Текст книги "Проблема демократии в американской политической мысли ХХ века"

Рассматривая разные обоснования возможности и необходимости участия работников в управлении своими предприятиями, Даль считает самым надежным обоснование, как он говорит, «с кантианским оттенком», которое звучит следующим образом. «Если демократия оправдана в управлении государством, тогда она должна быть оправдана также и в управлении хозяйственными предприятиями. Сказать же, что для нее нет оснований в том, что касается управления хозяйственными предприятиями, значило бы сказать, что для нее нет оснований и в государственном управлении»[725]725
  Даль Р. Введение в экономическую демократию. Пер. с англ. М., 1991. С. 83. Курсив в тексте – Э.Б.


[Закрыть].

Подобно тому, как «демос и его представители» вправе, посредством демократического процесса, решать политические вопросы, они вправе определять, «каково должно быть владение хозяйственными предприятиями и контроль над ними в целях достижения, насколько это возможно, таких ценностей, как демократия, справедливость, эффективность, поощрение желательных человеческих качеств, а также право на минимальные личные средства, необходимые для достойной жизни»[726]726
  Даль Р. Введение в экономическую демократию. С. 65.


[Закрыть].

Даль сдержанно относится к надеждам К. Пейтмэн, Дж. Вуттона, Р. Мэйсона[727]727
  Wootton G. Workers, Unions, and the State. L., 1966; Mason R. Participatory and Workplace Democracy. Carbondale, 111., 1982.


[Закрыть] и других сторонников «демократии рабочего места», которые хотели бы превратить предприятие в «полигон» для воплощения идей Руссо и полагают, что эта демократия будет способствовать развитию человека, ослабит отчуждение и эгоизм, позволит создать единое «сообщество, основанное на труде» и ориентацию на достижение общего блага, поведет к «возникновению корпуса деятельных граждан, заинтересованных в общих делах в рамках предприятий, будет стимулировать более широкое участие и более высокую гражданскую сознательность в управлении государством»[728]728
  Даль P. Введение в экономическую демократию. С. 73.


[Закрыть]. Не убежден американский политолог и в том, что производственное самоуправление заметно повысит эффективность хозяйствования, хотя сам приводит ряд примеров, показывающих, что в ряде случаев оно спасало предприятия от краха.

Но для Даля важнее другое. «…Имеются все основания полагать, – пишет он, – что в той же мере, в какой демократизация централизованных авторитарных структур, монархий и современных диктаторских режимов преобразила отношения власти и силы в управлении государствами, демократизация управления современными корпорациями глубоко изменила бы отношения власти и подчинения на предприятиях. Взаимоотношения управляющих и управляемых, в той форме этих взаимоотношений, которой американцы настойчиво придерживались на протяжении двух столетий в управлении государством, была бы распространена и на до сего времени частные отношения управления в экономике»[729]729
  Даль Р. Введение в экономическую демократию. С. 97.


[Закрыть].

Даль считает, что воплощение в жизнь партиципаторной модели хозяйствования нанесло бы удар по «корпоративному капитализму», который пришел на смену аграрному капитализму мелких собственников, и способствовало бы «упрочению политического равенства и демократии…»[730]730
  Даль Р. Введение в экономическую демократию. С. 15.


[Закрыть].

Что же дает массовое участие в целом, каковы его общие функции? Предполагается, что оно помогает объединить общество и способствует принятию коллективных решений. Говоря конкретнее, оно, по мнению партиципистов, способно помочь властям более точно и своевременно определить значимость и приоритетность проблем, требующих решения, ибо рядовые граждане, непосредственно погруженные в живую жизнь, лучше знают и местные условия, и настроения, и потребности населения. Предполагается также, что они будут более активно и осознанно выполнять те решения и реализовывать те планы властей, к выработке которых имели непосредственное отношение. Наконец, получив в процессе совместной работы с официальными лицами представление об их способностях, возможностях и т. п., они смогут принять более точное и осмысленное электоральное решение на очередных выборах в местные органы власти.

Но для многих партиципистов это не главное. По признанию Пейтмэн, «в рассматриваемой теории демократии главной функцией массового участия является обучение в самом широком смысле, включая как психологический аспект, так и обретение опыта демократических навыков и процедур»[731]731
  Пейтмэн К. Массовое участие и теория демократии // Теория и практика демократии. Избранные тексты. С. 35.


