Текст книги "Проблема демократии в американской политической мысли ХХ века"

Властная вертикаль для элиты

Специфика социального развития США и социальной структуры американского общества не способствовали широкому распространению в стране откровенно элитистских теорий демократии. Да и само представление об элитах у многих американцев было иным (вспомнить хотя бы Лассуэлла), нежели у большинства европейцев. Тем не менее элитистские теории устойчиво присутствовали в американской демократологии второй половины двадцатого века. И вот что примечательно: активную роль в их формировании играли выходцы из Европы. Среди последних мы видим и одного из крупных политологов второй половины столетия Джованни Сартори (род. в 1924 году). Начав свою научную деятельность на родине, в Италии и быстро став одним из лидеров так называемой флорентийской школы, Сартори в 1976 году перебрался в США и возглавил кафедру социологии политики Стэнфордского университета. Разносторонний исследователь и тонкий аналитик, придающий большое значение семантической точности концептов, которыми он оперирует, Сартори интересует нас в данном случае как автор одного из самых солидных (но, разумеется, далеко не бесспорных) современных трудов по проблемам демократии – опубликованной в 1987 году монографии «Возвращаясь к теории демократии», в котором он и излагает свою теорию[688]688
  Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N. J.), 1987. В российской политической науке название книги Сартори часто переводится как «Пересматривая теорию демократии». Но английские глаголы “revise” и “revisit” имеют разные значения: первое означает «пересматривать», тогда как второе – «возвращаться».


[Закрыть].

Представительную демократию, или селективную полиархию (Сартори вслед за Далем принимает термин «полиархия») обычно сводят, досадует он, к системе выборов должностных лиц и потому ее можно характеризовать (в дескриптивном плане) как выборную полиархию. Это горизонтальное измерение демократии. Измерение необходимое, но недостаточное потому, что демократия есть еще и управление обществом, что составляет ее вертикальное измерение. От качества управления во многом зависит судьба и демократии, и самого общества. В подтверждение этой мысли Сартори приводит высказывания многих авторитетных мыслителей: Фукидида, связывавшего величие Афин с правлением Перикла – человека честного и политически одаренного; Брайса, автора известного труда «Американское содружество» (“The American Commonwealth”), в котором он говорит о внутренней потребности демократии в сильных лидерах, а также Карла Мангейма, Дэниела Белла и других.

Сартори сетует, что современные теории демократии (и в этом он видит одну из их слабостей) проявляют поразительное невнимание к вопросу о роли лидерства в демократическом обществе, по сути, игнорируя этот институт как неотъемлемый элемент представительной демократии. «…Если взглянуть на теорию демократии в целом, то вряд ли можно сказать, что идея, переданная в приведенных цитатах (т. е. идея о важности института лидерства в условиях демократическоно правления. – Э.Б.) вошла в нее, обретя теоретический статус; высокая оценка значения лидерства остается чем-то побочным, не вызывая значительных теоретических последствий.

И это – совершенно безотносительно к нападкам со стороны анти-элитистов»[689]689
  Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N. J.), 1987. P. 164.


[Закрыть].

Акцентирование горизонтального измерения демократии приводит в итоге к тому, считает Сартори, что ее модель приобретает (тут он перефразирует Герберта Маркузе, писавшего об «одномерном человеке») характер одномерной, т. е., по сути, ущербной демократии. Такое положение дел Сартори объясняет неверным представлением о том, «что лидерство необходимо лишь постольку, поскольку за народом сохраняется второстепенная роль. Этому охотно аплодируют. Однако, если бы те, кто отстаивает эту точку зрения, действительно верили в нее, то почему бы тогда не заменить лидеров «администраторами», назначаемыми по жребию?»[690]690
  Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N. J.), 1987. Р. 171.


[Закрыть]. К жребию, конечно, не прибегают, полагаясь на состязательные выборы. И Сартори соглашается, что соперничество на выборах – неотъемлемая черта демократии как выборной полиархии. Но это соперничество, заявляет он, обеспечивает не качество результатов, а только демократичность способа их достижения. Остальное же – то, насколько ценен конечный результат, – зависит от качества (а не только от отзывчивости) руководства.

