Текст книги "Проблема демократии в американской политической мысли ХХ века"

Конечно, далеко не все американские политологи, касавшиеся вопроса о характере связей между демократией и культурой, разделяли точку зрения Пшеворского и его единомышленников. Ее не разделяли, прежде всего, сами Алмонд и Верба, которые прожили долгую жизнь и во всех работах, касающихся политической культуры, сохраняли в принципе верность сформулированному ранее тезису о важной роли гражданской культуры в формировании и поддержании демократии.

Ее не разделяли такие крупные исследователи, как Роналд Инглхарт, на протяжении многих лет исследовавший проблему культурных факторов и культурных изменений и их влияния на становление и функционирование демократических институтов. Американский исследователь приходит в итоге к выводу, что демократии в наибольшей степени благоприятствует культура, формирующаяся в условиях постиндустриального, «постматериалистического» общества – культура, воплощающая, как он их называет, «ценности самовыражения», противопоставляемые им «ценностям выживания». Общества, утверждает американский исследователь, «существенно разнятся друг от друга в зависимости от того, что они выдвигают на первый план – «ценности выживания» или «ценности самовыражения». Социум, опирающийся на ценности последнего типа, имеет гораздо больше шансов стать демократическим»[949]949
  Инглхарт Р. Культура и демократия// Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу. Под ред. Л. Харрисона и С. Хантингтона. Пер. с англ. М., 2002. С. 107.


[Закрыть].

«Удовлетворенность жизнью, политическая удовлетворенность, межличностное доверие и поддержка существующего общественного порядка имеют тенденцию идти рука об руку. Они образуют синдром позитивных установок в отношении мира, в котором живешь. И этот синдром соответствует (goes with) устойчивым демократическим институтам»[950]950
  Inglehart R. The Renaissance of Political Culture // American Political Science Review. Vol. 82 No. 4. December 1988. P. 1215. По признанию американского исследователя, ранние версии его «модели» включали еще и такой индикатор «гражданской культуры», как «удовлетворенность образом функционирования демократии в данной стране». Однако от него, поясняет Инглхарт, пришлось отказаться, поскольку он свидетельствует скорее о популярности правительства в данный момент, нежели о долгосрочной поддержке демократии.


[Закрыть].

А вот как Инглхарт определяет культуру, соответствующую демократии, в книге «Модернизация и постмодернизация». «Межличностное доверие, субъективное благополучие, разумные уровни равенства доходов, низкие уровни экстремизма, относительно высокие уровни политического участия и членства в организациях и «постматериалистические» ценности – все это части единого, взаимосвязанного синдрома, который можно назвать «продемократической культурой». И все эти переменные тесно связаны со стабильной демократией»[951]951
  Inglehart R. Modernization and Postmodernization. Cultural, Economic, and Political Change in 43 Societies. Princeton University Press, 1997. P. 194.


[Закрыть].

Не разделяет точку зрения Пшеворского и такой крупный американский политолог, как Роберт Патнэм (часто именуемый в российской литературе Путнэмом), автор опубликованной в 1993 году и получившей широкую известность книги «Чтобы демократия сработала. Гражданские традиции в современной Италии». По существу, его исследования лежат в русле, которое было проложено в 60-х годах прошлого века основоположниками политической культурологии, ибо Патнэм ищет ответ на вопрос, который, собственно, и побудил авторов «Гражданской культуры» предпринять свое исследование. Это вопрос о том, какая культура, какие ценности, какие общественные институты, какого рода сознание в наибольшей степени благоприятствуют становлению, поддержанию и развитию демократии.

Но есть и различия в подходах Патнэма и Алмонда-Вербы. Для авторов «Гражданской культуры» и их единомышленников (культура) политическая культура ограничивается, как мы видели, сферой психики и рассматривается как совокупность установок сознания. Для Патнэма, если судить по его работам, культура, адекватная демократии, выходит за пределы сферы сознания и включает, помимо ценностей, объективно существующие, устойчивые (хотя и изменяющиеся с течением времени) формы гражданского общения. «Вероятно, наиболее показательным примером социокультурной традиции политического анализа, – писал Патнэм, – остается книга Алексиса де Токвиля «Демократия в Америке». Токвиль обращает внимание на взаимозависимость между «нравами» общества и его политической практикой. Гражданские ассоциации, по его мнению, воплощают «обыкновения сердца», существенные для стабильных и эффективных демократических институтов. Все эти предпосылки будут играть центральную роль и в нашем анализе»[952]952
  Патнэм P. Чтобы демократия сработала. Гражданские традиции в современной Италии. Пер. с англ. М., 1996. С. 24. См. также: Putnum. Bowling Alone: The Collapse and Revival of American Community. N. Y., 2000; Putnam, Robert D., and Lewis M. Feldstein, with Don Cohen. 2003. Better Together: Restoring the American Community. New York, 2003.


[Закрыть].

Сравнение позиций Пшеворского, Инглхарта, Патнэма друг с другом и с позициями их предшественников-культурологов лишний раз убеждает в том, что за истекшие десятилетия в исследовании вопроса о роли культуры в становлении демократии американским (как и другим) политологам не удалось добиться заметного прогресса. И одна из главных причин такого положения вещей – отсутствие согласия в трактовке концепта культуры, относящегося к числу так называемых зонтичных понятий, определить которые также трудно, как, говоря словами Исайи Берлина, «прибитьжеле гвоздями к стене»[953]953
  Интересные суждения о культуре (политической культуре) как зонтичном понятии мы находим в информативной статье американского историка Роналда Формизано «Понятие политической культуры» (журнал «Pro et Contra», лето 2002).