[Закрыть]. Это важно и для самих индивидов, и для общества, ибо «массовое участие развивает и стимулирует именно те качества, которые необходимы для стабильности; чем больше люди принимают участие в политической жизни, тем лучше они это делают»[732]732
  Пейтмэн К. Массовое участие и теория демократии // Теория и практика демократии. Избранные тексты. С. 35.


[Закрыть].

Выделяют разные формы демократического участия граждан в политической жизни общества (в общей сложности около десятка), что естественно, ибо и конкретные условия, и традиции, и состав населения, и, конечно же, политическая культура колеблются – подчас существенно – от штата к штату. Но есть и наиболее распространенные и общепризнанные формы, причем все они либо давно существуют, либо давно отстаиваются их сторонниками. (За использование некоторых из них ратовали в свое время прогрессисты). Таких форм пять: референдум, инициатива, отзыв, публичные слушания, городские собрания. Первые три из них практикуются и за пределами Соединенных Штатов.

Референдум[733]733
  Некоторые демократологи, например, Джованни Сартори, выделяют референдум в качестве особого, а именно «референдумного» типа демократии. См.: Sartory J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N. J.). R 115–120.


[Закрыть] рассматривается как важнейший инструмент партиципаторной демократии, позволяющий гражданам выражать свое мнение по вопросам, имеющим принципиальное значение для судеб государства, общества в целом или какой-то его части (например, населения штата). Не останавливаясь на истории проведения референдумов в Америке[734]734
  Считается, что первый референдум в Америке был проведен в 1640 году в колонии Массачусеттского залива, а первый референдум, на котором была принята конституция штата – в Массачусеттсе – в 1780 году.


[Закрыть] и правовых аспектах этого института, отметим лишь то, что американские партициписты придают ему весьма серьезное значение, будь то референдумы консультативные (народные опросы) или решающие, обязательные или факультативные[735]735
  В американском законодательстве не предусмотрены общенациональные референдумы. Но они могут проводиться (по состоянию на конец 80-х гг. XX в.) в 39 штатах.


[Закрыть]. Особо отмечается то обстоятельство, что «в нескольких штатах граждане могут прибегать к протестному или петиционному референдуму, цель которого – отложить, а по возможности не допустить вступления в силу закона, принятого штатным или местным законодательным органом»[736]736
  Zimmerman J. Participatory Democracy. P. 12.


[Закрыть].

Серьезно относятся американские партициписты и к такому институту, как инициатива (по данным на конец 80-х гг. его использование разрешено в двадцати трех штатах). Право инициативы позволяет группе избирателей (в установленном законом количестве) прямо выносить на рассмотрение граждан те или иные предложения законодательного порядка (прямая инициатива) либо делать это через посредство законодательного органа (непрямая инициатива), причем если последний отклоняет предложенные меры или вносит в них свои поправки, изначальное предложение выносится на голосование.

Отзыв, как показывает само его название, предполагает прекращение (путем проведения голосования соответствующего электората) полномочий выборного должностного лица (губернатора, мэра и т. п.) до истечения их срока. Партициписты не отрицают, что отзыв редко приводит к успеху на уровне штата, но видят в нем достаточно эффективный механизм давления граждан на должностных лиц на уровне местного самоуправления.

«В местных правительствах с избранными советами старейшей формой активного участия граждан в публичном принятии решений являются формальные публичные слушания, в ходе которых граждане получают возможность выражать свои взгляды, а на некоторых слушаниях и задавать вопросы официальным лицам»[737]737
  Zimmerman J. Participatory Democracy. Р. 8. Курсив мой. – Э.Б.


[Закрыть]. Такие слушания, проводимые обычно в преддверии принятия административных актов и проектов, позволяют при необходимости вносить в них коррективы, отвечающие интересам граждан.