Управление обществом, по Сартори, осуществляется «контролирующей группой» («контролирующим меньшинством»), для выделения которого существует множество критериев. Два из них имеют первостепенное значение. Это, во-первых, как называет его американский автор, альтиметрический критерий: «контролирующая группа является таковой потому, что расположена “в верхней части” (“at the top”) вертикального среза обществ. Это дает нам основание утверждать, что во всяком обществе власть находится в руках верхнего властвующиго класса (top power class). Альтиметрический критерий строится на допущении, что тот, кто находится наверху, “обладает властью” – допущении, основывающемся на том разумном доводе, что обладание властью возносит наверх, а обладают властью потому, что находятся наверху»[691]691
  Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N. J.), 1987. P. 142–143.


[Закрыть].

Но альтиметрический критерий, замечает Сартори, сводит дело к оправданию фактического положения вещей и упускает из вида важное – а именно, ценностное – измерение: «некто оказывается наверху не потому, что обладает властью, а как раз наоборот – лицо обладает властью и оказывается наверху потому, что заслуживает этого»[692]692
  Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N. J.), 1987. P. 143.


[Закрыть]. Так появляется «второй критерий – меритократический (a merit criterion)»[693]693
  Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N. J.), 1987. P. 143.


[Закрыть].

Оба эти критерия, говорит Сартори, объединяются в широко используемом в современной политической науке понятии «элита», которое, напоминает он, было введено итальянским исследователем Вилфредо Парето.

«В его «Трактате» («Трактате по общей социологии». – Э.Б.) вполне ясно сказано, что [понятие] «элита» используется для обозначения людей, обладающих высочайшим уровнем «компетентности» (“capacity”) в своей области деятельности»[694]694
  Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N. J.), 1987. R 143.


[Закрыть].

Сартори приводит еще одно суждение Парето – на сей раз из его ранней работы «Социалистические системы». «Эти классы [“люди, ранжируемые в соответствии со степенью их влияния, а также политической и социальной власти” и/или “так называемые высшие классы”] составляют элиту, “аристократию ” (в этимологическом значении слова: aristos = лучший). Пока социальное равновесие сохраняет устойчивость, большинство составляющих ее членов в высшей степени наделены, как представляется, определенными качествами – неважно, хорошими или дурными – которые обеспечивают власть»[695]695
  Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N. J.), 1987. R 143.


[Закрыть]. Но сегодня понятие элиты искажено, и произошло это, сетует Сартори, во многом стараниями Лассуэлла, который, как считает он, отождествил «элиту» с теми, кто просто пробрался к власти независимо от своих достижений и достоинств.

Вводя в модель представительной демократии вертикальное измерение, Сартори хочет вернуть понятию «элиты» первозданный смысл, придав ему ценностную коннотацию. «Демократия, – настаивает он, – должна представлять собой систему конкурирующих избранных меньшинств. Пусть это будет выражено еще короче и симметрично дескриптивному определению: демократия должна представлять собой селективную полиархию»[696]696
  Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N. J.), 1987. R 166–167.


[Закрыть].

Но тут перед Сартори встает каверзный вопрос о равенстве. Без равенства нет демократии, а властная вертикаль, на первый взгляд, являет собой чуть ли не наглядный символ неравенства. Однако Сартори ищет и, как он считает, находит выход из положения. «Ясно, что наш способ рассмотрения вертикальной проблемы демократии решающим образом зависит от нашего способа рассмотрения понятия равенства. Это выглядит менее очевидным, если утверждать, что равенство, представляя собой центральную ценность горизонтальной демократии, в силу данного обстоятельства не является и не может являться центральной ценностью вертикальной демократии (имеющей другую центральную ценность – свободу). Но если даже это и так, я хочу задаться вопросом, может ли и каким образом понятие равенства быть введено в вертикальное измерение»[697]697
  Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N. J.), 1987. R 167.


[Закрыть].

Выход из положения Сартори видит в том, чтобы в основание равенства, определяющего вертикальные процессы, положить «’’равенство достоинства” (“equality of merit”), т. е. аристотелевское соразмерное (proportionate) равенство. А чтобы равенство истолковывалось как возвышающая ценность (upgrading value), ей должна соответствовать максима: подобное – подобным (the same to sames), т. е. каждому – по его заслугам, способностям или таланту»[698]698
  Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N. J.), 1987. R 169.


[Закрыть].

Исходя из сказанного, Сартори предлагает дополнить сформулированное ранее нормативное определение демократии как селективной полиархии еще одним определением: «демократия должна представлять собой полиархию, основанную на принципе достоинства (polyarchy of merit)»[699]699
  Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N. J.), 1987. R 169.


