Текст книги "Проблема демократии в американской политической мысли ХХ века"

Однако идентификация России как олигархии была и остается маргинальной. А наиболее широкое распространение среди американских аналитиков получило в последние годы представление о российском политическом режиме как режиме авторитарного (автократического) типа. Некоторые из них, как, например, Стивен Хэнсон из Центра стратегических и международных исследований, назвавший этот режим «государственным авторитаризмом»[1082]1082
  Хэнсон С. Неопределенное будущее слабого государственного авторитаризма в России // «Прогнозы. Журнал о будущем», № 2 (10), 2 июля 2007. http://www.joumal.prognosis. ru/a/2007/07/02.159.html


[Закрыть], считают его «непоследовательным», «нестабильным» и даже «слабым», но это не меняет сути дела. На этой позиции утвердился ныне и Майкл Макфол, свидетельством чему – его статья (написанная в соавторстве с Кэтрин Стоунер-Вайсс) «Миф об авторитарной модели», опубликованная в 2008 году. Сравнивая политическую систему России последних лет, с той, что сложилась при Ельцине, они приходят к выводу: российский режим того времени при всех его недостатках был намного демократичнее, чем при его преемнике. И вот главный вывод авторов: при Путине произошло «возрождение российской автократии»[1083]1083
  Майкл Макфол, Кэтрин Стоунер-Вайсс. О мифе авторитарной модели или тормозящей роли путинского зажима // «Независимая газета» 25 декабря 2007 года.


[Закрыть].

Образ России как консервативной страны с элементами традиционализма (патримониализма), которая, несмотря на все претерпеваемые ею изменения остается в основе своей все той же «Русью» («Московией», говоря словами Стивена Роузфилда), какой была много веков тому назад – по крайней мере, в политическом и ментальном отношениях – вот уже в течение нескольких десятилетий формируется Ричардом Пайпсом, известным специалистом по русской истории, автором ряда книг о России, работавшим в течение первых двух лет президентства Роналда Рейгана его советником по Советскому Союзу, а впоследствии ставшим почетным профессором Гарвардского университета.

Постсоветская Россия, какой рисует ее Пайпс в многочисленных публикациях, не отличается радикально (в политическом плане) от Советского Союза, который, в свою очередь, был, с точки зрения, Пайпса, чем-то вроде видоизмененного варианта дореволюционной России[1084]1084
  «Хотя в советскую эпоху Россия преимущественно воспринималась как радикальное государство, – писал Пайпс, – ее радикализм сводился к марксистско-ленинским лозунгам, предназначавшимся исключительно для экспорта. В реальности это был реакционный режим, у которого имелось гораздо больше общего с самодержавием какого-нибудь Николая II или Александра III, чем с социалистическими идеалами радикальной интеллигенции. Российская политическая традиция имеет прочную консервативную основу, настолько прочную, что даже марксизм приобрел там консервативный оттенок. До 1991 года Россия в своей истории лишь дважды отходила от автократии: в начале 17-го века и еще раз – в 1917 году. И в обоих случаях крах самовластия приводил не к созданию либерального режима, а к анархии, в результате которой происходило восстановление абсолютизма. Похоже, что такой же процесс мы наблюдаем сегодня» (Пайпс Р. Почему рычит медведь//Wall Street Journal, March 1. 2006. http://www.inosmi.ru/).


[Закрыть]. «Несмотря на репутацию непредсказуемой страны, Россия – чрезвычайно консервативная нация, ментальность и поведение которой меняются очень медленно, если вообще меняется, несмотря на политические режимы»[1085]1085
  Pipes R. Flight from Freedom: What Russians Think and Want // “Foreign Affairs” May/June 2004. www.foreignaffairs.org. R 1.


[Закрыть]. Такие характерные для страны черты, как неразвитость национальных чувств (ее жители идентифицировали себя скорее как православные, чем как русские), отсутствие социального и национального единства, пренебрежение правами человека, фактическое отсутствие частной собственности[1086]1086
  «Россия, – пишет Пайпс, – принадлежит par excellence к той категории государств, которые политическая и социологическая литература обычно определяет как «вотчинные» [patrimonial]. В таких государствах политическая власть мыслится и отправляется как продолжение права собственности, а властитель (властители) является одновременно и сувереном государства, и его собственником» (Пайпс Р. Россия при старом режиме. С. 11).


[Закрыть], неэффективность судебной системы – все это вело к тому, что россиянам оставалось лишь уповать на сильную государственную власть, на царя. Такой исторический опыт привел к тому, что ориентация на сильное, самовластное государство, «в котором граждане освобождены от ответственности за проводимую политику и в котором искусственно создаются внешние враги, чтобы обеспечить единство нации»[1087]1087
  Pipes R. Flight from Freedom: What Russians Think and Want // “Foreign Affairs” May/June 2004. www.foreignaffairs.org.P. 4.


[Закрыть], прочно утвердилась в натуре россиян и в их политической культуре. Так что, если верить Пайпсу, российское руководство, выстраивая авторитарный по сути режим, двигалось в русле национальной традиции, находящей поддержку у россиян, поскольку они сами в массе своей находятся в плену этой традиции.