И, наконец, еще один инструмент, за который держатся заокеанские партициписты, – это вышеупомянутые городские собрания, или, как их теперь именуют, открытые городские собрания. Это вовсе не атавизм, а работающие органы местного самоуправления, действующие в небольших (с населением до двадцати или чуть более тысяч человек) городах Новой Англии. Созываемые обычно раз в год по инициативе членов городского управления (selectmen) или самих граждан, они рассматривают – в зависимости от штата – разный круг вопросов: финансовые, административные и другие. В последние годы национальные и региональные группы интересов используют их для зондирования мнения граждан по животрепещущим вопросам внутренней и международной жизни (кислотные дожди, ядерное разоружение и т. п.). Посещаемость городских собраний напрямую зависит от численности населения поселения: чем оно меньше, тем больше посещаемость (от двадцати с небольшим процентов при населении менее двух с половиной тысяч человек до примерно двух процентов при населении свыше двадцати пяти тысяч)[738]738
  Zimmerman J. Participatory Democracy P. 20–33.


[Закрыть].

Американцы отдают себе отчет в ограниченных возможностях открытых городских собраний, однако расставаться с этим дорогим для них институтом прямой демократии, похоже, не собираются. Свидетельством тому – выдвинутое некоторое время назад предложение – разбить крупные города на так называемые окружные правительства (neighborhood governments) со своими городскими собраниями.

Приверженцы партиципаторной демократии проявляют солидарность с теми, кто высказывает озабоченность по поводу возможной тирании большинства. Впрочем, ничего парадоксального тут нет. Тирания большинства – это, говорят они, тирания толпы, охлократия, тогда как партиципаторная демократия есть демократия делиберативная[739]739
  Интерпретация этого понятия дается в главе III.


[Закрыть]. Она строится на обсуждении и согласовании представляющих общий интерес вопросов просвещенными, образованными гражданами. «Прямая демократия, – поясняет Бенджамин Барбер, один из теоретиков партиципизма и автор концепции «сильной демократии»[740]740
  Согласно этой концепции, граждане совместными усилиями определяют (не выявляют, но именно определяют) содержание общего блага (которое похоронил Шумпетер), однако это не исключает сохранения в обществе плюрализма, а значит и соперничества интересов (важность которого подчеркивал Шумпетер).


[Закрыть], – требует не просто участия, но гражданского искусства (civic skills) и гражданских добродетелей (civic virtues), необходимых для эффективной партиципаторной делиберации и принятия решений. Партиципаторная демократия понимается, таким образом, как прямое правление хорошо образованных граждан. Граждане – это не просто частные индивиды, действующие в гражданской сфере, но информированные публичные граждане, столь же дистанцированные от своих вполне частных Я (wholly private selves), сколь общественность (the public) дистанцирована от частной сферы. Демократия есть не столько правление народа (the people) или масс, сколько правление образованных граждан»[741]741
  Barber В. Participatory Democracy // Encyclopedia of Democracy P. 923.


[Закрыть].

Понимают ли Барбер и другие партициписты, разделяющие эти взгляды, что, ставя вопрос подобным образом, они подрубают сук, на котором сидят, ибо реальный массовый человек не является одновременно хорошо образованным, хорошо информированным, добродетельным и отвлеченным от частных эгоистических интересов? Есть основание думать, что понимают и что речь идет об идеале, к которому следует стремиться. Именно так более чем за полвека до Барбера ставил вопрос человек, который сделал для теоретического и практического решения поставленной проблемы столько, сколько не сделал никто другой. Этот человек – Джон Дьюи[742]742
  О важности образования для поддержания демократических порядков в стране говорили в свое время Томас Джефферсон и Джон Адамс. И не только говорили, но и прилагали усилия к тому, чтобы реализовать свои идеи на практике.


[Закрыть].

Ранее уже говорилось о том, что он был создателем новой системы образования. Но не менее существенна разработанная им (и изложенная в ряде работ) концепция взаимосвязи демократии и образования. Демократические идеи, писал американский философ, имеют существенное значение для образования. Но и образование существенно для демократии. «…Установление такой формы социальной жизни, в которой интересы переплетаются и взаимопроникают, где прогресс или перестройка являются важным фактором, делает демократическое общество более чем какое бы то ни было другое заинтересованным в целенаправленном и систематическом образовании… всенародно избираемая власть может успешно работать только в том случае, если те, кто избирает своих правителей и подчиняется им, образованны»[743]743
  Дьюи Дж. Демократия и образование. С. 85.


[Закрыть]. Демократическое общество отвергает внешнее принуждение и потому «ему приходится искать опору в добровольном благорасположении и интересе, которые могут быть созданы лишь посредством образования»[744]744
  Дьюи Дж. Демократия и образование. С. 85.


[Закрыть].

