на женщине какого склада хочет жениться. Он предпочел не спорить, а отказаться от выгодной партии и поселиться в Лондоне. После этого его мать говорила подругам, что ее Генри можно увлечь, но нельзя заставить, в то время как его камердинер, человек прямой и откровенный, заявлял, что его светлость упрям как осел.

Он пробыл в городе уже некоторое время, прежде чем семейство Ривенхолл обратило внимание на его существование. Его знакомые (коих Хьюберт презрительно окрестил бандой дураков) не принадлежали к числу их друзей, и только познакомившись в «Олмаксе» с Софи и станцевав с нею контрданс[51]51
  Старинный танец (род кадрили), исполнявшийся четырьмя, шестью и восьмью парами. – Примеч. ред.


[Закрыть], он предстал перед ними во всем блеске своей личности. Дело в том, что лорд Бромфорд, оказавшись нечувствительным как к красоте Сесилии, так и к достойному выбору своей матушки, решил, что именно Софи станет ему подходящей женой. Он явился с визитом на Беркли-сквер, причем в тот самый момент, когда Хьюберт и Селина находились у леди Омберсли. Он пробыл у них полчаса, успев за это время поразить хозяев сведениями о растительном мире Ямайки и влиянии камфарной настойки опия на человеческий организм, и они внимали ему в ошеломленном негодовании до тех пор, пока в комнату не вошла Софи. И только тогда пелена спала с их глаз: они наконец осознали, с какой стати его светлость вдруг решил почтить их дом утренним визитом, и их скука сменилась нечестивым злорадством. В мгновение ока неудачливый кавалер Софи стал тем прочным фундаментом, на котором наделенные живым воображением молодые люди принялись строить самые несуразные измышления. Стоило какому-нибудь уличному певцу громко запеть на площади, как Хьюберт или Селина провозглашали, что это лорд Бромфорд дарит Софи серенаду. Когда же он целых три дня вынужден был провести взаперти в своей квартире, страдая желудочным расстройством, они заявили, что он дрался на дуэли из‑за ее прекрасных глаз. А бесконечный роман о его похождениях в Вест-Индии, творчески дополненный и живописно разукрашенный бойким воображением трех молодых людей, превратился в нечто настолько возмутительное, что вызвал протесты даже у леди Омберсли и мисс Аддербери. Впрочем, леди Омберсли, хотя и осуждала подобные игривые и насмешливые излишества, сама изрядно изумлялась настойчивости, с какой лорд Бромфорд преследовал ее племянницу. Он взял за правило появляться на Беркли-сквер под самыми смехотворными предлогами; каждый день он прогуливался по парку в надежде подстеречь Софи и добиться приглашения сесть в ее фаэтон; он даже приобрел какую-то породистую клячу и каждое утро разъезжал на ней взад и вперед по Главной аллее, мечтая встретить Софи, когда она будет выгуливать Саламанку. Удивительным образом ему удалось убедить свою матушку свести знакомство с леди Омберсли и даже пригласить Софи на концерт античной музыки. Он не обращал внимания на насмешки и пренебрежительное отношение, а когда его родительница намекнула ему, что из Софи едва ли получится подходящая для серьезного мужчины супруга вследствие исключительной фривольности ее нрава, он заявил, что ничуть не сомневается в своей способности направить ее мысли в более благоразумное русло.

Вся же пикантность происходящего, по мнению юных представителей семьи Ривенхолл, заключалась в том, что Чарльз, обычно крайне нетерпимый к любым претендентам, по каким-то непонятным соображениям всячески поощрял его светлость. Он уверял, что в лорде Бромфорде сокрыто много хорошего. По его мнению, манера лорда Бромфорда вести беседу свидетельствует о том, что он наделен здравым смыслом, а его описания Ямайки крайне интересны и занимательны. Вот только Селина (превратившаяся, по словам Чарльза, в молодую и нахальную девицу) заметила, что появление в доме лорда Бромфорда служит старшему брату сигналом срочно ретироваться в свой клуб.

