Текст книги "Русский Мисопогон. Петр I, брадобритие и десять миллионов «московитов»"

26. «Посацкие люди многие бороды бреют»

В пятницу 22 декабря 1704 г. с московского Потешного двора был доставлен в Преображенский приказ «нижегородец посацкий человек» Андрей Иванов, которого задержали накануне. Арестовавший его солдат рассказал, что в тот день, когда он вместе с другими солдатами дежурил у Москворецких ворот, этот человек, подойдя к ним, закричал: «Караул!» и объявил за собой «государево дело».

Оказавшись в Преображенском приказе «перед столником князем Федором Юрьевичем Рамодановским с товарыщи», Андрей Иванов рассказал о себе: отец его, Иван Андреев, был нижегородским ямщиком; родился он и вырос в Нижнем Новгороде, в Ямской слободе. Но после смерти отца, случившейся, когда ему было «лет десять», мать его, Федосья Максимова, «из Ямской слободы вышед, жила в Нижнем на Верхнем посаде в розных местех в соседех», да померла тому года с два. Поэтому он и не стал, как отец, ямщиком, а вместо этого принялся работать на гребных судах, на которых «ходил в Казань и в Астрахань», а также, будучи в Нижнем Новгороде, исполнял всякую «черную работу». В Москву он пришел для работы недели четыре назад. Живет и работает в Татарской слободе у посадского человека Якова Борисова сына Красильника, у которого делает крашенину. А вчера он действительно «пришол к Красному крылцу и сказал за собою государево дело».

На вопрос Ромодановского, какое же он имеет за собой государево дело, Андрей Иванов ему заявил:

А государево де дело за ним такое: пришол де он, Андрей, извещать государю в том, что он, государь, разрушает веру християнскую: велит бороды брить, платье носить немецкое и табак велит тянуть. А о брадобритии де написано в Уложенье Соборном. А про платье де написано: «Хто станет иноземское платье носить, тот буди проклят». А где про то написано, того не ведает, потому что он грамоте не умеет. А хто де табак пьет, и тем де людем в старые годы носы резывали11
  См. Приложение № 12 в этой книге. С. 552.


[Закрыть].

Ф. Ю. Ромодановский с коллегами тут же стали подозревать Андрея Иванова в связях с какими-то более образованными и весьма осведомленными людьми, проживавшими в Москве, или с укрывающимися «в лесах и в пустынях» «раскольщиками»22
  На это, несомненно, указывают вопросы, которые задавал Ф. Ю. Ромодановский на следствии: их несложно реконструировать на основании протокола допроса. Глава Преображенского приказа между прочим просил Андрея Иванова объяснить, откуда он знает про запрещение брадобрития в Кормчей книге и кто ему про это запрещение рассказал, раз он сам неграмотный; его просили перечислить всех своих «знакомцев на Москве»; хотели услышать, знаком ли Андрей Иванов с кем-то из «раскольщиков», бывал ли у них в домах или в их тайных пристанищах «в лесах и пустынях», и допытывались, кто его подослал с такими словами государя обличать. См. Там же.


[Закрыть]. На самом деле не умеющий подписаться под протоколом допроса нижегородец вряд ли мог знать о запрещении брадобрития в Кормчей книге (на которую он ссылался, называя «Уложеньем Соборным»), а уж тем более быть в курсе того, что государь в те дни находился в Преображенском и занимался между прочим обсуждением указа о брадобритии, который будет обнародован очень скоро, в самом начале 1705 г., то есть спустя несколько недель после рассматриваемого инцидента (см. п. 27 в этой книге). Значит, кто-то подослал этого малообразованного человека к государю с угрожающе-зловещим обличением, да еще и в столь подходящий для этого момент. С точки зрения Ромодановского, Андрей Иванов был не просто одиночкой, душевнобольным «самоизветчиком» (как полагает Е. В. Анисимов33
  См.: Анисимов Е. В. Дыба и кнут. С. 148–149.


[Закрыть]). Его обращение представлялось Ромодановскому коллективным действием какой-то социальной группы, которая стремилась повлиять на решимость государя ввести обязательное брадобритие и пыталась при этом использовать традиционный для политической культуры Московской Руси институт «обличения» (см. п. 22 в этой книге). Как мы уже знаем, Ф. Ю. Ромодановский и его коллеги имели все основания считать, что за неграмотным нижегородцем Андреем Ивановым стоят какие-то более образованные и осведомленные люди, настроенные весьма решительно. Именно такую линию расследования диктовал им их повседневный опыт и общая обстановка в стране (см. п. 21–25).