Схожий образ России как страны с сильными элементами традиционного общества рисует Стивен Роузфилд, автор ряда книг «Россия в 21 веке. Расточительная супердержава»[1088]1088
  Rosefielde S. Russia in the 21st Century. The Prodigal Superpower. Cambr., 2005.


[Закрыть]. Эта страна, утверждает он, начиная с XV века практически не меняется, если говорить о ее базовых политических и экономических принципах и политической культуре. Она и по сей день сохраняет многие черты Московии (Moscovy) – общества, базирующегося на практике дарования земли (rent granting) и фактическом отрицании неотчуждаемости права частной собственности. И российские цари, и руководители СССР, и Путин рассматривали и рассматривают государство как свою собственность, части которой «даруют» своим соратникам, но могут отобрать дарованное в случае их «неудовлетворительного поведения».

Так что в России, если верить Роузфилду, правит не рынок и даже не олигархи, а президент, который сильнее других акторов, включая олигархов, и от милости которого зависит карьера и судьба других функционеров. При этом российские лидеры стремятся – в чисто прагматических целях – декорировать существующий режим с помощью элементов рынка и демократии[1089]1089
  См.: Rosefielde S. Illusion of Transition: Russia’s Muscovite Future // Eastern Economic Journal, Spring 2005. www.findarticle.org.


[Закрыть].

О влиянии национальных исторических традиций на формирование современного российского политического режима говорят и некоторые из американцев, не разделяющие взгляды Пайпса, Роузфилда и их сторонников и, возможно, даже не знакомые с ними. Но, критикуя политику центральной власти и видя в ней причины отхода России от демократии, они пытаются увязать ее каким-то образом с историческим прошлым страны, с утвердившимися в ней традициями. Есть даже два излюбленных образа-символа этого прошлого: Византия и Кремль[1090]1090
  Пытаясь увязать характерный для «Московии» авторитаризм с традициями Византии, Роузфилд приводит выдержку из книги Александра Яковлева «Век насилия в Советской России» (Yakovlev A. A Century of Violence in Soviet Russia – New Haven, СТ., 2002): “Русь позаимствовала христианство у Константинополя в 988 г. н. э. Характерные черты византийского правления того времени – низость, трусость, продажность, предательство, сверхцентралицация, превознесение личности правителя – господствуют в социальной и политической жизни России по сей день» (Rosefielde S. Russia in the 21st Century. The Prodigal Superpower. Cambr., 2005. P. 151). О влиянии византийской традиции говорит и Пайпс. «Будучи нацией, исповедующей пришедшее из Византии православие, русские всегда чувствовали отчуждение католической и протестантской Европы, не говоря уже о мусульманской и буддистской Азии» (Пайпс Р. Почему рычит медведь // Wall Street Journal, March 1. 2006. http://www.inosmi.ru/).


[Закрыть]. Как утверждал бывший директор (с середины 2003 по конец 2005 года) Московского центра Карнеги Эндрю Качинс, «российский политический процесс намеренно выдерживается в византийских традициях: иностранцы не должны знать, какие решения принимаются в Кремле, и почему. Более того, для самих российских граждан – тех, кто не вхож за его стены – эти процессы остаются загадкой. Вспомним, что в этой огромной стране гигантская власть сосредоточена в столице – Москве, а самый центр Москвы – это средневековая крепость. Один этот факт очень много говорит о централизованном характере управления в России – так было и в царские, и в советские времена, так обстоит дело и сегодня»[1091]1091
  Качинс Э. Демократия и гражданское общество в России: назад в будущее («Carnegie Endowment»). Опубликовано на сайте ИноСМИ.Ru http://www.inosmi.ru/ stories/01/05/29/2996/225517.html.


[Закрыть].

В настоящее время у американцев отсутствует единое доминирующее представление о том, как мог бы выглядеть политический режим России в обозримом будущем. Но можно выделить два типа его образов, один из которых условно назовем пессимистическим, другой – умеренно оптимистическим.

Пессимисты полагают, что хотя политический строй России будет, скорее всего, меняться, процесс этот будет идти медленно, и ожидать какого-то радикального прорыва в построении демократического государства нет оснований. Сам отход от демократии, происшедший в последние годы, полагают они, не был случайным. «В то время как Владимира Путина критикуют за то, что он превращает Россию в однопартийное государство, опросы общественного мнения свидетельствуют о том, что большинство россиян поддерживают его действия…»[1092]1092
  Pipes R. Flight from Freedom: What Russians Think and Want // Foreign Affairs, May/June 2004. www.foreignaffairs.org. P. 1.


[Закрыть]. И делают это они потому, что «их совершенно не волнуют такие западные ценности, как демократия и права человека»[1093]1093
  Pipes R. Flight from Freedom: What Russians Think and Want // Foreign Affairs, May/June 2004. www.foreignaffairs.org P. 1.