Демократологи-партициписты отдают себе отчет в том, что отстаиваемые ими идеи могут вызвать более или менее ощутимый эффект лишь на локальном уровне. Но это их не смущает и не останавливает. Американцы всегда придавали большое значение тому, что делается «на местах», справедливо полагая, что именно там закладывается фундамент общенациональных успехов и формируются первичные навыки демократического самоуправления и основы демократической политической культуры, без которых невозможно построить демократию в общенациональном масштабе.

Большие надежды связывают партициписты со становлением информационного общества. Как полагает Бенджамин Барбер, «новые телекоммуникационные технологии открыли такие возможности взаимодействия между далеко отстоящими друг от друга в пространстве и времени гражданами, какие вдохновляют на новые эксперименты с партиципацией… Интерактивные телекоммуникационные технологии, которые фактически позволяют сотням миллионов граждан массового общества вступать в контакт друг с другом, не отходя от своих телевизионных экранов, делают возможным появление «теледемократии» и «виртуальных сообществ (communities). Эти новые формы выглядят значительно более партиципаторными (если еще и не потенциально более демагогическими), нежели старые репрезентативные модели»[745]745
  Barber В. Participatory Democracy // Encyclopedia of Democracy P. 922. Проблемы «теледемократии», «электронного правительства» и т. п. рассматриваются в параграфе «Проблема демократии в свете НТР» (гл. третья настоящей работы).


[Закрыть].

Упоминание о демагогии далеко не случайно. У партиципаторной демократии в Америке немало критиков. Это преимущественно либералы и либертаристы, ярким представителем которых на протяжении многих лет оставался недавно ушедший из жизни Роберт Нозик, автор нашумевшей в свое время книги «Анархия, государство и утопия» (1974 г.). Партиципаторная демократия для них – воплощение политической демагогии и власти толпы, шаг в сторону тирании большинства, покушение на права индивида. Об этом критики партиципизма говорят уже не один десяток лет, и не один десяток лет слышат в ответ, что «правление немногих» тоже не отличается особой мудростью, а власть имущие – талантом, умом и преданностью своему народу.

Высказывается также мысль, что партиципизм хорош не для всех. Как пишет, обобщая существующие на сей счет взгляды, Рассел Далтон из Калифорнийского университета, «в странах, переживающих процесс демократизации, наибольшее значение придается развитию институциональных форм представительной демократии; не исключено, что для них демократия участия, за которую ратуют в передовых индустриальных державах, не приемлема. В этом состоит значительное расхождение в ближайших целях передовых индустриальных демократий и демократий нарождающихся. Обе группы становятся более демократическими, но в каждом случае слово демократия имеет свой смысл»[746]746
  Далтон Р. Дж. Сравнительная политология: микроповеденческий аспект // Политическая наука: новые направления. С. 336–337.


[Закрыть].

Одним из последних по времени критических выпадов против партиципаторной демократии стала книга известного публициста, главного редактора журнала «Ньюсуик Интернэшнл» Фарида Закария «Будущее свободы: нелиберальная демократия в США и за их пределами» (к которой мы еще вернемся)[747]747
  Zakaria F. The Future of Freedom: Illiberal Democracy at Home and Abroad. N. Y., 2003. Русский перевод: Закария Ф. Будущее свободы: нелиберальная демократия в США и за их пределами. М., 2004.


[Закрыть]. Говоря о бедственном положении, в котором оказался некогда процветавший штат Калифорния, Закария утверждает, что «значительная часть беспорядка в этом штате есть производное от избранной там экстремальной формы демократии – открытой, неиерархической, не основанной на партиях и рассчитанной на инициативу масс»[748]748
  Закария Ф. Будущее свободы: нелиберальная демократия в США и за их пределами. С. 209.


[Закрыть]. Широкое использование в штате партиципаторных методов не приблизило народ к власти, полагает Закария, ибо «изначально задуманная для того, чтобы избавить государственную политику от чрезмерного воздействия на нее крупного бизнеса, прямая демократия превратилась в арену, где в игру могут вступить только наиболее состоятельные граждане и группы влияния»[749]749
  Закария Ф. Будущее свободы: нелиберальная демократия в США и за их пределами. С. 213.


