Текст книги "Господин двух царств"

17

После возвращения Александра под охраной флота осада резко превратилась из долгого ожидания в нечто, больше походившее на войну. Дамба была закончена, башни воздвигнуты, но у Александра была еще одна идея, как сокрушить стены.

Она пришла ему во сне, а может быть, его научили боги. Александр выслушал предложения, изучил план города и на весь долгий беззаботный день уехал охотиться в холмы, а, вернувшись, призвал своих механиков.

Тараны. Конечно. Но тараны, установленные на кораблях, защищенные так же, как башни, от огня. Они могли двигаться, куда нужно, пробуя прочность стен, останавливаться, где выберут, бросать якоря, и, задраив люки, бить в гигантские неприступные камни. Но не только стены были из камня; камни лежали в воде, преграждая дорогу кораблям. Под градом стрел ныряльщики обвязывали их веревками, кранами поднимали на борт кораблей, расчищая им путь.

Это была самая сумасшедшая вещь, которую делал когда-либо Александр и, казалось, самая бесполезная. Люди глядели на него и бормотали что-то о богах и лишении разума.

А Тир не дремал. Его катапульты посылали сверху со стен дождь снарядов, а галеры, подплывая, перерезали канаты на кораблях с таранами. Александр направил против них вооруженные галеры. Тирцы убрали корабли и послали ныряльщиков с ножами. Александр заменил якорные канаты цепями.

Тир дал Александру дневную передышку, а потом захватил его врасплох во сне. Совершенно буквально: Александр любил вздремнуть часок в полуденную жару, лежа под навесом к югу от дамбы, пока киприоты на северной стороне, а финикийцы на южной обедали, причалив к берегу свои корабли или вытащив их на песок. Тир поднял в северной гавани целую стену из парусов и изготовился к атаке.

Мериамон увидала парусную стену утром, когда шла в лазарет, и удивилась, предположив, что видит что-то новое в ведении войны. Днем она вышла из палатки в ослепляющую полуденную жару, а стена была все еще на месте, надувалась, хлопая под ветром.

Все было тихо. На башнях, охранявших гавань, быстро передвигались люди, казавшиеся крошечными на таком расстоянии.

Нико стоял возле палатки, всматриваясь в город. Мериамон не удивлялась и не задумывалась, почему он часто находится рядом, занятый разными делами.

– Что они делают? – спросила она его.

– Не знаю. – Нико вгляделся из-под руки. – Что-то они замышляют.

Не задумываясь, она поспешила на берег. Нико пошел за ней; его размашистые шаги легко поспевали за ее торопливыми, но мелкими. Она окинула взглядом воду. Вот дамба, выглядящая так, как будто была здесь со времен сотворения мира. Корабли стояли на якоре или лежали на песке, одинокая галера плыла к берегу. Корабли с таранами были причалены, стояли спокойно. Даже море было спокойно.

Она бросилась бежать.

Александр был под своим навесом, он обедал и беседовал с группой людей. Когда он закончит, стража выпроводит всех, а он ляжет спать.

Сегодня на страже стоял Птолемей. Он узнал Мериамон и своего брата – оба они были потные и вне себя. Птолемей пропустил их. Мериамон оттолкнула с дороги здоровенного македонца, обежала другого и оказалась лицом к лицу с царем.

– Мариамне, – сказал Александр, – он всегда был рад ее видеть, – но удивленно поднял бровь, заметив, как она выглядит. Она забыла свой плащ, мокрое платье облепило тело, а египетское полотно, когда сырое, становится вообще прозрачным.

– Александр, – выговорила она, задыхаясь: даже в стране Кемет люди не бегают в полуденную жару, – почему все твои корабли на берегу?

– Мы всегда так делаем в полдень, – ответил кто-то.

– Тир знает об этом, – сказала Мериамон.

Александр повернулся, чтобы сказать что-то говорившему. Он увидел ее лицо и все понял. Он был потрясен.

– Великий Зевс! – Не договорив, он бросился бежать.