[Закрыть]. Уравнивание неравных талантов, утверждает он, несправедливо. А вот равенство, основанное на принципе достоинства (заслуг) благотворно для общества. Желая подкрепить свою позицию теоретически, Сартори обращается к давно уже признанной классической работе Джона Ролза «Теория справедливости». «По Ролзу, – пишет он, “социальные и экономические неравенства должны быть выстроены так, чтобы: (а) от них можно было бы разумно ожидать преимуществ для всех, и (б) доступ к положениям (positions) и должностям был бы открыт всем”. Ну что же, – заключает Сартори, – если бы все было устроено подобным образом, то это было бы точным описанием полиархии, основанной на принципе достоинства (merit-based polyarchy)»[700]700
  Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N. J.), 1987. R 169. Дж. Ролз цитируется автором этих строк по книге: Ролз Дж. Теория справедливости. Пер. с англ. Новосибирск, 1995. С. 66. Следует, наверное, пояснить, что Сартори приводит так называемую предварительную формулировку одного из двух (а именно второго) базовых принципов справедливости, на которых строится теория Джона Ролза. Что касается первого принципа, то его предварительная формулировка звучит следующим образом: «каждый человек дожен иметь равные права в отношении наиболее обширной схемы равных основных свобод, совместимых с подобными схемами свобод для других» (С. 66). Заключительные формулировки двух принципов справедливости выглядят следующим образом. «Первый принцип. Каждый индивид должен обладать равным правом в отношении наиболее общей системы равных основных свобод, совместимой с подобными системами свобод для всех остальных людей. Второй принцип. Социальные и экономические неравенства должны быть организованы таким образом, что они одновременно (а) ведут к наибольшей выгоде наименее преуспевших, в соответствии с принципом справедливых сбережений, и (б) делают открытыми для всех должности и положения в условиях честного равенства возможностей» (С. 267).


[Закрыть].

Понимая, что в связи со сказанным встает вопрос о том, в соотнесении с кем (with respect to whom) может идти речь о равенстве, Сартори обращается к понятию референтной группы (отсюда и характеристика им своей теории как «референтной теории элит») – а именно ценностной референтной группы (a value reference group), в качестве которой и берется элита в первозданном смысле этого понятия. Так что «на вопрос “Равный в соотнесении с кем?” можно ответить так: в соотнесении с ценностными параметрами элиты (elite value parameters)… А резюмировать сказанное можно так: говоря конкретно, равенство, рассматриваемое в увязке с «элитой», ведет к возвышению (upgrading), ценностному восхождению (a value lift) – при условии, что этот термин («элита» – Э.Б.) рассматривается как референтная группа и входит в референтную теорию элит»[701]701
  Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N. J.), 1987. P. 169.


[Закрыть].

Сартори стремится, реабилитировав понятие «элиты», вернув ему первозданный смысл (достойные, наилучшие, отборные и т. п.), реабилитировать и «элиту» («элиты») как политическую силу, которая должна осуществлять лидерскую (управленческую) функцию, как имманентную демократическому обществу. И тут он выступает как один из последовательных идеологов элитистской демократии в ее меритократической форме, под которую стремится подвести теоретический фундамент.

Но Сартори не скрывает, что к этому его как противника перфекционизма, демократии участия и популизма подвигли чисто политические проблемы. «…Мы, – говорит он, – живем в условиях демократии, испытывающей заторы и перекрестные давления и характеризующейся низким уровнем способности к управлению, т. е. низким уровнем сопротивляемости предъявляемым к ней требованиям и низким уровнем способности принимать решения и проводить их в жизнь»[702]702
  Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N. J.), 1987. P. 170.


[Закрыть]. Это, признает он, конечно плохо. И события 60–70-х годов XX века (которые так впечатлили Сартори – этого открытого противника новых левых), продемонстрировавшие нерешительность, близорукость, неэффективность, расточительность властей, лишний раз подтвердили это.

Но это, подчеркивает Сартори, были недостатки реально существующей представительной демократии – демократии, в которой, вопреки тому, что говорят ее критики, народ имеет возможность давить на власть, передъявлять ей свои требования, а власти приходится реагировать на них, демонстрируя отзывчивость (responsiveness). Но тут важно соблюдать меру и проявлять ответственность. Отзывчивость как отклик на требования народа есть лишь один из элементов представительного правления. Правительство, которое просто уступает такого рода требованиям, – это в высшей степени безответственное правительство. «Представительствующий несет ответственность не только перед [кем-то], он несет еще и ответственность за [что-то]. Это равносильно тому, что сказать, что представительствование по самой своей природе состоит из двух ингредиентов: отзывчивости и независимой ответственности. И чем больше правительства становятся отзывчивыми на [что-то] в ущерб ответственности за [что-то], тем больше вероятность того, что мы будем иметь плохое управление и/или не иметь вообще никакого управления. А это, опять-таки, равносильно тому, что сказать, что чем больше мы стали проявлять отзывчивость, тем большей стала наша потребность в независимой ответственности, в чем реально и заключается лидерство»[703]703
  Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N.J.), 1987. P. 170.