Но, по всей видимости, на этот раз Ф. Ю. Ромодановский был не прав. Обратим внимание на то, что Андрей Иванов явился с заявлением о своем «государеве деле» к Москворецким воротам Китайгородской стены (к ним можно было пройти по Москворецкой улице, которая вела от Спасской башни Московского Кремля, если следовать мимо собора Василия Блаженного по современному Васильевскому спуску), но при этом был уверен в том, что пришел к Красному крыльцу, то есть к тому месту, где, по народным представлениям, время от времени появлялся государь. Недавно приехавший в Москву нижегородец еще не успел узнать столицу, и в этом нет ничего удивительного. Но если бы за его действиями кто-то стоял (как полагал Ромодановский), эти люди, конечно, смогли бы его направить с обличительной речью по верному адресу, то есть в Преображенское, где на самом деле в те дни находился Петр I. Похоже, Андрей Иванов был одиночкой. В ответ на вопросы Ромодановского о сообщниках он отвечал:

А на Москве де у него, Андрея, знакомцов никого нет, и с вышеписанными словами к государю ево нихто не подсылывал. Пришол он о том извещать собою, потому что и у них, в Нижнем, посацкие люди многие бороды бреют, и немецкое платье носят, и табак тянут, потому для обличения он, Андрей, и пришол, чтоб государь велел то все переменить44
  См. Приложение № 12 в этой книге. С. 552.


[Закрыть].

Иными словами, Андрей Иванов настаивал на том, что его побудили к таким решительным действиям те перемены, которые он наблюдал вокруг себя. Путешествуя на гребных судах по Волге, Андрей Иванов имел более широкий кругозор, чем многие его соседи-нижегородцы. Возвращаясь домой, Андрей Иванов замечал, что все больше посадских людей бреет бороды, ходит в немецком платье, курит табак без всякого опасения, и все это несмотря на церковные запреты, о которых все знали. Но неужели это безобразие, разрушение «веры християнской», действительно исходит от царя? Все это Андрей Иванов, видимо, не раз обсуждал с другими гребцами во время своих путешествий. Наверняка ему приходилось общаться и с теми самыми «раскольщиками», о которых его спрашивал Ромодановский. Нужно рассказать царю о том, что делается! Может быть, он тогда образумится и повелит «то все переменить?» Тогда вернутся старые добрые времена, и все будет по-прежнему. Нужно попробовать, пока не поздно!

Это дело часто использовалось в историографии для иллюстрации всеобщего недовольства указами о немецком платье и брадобритии55
  См., например: Есипов Г. В. Раскольничьи дела XVIII века. Т. 2. С. 171–174; Шмурло Е. Ф. Петр Великий в оценках современников и потомства. СПб., 1912. С. 6; Hughes L. «A Beard Is an Unnecessary Burden». P. 29.


[Закрыть]. Приведем конкретный пример. С. М. Соловьев в 15‐м томе «Истории России с древнейших времен» (1865), объясняя, почему Петр I настаивал на брадобритии и перемене костюма, говорит о неприятии инициатив царя «многими из русских»:

Мы уже говорили прежде о смысле преобразования наружности русского человека – преобразования, решительно закончившегося при Петре. Теперь, говоря преимущественно о перемене платья, мы опять должны заметить, что нельзя легко смотреть на это явление, ибо мы видим, что и в платье выражается известное историческое движение народов. Коснеющий, полусонный азиатец носит длинное, спальное платье. Как скоро человечество, на европейской почве, начинает вести более деятельную, подвижную жизнь, то происходит и перемена в одежде. Что делает обыкновенно человек в длинном платье, когда ему нужно работать? Он подбирает полы своего платья. То же самое делает европейское человечество, стремясь к своей новой, усиленной деятельности: оно подбирает, обрезывает полы своего длинного, вынесенного из Азии платья, и наш фрак (пусть называют его безобразным) есть необходимый результат и знамение этого стремления; длинное платье остается у женщины, которой деятельность сосредоточена дома, в семействе. Таким образом, и русский народ, вступая на поприще европейской деятельности, естественно, должен был одеться и в европейское платье, ибо вопрос не шел о знамении народности (это вопрос позднейший), вопрос состоял в том: к семье каких народов принадлежать, европейских или азиатских, и соответственно носить в одежде и знамение этой семьи.