Тирцы спустили стену из парусов, и их корабли ринулись на кипрский флот. Но прежде чем они успели подойти достаточно близко, на парусах и веслах примчался Александр, обогнув город с юга, и напал на корабли Тира – и как раз вовремя. Пришвартованные и лежавшие на песке корабли без команд стали бы легкой добычей для тирских военных галер. Александр налетел так быстро, что, несмотря на предупреждение из города, вражеский флот не успел отойти и был чувствительно побит. Александр загнал остатки тирского флота в северную гавань и запер там, а финикийцы заблокировали южную гавань. Флот Тира был сломлен; теперь война пойдет на суше, и осада будет продолжаться, пока кто-нибудь не уступит.

Александр не был расположен праздновать победу.

– Я совершил ошибку, – говорил он. – Я расслабился и мог из-за этого проиграть войну.

Мериамон не спорила с ним. Другие пробовали, но Александр только ворчал, пока они не отстали. В нем поднимался гнев. Не тот, из-за которого началась осада: то была просто уязвленная гордость. Теперь было много хуже. Он гневался на себя: он совершил промах, он чуть не проиграл, потому что он не предусмотрел всего, потому что позволил себе стать предсказуемым.

Александр был предсказуем, но он был таким и прежде. Расслабленность, благодушие – с ними он будет бороться всюду, где только обнаружит, и прежде всего в себе самом. Горячность и стремительность – вот чем он известен, и на том будет стоять, неважно, какой ценой.

Александр бросил тараны на неприступные стены. Он бил снова и снова, ярость Александра передавалась его людям, и они устремляли ее на камни, которые крошились и раскалывались, но не разрушались. Осажденные бросали сверху камни и горящие котлы. Камни летели далеко. Пламя шипело и гасло, столкнувшись со щитами из мокрой кожи. Один человек упал, сбитый камнем, другой умер, задохнувшись в пламени. Александр не обращал внимания. Александр был в ярости. Александр победит или умрет.

Даже камень в конце концов поддается, и даже стены, сложенные Гераклом, не могли бесконечно выдерживать напор Александра. Один из кораблей обнаружил камень с трещиной и долбил его, пока он не развалился, расшатав соседний и верхний и внутреннюю засыпку, – в стене стала появляться брешь. Александр сам был у тарана; его голос, резкий, как бич, хлестал и подгонял людей. Стена тряслась от ударов.

Кто-то закричал. Люди у тарана отшатнулись. Целый кусок стены прогнулся, треснул и рухнул, частью внутрь, частью в море. Поднялся радостный вопль. Голос Александра перекрывал всех. С борта судна внутрь стен Тира была сброшена сходня. Александр ринулся вперед, когда она еще не успела коснуться земли, – один безумец против всей армии Тира.

Его люди ринулись вслед за ним, с победной песней на устах, которая для многих была просто его именем.

Их было слишком мало, а тирцев слишком много. Пришлось отступить. Но стена была пробита. Александр ступил на землю Тира.

И, совершив это, он отступил. Александр оставил город с пробитой стеной, собрал всех, кроме охраны у кораблей и на дамбе, и увел в лагерь. Тир, ожидавший новой атаки, не дождался ничего – ни движения, ни слова.

Первый день после того, как стена была пробита, Александр, как истый грек, провел с друзьями, певцами и поэтами. На другой день по утренней прохладе он отправился охотиться и провел весь день без дела, кроме одного часа, когда он беседовал со своими военачальниками. Он особо говорил с Адметом, который командовал гипаспистами – гвардейцами-щитоносцами и с Койном, командиром одного из отделений фаланги. Вечером он пировал в компании, чуть ли не купаясь в вине.

Мериамон тоже была там – потому, что он просил, и потому, что воздух был наполнен Силой. От нее пощипывало кожу, дрожали и поднимались мелкие волоски. Ее тень стала почти осязаемой. Она не пошла охотиться, когда Мериамон ее отпускала. Там, куда собралась Мериамон, охота была лучше.