[Закрыть]. Россияне не верят в демократию и склонны рассматривать демократические институты как обман, ширму, за которой скрывается узкий круг людей, сосредоточивших в своих руках всю власть и контролируемых богатыми и влиятельными кликами. И связано это, как полагают некоторые из аналитиков, разделяющие такую позицию (Р. Пайпс и другие) с политическими традициями России и ее политической культурой.

Имеется, однако, немало пессимистов, которые убеждены, что дело не в традиции, а в «гиперпрезидентской системе управления» (Э.Качинс), которая укрепилась настолько, что у демократии в обозримом будущем не остается перспектив. «…Каждому, кого волнуют проблемы гражданского общества и демократической системы управления, совершенно очевидно, что в последние годы события развиваются в неверном направлении, и, к сожалению, в ближайшем будущем перемен к лучшему я не ожидаю»[1094]1094
  Канине Э. Демократия и гражданское общество в России: назад в будущее («Carnegie Endowment»). Опубликовано на сайте ИноСМИ.Ru http://www.inosmi.ru/ stories/01/05/29/2996/225517.html


[Закрыть]. Под этим утверждением Эндрю Качинса подписываются сегодня многие заокеанские аналитики.

Что касается умеренных оптимистов, то они полагают, что раньше или позднее Россия продолжит – возможно, действительно пройдя через тяжелые испытания – движение по демократическому пути. «Быть может, на короткий срок в России и произойдет ухудшение ситуации, – говорил в мае 2006 года Збигнев Бжезинский. – Но в долгосрочной перспективе я думаю, все будет гораздо лучше, чем сейчас… мне кажется, что в обществе понемногу пробуждается другой способ видения мира. Понимание того, что былого, или империи, уже не вернуть. Также существует определенное желание использования того, что западный мир уже достиг, и большие опасения по отношению к будущему, а особенно по поводу растущей мощи Китая. Все это со временем должно произвести глубокие перемены в России, но не ранее, чем через десять лет. Этот процесс уже не повернуть вспять»[1095]1095
  Бжезинский 3. Запад слишком богат // “Gazeta Wyborcza”, 22 мая 2006.http://www. inosmi.ru/print/227609.html.


[Закрыть].

Свои надежды сторонники этой позиции связывают, по меньшей мере, с четырьмя факторами. Во-первых, они не поддерживают мнение о россиянах как народе, в принципе отвергающем демократические ценности в силу унаследованных авторитарных культурных установок. «…Культура не всегда определяет судьбу народа. Если культура определяла бы это, то мы бы не увидели демократии ни в Японии, ни в Германии… Проводимые в России опросы общественного мнения показывают, что россияне ценят демократию, поскольку они довольно высоко ставят такие понятия, как «свобода слова», «свобода собраний», «свобода передвижения»[1096]1096
  Стонер-Вейсс К. Россия, нефть и демократия // Washington Profile, 18 ноября 2006.


[Закрыть].

С такой оценкой согласен в принципе и известный американский русист-культуролог Джеймс Биллингтон. Но активную роль в этом процессе он отводит такой традиционной и, как он полагает, значимой для российского общества силе, как Православная церковь. Биллингтон исходит из того, что среди российских священнослужителей немало людей, стремящихся соединить духовные потребности своих прихожан с потребностями материальными и объединить верующих вокруг социальных, образовательных и культурных центров. Для страны, в которой реформы всегда осуществлялись сверху вниз (from the top down), деятельность такого рода центров могла бы означать «начало общего процесса построения демократии снизу вверх (from the bottom up)». Именно так, создавая «демократию повседневной жизни», действовала протестантская церковь в Америке XIX в. Сегодня, утверждает Биллингтон, Православная церковь может помочь России в ее «борьбе за создание некой разновидности жизнеспособной демократии в рамках масштабной, континентальной (continentwide) цивилизации, у которой нет этой традиции»[1097]1097
  Kennan Institute. Publications. Meeting Reports. Billington J. Reflections on Orthodoxy and the Construction of Civil Society and Democracy in Russia. P. 2.


[Закрыть].

Второй фактор, работающий на демократическую перспективу, – смена поколений в России: молодые люди, почувствовав сладкий вкус западной жизни и глядя на своих сверстников за рубежом, могут последовать их примеру. «Российская молодежь хорошо образована. Все больше молодых людей ездят и учатся на Западе… Где-то, возможно, в Гарвардской школе бизнеса или в Лондонской школе экономики есть молодой россиянин, который однажды займет место в Кремле, занимаемое сегодня выпускником Комитета государственной безопасности (КГБ). Поскольку историческое развитие резко ускоряется… нельзя исключать возможности того, что это произойдет гораздо скорее, чем воображают себе многие»[1098]1098
  Бжезинский 3. Русская рулетка // The Wall Street Journal 29 марта 2005. Опубликовано на сайте ИноСМИ. ru http://www.inosmi.ru/stories/01/05/29/2996/218431.html.


[Закрыть].