Но иначе смотрели на дело многие из русских, современников Петра. Переменять платье, одеваться немцем было для них и тяжело, и убыточно, и, даже оставляя в стороне суеверную привязанность к старине, перемена эта могла возбуждать сильное раздражение. Дмитровский посадский Большаков, надевая новую шубу, сказал с сильною бранью: «Кто это платье завел, того бы повесил», а жена его прибавила: «Прежние государи по монастырям ездили, Богу молились, а нынешний государь только на Кокуй ездит». Нижегородский посадский Андрей Иванов пришел в Москву извещать государю, что он, государь, разрушает веру христианскую: велит бороды брить, платье носить немецкое, табак тянуть, – и потому для обличения его, государя, он и пришел.

Внизу были недовольны нововведениями66
  Соловьев С. М. История России с древнейших времен // Сочинения: В 18 кн. Кн. VIII. Т. 15–16. М., 1993. С. 100–101.


[Закрыть].

Но если принимать во внимание информацию обо всех действующих лицах, которая имеется в деле о нижегородце Андрее Иванове, картина рисуется несколько иначе. Вспомним, что указ об обязательном брадобритии еще не состоялся, а значит, «многие посадские люди» Нижнего Новгорода, которые «бороды бреют и платье немецкое носят», делали это совершенно добровольно. Следовательно, мы не можем столь однозначно утверждать на основе этого дела, что «внизу были недовольны нововведениями». Яркая фигура Андрея Иванова, решившегося прийти в Москву обличать государя, заслонила собой поведение (может быть, и не столь выдающееся) сотен других «московитов», которое просто оказалось незамеченным.

Подобное произошло и с другим делом Преображенского приказа – о дмитровском посадском человеке Михаиле Семенове сыне Большакове и его жене Марье (1703), которое также цитирует С. М. Соловьев в приведенном выше фрагменте. Вслед за Соловьевым это дело часто используется историками для подтверждения тезиса о всеобщем неприятии петровских культурных преобразований. Но посмотрим и на этот процесс повнимательнее, поставив перед собой задачу услышать все голоса.

Из этого дела следует, что на Большакова донесли портные мастера из крестьян Дмитровского уезда вотчины Троице-Сергиева монастыря. Эти мастера выполняли заказы дмитровских посадских людей на изготовление нового платья. Когда они в начале Великого поста первый раз пришли в дом Михаила Большакова (по всей видимости, для того, чтобы снять мерки), они стали обсуждать и некоторые актуальные новости. Крестьяне-портные при этом хвалили Петра I такими словами: «Ныне он, государь, ходит по службам сам и городы берет». Но хозяйка дома позволила себе не согласиться с такой положительной оценкой царя: «Прежние де государи по монастырям ездили, Богу молились. А нынешней де государь толко на Кокуй ездит, а в монастыри не ездит и Богу не молитца»77
  РГАДА. Ф. 371. Оп. 1. Д. 93. Л. 3 об.


[Закрыть].

Но эти слова тогда не послужили поводом для доноса. Очевидно, крестьяне не увидели в таких оценках ничего предосудительного (впрочем, Ф. Ю. Ромодановский так не думал: на следствии он допытывался, от кого Марья слышала, что государь «ездит на Кокуй», на что она отвечала, что слышала об этом «от проезжих людей, которые у них ставливались для постою, а каких чинов от людей и от кого, имяны, того не помнит»88
  Там же. Л. 3 об. – 4.


[Закрыть]). Когда же портные пришли в другой раз неделю спустя уже с готовым заказом и во время примерки и подшивки платья вновь стали обсуждать новости, высказывания Большакова и его жены перешли допустимые границы. Когда крестьянин Федор Кутьин стал рассказывать, что каких-то ранее присланных в Дмитров казаков по государеву указу выслали обратно к Москве, Марья «молвила спроста»: «Знать де у него, государя, блядь-та болит! Никак от стрельцов». Муж стал ее «унимать» словами: «Как де ты, страдница, смеешь про него, государя, говорить!»99
  Там же. Л. 3 – 3 об.


[Закрыть] Марья его успокоила, заверив: «Федор де тех слов не пронесет». Но когда Михаил Большаков стал примерять свою новую «саксонскую шубу», он сам не сдержался и стал приговаривать: «Указы де о платье прибиты жестокие под смертною казнью; хто де, растакая мать, это платье и затеял, того бы де повесил!»1010
  Там же. Л. 4 об.


[Закрыть]

Как мы видим, и это дело не дает нам оснований столь однозначно утверждать, что в России начала XVIII в. существовал некий консенсус неприятия петровских культурных инициатив. В данном деле четверо портных мастеров из числа монастырских крестьян явно были на стороне государя. Заметим, что их процитированные выше похвальные слова о государе передала в своем допросе обвиняемая, жена Михаила Большакова Марья, а не они сами1111
  См.: Там же. Л. 3 об.