[Закрыть].

Сартори, как видим, не считает, что народ отстранен или должен быть отстранен от власти, что влияние электората на власть должно заканчиваться с избранием его представителей или что элиты должны управлять вместо народа. Он считает, что элиты обязаны, прислушиваясь к народу, управлять народом, и при этом принимать самостоятельные (и, возможно, непопулярные) решения, диктуемые чувством ответственности перед этим народом. Демократия для Сартори – не самоуправление, а управление. Иными словами, он сторонник управляемой демократии. При этом править должны не те, кто просто сумел прорваться наверх, а те, кто, соревнуясь на равных с другими (без этого нет демократии), набрал наибольшее количество «очков» в соответствии с самыми высокими (элитными в изначальном, паретовском значении этого слова) критериями.

Сартори испытывает недоверие к массам, опасаясь той самой «тирании большинства», о которой американцы говорят не одну сотню лет, но для Сартори это не абстракция. Тоталитарные системы в Европе, напоминает он, складывались при активной подджержке масс, и нацисты пришли к власти законным, демократическим путем. Словом, опыт ряда европейских стран убеждает в том, что главная угроза демократии исходит сегодня не от аристократии, а от масс, от многомиллионной «посредственности», на плечах которой приходят к власти лица, не разделяющие демократические ценности.

Отсюда возникает вопрос: можно ли считать случайностью то обстоятельство, что об этом говорит американец итальянского происхождения, а если быть точным, – итальянец, много лет живущий и работающий в Соединенных Штатах? Не просматривается ли тут проекция итальянской политико-теоретической традиции, в рамках которой усилиями Парето и Моски и сформировались основы элитистской парадигмы? И не сказывается ли тут влияние итальянской политико-практической традиции, в рамках которой формировалось сначала фашистское движение, а потом – тоталитарный фашистский режим, поддерживавшийся массами?

Теория Сартори располагается на тех же идейных берегах, что и теории Шумпетера, Даля, Лейпхарта и других теоретиков, разделяющих их взгляды. Демократия, о которой они рассуждают, – при всех различиях между предлагаемыми ими моделями – это демократия не для всех. Но есть в Америке и другие берега. Мы имеем в виду так называемую партиципаторную демократию, или демократию участия – демократию для всех – о которой пойдет речь в следующем параграфе.

Демократия участия – демократия для всех

Альтернативой демократии для немногих (элит) и для многих (охватывающей более или менее значительную часть населения – но лишь часть) является демократия, которую именуют по-разному; партиципаторная демократия (в переводе с английского – демократия участия), «чистая» (pure) демократия, «сильная» (stromg) демократия и, конечно, «прямая» (direct) демократия[704]704
  Отождествление демократии участия с прямой демократией корректно лишь с учетом того обстоятельства, что демократия участия в любой ее форме является прямой демократией, тогда как не всякая прямая демократия предполагает участие всех граждан в процессе принятия соответствующих решений, то есть не обязательно является партиципаторной.


[Закрыть]. Однако суть дела от варианта названия не меняется: это в любом случае демократия для всех взрослых дееспособных граждан, или, как ее иногда именуют специалисты, предельно инклюзивная (включающая) демократия. Только партиципаторная демократия, убеждены ее сторонники, есть подлинная, полноценная, эффективная демократия. «В соответствии с партиципаторным подходом… демократия становится только набором лишенных смысла институтов, если благодаря этим институтам граждане могут лишь выбирать тех, кто будет в не досягаемых для выборщиков политических органах управления представлять их интересы и защищать их от произвола властей. Более последовательно проведенный принцип демократии означает возможность для людей осуществлять свою гражданскую активность во всех основных институтах, где требуется их энергия и исполнительность»[705]705
  Янг Ай. М. Политическая теория: общие проблемы // Политическая наука: новые направления, с. 460.


[Закрыть].