Третий фактор – сила примера сопредельных с Россией государств. В течение нескольких последних лет американские эксперты лелеяли надежду на то, что «цветные революции», происшедшие в Грузии и на Украине, будут вдохновлять российскую политическую оппозицию и, возможно, приведут ее к успеху Сохранялась у них надежда и на то, что Кремлю придется реагировать на давление со стороны западных демократий – прежде всего Соединенных Штатов. И хотя ныне ситуация изменилась и надежд таких стало меньше, в Америке все еще не оставили мысль о том, что Западу удастся так или иначе «принудить» Россию к демократии.

Надеются американцы и на то, что глобальный кризис, разразившийся в конце первого десятилетия XXI века (и на самом деле выходящий за пределы финансово-экономический сферы), заставит Россию не только пойти по пути диверсификации ее экономики, но и осуществить ряд политических преобразований, которые в конечном итоге могли бы способствовать демократизации российского общества.

Есть ли демократия в Америке?

Однако при всем интересе заокеанских исследователей к демократии как таковой и к состоянию демократии в России и других частях мира их волнует, прежде всего, состояние демократии в их собственной стране – Соединенных Штатах Америки. По справедливому замечанию В.В. Согрина, там существует целая армия политологов, «для которых тема американской демократии была, есть и будет классической и актуальной темой NqI»[1099]1099
  Согрин В.В. Новый взгляд на американских политических лидеров // Майроф Б. Лики демократии. С. 6.


[Закрыть].

Уместно в связи с этим напомнить, что один из главных вопросов, который обсуждали – и обсуждали бурно – отцы-основатели, вырабатывавшие за закрытыми дверями Конституцию США, был вопрос о том, какой должна быть американская политическая система. Они, как уже говорилось выше, отвергали и демократический строй, и само понятие демократии, однако большинство последующих интерпретаторов этого документа (особенно с учетом принятого в 1791 году Билля о правах, а тем более последующих поправок) характеризовали его как в целом демократический по содержанию, а США – как демократическую страну или, если брать ранний период их истории, страну с элементами демократии.

Со временем отождествление США с демократией стало (с легкой руки Токвиля) политической банальностью. Тем более что в годы «холодной войны» «демократия» (прежде всего, конечно, в ее американском воплощении), превращенная в синоним и символ «свободного мира», активно использовалась заокеанскими пропагандистами и политиками в борьбе против «мирового коммунизма». А в последнюю четверть века, когда на повестку дня был поставлен вопрос о глобальной демократизации, США стали еще активнее, чем прежде, позиционировать себя как образец для подражания, оплот мировой демократии.

Сегодня мы не отыщем, пожалуй, ни одного американского автора, написавшего сколько-нибудь серьезную книгу о демократии per se, который бы не затронул вопроса о демократии в Соединенных Штатах. Но имеются и исследования, специально посвященные этому феномену[1100]1100
  См., в частности: Gabriel R.H. The Course of American Democratic Thought. Third Edition. N. Y. et al., 1986; Майроф Б. Лики демократии. Американские лидеры: герои, аристократы, диссиденты, демократы. Пер. с англ. М., 2000; Janda К., Berry J., Goldman J., Hula К. The Challenge of Democracy. Boston, N. Y., 2004. Fifth Edition. (Русский перевод: Джанда К., Берри Д., Голдман Д., Хула К. Трудным путем демократии. М., 2006); Wilentz S. The Rise of American Democracy. Jefferson to Lincoln. N. Y., 2005; Fiorina М., Peterson P., Voss D.S., Johnson B. America’s New Democracy. Third Edition. N. Y. et al., 2007; Hudson W. American Democracy in Peril. Eight Challenges to America’s Future. Fourth Edition. Wash., D. C., 2004.


[Закрыть]. А в числе рассматриваемых в них вопросов мы непременно обнаружим (если эти работы доведены до наших дней) и вопрос о том, существует ли демократия в современной Америке, и если существует, то каковы ее характеристики, в чем ее специфика и т. п.

Первой серьезной книгой, в которой были поставлены эти вопросы и предложены ответы на них, была книга европейца – француза Алексиса де Токвиля, отправившегося в апреле 1831 года в Соединенные Штаты: формально – для изучения пенитенциарного дела, фактически – для исследования природы и механизмов функционирования американской демократии. Проведя в стране около 18 месяцев, собрав огромное количество материала и набравшись впечатлений, Токвиль в 1835–1840 гг. опубликовал во Франции большую книгу «Демократия в Америке» (“De la democratie en Am rique”). Она была тут же переведена на английский, а позднее и на другие языки и в дальнейшем признана классическим исследованием, раскрывающим природу американского общества как общества демократического и эгалитарного.

Но Токвиль увидел в Америке не просто демократическое общество. Он разглядел в ней своеобразную модель демократии, многие черты которой с теми или иными вариациями могли и должны были, по его мнению, получить распространение за пределами США. И это была живая, развивающаяся модель – демократический эксперимент. «Я признаю, – писал он, – что в Америке я видел не просто Америку: я искал в ней образ самой демократии, ее основные свойства и черты характера, ее предрассудки и страсти. Я хотел постичь ее с тем, чтобы мы, по крайней мере, знали, что от нее можно ожидать и чего следует опасаться»[1101]1101
  Токвиль Алексис де. Демократия в Америке. Пер. с фр. М., 1992. С. 34.