[Закрыть]. Надо думать, большое количество заказов на шитье западноевропейского платья, которое у них появилось благодаря известным петровским указам, не могло не поддерживать их верноподданнический настрой.

Столь же сложная картина вырисовывается и из многих других дел Преображенского приказа. Позволю себе привести пример. В один июльский день 1704 г. подьячий Преображенского приказа Тимофей Кондратьев отправился в публичную баню, расположенную неподалеку, в селе Семеновском на реке Яузе. Хорошенько попарившись и помывшись, подьячий вышел на банный двор одеваться, где застал нескольких человек, которые, кажется, не подозревали, что присевший рядом с ними голый мужик был сотрудником стольника князя Ф. Ю. Ромодановского. Из них двое, одеваясь, кого-то обсуждали. Первый говорил: «Он де за морем и в турецкой земле не был». К какому именно лицу относились эти слова, подьячий сперва не понял, потому что начала беседы не застал. Но когда второй человек, судя по одежде, которую он уже успел натянуть, солдат Семеновского полка, стал надевать башмаки, он вдруг обругал это лицо такими словами: «Вот де, ростакая мать, чорт толко ввел веру немецкую! Видишь де у сапогов каблуки великие, и носить тежелы, а в руских де сапогах ходить было легко». Вдруг выяснилось, что тут же одевался человек А. Д. Меншикова Иван Микифоров, который, в ответ на эти слова, начал тому солдату выговаривать: «Бранишь де ты государя моево? Напрасно! Как де тебя принять и, связав, привесть в приказ, так де ты такие речи позабудешь врать!» Тут и подьячий Преображенского приказа понял, что разговор велся о Меншикове, и стал еще внимательнее прислушиваться. Собеседник солдата, который, видно, и затеял этот зашедший так далеко разговор, попытался замять дело. «Нут-ко де, полно, поди поклонись», – говорил он семеновцу. Но солдат Никита Ошивалов (позже выяснилось, что именно так его звали) и сам уже догадался, что его слова могут доставить ему серьезные неприятности. Он встал, подошел к человеку Меншикова, поклонился ему в ноги и сказал: «Я де браню чорта, что он ввел веру немецкую и заставил платье немецкое носить, а государя твоего не браню. Пожалуй де, прости, не пролей моей крови. Я де, право, пьян». Но так получилось еще хуже: сидевший тут же «Покровской богадельни богомолец» Григорий резонно заметил: «Немецкое де платье носят по государеву указу». На банном дворе воцарилась зловещая тишина: теперь выходило, что семеновец обозвал «чортом» самого царя! Все собравшиеся на этом банном дворе мужики (и подьячий, и крепостной холоп, и даже богаделенный нищий) оказались настроены по отношению к солдату враждебно. Одевшись, все они, один за другим, направились в расположенный неподалеку Преображенский приказ со своими изветами1212
  Подьячий Преображенского приказа Тимофей Кондратьев и человек А. Д. Меншикова Иван Микифоров явились в Преображенское почти одновременно, а «богомолец» Покровской богадельни Григорий пришел с доносом позже. Их изветы, так же как и показания обвиняемого, солдата Семеновского полка Никиты Ошивалова, оказываются практически идентичными. Видимо, ввиду того, что солдат был в нетрезвом виде, а его «непристойные слова» не относились к государю, наказание было относительно легким: «Бить вместо кнута плетьми нещадно, чтоб на него смотря, не повадно было впредь иным таких же непристойных слов говорить, а учиня наказанье, из Преображенского приказу ево, Микиту, свободить» (РГАДА. Ф. 371. Оп. 1. Д. 181. Л. 1 – 3 об.).


[Закрыть].

Как мы видим, дела Преображенского приказа показывают, что палитра настроений современников Петра I в отношении происходящих перемен не была столь однообразной, как можно представить, если рассматривать исключительно «непригожие речи» и их авторов. Эти выводы подтверждаются и другими источниками. Так, П. В. Седов, проанализировав письма стряпчих валдайского Иверского и тихвинского Успенского монастырей начала XVIII в., пришел к убеждению, что категоричные суждения исследователей о резком и всеобщем неприятии населением царских указов о бороде и платье «далеки от действительности». На самом деле «у самих современников [Петра I] не было единого мнения на этот счет. Одно дело – самое первое известие о новоуказной одежде, а другое – увидать в ней самого государя и его свиту, обнаружить, что новую одежду уже носят соседи, начальство, достойные уважения люди». Их мнение менялось в процессе обсуждения нововведений и привыкания к ним1313
  См.: Седов П. В. «И в соборе, и у владыки был в венгерском платье» (Изменение внешнего вида новгородцев в конце XVII – начале XVIII в.) // Новгородика-2012. У истоков российской государственности: Материалы IV междунар. науч. конф. 24–26 сентября 2012 г. Великий Новгород, 2013. С. 238–239.