[Закрыть]. Зато профессиональные политики оказались оттесненными от власти, что, считает Закария, и сказалось на характере ведения дел в штате. На смену традиционным политическим элитам, несущим ответственность перед обществом, пришли элиты теневые, которые ни перед кем ответственности не несут и пекутся лишь о собственном интересе, утверждает автор «Будущего свободы».

И борьба между сторонниками и противниками партиципаторной демократии, и опыт последней, накопленный в американском обществе (включая калифорнийский опыт, о котором говорит Закария), лишний раз убеждают в том, что идеальных форм демократии не существует и вместе с тем, что каждая из ее форм заключает в себе рациональное «зерно», которое, «прорастая», может дать полезные «плоды». Отсюда и естественный вопрос: а не следует ли стремиться к смешанной демократии как форме смешанного правления, о пользе которого рассуждали еще античные мыслители?

Как бы там ни было, теория партиципаторной демократии органически вписывается в современную американскую демократологию, выступая в роли своего рода противовеса и вместе с тем дополнения как соревновательной демократии Шумпетера, так и полиархии Даля. Каковы бы ни были ее недостатки (а она и впрямь не безупречна) и что бы ни писали и ни говорили ее критики, обвиняя сторонников партиципаторной демократии в идеализме и утопизме, она всегда будет привлекать какую-то часть американцев, продолжающих придерживаться впитанного с молоком матери представления о том, что каждый человек – кузнец собственного счастья, хозяин своей судьбы и своей страны.

Сегодня партиципаторная демократия занимает маргинальное положение в американском обществе, и нет никаких оснований рассчитывать на то, что она потеснит демократию репрезентативную. Последняя включает в себя, говоря языком Сартори, вертикальное измерение, которого лишена любая прямая демократия. «Сколь бы значительных успехов ни достигли мы в возрождении малых демократий прямого типа, остается фактом, что демократии, построенные по принципу лицом-к-лицу, могут быть лишь частью более крупных единиц, а в конечном счете микрочастями одной всеохватывающей единицы, которая всегда является непрямой демократией, основывающейся на вертикальных процессах»[750]750
  Sartory J. The Theory of Democracy Revisited. P. 165.


[Закрыть]. Это прекрасно понимают и теоретики партиципизма, видящие свою задачу не в том, чтобы заменить репрезентативную демократию прямой демократией, а в том, чтобы (если можно так сказать) несколько приблизить представителей народа к самому этому народу, а народ – к избранным им представителям, уменьшить разрыв между народом и властью. Но при этом надо иметь в виду, что в случае наступления общенационального политического кризиса, масштабы, влияние и роль партиципаторной демократии могут, как это уже случалось в американской истории XX века, заметно возрасти.

Глава третья
ПРОБЛЕМА ДЕМОКРАТИИ В АМЕРИКАНСКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ КОНЦА XX – НАЧАЛА XXI ВЕКОВ

Общие контуры поля исследования

Конец XX века прошел в США под знаком победы в великом противостоянии с «мировым коммунизмом». Победа, в общем-то, неожиданная, но воспринятая самими американцами как закономерная и справедливая. Причем рассматривалась она – и не только за океаном – прежде всего как триумф либерализма. Именно такое восприятие исхода противостояния двух систем побудило Фрэнсиса Фукуяму провозгласить «конец истории», под которым он разумел как раз глобальную победу либерализма.

Но эта победа воспринималась и как триумф либерализма и демократии, сплетенных воедино, т. е. триумф либеральной демократии. Как писал тот же Фукуяма, «то, чему мы, вероятно, свидетели, – не просто конец холодной войны или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления»[751]751
  Фукуяма Ф. Конец истории? // Философия истории. Антология. М., 1995. С. 291.


[Закрыть].

Конечно, одержанная над коммунизмом победа воспринималась за океаном прежде всего как триумф американской демократии, как конкретной системы институтов и ценностей, фундамент которой был заложен отцами-основателями два с лишним столетия назад и которая позволила Соединенным Штатам обрести мощь, обеспечившую их победу Вместе с тем эта победа воспринималась и как триумф западной демократии: ведь рука об руку с Соединенными Штатами ее ковали западноевропейские страны. Наконец, она воспринималась и как триумф демократии perse — рассматривалась ли последняя как политическая система, как система жизненных ценностей, как образ жизни или что-то еще.