Мериамон пошла туда той, кем была: египтянкой царской крови – одеяние из тончайшего полотна, сложенное во множество складок, облегающее тесно, как кожа, широкое ожерелье из ляписа и золота, которое прислал ей царь, зная, что она будет носить его; золотые браслеты и кольца на пальцах и в ушах, золотая повязка на прическе из множества косичек. Она хотела бы надеть парик, но ничего подходящего не было, а Таис и Филинна вдвоем убеждали ее, что ее собственные волосы достаточно хороши – черные, густые и волнистые. Филинна смазала их маслом и заплела в косы, закрепив конец каждой бусиной из золота, ляписа или кровавика. Мериамон сама подвела глаза колем, ляписом и малахитом, удлинив линии и подчеркнув изгиб бровей. Таис дала ей духи, которые могли быть только из страны Кемет – такие же прекрасные, с ароматом пряностей, мускуса и цветов.

Она не знала, зачем украшает себя. Царь одобрит: ему нравится, когда его друзья нарядны и хорошо выглядят. Но она предпочла бы быть просто Мериамон, а не царевной в золоте, пахнущей благовониями, с цветком лотоса в руках. Как тогда…

Ее тень клыкасто улыбнулась. Мериамон поднесла цветок к лицу. Его сладкий аромат кружил голову. Пахло Нилом, пахло страной Кемет. В нем была сила.

Завтра Александр закончит то, что начал. Он закончит осаду. Он возьмет город или погибнет. Сегодняшняя ночь может быть для него последней на земле, последней для безумца, который возмечтал овладеть неприступным городом.

Она даст ему то, что сможет дать, и будет живым напоминанием о том, за что он должен сражаться. К счастью или к несчастью, ожидание для страны Кемет подошло к концу.

В памяти ее осталось немногое от царского пира. Ее место было рядом с Александром. Возможно, она что-то ела и пила. Она не сказала ничего, что бы ей запомнилось. Сначала с нее не сводили глаз; эллины удивлялись или не одобряли ее чужеземный облик, гетеры смотрели, прищурясь, оценивая знакомую незнакомку, прикидывая ее возможности как соперницы. Финикийцы, которых было немного, проявляли почтительность: они знали, кто она такая.

Она была слишком занята, чтобы запомнить, что делала. Александр был ее полной противоположностью. Ему не нужно было быть ничем иным, кроме Александра. Иногда он был повсюду, видел все. Иногда его вообще не было нигде, он словно растворялся, позволяя пиру идти своим чередом. Ему было хорошо, он тихо разговаривал с Гефестионом, который пришел и сел рядом с ним. Никто не обращал внимания. Царь прислонился к груди друга, в полудреме поигрывая чашей. Гефестион гладил его волосы. Лицо его, как обычно, было спокойным, словно вырезанным из слоновой кости, красивое почти до невыразительности, если бы не глаза. В них было спокойствие, какого никогда не знал Александр, но в котором находил отдых, умиротворенность, но не безмятежность, а в глубине – блеск юношеской веселости.

Гефестион был, как вода, глубокая и спокойная с виду. Александр был огонь. Даже отдыхая, он не знал спокойствия. Он вертел в руках чашу, быстрые глаза его метались по комнате, замечая все. Он улыбался, что-то говорил, вовлекая людей в свою орбиту, удерживая, отпуская. Его любимый друг был с ним здесь и полностью принадлежал ему. А Александр был таким разным – то царем, то другом, то любовником, то просто участником пиршества.

Внутреннему взгляду Мериамон представилась женщина, закутанная в вуаль, сидевшая в персидском шатре, глядя, как другая женщина нянчит спеленутого ребенка. Барсина тоже его любовница, но она никогда не получит того, что Гефестион. Как не получит ни одна женщина, ни один мужчина, ни один мальчик. У Ахилла был только один Патрокл, и другого быть не могло.

Александр поднялся. Гефестион распрямил колено и отпил из чаши. Царь, улыбаясь, подсел к Мериамон. Его венок увял от жары; Александр выглядел не то что смешно, но очень молодо и несколько залихватски. Она не смогла удержаться от ответной улыбки.

– Дашь мне свое благословение? – спросил он.

– А разве оно у меня есть? – Мериамон удивленно подняла бровь.

– Я думаю, да.

– Для тебя это важно?

– Важно, – отвечал он.

Мериамон задумалась.

– В тебе есть бог, ты же знаешь. Ничто другое не позволило бы тебе совершить такое.

Его глаза сузились, как будто он смотрел на солнце. Сейчас он не смотрел на нее – он смотрел дальше нее, дальше любого горизонта.