[Закрыть]. Действительно, начиная с осени 1698 г. слухи о том, что Петр I хотел бы видеть своих подданных безбородыми и что он ношение бороды не одобряет, стремительно распространяются по обширному Московскому царству и становятся предметом горячих дискуссий. Мы видели, как побывавший в действующей армии солдат Парфенка Кокорев, вернувшись в родной город Романов, продолжал бриться, объясняя это тем, что «ныне на Москве и бояре, и князи бороды бреют» (см. п. 19). С каждым месяцем таких безбородых лиц в самых разных уголках Московского царства появлялось все больше и больше, причем среди них теперь могли оказаться не только твой господин, начальник, но также сосед или даже близкий родственник.

К началу Северной войны в действующую армию было набрано более 30 тысяч «вольных» и «даточных» людей1414
  См.: Рабинович М. Д. Формирование регулярной русской армии накануне Северной войны // Вопросы военной истории России: XVIII и первая половина XIX века. М., 1969. С. 221–232; Анисимов Е. В. Податная реформа Петра I. Введение подушной подати в России 1719–1728 гг. Л., 1982. С. 154.


[Закрыть]. Каждый из них, разумеется, должен был расстаться с бородой. Среди них – крестьянин Якушка Клементьев сын по прозвищу Шибай, бывший ранее конюхом в своем родном подмосковном селе Петровском вотчины Кирилло-Белозерского монастыря. Его отдали в солдаты в «даточные» в начале 1700 г., а его жена и дети продолжали жить в Петровском. С разрешения полковника 1 апреля 1700 г. Шибай ходил на побывку в родное село. Навестив свою семью, молодой крестьянин отправился с друзьями погулять и между делом зашел посидеть на монастырский двор, в келью «посельского старца» (надо думать, местного начальника). Здесь крестьяне общались и, вероятно, выпивали. Между разговорами один находившийся здесь крестьянин, портной мастер Ивашка Денисов, видимо, в шутку, но «при всех людях, которые тут были» назвал безбородого солдата Шибая «бабою» – «для того, что у него борода выбрита». В ответ солдат схватил лежавшие здесь же ножницы портного, набросился на него «и бороду ему отрезал». Причем несчастного не смогли выручить прилучившиеся здесь односельчане – похоже, настолько силен был этот Шибай, решивший ответить на шутку другой «шуткой», которую он, возможно, успел увидеть в Преображенском в исполнении самого государя. Сопротивление портного и начавшаяся потасовка обернулись тем, что Шибай нечаянно своего насмешника «порезал ножницами по горлу чуть не до смерти»1515
  Монастырские власти, возмущенные таким «бесчинством» своего бывшего конюха, подали жалобу на Генеральный двор, потребовав порезанного крестьянина осмотреть. По осмотру портного мастера Ивана Денисова оказалось: «Борода у него обрезана, и под бородою проткнуто до руды, знатно ножницами, да на правой руке у болшого палца подле нохтя немного розрезано до крови ж; а у осмотру он, Ивашко, сказал: „тое де бороду обрезал ему и под бородою проткнул и на руке порезал того ж монастыря новоприборной даточной салдат Якушка“». Ф. А. Головин, разбиравший это дело на Генеральном дворе 6 апреля 1700 г., распорядился «салдату Якушку Климонтову учинить за озорничество ево и что он без отпуску с Москвы ходит наказание: бить, снем рубаху, батоги нещадно» (РГАДА. 1209 [Поместный приказ, Вотчинная коллегия и Вотчинный департамент]. Оп. 73. Д. 18857). Благодарю О. А. Курбатова, обратившего мое внимание на это дело.


[Закрыть].