В американской политической мысли XX века проблематика партиципаторной демократии дважды становилась предметом общественного интереса и обсуждения. Впервые это произошло в начале столетия в рамках популистского и особенно прогрессистского движений. Их участники, правда, не выступали с лозунгом прямого участия граждан в принятии политических решений, но некоторые из их требований, и прежде всего требование права на «инициативу», вписывались в парадигму партиципатизма. Элементы последней мы находим и в развивавшейся Джоном Дьюи концепции демократии как образа жизни.

Второе пришествие партиципаторной демократии приходится на 70-е годы, хотя первые его признаки появляются несколько раньше. Теперь прямо ставится вопрос о необходимости более широкого и активного использования уже существующих форм участия граждан в политической и даже экономической жизни общества, а также о необходимости исследования теоретических основ этого типа демократии.

П. Нил в своем беглом обзоре послевоенных англо-американских теорий демократии связывает развитие партиципаторной демократии исключительно с «реакцией на ревизионизм» (о нем шла речь выше). «Точно так же, – пишет он, – как ревизионистская теория получила развитие благодаря критике классической демократической теории, так и другая теория, которую мы можем назвать «партиципаторной», развилась из критического ответа на ревизионизм»[706]706
  Encyclopedia of Democracy. P. 1249.


[Закрыть]. Это утверждение справедливо лишь отчасти. Реакция, выразившаяся в критике элитистских концепций демократии (Шумпетер и другие) и попытках реабилитации классических теорий – прежде всего теории Руссо с его идеей народного суверенитета, в которой многие партициписты черпают вдохновение – действительно имела место. Но возросший интерес к партиципаторной демократии был еще и реакцией на бюрократизацию процесса принятия политических решений; на дальнейшее отчуждение власти от народа; на агрессивную внешнюю политику США, которую не вполне контролировал даже Конгресс и от которой (это были годы войны Америки во Вьетнаме) страдали прежде всего рядовые американцы – особенно молодежь.

Развитие теорий, о которых идет речь, связывают с именами нескольких крупных исследователей. Это, в первую очередь, Кэрол Пэйтман (род. в 1940 г.), автор книги «Участие и демократическая теория», увидевшей свет еще в 1970 году[707]707
  Pateman С. Participation and Democratic Theory. N. Y., 1970. Кэрол Пэйтман – англичанка, но на протяжении всей своей творческой жизни она поддерживала тесные рабочие контакты с американским университетским и академическом сообществом, и ее работы, построенные в том числе и на американском материале, следует рассматривать в контексте американской политологической традиции.


[Закрыть]. Это Бенджамин Барбер, опубликовавший в 1984 году труд «Сильная демократия: партиципаторная политика для нового века»[708]708
  Barber В. Strong Democracy: Participatory Politics for a New Age. Berkley, 1984.


[Закрыть]. К числу теоретиков партиципаторной демократии следует отнести Томаса Кронина («Прямая демократия: политика инициативы, референдума и отзыва», 1989 г.)[709]709
  Cronin T. Direct Democracy: The Politics of Initiative, Referendum, and Recall. Cambr., Mass. and London, 1989.


[Закрыть], Джозефа Циммермана («Партиципаторная демократия: возрожденный популизм», 1986 г.)[710]710
  Zimmerman J. Participatory Democracy: Populism Revived. N.Y. et al., 1986.


[Закрыть], Джеймса Фишкина («Демократия и делиберация: новые направления демократической реформы»)[711]711
  Fishkin J. Democracy and Deliberation: New Directions for Democratic Reform. New Haven, 1991.


[Закрыть]. Это лишь некоторые из наиболее крупных фигур, идеи которых получили распространение в масштабах всей страны.

Справедливости ради следует заметить, что немалый вклад в пробуждение интереса к идее партиципаторной демократии, а отчасти и в теоретическое обоснование последней внесли в конце 60-х – начале 70-х гг. американские «новые левые» и участники движения в защиту гражданских прав. «Ее самые ранние формулировки (речь идет о теории партиципаторной демократии. – Э.Б.) пришли из манифестов студенческих политических активистов, представлявших такие организации, как «Студенты за демократическое общество» (СДО) и «Студенческий координационный комитет ненасильственных действий» (СККНД). В 1962 году небольшая группа членов СДО собралась в Порт-Гуроне, штат Мичиган, чтобы сформулировать декларацию о принципах – Порт-Гуронскую декларацию, включавшую призыв к «демократизации индивидуального участия». Политические, социальные и экономические институты должны были быть реформированы таким образом, чтобы сделать их более доступными для участия. На Юге черные и белые студенческие активисты из СККНД, пытаясь зарегистрировать черных избирателей, стремились реализовать партиципаторные идеалы на практике»[712]712
  Hudson W. Е. American Democracy in Peril. Eight Challenges to America’s Future. Wash. C., 2004. P. 16. Текст Порт-Гуронской декларации и ее анализ содержится в книге: Miller J.E. Democracy Is in the Streets. N. Y., 1987.