Ухаживания его светлости, планы по организации бала, нескончаемый поток визитеров и даже неблагоразумный поступок Софи – все это привело к тому, что жизнь в доме забурлила весельем и восторженным ожиданием. Это подметил даже лорд Омберсли.

– Клянусь Богом, не знаю, что на вас нашло, поскольку раньше здесь было весело, как на кладбище! – провозгласил он. – Вот что я вам скажу, леди Омберсли: пожалуй, я сумею уговорить Йорка заглянуть на ваш вечер. Неофициально, как вы понимаете, но сейчас он застрял в гостинице «Стейбл-Ярд» и наверняка будет очень рад зайти к вам на полчасика.

– Уговорите герцога Йорка заглянуть на мой вечер? – эхом откликнулась его жена, пораженная до глубины души. – Мой дорогой Омберсли, вы, очевидно, лишились рассудка! У нас будет всего десять или двенадцать пар для танцев в гостиной и два карточных столика в Малиновой гостиной! Умоляю вас не делать этого!

– Десять или двенадцать пар? Нет-нет, Дассет не рассуждал бы о красных ковровых дорожках и парусиновых навесах, если бы речь шла о таком скромном приеме! – возразил его светлость.

От этих не предвещающих ничего хорошего слов миледи похолодела. Назначив дату званого вечера и предупредив Сесилию, чтобы та не забыла послать приглашение очень скучной девице, приходившейся ей крестной дочерью, она особенно не задумывалась о предстоящем мероприятии. Но сейчас она все же решилась поинтересоваться у племянницы, сколько гостей приглашено на этот роковой вечер. Ответ поверг ее в ужас и едва не привел к обмороку. Ей пришлось прибегнуть к испытанному средству – нюхательным солям, и выпить стакан воды, которой заботливо подала ей Сесилия, прежде чем она пришла в себя настолько, чтобы протестовать. Сидя на софе, она попеременно пила воду и нюхала соли, жалобно стеная по поводу того, что скажет Чарльз, когда обо всем узнает. Софи понадобилось добрых двадцать минут, чтобы убедить ее в том, что раз Чарльзу не придется оплачивать организацию увеселения, то и волноваться не о чем. Но даже после этого леди Омберсли со страхом представляла тот пугающий момент, когда правда неизбежно откроется, и не могла без дрожи смотреть на старшего сына, стоило тому войти в комнату.

К счастью, Чарльз не успел узнать правду до того момента, как вся компания дружно отправилась в Мертон в гости к маркизе де Виллаканас. Путешествие должно было стать вполне удачным: маркиза написала леди Омберсли очень милое письмо, выражая удовольствие от предстоящей встречи и умоляя ее привезти с собой столько своих прелестных детей, сколько сочтет нужным. В небе сияло солнце, и апрельский день не обещал дождя; даже мисс Рекстон, вернувшаяся в столицу как раз к тому времени, чтобы принять участие в поездке, пребывала в прекрасном расположении духа, не обделяя своей милостью и Софи. В последний момент желание присоединиться к честной компании выразил и Хьюберт, заявив, что он тоже хочет взглянуть на жирафа. Софи осадила его гневным взглядом, а мать, не расслышав его фразу, с восторженным одобрением отнеслась к подобному решению, и неловкий момент миновал незамеченным. Мистер Ривенхолл с изысканной вежливостью поприветствовал сэра Винсента Талгарта и завел с ним непринужденную беседу, пока три дамы рассаживались в ландо. Мисс Рекстон умоляла посадить ее сзади, а Сесилия настаивала ни в коем случае не делать этого. Казалось, ничто не предвещало неприятностей в столь удачно начинающийся день, когда на площадь из‑за угла вышел мистер Фэнхоуп, заметил кавалькаду и немедленно направился к ней через дорогу.