Так постепенно обритые лица становились реальностью не только придворной или военной среды, они стали появляться в окружении рядового подданного, в городе и деревне, в кругу его близких, среди соседей. Каждый представитель взрослой части мужского населения должен был как-то на эти изменения отреагировать, сделать для себя какие-то выводы и выбрать какую-то форму поведения в этой новой ситуации. Конечно, многим подобные перемены были не по душе, как тому крестьянину, который обозвал пришедшего на побывку из полка бывшего односельчанина «бабой». Но если попытаться на основе дел Преображенского приказа и других источников выявить весь спектр настроений «московитов» по поводу стремительно распространяющегося брадобрития, окажется, что палитра возможных стратегий поведения была чрезвычайно богатой. Можно было не бриться и не обращать никакого внимания на слухи и на появление множества безбородых лиц. К сожалению, объем информации о таких людях (а их могло быть большинство) невелик. Но очень многих этот вопрос глубоко волновал: они участвовали в спорах по поводу брадобрития, обращались за разъяснениями к духовным лицам. Некоторые считали важным и своевременным предпринять определенные действия с тем, чтобы изменить позицию монарха. Способы воздействия были самыми разными: через влиятельных лиц (речь идет в первую очередь о церковных иерархах), посредством организации коллективного челобитья, распространения листовок против брадобрития, наконец, путем личного обращения к Петру. Были люди, которые брились, следуя моде или в силу приближенности к государю, но при этом они, испытывая угрызения совести, исповедовались в грехе брадобрития, сохраняли сбритые бороды, надеясь прийти на Страшный Суд в облике православного человека. Но были и такие, кто спокойно брился, критически относясь к идее о том, что брадобритие может как-то повлиять на спасение души.

Важно подчеркнуть, что речь идет не о двух лагерях – сторонников брадобрития и их противников, разделенных невидимой линией фронта, как это нередко представляется в исторических исследованиях. Столкновения указанных настроений и моделей поведения зачастую не зависели от социального статуса: они в равной степени прослеживались и в придворной среде, и церковной, и среди посадских людей, и в деревнях. Вот еще три примера тому в подтверждение.

Выше мы анализировали диспуты ярославцев с Димитрием Ростовским летом 1705 г. по поводу брадобрития. Начало им положил следующий случай, ярко описанный самим владыкой спустя несколько лет (по сути, это его воспоминания):

В лето 1705, бывшу ми во граде Ярославли в июню и июле месяцах, и во един от воскресных дний, из церкви соборныя по святой литургии изшедшу ми и к двору своему грядущу, два некии человеки брадатыи, но не старии, приступлше ко мне, воззваша, глаголюще: «Владыко святый! Как ты велишь? Велят нам по указу государеву брады брети. А мы готовы главы наши за брады наши положити: уне нам есть да отсекутся наши главы, неже да обреются брады наши». Аз же нечаянному и внезапному вопросу тому удивився и не возмог вскоре что от Писания отвещати противу вопросих их, глаголя: «Что отростет, глава ли отсеченая или брада обрееная?» Оны же, усумневшеся и мало помолчавше, реша: «Брада отростет, а глава ни». Аз же рех им: «Уне убо вам есть не пощадети брады, яже и десятерицею бреема, отрастет, неже потеряти главу, яже единою отсечена, не отрастет никогда же, разве во общое всех мертвых воскресение». То рек, идох в келию мою.

После этого в келье митрополита состоялось несколько встреч с ярославцами, в ходе которых он постарался, уже обстоятельно подготовившись и вооружившись аргументами «от Писания», убедить горожан в том, что «брада есть влас нечувствен, излишие человеческаго тела, вещество видимое, осязательное, жизни человеческой ненужное», «никтоже да сумнится о спасении своем, понеже не по своему его произволению, но по указу государеву деется брадобритие. Подобает же велению тех, иже на властех суть, повиноватися в делех, не противных Богу, ни вреждающих спасения»1616
  РГАДА. Ф. 381. Оп. 1. Д. 352. Л. 199–200, 228 – 228 об. Опубл.: [Димитрий (Туптало), митрополит Ростовский и Ярославский.] Разсуждение о Образе Божии и подобии в человеце. Л. 7–8, 45 об.


[Закрыть]. Скорее всего, усилия владыки не остались полностью бесплодными.

Именно тогда Димитрий Ростовский и осознал необходимость напечатать такую книгу, в которой оказалась бы собрана вся богословская аргументация по данному вопросу. Сочинение Димитрия Ростовского «Разсуждение о Образе Божии и подобии в человеце», составлявшее часть «Розыска о раскольнической брынской вере» (1708–1709), было напечатано отдельной книгой на Московском печатном дворе в 1714 г. большим тиражом (4000 экземпляров), причем царь лично заботился о доставлении этой книги «до рук сомнящихся»1717
  См.: Голиков И. И. Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России, собранныя из достоверных источников и расположенныя по годам (2‐е изд.). Т. 5. М., 1838. С. 591; РГАДА. Ф. 9. Оп. 6. Д. 47. Л. 167 – 167 об. (благодарю А. В. Топычканова, обратившего мое внимание на этот документ); РГАДА. Ф. 248. Оп. 2. Д. 19. Л. 238–242. Следует, однако, заметить, что взгляды Димитрия Ростовского по данному вопросу, по всей видимости, не вполне разделял даже Стефан Яворский, который в том же 1708 г. (когда, предположительно, было написано «Разсуждение о Образе Божии и подобии в человеце») написал проповедь с критикой брадобрития: «…Но вопросите: како брытва лесть творит? В нынешняя времена сие наипаче видим. Обрыет кто ус и браду, наложит накладные волосы, мнится быти по видимому молод, а он стар. Видите, каку лесть брытва сотворила. Глянешь на иного без усы, без бороды, в накладных власах: мнится быти немчин, а он русак. А кто сию лесть сотворил? Брытва» (Чистович И. А. Неизданные проповеди Стефана Яворского // Христианское чтение. Ч. 1. СПб., 1867. С. 831).