[Закрыть].

Стоит добавить к сказанному, что сама идея преодоления отчуждения власти от народа, которая лежит в центре теории прямого демократического участия, всегда была близка левым американским интеллектуалам типа Ноама Чомски, Говарда Зинна, Дэйва Дэллинджера или Ричарда Рорти, которых нельзя отнести к безоговорочным сторонникам и пропагандистам конкретных теорий партиципаторной демократии.

Свое вдохновение и идеи создатели этих теорий черпают в основном из двух источников, один из которых можно отнести к числу практических, а второй – к числу теоретических. Практический источник – это реально существующие в США формы демократии прямого участия, часть из которых имеет давнюю историю. «Участие граждан в правлении, – резонно замечает Дж. Циммерман, – глубоко укоренено в культуре Соединенных Штатов, свидетельством чего ныне являются открытые городские собрания (town meetings) во многих городах Новой Англии»[713]713
  Zimmerman J. Participatory Democracy. P. 1.


[Закрыть].

Автор книги напоминает, что городские собрания – самая старая в истории Америки форма прямой демократии – появились впервые в колонии Массачусеттского залива «во второй половине второго десятилетия семнадцатого века», а впоследствии получили распространение в Нью-Хэмпшире, Коннектикуте, Род-Айленде, Вермонте и Мэне[714]714
  Zimmerman J. Participatory Democracy. P. 17. Следует, впрочем, заметить, что прямая демократия, практиковавшаяся на этих собраниях, была не менее исключающей, чем прямая демократия древнегреческих полисов, где, как известно, права голоса были лишены женщины, иностранцы, рабы и еще некоторые категории населения. «Хотя практика ранних городских собраний не получила адекватного отражения в документах, существующие свидетельства дают основания полагать, что всем проживающим в городе мужчинам было разрешено посещать эти собрания и выступать на них, но право голоса имели только фримены. Первоначально это были акционеры Компании Массачусеттского залива, а позднее к ним добавились мужчины, которым была дарована политическая свобода. Существующие свидетельства говорят о том, что фримены составляли очень небольшой процент взрослого мужского населения колонии» (Zimmerman J. Participatory Democracy. P. 19).


[Закрыть]. Эту форму высоко ценил Джефферсон. Весьма пристально присматривался к ней Токвиль, видивший в самоуправлении воплощение принципа народовластия[715]715
  См.: Токвиль А. де. Демократия в Америке. С. 66–68. Следует иметь в виду, что townmeeting переводится в этом русском тексте как «собрание общины» (см. пояснение на с. 67), a township – как «община». При этом Токвиль поясняет, что «община Новой Англии является чем-то средним между кантоном и коммуной во Франции. Обычно в такой общине насчитывается от двух до трех тысяч жителей, таким образом, с одной стороны, она не настолько велика, чтобы интересы ее жителей слишком различались, а с другой стороны, община достаточно густо населена, так что здесь всегда можно найти людей, способных управлять ею» (Там же. С. 66). Заметим, что другие источники, в частности энциклопедический словарь «Americana» трактуют town meeting как «городское собрание» (См.: Americana. М., 1996. С. 977).


[Закрыть].

Большинство других форм прямой демократии, практикуемых ныне в США (о них речь пойдет ниже), также имеют более или менее длительную историю. Так что современным заокеанским теоретикам ничего не надо выдумывать. Достаточно обобщить и корректно оценить накопленный опыт и понять, что следует просто воспроизвести, а что – скорректировать и дополнить. Этим они, собственно, и занимаются.

Но есть и другой источник идей и вдохновения сторонников партиципаторной демократии: политическая мысль прошлого – мировая и национальная. И первым в ряду авторитетов стоит, как уже говорилось, Жан-Жак Руссо с его идеей неотчуждаемости суверенитета как осуществления общей воли[716]716
  Обращаются к различным фрагментам трактата «Об общественном договоре» и, в частности, к следующему: «… Только общая воля может управлять силами Государства в соответствии с целью его установления, каковая есть общее благо… Я утверждаю, следовательно, что суверенитет, который есть только осуществление общей воли, не может никогда отчуждаться и что суверен, который есть не что иное, как коллективное существо, может быть представляем только самим собою» (Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре // Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 167–168).