Александр заморгал, вздрогнул, снова увидел ее. Его плоть была плотью смертного, его ум был умом смертного, хоть и не совсем таким, как у других. Он сказал:

– И ты тоже. Ты еще больше, чем я, дитя богов. Почему бы тебе не воспользоваться силой, которая есть у тебя, и не править Египтом?

– Мне это не дано, – отвечала она.

– Я могу умереть завтра.

Она склонила голову.

– Ты так спокойно это воспринимаешь, – сказал он.

– Если бы я рыдала и скрежетала зубами, ты бы остановился?

– Нет, – ответил Александр.

– Стало быть, ты будешь делать то, что ты будешь делать, – сказала Мериамон. – да защитят тебя боги.

Он подчинился этому. Он не боялся, нет. Но такая блестящая уверенность была получена дорогой ценой. Для него не было мира, не было ни мгновения покоя; пламя бога горело в нем всегда, где бы он ни был. Чего он хотел от нее – чтобы она не трепетала перед ним. Но в ней звучали голоса богов, яснее, чем он когда-либо слышал их. Она была их инструментом, а он был одним из них. Или будет. Если переживет завтрашний день.

На третий день море было, как стекло, не слышалось ни малейшего шепота ветра, ни малейшего движения в воздухе, чтобы поколебать воду, развернуть флаги или охладить тело, поднявшееся с жаркой и бессонной постели. Люди Александра поднялись еще до рассвета. Щитоносцы и фаланга Койна были при оружии и готовы. Их товарищи глядели на них с разной степенью зависти, даже ветераны, для которых война давно перестала быть таинством. Александр все изменил. Он заставил ее сверкать, потому что был частью ее.

Александр вышел точно с первым лучом солнца – великолепный в своем огненном плаще, с золотым шлемом в руках. Он передал его прислужнику, отправляясь приносить утренние жертвы – сегодня один бык был для Зевса, другой для Геракла, чей город он собирался взять. Когда кровь быка хлынула на алтарь, взошло солнце, и волосы Александра загорелись золотом. Берцовая кость быка Зевса, завернутая в жир и положенная в огонь, посылала свой дым к небесам. С ним смешивался дым от кости быка Геракла. Люди царя разделили жертвенное мясо, приобщившись к его силе. Все они закончили трапезу одновременно, с криком вскочили и побежали к морю.

Тир ждал их. Корабли с таранами вышли еще до рассвета; грохот и удары усилились с наступлением дня, разносясь в неподвижном воздухе, так что даже мертвый пробудился бы. Когда люди царя готовились взойти на корабли, отделение Койна на один, щитоносцы – на другой, а царь впереди всех собирался подняться на борт, на городской стеке заблестел металл и задвигались, собираясь, люди. Все выбежали на дамбу, забыв про стрелы, но никто не пострадал. Тир получил более легкую добычу. Один или два корабля Александра задержались по пути из Сидона, были окружены тирскими галерами и попали в руки врагов. Их команды сейчас находились на стенах, в этом не было сомнений. Звучно разнеслись над водой голоса глашатаев, сообщая об этом. Едва замерло эхо, как фигурки, крошечные, словно куклы, полетели со стены в воду. Без единого звука.

Они падали неловко, убитые еще на стенах, зарезанные, как быки на алтаре. Один упал на палубу корабля с тараном. Крик команды был слышен даже в лагере, это был рев гнева и скорби.

Тирцы были загнаны в угол и обезумели от отчаяния, слыша, как рушатся их стены, и видя армию Александра, разъяренную гибелью товарищей. Корабли с таранами отошли от огромного пролома в стене и освободили дорогу своему царю. Два его корабля стремительно приближались, уже на ходу опуская сходни, скрежетавшие по гальке.

Адмет едва дождался, пока они упадут, ринулся по ним и угодил прямо на тирийское копье. Его люди, воевавшие под его началом еще до того, как вошли в войско Александра, видели, как он пал. Видели они и убийство на стенах. Кровь за кровь, жизнь за жизнь, сладкая месть за долгую осаду.