[Закрыть].

Один экземпляр этой книги из собрания Российской государственной библиотеки принадлежал дворовому человеку, о чем свидетельствует полистная владельческая запись, выполненная почерком начала XVIII в.: «Сия книшка селца Нефеткова двороваго человека Ивана Радивоныча»1818
  РГБ. Фонд ценных и редких изданий. Шифр хранения: MK МК Кир. 8; [Димитрий (Туптало), митрополит Ростовский и Ярославский.] Разсуждение о Образе Божии и подобии в человеце. М., 1714. Полистная владельческая запись на л. 8–14.


[Закрыть]. Прочитал ли дворовый человек Иван Родионович эту книгу? И пользовался ли он ею в спорах с крестьянами или с сельским дьячком? Об этом мы вряд ли узнаем. Но потребность в аргументах, которые в ней были сформулированы, он испытывал, иначе не купил бы эту книгу. Такую же потребность испытывал монастырский слуга Троице-Сергиева монастыря села Дуброво Муромского уезда Яков Гнусин. В апреле 1705 г., когда, будучи на монастырском дворе, он брил себе бороду, с ним о брадобритии заспорили крестьяне того же села, которые прилучились здесь же быть для работы (они готовили пищу для скота – «крошили сухари»). Один крестьянин был настроен очень радикально. «Хто де завел бороды брить, и тому б голову отсек», – заявил он. Яков Гнусин его унимал: «Своя ли де на тебе голова? Для чего так говоришь? Изволил де о том Бог, да великий государь указал, что бороды брить»1919
  РГАДА. Ф. 371. Оп. 1. Д. 305. Л. 1–9.


[Закрыть].

Заметим, что в описанном выше случае крестьяне заспорили на монастырском дворе, где собирались монастырские власти и слуги – люди образованные, с более широким кругозором, постоянно бывавшие по различным делам в городах, знавшие последние новости, получаемые из донесений монастырских стряпчих. Но и сами крестьяне не были безликой косной массой. В спорах с более грамотными людьми – бывавшими в городах монастырскими слугами, постоянно общающимися с помещиками дворовыми людьми, приходившими на соседние ярмарки купцами и т. д. – они вполне могли соглашаться с их аргументацией, усваивать ее, менять свою позицию. Крестьянин деревни Таракановой дворцовой Заборской волости Юрьевец-Повольского уезда Родион Васильев в 1706–1707 гг. зимним временем ходил подрабатывать в новопоселенный починок Овечкино (Серьга то ж) на речке Серьге (того же Юрьевец-Повольского уезду), где он вместе с проживавшими там крестьянами, его родственниками, «за рекою Сергою курили на продажу деготь все вопче». Приходя после работы, крестьяне ужинали все вместе, после чего Родион, встав из‐за стола, читал молитву, а после молитвы произносил вслух: «По многие времена спаси, Господи, и помилуй царя государя! Накормил и напоил на сей день!» После того как Родион произносил эту молитву за государя, между крестьянами нередко разгорались споры о Петре I, его действиях, брадобритии и молитве за царя. Люди старшего поколения (хозяин двора Петр Васильев, его брат Минай с женой) высказывались в таком духе:

За таких людей, которые ереси вводят, бороды велят брить, табак велят пить, заповедали на семи соборах святые отцы Богу не молитца, а заповедано де молитца, чтоб они обратились на истинной путь. Нынешней де царь ереси ввел: бороды велит брить, платье поганское носить, табак пить явно, князей и бояр всех перебрил, царицы отстал, сослал в сылку. И немцы де ему смеютца и говорят, что де он с нами воюетца, а у него де в царстве вся наша вера. При прежних де царех отнюдь тово не бывало: бороды де были в чести, платье де бывало хорошее, цари де с царицами езживали Богу молитца по многим обителем. За наши грехи Бог так изволил2020
  РГАДА. Ф. 371. Оп. 1. Д. 515. Л. 4 – 4 об.