Лицо мистера Ривенхолла окаменело; он метнул на Софи обвиняющий взгляд, но та лишь покачала головой. Тем временем мистер Фэнхоуп пожал руку леди Омберсли и поинтересовался, куда она направляется. Когда она ответила, что в Мертон, он коротко ответил:

– Законодательный акт парламента, nolumus leges Angliae mutari[52]52
  В Мертоне во времена правления Генриха III заседал парламент, на котором решались вопросы наследования внебрачными детьми. Прелаты хотели изменить старинный закон, согласно которому дети, рожденные вне брака, не имели права на наследство, но бароны отказались это сделать. Отсюда и выражение: nolumus leges Angliae mutari (лат.) – «мы не хотим, чтобы законы Англии менялись».


[Закрыть].

– Очень возможно, – язвительно ответила леди Омберсли.

Мисс Рекстон, никогда не упускавшая возможности продемонстрировать свое безупречное образование, мило улыбнулась мистеру Фэнхоупу и произнесла:

– Совершенно верно. Говорят, король Иоанн провел ночь в монастыре, перед тем как подписать Великую хартию вольностей. Это поистине историческое место, ибо там, по слухам, был убит Сенульф, король Уэссекса. С ним связаны и более поздние исторические события, – добавила она, но развивать тему не стала, поскольку в этих самых событиях, к несчастью, принимала участие некая особа, имя которой не пристало упоминать в приличном обществе.

– Нельсон! – воскликнул мистер Фэнхоуп. – Романтический Мертон![53]53
  В Мертоне находилось поместье Мертон-Плейс, где в 1801–1805 годах жили адмирал Нельсон и его возлюбленная Эмма Гамильтон. – Примеч. ред.


[Закрыть] Я поеду с вами. – Он влез в экипаж, уселся рядом с Сесилией, одарил ангельской улыбкой леди Омберсли и заявил: – Теперь я знаю, чего мне хочется. Проснувшись сегодня утром, я понял, что меня снедает чувство глубокой неудовлетворенности, но не знал, что с ним делать. А теперь знаю: мне следует отправиться в Мертон.

– Вы уверены, что вам хочется именно в Мертон? – воскликнула расстроенная леди Омберсли, боясь, что Чарльз вспылит и скажет какую-нибудь колкость в адрес этого надоедливого молодого человека.

– Да, – ответил мистер Фэнхоуп. – Там уже все зазеленело, а именно этого, как мне представляется, и жаждет моя душа.

 
С Сесилией прекрасной
Я в Мертон отправляюсь,
Где тихо Уондл[54]54
  Река в юго-восточной Англии, протекает через юго-западные районы Лондона и имеет в длину 14 км.


[Закрыть] струится,
Нарциссы цвет роняют…
 

Что за уродливое название – «Уондл»! Оно оскорбляет слух! А почему вы хмуритесь? Разве я не могу поехать с вами?

Столь внезапное превращение восторженного поэта в льстивого и заискивающего юнца поверг леди Омберсли в замешательство, и она смущенно ответила:

– Я уверена, что мы с радостью взяли бы вас с собой, Огастес, но мы собираемся навестить маркизу де Виллаканас, а вас она не ожидает.

– А вот это, – нимало не смутившись, изрек мистер Фэнхоуп, – очень красивое имя! «Виллаканас»! О, как звучит! Испанская леди, в платье ярком и богатом, в блеске чистых бриллиантов!

– Даже не знаю, что сказать, – заявила рассерженная леди Омберсли.

Софи, которую изрядно позабавила непонятливость мистера Фэнхоупа, не пожелавшего заметить недвусмысленный намек на то, что его общество нежелательно, со смехом заметила:

– Да, и в жемчугах, достойных самой королевы! К тому же она любит одного англичанина – моего отца!

– Замечательно! – воскликнул мистер Фэнхоуп. – Как я рад, что еду с вами!

Избавиться от него не было решительно никакой возможности, разве что силой высадить из ландо. Леди Омберсли метнула полный отчаяния взгляд на старшего сына, тогда как Сесилия уставилась на него с мольбой; при этом мисс Рекстон ободряюще ему улыбнулась, показывая, что все прекрасно понимает и что ее решимость не спускать с Сесилии глаз лишь окрепла.