Правда, как отмечалось в начале 90-х, эта победа еще не обрела всемирного масштаба, но дело, как тогда казалось многим, шло именно к такому исходу. «В этой книге, – начинает Хантингтон свою «Третью волну» (опубликованную, напомним, в 1991 году) речь идет о важном – может быть, наиважнейшем – глобальном политическом процессе конца двадцатого столетия: переходе примерно тридцати стран от недемократических к демократическим политическим системам»[752]752
  Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце XX века. Пер. с англ. М., 2003. Р. 8.


[Закрыть].

Требовалось осмыслить происходившие процессы под демократологическим углом, выстроить теоретические модели процесса, который вскоре стали именовать «демократическим транзитом», найти методы измерения «волн демократизации», которые, как казалось в начале 90-х, будут безостановочно катиться по Земному шару, пока на обогнут его, а демократические режимы, построенные по предлагаемым Соединенными Штатами чертежам, не установятся во всех (или почти во всех) странах мира. Требовалось также понять, как демократические государства должны вести себя в условиях нового мирового порядка и ускорения процесса глобализации.

Однако к концу XX столетия стало очевидно, что процесс глобальной демократизации мало того, что застопорился – по каким-то направлениям он пошел вспять. Мир столкнулся с новым кризисом демократии, захватившим не только Россию и другие страны, входившие ранее в Советский Союз, но также и ряд азиатских и африканских государств, а до известной степени – Восточную и Западную Европу и Соединенные Штаты Америки.

Нынешний кризис порожден совокупностью взаимосвязанных процессов и проблем. Среди них, как считает профессор Вандербилдского университета Дж. Стур, «терроризм, фанатизм и склонность к абсолютизации собственных представлений; голод и бездомность; задолженности и бюджетные дефициты; неграмотность и болезни; нетерпимость, противоправные действия и предубежденность; физическое и психологическое насилие как на индивидуальном, так и на институциональном уровне; разрушение окружающей среды и международные конфликты; апатия, смирение, отсутствие уважения и эгоизм. Даже американские президенты, – подчеркивает Стур, – которым кажется, будто они видят “тысячи сверкающих огней” или “новый мировой порядок”, которые настаивают на необходимости “сохранять надежду”, защищают “сострадательный консерватизм” и уверенно определяют, кто плох, а кто хорош, – даже они в минуты откровения не могут не заметить окружающие их вопиющее культурное невежество, отчаяние и разобщенность»[753]753
  Стур Дж. Открывая демократию заново (1) // Полис, 2003, № 5. С. 12.


[Закрыть].

В самом деле, Соединенные Штаты столкнулись со многими серьезными проблемами, порожденными внутренними противоречиями, связанными со вступлением американского капитализма в новую фазу развития и дальнейшей эволюцией государства благосостояния. Американцев всегда волновал вопрос о равенстве (это подметил еще Токвиль) – политическом, экономическом, социальном и о том, как примирить его со свободой и демократией. При этом и французский автор, и некоторые из американцев с тревогой спрашивали себя, не несет ли равенство угрозу для свободы, не приведет ли оно, в конечном счете, к тирании – тирании большинства? Они опасались неподсудной власти толпы – особенно когда за ее противозаконными действиями стоит общественное мнение. Опасались, что в сообществе равных будет процветать конформизм. Опасались, что большинство будет подавлять меньшинство, используя вполне легальные процедуры. Опасались, что если бы в обществе появились силы, склонные к деспотическому правлению, они как раз и попытались бы опереться на массу равных, объявив, что действуют в их интересах.

Развитие во второй половине XX века государства благосостояния и изменения в структуре хозяйственных связей усилили некоторые из этих опасений, придав им новую окраску, что получило отражение и в демократологии. «Я хочу, – писал в 1985 году Роберт Даль, – поставить перед собой вопрос о том, имеют ли американцы возможность построить общество, которое могло бы в большей степени приблизиться к достижению ценностей демократии и политического равенства, но при этом достичь современного уровня индивидуальной свободы, а может быть даже и превзойти его»[754]754
  Даль Р. Введение в экономическую демократию. М., 1991. С. 15.


[Закрыть].

Даль приходит к выводу, что равенство не породило тирании толпы и не привело к разрушению свободы в американском обществе. Но зато проявилась тенденция к росту неравенства, вызванная системой, «которую мы имеем сегодня и которую, за неимением лучшего термина, я называю корпоративным капитализмом»[755]755
  Даль Р. Введение в экономическую демократию. М., 1991. С. 15.