[Закрыть].

С ними спорили Родион, а также Петровы сыновья Филипп, Василий и Тихон:

Не их де то дело [что царь «князей и бояр перебрил» и прочее]. Так де Бог изволил. Ево, государя, Бог одарил разумом: беспрестанно де он, государь, в работе и в печале, сам за нас служит. При прежних царех, как ходили на службу, люди мерли. А ныне при нем, государе, того нет. А волосы кто с себя хотя и спустит, что де то за диковинка! Чем де людем мереть, ин де волос на землю и упади2121
  РГАДА. Ф. 371. Оп. 1. Д. 515. Л. 4 об. – 5.


[Закрыть].

Видимо, последние слова молодых крестьян об отношении к брадобритию («чем де людем мереть, ин де волос на землю и упади») были ответом на радикальную точку зрению о том, что за бороду хорошо и умереть. В ответ на эти слова старые крестьяне Петр, Минай и его жена на молодых крестьян кричали и их бранили: «Что де вы знаете? На Соборе де святых отец таких людей, кто бороды бреет, не велено и в землю погребать, и поминку творить, – якоже пса кинуть в ров!»2222
  Там же. Л. 5.


[Закрыть]

Заметим, что в этой дискуссии в крестьянской избе воспроизводится аргументация диалога Димитрия Ростовского с ярославцами. Одна сторона уверена в том, что брадобритие – это ересь, за бороду хорошо и пострадать, и даже принять мученическую смерть. Другие с этим категорически не соглашаются. «Что отростет, глава ли отсеченая или брада обрееная?» – вопрошает Димитрий Ростовский ярославцев. «Чем де людем мереть, ин де волос на землю и упади», – говорят молодые крестьяне.

Но, конечно, многие мужчины разных чинов как в городе, так и в деревнях брились не вследствие принятия или отвержения какой-то богословской аргументации, но совершенно об этом не задумываясь, подражая служилым людям и военным, а особенно желая нравиться женщинам. Об этом, между прочим, написал уже не раз выше упоминавшийся Джон Перри: «Это распоряжение считали в то время почти грехом со стороны царя и покушением на религию и смотрели на это как на великое притеснение, приписывая его влиянию иностранцев. Но так как женщины предпочитают в этом виде мужей и возлюбленных своих [без бороды], то они уже почти примирились с этим обычаем»2323
  Перри Дж. Состояние России при нынешнем царе. С. 126.


[Закрыть]. В правоте британца не приходится сомневаться: вспомним патриарха Иоакима, который обличал нарушителей заповеди брадоношения за то, что губят «образ, от Бога мужу дарованный», «ради блуднаго, и сквернаго, и скареднаго к женам рачителства и похотения»2424
  См. Приложение № 1 в этой книге. С. 442.


[Закрыть]. Если так поступали мужчины в 1670–1680‐е гг., они тем более должны были проявлять склонность к подражанию моде, когда выяснилось, что «нам де ныне и государь не запрещает брить бороды», а вокруг появилось много безбородых мужчин, красавцев военных, среди которых «князья да бояре» и даже сам государь.

Так постепенно брадобритие распространялось в самых широких кругах. Обритые лица стали реальностью не только в придворной или военной среде. Некоторых это приводило в отчаяние и заставляло действовать. Среди таких людей и был нижегородец Андрей Иванов.

В Преображенском приказе его жестоко пытали: дали двадцать пять ударов кнутом, а потом еще жгли огнем, и притом все спрашивали: «Хто ево к Москве государя в вышеписанных словах обличать подослал или хто ево научил?» На пытке Андрей говорил то же самое, что на допросе: никто не научил, а он сам решил прийти государю все это объявить в лицо, что он, государь, «не дело делает – разрушает веру християнскую: велит бороды брить». После пытки Андрей Иванов в остроге Преображенского приказа заболел и через несколько дней умер. В деле об этом сообщается кратко: «И декабря против 28 числа тот колодник в ночи умре, и то ево мертвое тело отослано в Покровской монастырь, что на Убогих дому. Умре он, Андрей, христиански (то есть успев исповедаться и причаститься. – Е. А.)»2525
  См. Приложение № 12 в этой книге. С. 553.


[Закрыть].

В эти же самые дни в этом самом месте, в Преображенском, Петр со своими доверенными лицами обсуждал детали указа о брадобритии, который будет вскоре обнародован. Смог ли государь узнать что-либо о нижегородце Андрее Иванове, неизвестно. Но если бы Петр вник в содержание этого дела, он бы узнал, что к тому времени многие его подданные уже успели расстаться со своими бородами, причем сделали это совершенно добровольно.