[Закрыть]. Обращаются и к другим великим: к Аристотелю, говорившему о превосходстве коллективной мудрости над мудростью индивидуальной; к Канту, развивавшему идею позитивной свободы как самодеятельного формирования собственной жизни, к Джону Стюарту Миллю и т. д. Из отечественных мыслителей наиболее популярен среди американцев, чего и следовало ожидать, Томас Джефферсон, не раз повторявший в тех или иных вариациях мысль о том, что «всякое правление приходит в упадок, когда оно доверяется одним лишь правителям народа. Поэтому сам народ является его единственным надежным хранителем»[717]717
  The Writings of Thomas Jefferson. Ed. by P.Ford. Vol. 4, N. Y. 1894. Р. 64.


[Закрыть].

Теория партиципаторной демократии носит отчетливо выраженный критический, гуманистический и реформаторский характер. Партициписты критикуют демократологов-ревизионистов прежде всего за то, что предложенная последними теория демократии «больше не сосредоточивается на массовом участии “народа”, на участии обычного человека или на главной ценности демократической политической системы, которая видится в развитии у рядовых граждан необходимых политически значимых качеств. В центре современной [т. е. ревизионистской. – Э.Б.] теории демократии находятся деятельность малочисленной элиты и безучастность политически безразличного обычного человека, у которого отсутствует чувство политической ответственности. И это рассматривается как основная защита от нестабильности»[718]718
  Пейтмэн К. Массовое участие и теория демократии // Теория и практика демократии. Избранные тексты. С. 34.


[Закрыть].

Упоминание о «нестабильности», конечно же, не случайно. Во второй половине XX века многими американскими политическими теоретиками начинает все больше акцентироваться такое качество либеральной политической системы, как стабильность. Демократия рассматривается ими не как средство обеспечения свободы личности и рынка, что было характерно для охранительной демократии XVIII–XIX вв. (одним из наиболее ярких представителей которой был Мэдисон), но прежде всего как средство обеспечения стабильности. С этих позиций и оцениваются существующие теории демократии, включая партиципаторную теорию. Считается, что слишком активное участие масс в политике ведет к дестабилизации политической системы, ибо массовый человек, как правило, политически некомпетентен и безответственен и потому его действия окажутся в итоге деструктивными, даже если он не ставил перед собой цель разрушить эту систему.

Отвергая тезис об угрозе, которую несет с собой широкое участие масс в политике, партициписты настаивают на существовании прямой корреляции между политическим безразличием, некомпетентностью, неразвитым чувством политической ответственности, с одной стороны, и низким социально-экономическим статусом граждан – с другой. Измените существующее положение вещей, допустите людей к рычагам власти, говорят они, и вы получите гражданина, который не только не будет представлять угрозы для стабильности системы, но будет укреплять ее. «…Факты показывают, – писала Пейтмэн, – что опыт власти, основанный на принципах массового участия, может так же эффективно содействовать ослаблению тенденции к появлению у людей недемократических настроений. Если те, которые впервые ступили на политическую арену, уже были подготовлены к этому, то их участие не будет составлять угрозу для стабильности системы»[719]719
  Пейтмэн К. Массовое участие и теория демократии // Теория и практика демократии. Избранные тексты. С. 37.


[Закрыть].

Но критика партиципистов направлена и против государственных институтов – прежде всего политических, выражающих, как они считают, не общий, а корпоративный интерес. Примечательно, что сами сторонники партиципаторной демократии выступают не от имени общества (society) и не от имени народа (people), а от имени гражданина (citizen, citizenry), от имени общественности (public). И одно из главных направлений, по которому развертывается мысль теоретиков этой школы, – гуманистическая по духу реабилитация рядовых граждан как компетентных субъектов, наделенных способностью, а значит, и правом непосредственно участвовать в принятии решений (не только политических), влияющих на их жизнь. В последние годы особо подчеркивается равная способность и равное право на участие в принятии решений всех граждан независимо от пола, расовой и национальной принадлежности, религиозной, культурной и сексуальной ориентаций.