[Закрыть].

Эта тенденция к росту неравенства, по мнению американцев, продолжает усиливаться. «Равенство – вид политических идеалов, стоящий перед угрозой [вымирания], – писал в 2000 году один из крупнейших американских правоведов Роналд Дворкин. – Уже несколько десятилетий назад каждый политик, объявлявший себя либералом или даже центристом, готов был подписаться под утверждением, что подлинно эгалитарное общество – это, по меньшей мере, утопическая цель. Но теперь даже политики, определяющие себя как левоцентристы, отвергают сам идеал равенства.

Они говорят, что представляют «новый» либерализм или «третий путь» правления и хотя они решительно отвергают бездушное кредо «старых правых», которое оставляет судьбы людей всецело на милость зачастую безжалостного рынка, они также отвергают то, что они именуют упрямым допущением «старых левых», согласно которому граждане должны иметь равные доли национального богатства…»[756]756
  Dworkin R. Sovereign Virtue. The Theory and Practice of Equality. Cambr. Mass., 2000. P. 1.


[Закрыть].

Дворкин переводит вопрос в политическую плоскость, утверждая, что складывающееся в американском обществе неравенство как раз и есть специфическая форма проявления тирании. «Ни одно правительство, – утверждает американский исследователь, – не является легитимным, если оно не проявляет одинаковой заботы о судьбе всех граждан, на власть над которыми оно претендует, и лояльности со стороны которых оно требует. Равная забота – суверенная добродетель политической общности, без нее правление есть всего лишь тирания, и когда богатство нации очень неравномерно распределено, как это происходит ныне с богатством даже самых процветающих наций, то одинаковая забота оказывается под подозрением»[757]757
  Dworkin R. Sovereign Virtue. The Theory and Practice of Equality. Cambr. Mass., 2000. P.l. «…Равная забота (equal concern), – утверждает Дворкин, – требует, чтобы правительство было нацелено на такую форму материального равенства, которую я называю равенством ресурсов, хотя в равной мере допустимы и другие названия» (Ibid. Р. 3).


[Закрыть].

К концу XX века проблема социального неравенства дополнилась проблемой культурного неравенства, что нашло отражение в так называемых культурных войнах 80–90-х годов. Другой поворот в проблеме, обозначившийся к этому времени – рассмотрение вопроса о неравенстве женщин в рамках гендерного подхода, при котором он вводится в более широкий контекст положения полов в обществе[758]758
  См., напр.: Race, Class, and Gender: an Anthology. Comp, by Andersen М., Collins P. Belmont et al., 1980.


[Закрыть] и равного представительства женщин в органах государственной власти[759]759
  См., напр.: Phillips A. Engendering Democracy. Cambr., 1991.


[Закрыть]. В социально-экономическом плане проблема равенства наиболее остро преломляется в идущей вот уже не один десяток лет дискуссии о функциях и масштабах социального государства и его роли в демократическом процессе[760]760
  См., напр.: Democracy and the Welfare State. Gutman A., ed. Princeton, 1988.


[Закрыть]. При этом если одни видят в системе социального обеспечения необходимое условие существования демократических порядков в стране, то другие рассматривают ее как скрытое, а то и неприкрытое покушение на демократию[761]761
  «Социальная политика (Welfare policies) критикуется либертаристами как незаконное вторжение государства в сферу [отношений] собственности и личной свободы; неоконсерваторами – как поощрение зависимости, а значит, и увековечение тех самых зол, которым они намеревались противодействовать; эгалитаристами – как патернализм и дегуманизация; традиционными левыми – как социальное умиротворение, маскируемое под гуманитарную политику; последователями Фуко – как одно из проявлений скрытого распространения социальной дисциплины на [все сферы] современной жизни» (Galston W. Political Theory in the 1980s: Perplexity among Diversity // Finifter A. (ed.). Political Science. The State of the Discipline II. Wash. (D.C.), APSA, 1993. P. 38).


[Закрыть].