Александр шел следом со второй волной нападавших. Обычно его место было впереди, но на сей раз он уступил здравому смыслу и увидел, как хороший человек погиб ради славы. Александр пробился сквозь ряды и возглавил движение. Ряды тирцев твердо стояли перед ним. Он скользнул по ним взглядом и поднял меч. Он ринулся в атаку, и за ним все его люди – сверкающие щиты, длинные копья, несгибаемая воля.

Тирцы держались, сколько могли. Но у них не было такого копья, как македонская сарисса, длиной в три человеческих роста, которым можно было действовать из-за стены щитов. Они дрогнули, сломали ряды и побежали.

Со стен донесся вопль. Гавани были захвачены, финикийцы вливались в них с юга, киприоты с севера, а в центре, на острие своей армии, был сам Александр. Тир, атакованный с трех сторон, под обстрелом, с пробитыми стенами, сражался, как мог. Улицу за улицей, аллею за аллеей сдавали, погибая, его защитники. Они задержались на некоторое время у священной гробницы Агенора, недалеко от центра, но щитоносцы Александра сломали их строй и снова погнали дальше.

Храм Мелькарта возвышался над городом; стены его были из ливанского кедра, на крыше – золотая черепица, а перед воротами стояли два столба, один из слоновой кости, другой из зеленого берилла. Здесь Александр остановился. Вельможи и с ними сам царь Тира нашли прибежище в храме, забаррикадировавшись за бронзовыми дверями.

Люди Александра грабили город. Битва превратилась в бойню. Кровь текла по улицам. Жизнями платили за жизни и за сопротивление, которого не должно было быть. Тир бросил вызов богам. Он платил за это.

Мериамон была там. Ее тело лежало в шатре в лагере, под охраной Сехмет, а душа бродила в солдатском плаще, как тень с янтарными глазами. Нико вошел в город вместе с финикийцами, но вместе с передовой группой отправился прямо к храму, зная, что Александр неизбежно там. Теперь он был рядом с царем. На мече его была кровь. Как будто только что заметив ее, он вытер лезвие полой плаща.

Царь стоял перед воротами храма, между колоннами. Несмотря на толпу людей рядом, он был один. Он не мог не знать, что его солдаты убивают детей, что они в ярости разрушают город. Но здесь был центр всего, сердце сопротивления.

Для взгляда Мериамон, освобожденного от телесной оболочки, храм Мелькарта был очертанием, составленным из теней и света, омытым жертвенной кровью. Вельможи толпились во дворах, молясь всем своим богам и своему царю, у которого не осталось мужества встретиться лицом к лицу с Александром. Жрецы заняли святилище, и их Сила была силой отчаяния. Они взывали к богу. Они сплетали колдовские чары из воли, заклинаний и крови – крови их собственных детей, убитых в ярости македонцами. Сила разрасталась, как туча, пульсируя и увеличиваясь, извергая молнии. Еще мгновение, еще усилие воли, и не будет ей конца. Тир падет, но и его победители вместе с ним, и всех их поглотит море.

Душа Мериамон расправила крылья и взлетела с плеча Нико. Ее присутствия он не чувствовал, но ее отсутствие ощутил и покосился через плечо, как испуганный конь. Душа застыла в воздухе над его головой, с телом сокола, с головой женщины, отбиваясь крыльями от Силы, исходившей из храма. Александр почувствовал ее. Он собрал силы, собрался с духом. Душа Мериамон пробивалась к нему. Каждый взмах крыла, каждый вздох давались неимоверно тяжело.

На расстоянии вытянутой руки от Александра ее крылья опали, и она рухнула. Душа не может умереть, не может удариться о землю, но Сила, порожденная жрецами, могла поймать и связать ее, могла поглотить ее вместе со всем остальным при крушении города. Путы охватили ее, Сила давила и сокрушала ее своей тяжестью.

Душа Мериамон собрала последние крохи сил, последние искорки воли. Их было очень мало. Она забила крыльями изо всех сил. Их кончики мели по каменным плитам, но она поднималась, стремясь вверх, стремясь к царю. И в последнее мгновение, когда силы ее были на исходе, душа Мериамон уцепилась за его плащ.

Александр увидел ее. Она взглянула ему в лицо, казавшееся таким большим для глаз маленькой души. Она увидела широко раскрытые глаза цвета бледного серебра, ужасные, как удар молнии.