[Закрыть].

Что же обнаружил Токвиль в Америке? В каком облике предстало перед ним то, что он назвал «демократией»? Он увидел в США «демократическую республику», в которой «совершенствованием общества занимается не какая-либо часть народа, а весь народ, который заботится о потребностях и удобстве всех классов, а не какого-либо одного»[1102]1102
  Токвиль Алексис де. Демократия в Америке. Пер. с фр. М., 1992. С. 191.


[Закрыть]. Постоянная и активная деятельность легислатур «является лишь частью и продолжением общей деятельности, зарождающейся в глубине народных масс и мало-помалу охватывающей все классы граждан»[1103]1103
  Токвиль Алексис де. Демократия в Америке. Пер. с фр. М., 1992. С. 191.


[Закрыть]. По мнению французского наблюдателя, для американца «самое главное занятие и самое большое удовольствие» – участвовать в управлении обществом и рассуждать об этом управлении. Поэтому «в жизни граждан Соединенных Штатов политическая деятельность занимает огромное место»[1104]1104
  Токвиль Алексис де. Демократия в Америке. Пер. с фр. М., 1992. С. 191.


[Закрыть].

Но дело не ограничивается политикой. «Возникшая при демократической форме правления непрерывная деятельность в политической сфере переходит затем и в гражданскую жизнь. Возможно, что в конце концов именно в этом и состоит основное преимущество демократии. Ее главная ценность не в том, что она делает сама, а в том, что делается благодаря ей»[1105]1105
  Токвиль Алексис де. Демократия в Америке. Пер. с фр. М., 1992. С. 191.


[Закрыть].

Токвиль обращается к известному тезису – его всегда выдвигали противники демократии – что «один человек лучше справляется с государственным правлением, чем весь народ»[1106]1106
  Токвиль Алексис де. Демократия в Америке. Пер. с фр. М., 1992. С. 192.


[Закрыть] и… выражает принципиальное согласие с ним: «демократическая свобода не так совершенна во всех своих начинаниях, как разумный диктатор»[1107]1107
  Токвиль Алексис де. Демократия в Америке. Пер. с фр. М., 1992. С. 192.


[Закрыть]. Один человек, управляющий государством, делает это более последовательно, более настойчиво, лучше видит целое, с большим знанием дела расставляет людей на те или иные посты и т. д. И тем не менее Токвиль однозначно высказывается в пользу демократии, выдвигая ряд аргументов в ее защиту. Во-первых, человек из народа, вовлекаемый в управление обществом, развивается в процессе этой деятельности, особенно в ее законотворческом аспекте, становится более просвещенным и активным, что сказывается и на ведении дел. Но главное в том, что демократическая свобода «со временем… приносит больше пользы, чем деспотизм. Каждая вещь в отдельности получается у нее хуже, но в целом она делает значительно больше. В демократической республике большие дела вершатся не государственной администрацией, а без нее и помимо нее»[1108]1108
  Токвиль Алексис де. Демократия в Америке. Пер. с фр. М., 1992. С. 192.


[Закрыть].

Силу демократии Токвиль видит и в том, что она пробуждает энергию огромного множества людей, которая при всем несовершенстве последних обладает колоссальной совокупной творческой мощью. «Демократия – это не самая искусная форма правления, но только она подчас может вызвать в обществе бурное движение, придать ему энергию и исполинские силы, неизвестные при других формах правления. И эти движения, энергия и силы при мало-мальски благоприятных обстоятельствах способны творить чудеса. Это и есть истинные преимущества демократии»[1109]1109
  Токвиль Алексис де. Демократия в Америке. Пер. с фр. М., 1992. С. 192.


[Закрыть].

Важнейшую предпосылку демократии Токвиль видел в «равенстве условий существования людей»[1110]1110
  Токвиль Алексис де. Демократия в Америке. Пер. с фр. М., 1992. С. 27.


[Закрыть], которое он обнаружил в Америке и которое поразило его, а также в их свободе, сочетающейся с законопослушанием.

Токвиль не считал демократическую форму правления безупречной и обнаружил в ней немало недостатков. Но больше всего его настораживало и пугало то, что он называл «всевластием большинства», «всесилием большинства», «произволом большинства», «безраздельной властью большинства», «тиранией большинства». «Если когда-либо Америка потеряет свободу, то винить за это надо будет всевластие большинства»[1111]1111
  Токвиль Алексис де. Демократия в Америке. Пер. с фр. М., 1992. С. 203.


[Закрыть]. И, тем не менее он видел в демократии строй будущего, а в американской демократии – воплощение ряда принципов, которые необходимы любой республике: «общественный порядок, разделение и уравновешивание власти, подлинную свободу, искреннее и глубокое уважение к закону…»[1112]1112
  Токвиль Алексис де. Демократия в Америке. Пер. с фр. М., 1992. С. 24.


[Закрыть].