Бок о бок с проблемой равенства в Америке всегда стояла и проблема свободы, как одной из фундаментальных ценностей, значимость которой была закреплена еще Декларацией Независимости. Американская демократия позиционировала себя как демократию, проникнутую духом свободы. Однако отношения между демократией и свободой, как и отношения между демократией и равенством, всегда носили проблемный характер. Ныне, в условиях становления и развития информационного общества, беспрецедентная научно-техническая вооруженность которого открывает невиданные (и страшные) возможности манипулирования сознанием и поведением людей на индивидуальном, групповом и социетальном уровнях[762]762
  См., напр.: Bluhm A. Force or Freedom? The Paradox in Modem Political Thought. New Haven, 1984.


[Закрыть], одной из центральных (и не только в США) стала проблема границ и гарантий свободы как условия сохранения демократии.

Осознание новых угроз свободе, проявившееся в публичных дискуссиях (яркий пример – обсуждение правомерности вмешательства общественности в личную жизнь президента Клинтона), привели к обострению неизменно актуальной для американского общества проблемы приватности и прав человека в демократическом обществе. А феномен так называемого международного терроризма высветил новые грани проблемы: как в условиях усиления контроля силовых структур над жизнью граждан обеспечить свободу последних и не сузить границы их участия в демократическом процессе.

Сохраняет актуальность традиционно острый для Америки вопрос о формах и пределах государственного регулирования рынка, который, выступая в качестве одного из фундаментальных институтов, гарантирующих личную свободу, остается при этом совершенно глухим к социальному и экономическому неравенству – индивидуальному, групповому и региональному (со всеми вытекающими отсюда катастрофическими для современной демократии последствиями)[763]763
  См., напр.: Markets and Justice: Nomos XXI. Ed. By Chapman J. and Pennock R. N. Y.,


[Закрыть]. Росту интереса к этой проблеме способствовал ставший очевидным к середине первого десятилетия XXI века кризис теории неолиберализма (в которую немалый вклад внесли и американцы) с его гипертрофированной ориентацией на саморегулирующийся рынок, именуемой некоторыми аналитиками «рыночным фундаментализмом».

Эти и многие другие проблемы и противоречия определили характер и содержание кризиса, переживаемого американской демократией. Как пишет, продолжая свою мысль, уже цитированный нами профессор Стур, «… мы… пришли к исключению людей из процесса эффективного принятия решений относительно их собственной жизни по политическим, экономическим, образовательным, экологическим, эстетическим и религиозным основаниям. При этом мы не замечаем, что растущая культурная разобщенность в сфере гражданских прав подрывает саму американскую демократию и несовместима с ее идеалами. Иными словами, самолюбование приводит к абсолютизации status quo как в самой Америке, так и за ее пределами. Социальные, экономические, политические, научные и нравственные установления, которые в определенное время и в определенном месте способствовали развитию демократии, превращаются в священные, глубоко почитаемые, вневременные институты, практики и отношения. Некогда эффективные исторические средства догматически преподносятся в качестве вечных целей – целей, стоящих над требованиями поступательного переустройства общества»[764]764
  Стур Дж. Открывая демократию заново (1) // Полис, 2003, № 5. С. 14–15.


[Закрыть]. На «низкое качество разработки и принятия решений, политику вербальных приманок, невысокие уровни [политического] участия, падающую легитимность правления, а также неосведомленность граждан»[765]765
  Шапиро И. Переосмысливая теорию демократии в свете современной политики // Полис, 2001, № 3. С. 8.


[Закрыть] обращает внимание профессор Йельского университета Йэн Шапиро.

О пагубном влиянии неравенства на состояние американской демократии пишут авторы доклада «Американская демократия в век растущего неравенства», опубликованного в 2004 году специальной исследовательской группой, созданной в рамках Американской Ассоциации Политической Науки. «Равный политический голос и демократически ответственное правительство – идеалы, широко поддерживаемые американцами, – говорится в докладе. – Соединенные Штаты усиленно распространяют демократию за рубежом. Это так. А что происходит с демократией у нас дома? В эпоху устойчивого и все возрастающего неравенства существующие в нашей стране идеалы равного гражданства и ответственного правительства находятся под возрастающей угрозой. Неравенство доходов, богатства, возможностей растет в Соединенных Штатах более резко, чем во многих других странах, а разрыв между расами и этническими группами сохраняет устойчивость. Прогресс в осуществлении американских идеалов демократии, возможно, застопорился, а в некоторых сферах обратился вспять»[766]766
  American Democracy in an Age of Rising Inequality. 2004 by the Amtrican Political Science Association. www.apsanet.org. P.1.


[Закрыть].