– Кто этот Адонис? – спросил сэр Винсент у мистера Ривенхолла. – От одного взгляда на него, сидящего рядом с вашей сестрой, прямо-таки дух захватывает!

– Огастес Фэнхоуп, – коротко ответил мистер Ривенхолл. – Кузина, если вы готовы, я готов помочь вам расположиться!

Леди Омберсли, сообразив, что получила молчаливое согласие на присутствие мистера Фэнхоупа, приказала своему кучеру трогаться. Сэр Винсент и Хьюберт, верхом, пристроились за ее каретой, а мистер Ривенхолл обратился к Софи:

– Ну, если это ваши проделки!..

– Нет, слово чести. Если бы я твердо знала, что он замечает вашу враждебность, то сказала бы, что он положил вас на обе лопатки, Чарльз!

Он не выдержал и рассмеялся:

– Сомневаюсь, будто он способен что-либо заметить, кроме удара дубиной по голове. И как только вы его терпите?

– Я уже сказала вам, что отношусь к нему далеко не благосклонно. Но довольно о нем! Я дала себе торжественное обещание не ссориться с вами сегодня!

– Вы меня изумляете! С чего бы это?

– Не прикидывайтесь глупцом! – ответила она. – Просто я хочу прокатиться на ваших чалых!

Он уселся рядом с ней в коляску и кивком велел груму, державшему лошадей под уздцы, отойти в сторону.

– Ах, вот оно что! Когда выедем за город, я передам вам вожжи.

– Подозреваю, – заявила Софи, – что вы вознамерились с самого начала вывести меня из себя. Но у вас ничего не получится.

– Я нисколько не сомневаюсь в вашем искусстве.

– Приятно слышать. Вероятно, вам пришлось сделать над собой усилие для этого признания, отчего оно обретает еще большую ценность. Но в Англии дороги настолько хороши, что особого умения не требуется. Видели бы вы те козьи тропы в Испании, которые там называются дорогами!

– Намеренная провокация, Софи! – откликнулся мистер Ривенхолл.

Она засмеялась и принялась все отрицать, а потом стала расспрашивать его об охоте. Едва узкие улочки города остались позади, Чарльз позволил лошадям прибавить шаг, и они быстро обогнали ландо, в котором мисс Рекстон о чем-то мило беседовала с мистером Фэнхоупом, а Сесилия явно скучала. Причину этого пояснил Хьюберт, на некоторое время поравнявшийся с коляской. По его словам, предметом обсуждения в ландо стал «Ад»[55]55
  Первая часть «Божественной комедии» Данте Алигьери.


[Закрыть] Данте.

– Надо отдать Фэнхоупу должное! – честно признался юноша. – Он разбирается в итальянской поэзии намного лучше твоей Евгении, Чарльз, и может рассуждать о ней часами! Более того, оказывается, там есть еще какой-то малый по фамилии Уберти[56]56
  Фарината дельи Уберти (1212–1264) – глава флорентийских гибеллинов (то есть сторонников империи). Данте в своей «Божественной комедии» помещает Фаринату как еретика в шестой круг ада.


[Закрыть] или что-то в этом роде, так он знает и его. Грустное чтиво, если хотите знать мое мнение, но Талгарт – классный парень, верно? – говорит, что Фэнхоуп чертовски хорошо начитан. А вот Сесилии все это решительно не нравится. Боже, я бы посмеялся от души, если бы Евгения увела у нее поэта!

Поскольку Чарльз не проявил желания развивать эту тему, Хьюберт вновь отстал и присоединился к сэру Винсенту. Мистер Ривенхолл передал поводья Софи, заметив при этом, что очень рад тому, что не сидит в ландо.

Она воздержалась от каких-либо замечаний; остаток пути прошел в приятной атмосфере, и никакие разногласия не омрачили установившиеся между ними хорошие отношения.