Современные историки – как американские, так и неамериканские – бросают немало упреков по адресу Токвиля. Его обвиняют в том, что во многих случаях он идеализировал политический строй, который обнаружил в США, принял желаемое за действительное и высказал ряд суждений (например, о тирании большинства), не подкрепленных фактами. Но в книге Токвиля находят и немало достоинств. Это касается как понимания демократии per se (рассмотрения ее не как самоцели, а как средства обеспечения самоуправления граждан), так и описания американской демократии первой трети XIX века.

Возникает вопрос: вправе ли был Токвиль называть наблюдавшийся им политический строй «демократией», если значительная часть населения страны (рабы, индейцы, женщины и часть белых мужчин) не обладали основополагающими политическими и гражданскими правами? Очевидно, все-таки, вправе. В древнегреческих полисах женщины, рабы, вольноотпущенники и чужеземцы не имели права голоса и не принимали участия в управлении городом-государством, но историки тем не менее говорят о полисной демократии. Если «демократией» именовать только такой строй, который полностью соответствует идеалу, то мы не найдем ни одного более или менее масштабного социально-политического образования (города или страны), которое можно было бы назвать «демократическим». Все дело – в наличии/отсутствии признаков демократии, как мы ее понимаем, и степени (уровне) их развития (приближения к идеалу). Америка 30-х годов XIX века, которая открылась взору Токвиля, была обществом более развитым в демократическом отношении (так называемая джексоновская демократия), нежели Америка конца XVIII – начала XIX веков. Но она уступала по уровню демократического развития Америке XX века.

Сегодня, когда со времени появления книги Токвиля прошло почти 175 лет, мы снова сталкиваемся с вопросами о качестве американской демократии и даже о наличии демократического строя в США. И ставят эти вопросы не только недоброжелатели или критики Америки. «Как это ни покажется странным читателю, – резонно замечает В.В. Согрин, – далеко не все американские политологи считают США образцовой демократией. Более того – и это поразит современного российского читателя еще больше – большинство американских политологов, в отличие от их российских коллег, Америку таковой не считают»[1113]1113
  Согрин В.В. Новый взгляд на американских политических лидеров // Майроф Б. Лики демократии. С. 6.


[Закрыть].

В самом деле, уже беглый анализ литературы, посвященной вопросу о демократии в современных США, свидетельствует об отсутствии консенсуса среди заокеанских демократологов и наличии довольно широкого спектра взглядов по этому вопросу. Но все они могут быть сведены в три группы. Одну группу, выражающую крайние позиции, представляют авторы, считающие, что в Америке существует пусть и не идеальная, но приближающаяся к ней демократическая система, и она должна служить образцом для всех, кто хочет построить демократию в своих странах. Этих авторов можно условно назвать «демоидеалистами». Согласно взглядам исследователей, представляющих противоположную экстрему, в США вообще нет демократии. Это – «демонигилисты». А между этими крайностями лежат позиции «демоцентристов» — тех, кто признает существование в Америке демократии в той или иной ее форме (квалифицируя ее по-разному: демократический плюрализм, полиархия, либеральная демократия, иллиберальная демократия, демократический элитизм и т. п.), дает этой демократии более высокую или менее высокую оценку, но при этом признает, что она – не идеал[1114]1114
  Несколько иную по структуре, но близкую по сути классификацию предложил В.В.Согрин. «Среди американских политологов, – пишет он, – существуют четыре точки зрения на политическое управление и политический режим в США. Согласно первой США представляют собой образцовую демократию. Эта точка зрения является неотъемлемой частью американской национальной идеи (а таковая существовала всегда), но среди серьезных политологов ее разделяют немногие. Другая, прямо противоположная точка зрения, утверждает, что американское политическое управление является олигархическим. Это, можно сказать, официальная научная доктрина левого крыла американских политологов, которые всегда были в явном меньшинстве (но среди них есть весьма талантливые и яркие исследователи). Между этими двумя точками зрения расположились две промежуточные: одна определяет американское политическое управление как систему политического плюрализма, а вторая как демократический элитизм. Именно эти промежуточные «серединные» точки зрения и пользуются наибольшей популярностью среди профессиональных политологов» (Согрин В.В. Новый взгляд на американских политических лидеров // Майроф Б. Лики демократии. С. 6–7).


[Закрыть].

Такая разноголосица вызвана несколькими причинами. Одна из них заключается в множественности смыслов понятия «демократия» и его собирательном характере. Признавая или отрицая наличие демократии в США или определяя ее состояние, американские демократологи далеко не всегда уточняют, что они понимают под «демократией» и о какой демократии идет речь.

Вторая причина заключается в том, что американские демократологи подходят к рассматриваемому ими феномену с разных социальных и политических (классово-групповых) позиций и оценивают демократию в США во многом в зависимости от степени ее соответствия интересам представляемых или защищаемых ими социальных и политических сил.

Наконец, многое зависит и от того, с каким конкретным идеалом демократии соотносит (а такое соотнесение имеет место всегда, даже если об этом и не говорится прямо) конкретный исследователь реальную демократию, существующую ныне в Соединенных Штатах.