– Ты чувствуешь? – спросила она его. – Ты понимаешь? Они сделают с Тиром то же, что древние колдуны сделали с My и с Атлантидой. И с тобой, Александр. Со всем, чего ты мог бы достичь.

Александр протянул руку. Для него душа Мериамон была материальна, даже имела вес. Он осторожно отцепил ее когти от плаща, взял ее в ладони, поднес ближе к глазам. Она не могла себе представить, что при этом видят окружающие царя люди. Может быть, птицу, запутавшуюся в его плаще.

– Что же я могу сделать? – спросил он.

– Разбей их, – отвечала душа.

– Как?

Она поджала ножки, сложила крылья. Его ладони обнимали ее, теплые и надежные, защищая от Силы, поднимавшейся из храма.

– Пожелай этого, – сказала она.

– Пожелать? Захотеть? И все?

– Для тебя, – ответила она, – все.

– Но… – он запнулся. – Аристотель бы взвыл от такого.

Душа засмеялась. Самой Мериамон ее смех показался птичьим щебетом.

Александр выглядел немного озадаченным, потом он ухмыльнулся.

– Ты же знаешь, это невозможно.

– Только для здравомыслящего грека.

Александр расхохотался. Потом взглянул вверх, на ворота. Он мог видеть то же, что видела она. Тучу Силы. Молнии сверкали все чаще, соединялись одна с другой, потом еще. Когда они все сольются в одну, Тир рухнет.

– Нет, – сказал он. Голос его прозвучал спокойно. В нем не было особенного напряжения, особенной силы, кроме той, что была дана ему от рождения. Он двинулся вперед. В одной руке Александр по-прежнему держал душу Мериамон, другую протянул и положил ладонь на дверь. Когда он коснулся бронзы, город содрогнулся.

– Нет, – повторил Александр и толкнул дверь. Ворота были заперты и заложены засовами.

Даже такой сильный для своего роста, даже так натренированный с юности в военном искусстве, Александр не был особенно могучим и крупным человеком. Он не мог открыть ворота из бронзы, забаррикадированные бронзой.

– Да, – сказал он. – Я могу.

Ворота подались. Сила за ними дрогнула и напряглась. Александр нахмурился. Пока он еще не прилагал усилий. Он покрепче уперся ногами, пересадил душу Мериамон на полу плаща и навалился на ворота всем своим весом.

– Твое желание, – прошептала она ему в ухо. – Нужно только твое желание.

– Только желание, – сказал он, слегка задыхаясь. Неожиданно Александр расслабился, как будто намереваясь отступить. Но он только собирался с силами. Внезапно, так что она чуть не сорвалась, он всем своим телом, весом, волей, богом, что был в нем, устремился вперед в едином нацеленном порыве.

Ворота и Сила за ними устояли. Земля беспокоилась, становясь тверже, так, что это чувствовали даже обычные люди. Кто-то выругался, потеряв равновесие, сбитый с ног.

– Успокойся! – Голос Александра прозвучал резко.

Земля успокоилась. Сила отступила. Ворота распахнулись.

Свет залил храм. Александр вступил в него, его люди следом. Жрецы и их Сила рассеялись, сломленные, и бежали.

Но вельможи остались. Теперь, Когда все было кончено, они наконец обрели мужество и стали живой стеной вокруг своего царя.

Щитоносцы Александра с удовольствием порубили бы их всех, но Александр сказал:

– Нет.

Щитоносцы остановились. Они не опустили мечи и копья, но и не наносили ударов.

Ряд тирцев расступился. Царь Аземилк вышел вперед. Он был не такой высокий и крепкий, как Александр: маленький длиннобородый человечек с ястребиным лицом, как и весь его народ, но сохранивший гордость, даже потерпев поражение. Он медленно встал на колени, потом склонился до полу.

– Тир пал, – произнес царь Тира, и каждое его слово было полно горечи. – Александр победил. Все приветствуйте Александра, повелителя Азии.

Один за другим, хрипло, но достаточно ясно, вельможи откликнулись:

– Приветствуем Александра! Приветствуем повелителя Азии!