Дом, приобретенный сэром Горацием для маркизы, оказался просторной виллой в стиле Палладио[57]57
  Ранняя форма классицизма, выросшая из идей итальянского архитектора Андреа Палладио (1508–1580). В основе стиля лежат строгое следование симметрии, учет перспективы и заимствование принципов классической храмовой архитектуры Древней Греции и Рима. – Примеч. ред.


[Закрыть], окруженной очаровательными садами, к которой с одной стороны примыкал небольшой лесок, правда, отгороженный забором, так что попасть в него можно было через изящную калитку кованого железа, привезенную из Италии прежним владельцем. Невысокие ступеньки вели от поворота подъездной аллеи к передней двери; при приближении коляски она распахнулась, из дома вышел худощавый мужчина в черном костюме и, остановившись на пороге, отвесил им глубокий поклон. Софи поприветствовала его в своей обычной дружеской манере и сразу же поинтересовалась, куда мистер Ривенхолл может поставить лошадей. Худощавый мужчина властно, словно фокусник, щелкнул пальцами, и откуда ни возьмись появился грум, подбежал к лошадям и взял их под уздцы.

– Я прослежу, чтобы их отвели на конюшню, Софи, и скоро вернусь вместе с матерью, – сказал мистер Ривенхолл.

Софи кивнула и направилась к невысоким ступенькам, говоря на ходу:

– Гастон, с нами прибыли на два гостя больше, чем ожидалось. Смею надеяться, вы не станете возражать.

– Это сущие пустяки, мадемуазель, – небрежно отозвался он. – Мадам ожидает вас в гостиной.

Маркиза лежала на софе в гостиной, выходящей на южную лужайку. Свет весеннего солнца трудно было назвать ослепительным, тем не менее портьеры на окнах были задернуты, чтобы внутрь не проникал ни один лучик. И занавеси, и обивка на мебели были зеленого цвета, поэтому в комнате царил полумрак подводного царства. Софи немедленно раздвинула шторы, воскликнув:

– Санчия, нельзя же спать, когда ваши гости уже на пороге!

Со стороны софы донесся слабый стон.

– Софи, мой цвет лица! Ему вредит яркий солнечный свет! Сколько раз тебе повторять одно и то же?

Софи подошла к ней и наклонилась, чтобы поцеловать.

– Да, дорогая Санчия, но моя тетя сочтет странным, если вы и дальше будете возлежать в темноте и ей придется пробираться к вам на ощупь. Вставайте немедленно!

– Bien entendido,[58]58
  Здесь: разумеется (исп.).


[Закрыть] я встану, когда твоя тетя будет здесь, – с достоинством ответила маркиза. – Если она уже у дверей, я поднимусь немедленно и не пожалею для этого усилий.

В подтверждение своих слов она сбросила на пол необыкновенно красивую шаль, которой укрывала ноги, и позволила Софи помочь ей подняться.

Она была яркой брюнеткой, одетой скорее по французской, нежели по английской моде, и ее роскошные черные кудри, уложенные в высокую прическу, прикрывала мантилья. Платье из тончайшего барежа поверх атласного чехла вызывающе подчеркивало ее полные груди, обнажая их намного больше, чем леди Омберсли сочла бы пристойным. Сей недостаток, впрочем, отчасти скрадывали многочисленные шали и накидки, в которые она куталась, дабы уберечься от предательских сквозняков. Мантилья была приколота к низкому вырезу ее платья большой изумрудной брошью; в мочках ее ушей тоже покачивались изумруды в золотой оправе, а на шее красовалась двойная нить превосходного жемчуга, спускавшаяся чуть ли не до самой талии. Она была потрясающе красива, с большими томными карими глазами и нежной матовой кожей лица, умело подкрашенного рукой настоящего художника. Ей было чуть больше тридцати пяти, но округлая полнота делала ее старше. При этом она ничуть не походила на вдову, и именно эта мысль первой появилась у леди Омберсли, когда она, наконец, вошла в комнату и приняла вялую руку, протянутую ей в знак приветствия.