Однако, говоря о разноголосице, необходимо тут же отметить, что и демоидеалисты, и демонигилисты составляют среди американских демократологов меньшинство. Мэйнстрим, хотя и неоднородный, образуют демоцентристы. И это естественно для Соединенных Штатов, ибо они являют собой центристское общество. И этот центризм находит свое отражение в политической науке, в том числе в демократологии. В Америке всегда были, как их называют в этой стране, «несогласные», взгляды которых на демократию per se и на демократию в США, выражая позиции левых и правых, шли вразрез с позициями мэйнстрима. Но последний неизменно преобладал, отражая и вместе с тем определяя дух политического и политологического творчества.

Мы не отыщем, по-видимому, ни одного более или менее серьезного американского автора, пишущего о демократии в современных США, который бы назвал ее совершенной, т. е. совершенно лишенной тех или иных изъянов. Но, отмечая присущие ей недостатки, демоидеалисты опираются в своей общей апологии американской демократии по меньшей мере на два аргумента.

Аргумент первый: демократия не бывает совершенной, но она все же лучше других форм правления, которые человечество открыло и испытало на практике. При этом нередко ссылаются на известное высказывание Уинстона Черчилля: «демократия – наихудшая форма правления за исключением всех остальных форм»[1115]1115
  Действительно, выступая 11 ноября 1947 года в палате общин, Черчилль произнес эти слова. Но в приводимой цитате обычно опускаются ее начало и конец. Полностью же фраза звучит следующим образом: «В самом деле, было сказано (Indeed, it has been said that), что демократия – наихудшая форма правления за исключением всех остальных, которые испытывались время от времени (that have been tried from time to time…» (Parliamentary Debates (Hansard): House of Commons Official Report, 444, fifth series, vol. 2. London: His Majesty’s Stationery Office, 1947, p. 207). Таким образом, Черчилль говорит не от собственного имени, а ссылается на какой-то источник этих слов («было сказано»). Во-вторых, он говорит только о тех формах правления, которые испытывались на практике.


[Закрыть]

Аргумент второй: при всех своих недостатках американская демократия более совершенна, чем другие демократии. «Только при сравнении Соединенных Штатов с другими странами мы видим, – пишут авторы «Новой демократии Америки», – что американская демократия при всех ее недостатках не имеет себе равных по тому, как она поддерживает порядок, способствует процветанию, защищает свободу и исправляет несправедливости. Граждане Соединенных Штатов пользуются правами и привилегиями, которые не могут обрести граждане в других краях. Американские граждане могут не только чаще голосовать, американцы могут также более свободно выражать свои мнения, легче выяснять, что делает их правительство и иметь дело с правительством, менее склонным подвергать их дискриминации… Больше, чем когда-либо и в большей мере, чем в других демократиях электоральные влияния направляют политику в Соединенных Штатах»[1116]1116
  Fiorina М., Peterson P., Voss D.S., Johnson В. America’s New Democracy. Third Edition. N. Y.etal.,2007. P. 18.


[Закрыть].

Столь же высокую оценку американской демократии дают и некоторые другие авторы, видя ее исключительные достоинства в наличии системы разделения властей и механизма сдержек и противовесов; децентрализации власти, предоставляющей отдельным штатам свободу принятия решений; возможности граждан критиковать правительство и т. п. Такая позиция особенно характерна для авторов пропагандистской и учебной литературы, среди которых мы нередко видим известных политологов[1117]1117
  См., напр.: Burns J.M., Peltason J.W., Cronin Th. E. Government by People. Englewood Cliffs, N. J., 1981; Burnham W.D. Democracy in the Making. Englewood Cliffs, N. J., 1986.


[Закрыть]

Но число демоидеалистов не так уж велико, как невелико и число противостоящих им демонигилистов, представленных в основном исследователями и политиками, придерживающимися социалистической, коммунистической и прогрессистской ориентаций.

В условиях «холодной войны», особенно на ее раннем этапе, американским коммунистам приходилось поддерживать своих советских собратьев, которые, как известно, весьма критически оценивали существовавший в США политический строй. Не следует упускать из вида и то обстоятельство, что в эпоху маккартизма члены компартии США наряду с представителями либеральных кругов были объектом гонений и преследований со стороны государства. Неудивительно, что в американской коммунистической литературе этого периода дается резко критическая оценка существовавшего в стране политического режима, который отождествляется с фашизмом. Как писал в своей книге «Очерк политической истории Америки» (1951 г.) Председатель Коммунистической Партии США Уильям Фостер, «добиваясь мирового господства, крупные капиталисты Соединенных Штатов попрежнему надеются на фашизм, как на средство преодоления общего кризиса капитализма. Они не настолько глупы, чтобы верить, что капитализм в своем нынешнем состоянии сможет выбраться из кризиса, сохраняя видимость демократии. По их мнению, только жесткая фашистская политика может поставить капитализм на ноги»[1118]1118
  Фостер У. Очерк политической истории Америки. Пер. с англ. М., 1953. С. 693.


[Закрыть].