Другая линия, по которой развертывается мысль партиципистов, – обоснование недостаточности, ограниченности репрезентативной демократии и необходимости дополнения ее демократией участия. «Достаточно ли, – спрашивала К. Пейтмэн, – наличия на общегосударственном уровне конкуренции между лидерами, за которых голосуют избиратели? Или необходимо также существование политически активного общества, организованного таким образом, чтобы каждый имел возможность непосредственно принимать участие во всех сферах политической жизни?»[720]720
  Пейтмэн К. Массовое участие и теория демократии // Теория и практика демократии. Избранные тексты. С. 37.


[Закрыть]. Ответ Пейтман был очевиден: нет, недостаточно; да, необходимо.

Циммерман развивает эту мысль Пейтмэн. Можно, говорит он, разрабатывать правительственные планы и программы без непосредственного вовлечения граждан в работу над ними, полагаясь всецело на избранных представителей, призванных отразить в этих проектах взгляды и потребности общественности. «Однако мы, – настаивает он, убеждены, что активное и широкое участие граждан имеет существенное значение для обеспечения наилучшего функционирования различных органов правительства Соединенных Штатов и что посреднические институты (bodies) не всегда должным образом представляют взгляды граждан»[721]721
  Zimmerman J. Participatory Democracy. P. 2.


[Закрыть]. При этом отмечается, что участие должно начинаться на стадии планирования и продолжаться в процессе реализации намеченных планов и программ.

Наконец, третья линия, по которой развертывается мысль теоретиков партиципаторной демократии – обоснование необходимости расширения сферы политического, распространение демократических процедур на отношения, складывающиеся на производстве. Речь идет об участии работников в процессе принятия экономических решений и контроле за ходом этого процесса, равно как и за выполнением принятых решений.

Эта идея была четко обозначена той же Кэрол Пейтмэн. «Концепт “общества массового участия” требует расширения границ термина “политический” с тем, чтобы он охватил сферы, не относящиеся к государственному управлению… Признание производства как самостоятельной политической системы мигом отодвигает в сторону многие противоречивые идеи о демократии (и ее связи с массовым участием) в производственном контексте»[722]722
  Пейтмэн К. Массовое участие и теория демократии // Теория и практика демократии. Избранные тексты. С. 37. «Самая важная сфера – производство; большинство людей проводят значительную часть своей жизни на работе и имеют отличную возможность обучаться управлению делами коллектива на рабочем месте. Следующий аспект теории демократии массового участия состоит в том, что такие сферы, как производство, должны рассматриваться в качестве отдельных политических систем, где можно проявить свою социальную активность помимо участия в общегосударственных делах» (Пейтмэн К. Массовое участие и теория демократии // Теория и практика демократии. Избранные тексты. С. 35).


[Закрыть]. При этом К. Пейтмэн, ссылаясь на накопленный к тому времени опыт массового участия в управлении производством, отмечала благотворное воздействие такого участия и на производство, и на самих участников, становившихся более компетентными и активными.

Объясняя, почему теория массового участия придает столь большое значение производству, Пейтмэн ссылалась на важную роль экономического равенства, «которое нужно для того, чтобы дать каждому человеку независимость и защиту, необходимые для (равного) участия в общественной жизни. Важным шагом в этом направлении стала бы демократизация структуры управления крупными предприятиями, отменяющая традиционное различие между менеджерами и работниками»[723]723
  Пейтмэн К. Массовое участие и теория демократии // Теория и практика демократии. Избранные тексты. С. 35.


[Закрыть].

Эта линия получила продолжение в работах последователей Пейтмэн. «… Современная теория демократии вновь стала проявлять интерес и к развитию демократии в трудовых коллективах. Некоторые авторы отмечают, что благодаря внедрению демократических принципов у себя на работе граждане начинают осознавать значимость социально-экономического равенства как непременного условия демократического участия в политической жизни страны. Одновременно они учатся ценить значение творческого самоуправления в одной из самых обыденных и близких каждому областей современной жизни, с которой мы сталкиваемся повседневно»[724]724
  Янг Ай. М. Политическая теория: общие проблемы // Политическая наука: новые направления. С. 460–461.


[Закрыть].

Проблема производственного самоуправления как форма экономической демократии нашла отражение и в ряде работ Роберта Даля – прежде всего, в опубликованной в 1985 году книге «Введение в экономическую демократию». В том, что автор концепции полиархии взялся за разработку этой проблемы, нет ничего удивительного. Даль исходил из посылки, что политическая демократия только тогда станет полной, когда она будет дополнена экономической демократией, получающей практическое воплощение в форме производственного самоуправления как альтернативы «корпоративного капитализма», подрывающего равенство и тем самым создающего угрозу для свободы.