Впоследствии американские коммунисты уже не отождествляли существующий в США политический режим с фашизмом. Однако по-прежнему подвергали его жесткой критике, утверждая, что «монополисты, которые господствуют в экономике страны», страшатся «даже ограниченной демократии» и стремятся «тысячами способов задушить все возможности демократического выражения мнения нашим народом»[1119]1119
  Новая программа Коммунистической партии США // «США: экономика, политика, идеология», 1983, № 2. С. 123.


[Закрыть].

Пожалуй, самым крупным из современных демонигилистов, пусть и не всегда последовательным, является известный историк Говард Зинн, автор ряда работ по истории Соединенных Штатов. «Если представительная система по самой своей природе недемократична, – пишет он, – то, следовательно, Соединенным Штатам еще далеко до настоящей демократии и достичь ее можно будет лишь тогда, когда будут созданы новые институты, выработаны новые методы принятия решений. Поскольку, однако, представительное правительство стоит ближе к народу, чем монархия, стало принято прославлять его как одно из замечательных проявлений либерализма в новую эпоху. В действительности даже в лучшем своем виде оно – только шаг в направлении к подлинной демократии… Демократия, пришедшая на место монархий XVI–XVIII вв. – это лишь промежуточная стадия между абсолютизмом и истинной демократией»[1120]1120
  Зинн Г. США после Второй мировой войны: 1945–1971. Пер. с англ. М., 1977. С. 135. Нельзя, впрочем, не заметить, что Зинн не всегда последователен. В одних случаях он утверждает, что демократии в США не существует вовсе, в других случаях признает, что она существует, но имеет ограниченный характер. «Америка не пошла дальше символов демократии прежде всего по той причине, что правила демократии соблюдаются в США разве лишь в сфере «большой политики», где определенная часть граждан раз в несколько лет выбирает своих представителей в конгресс. Что же касается многочисленных «малых ячеек» повседневной жизни, то на них демократия не распространяется» (Зинн Г. США после Второй мировой войны: 1945–1971. Пер. с англ. М., 1977. С. 134).


[Закрыть]. И конкретно: «…американская политическая система отнюдь не отвечает названию “демократическая ”»[1121]1121
  Зинн Г. США после Второй мировой войны: 1945–1971. Пер. с англ. М., 1977. С. 143.


[Закрыть].

То есть, чтобы стать демократической, американская политическая система должна отказаться от представительной демократии и заменить ее «новыми институтами» и «новыми методами принятия решений». В качестве пороков представительной демократии Зинн, как и большинство других левых критиков, называет, по сути, те же черты, о которых говорят и многие представители демократологического мэйнстрима: избирательная система несовершенна; избиратели слабо информированы или вовсе не информированы о событиях, происходящих в стране и за рубежом, что затрудняет принятие осмысленных решений; участие граждан в электоральном процессе ограничивается выборами, в ходе которых электорат оказывается объектом манипуляции со стороны политических сил, обладающих властью; властные решения принимаются элитами, влияние на которые со стороны рядовых избирателей невелико или вовсе приближается к нулю[1122]1122
  Зинн говорит о «непропорционально большом влиянии богатых групп населения по сравнению с бедными»; об «отсутствии демократии в организациях, из которых состоят крупные политические партии» (С. 139); о том, что «политические решения в США принимает элита» (С. 140); что «правительство в состоянии добиваться того, чтобы граждане понимали происходящие события так, а не иначе, ибо оно контролирует информацию в самом ее источнике…» (С. 141); что «всеобщее избирательное право лишь помогает тому, чтобы население оставалось лояльным к режиму…» (С. 142); что «за фасадом американской демократии и так называемого «избирательного процесса» на самом деле скрывается самый настоящий политический диктат и необузданный полицейский произвол» (С. 145–146).


[Закрыть].

Близкую к демонигилистической позицию занимали в 60–70-х годах некоторые крупные философы и социологи, воспринимавшиеся американскими новыми левыми в качестве своих гуру. Не отрицая существования в стране демократических институтов, эти философы и социологи вместе с тем подчеркивали их ограниченный или даже репрессивный характер. Так Р. Волф, Б. Мур и Г. Маркузе квалифицировали современную им (и получившую воплощение в американском обществе) демократию как форму проявления репрессивной терпимости (толерантности). Открыто и грубо расправляясь с оппозицией, выходящей в своей деятельности за рамки установленного закона, утверждали они, западные демократии допускают (терпят) деятельность оппозиционных сил, не выходящих за рамки легальности. Но эта толерантность, считают Волф, Мур и Маркузе, по своей сущности репрессивна, что делает ее принципиально тождественной нетерпимости. Во-первых, она распространяется не только и даже не столько на демократические, но и на антидемократические силы. Во-вторых, по отношению к левым она проявляется лишь до тех пор, пока оппозиция не создает реальной угрозы для истеблишмента[1123]1123
  «Власти, – говорил Маркузе в одном из своих интервью, – могут пойти на то, что я путешествую, куда хочу и говорю все, что хочу, ибо они прекрасно знают, что профессора им нечего бояться. Иное дело, когда в действие вступают «трансцендентные» по отношению к системе силы, реально угрожающие ее существованию: тут терпимость сменяется нетерпимостью» (Der Spiegel. 21.VIII. 1967).


[Закрыть].