[Закрыть]. Следует иметь в виду и ограниченность возможностей использования математических методов при исследовании такого феномена, как культура.

Однако вернемся к заключению Хантингтона об отсутствии единых причин демократизации. Фактически подтвержденное результатами тех исследований, авторы которых пытались отыскать такие причины, это заключение логически подводило к мысли о теоретической рискованности, чтобы не сказать бесперспективности попыток построения единой общезначимой теории демократизации, на что претендовали некоторые другие исследователи этого феномена.

Впрочем, американцы, в общем-то, и не скрывали, что больше всего их интересует нынешняя, третья волна, и что главный предмет их интереса даже не сама волна как историческое явление и не логика ее возникновения, а происходящий в рамках последней волны процесс перехода от недемократического состояния страны или группы стран – к демократическому, или, как стали говорнить, демократический транзит: его механизмы, динамика, стадиальность. Ставилась цель выяснить, есть ли тут какая-то закономерность, и если есть, то какова она, и как можно было бы, опираясь на нее, воздействовать желательным образом на демократический транзит, научиться управлять им. Так примерно четверть века назад в рамках исследования феномена демократизации начало вырисовываться и набирать силу самостоятельное направление, названное вскоре транзитологией. Конечно, говоря строго, демократизация и демократический транзит – две стороны одной медали: без перехода от авторитаризма к демократии не было бы и демократизации. Однако возможно – и в политике, и в научных исследованиях – перенесение акцента либо на одну, либо на другую из этих сторон. В этом убеждает американская научная литература 90-х годов, свидетельствующая о явном преобладании интереса именно к транзитологическому аспекту проблемы[954]954
  Надо заметить, что транзитологический аспект отчетливо выражен и в вышеупомянутых работах О’Доннелла, Шмиттера и других пионеров исследования рассматриваемой проблемы. В качестве примеров работ последних лет можно назвать: Di Palma G. То Craft Democracies: An Essay on Democratic Transitions. Berkeley, 1991; Rueschmeyer D., Stephens H., and Stephens J. Capitalist Development and Democracy. Chicago, 1992; Handbook of Democracy and Governance Programm Indicators. Wash. D. C. USAID, Aug. 1998; следует обратить внимание и на работы отечественных авторов, которые во многих случаях рассматривают как сам демократический транзит, так и результаты, полученные зарубежными (прежде всего заокеанскими) транзитологами. См., в частности: Демократические переходы: варианты путей и неопределенность результатов (Круглый стол) // Полис, 1998. № 3; Ильин М.В., Мельвиль А.Ю., Федоров Ю.Е. Демократия и демократизация // Полис, 1996. № 5; Мельвиль А.Ю. Опыт теоретико-методологического синтеза структурного и процедурного подходов к демократическим транзитам // Полис, 1998, № 2; Мельвиль А.Ю. Демократические транзиты. Теоретико-методологические и прикладные аспекты. М., 1999; Никитченко А.Н. Транснационализация демократии: Третья волна демократизации в свете теории международных отношений // Космополис. Альманах 1999. М., 1999.


[Закрыть].

В 90-х годах складывается – прежде всего на основе трудов О’Доннелла и Шмиттера – так называемая парадигма транзита (transition paradigm). Ее истолкования различаются в деталях, и эти различия касаются прежде всего определения роли либерализации в процессе транзита. «Если всенародные выборы лиц, наделенных высшей властью принимать решения, – суть демократии, то решающий момент в процессе демократизации – замена правительства, которое не было избрано подобным образом, другим, избранным в результате свободных, открытых и беспристрастных выборов. Однако всеобщий процесс демократизации, проходящий до таких выборов и после них, обычно сложен и длителен, – замечает С. Хантингтон. – Он включает в себя слом недемократического режима, установление режима демократического, а затем – консолидацию демократической системы. Либерализация же, напротив, представляет собой достижение частичной открытости авторитарной системы без избрания правительственных лидеров путем свободных соревновательных выборов… Либерализация может привести, а может и не привести к полномасштабной демократизации»[955]955
  Хантингтон С. Третья волна. С. 19.


[Закрыть].

Как видим, по Хантингтону, демократический транзит включает в себя три стадии (фазы): слом недемократического режима, установление демократического режима и его консолидацию. Либерализация недемократического режима не входит в число этих стадий. Однако большинство исследователей придерживается несколько иной, хотя тоже трехступенчатой схемы. Они рассматривает либерализацию в качестве первой стадии демократического транзита, тогда как второй и третьей его стадиями выступают соответственно демократизация и консолидация. Как писал, характеризуя парадигму транзита, сложившуюся в 80– 90-х годах, Томас Кэрозерс из Фонда Карнеги, «демократизация имеет тенденцию проходить ряд последовательных стадий. Все начинается с дебюта (opening), периода демократического брожения и политической либерализации, в ходе которых в правящем диктаторском режиме появляются трещины, причем основная линия раскола пролегает между сторонниками жесткого и мягкого курсов. Затем следует прорыв (breakthrough) – коллапс режима и быстрое появление новой, демократической системы, когда к власти приходит новое правительство, избранное на национальных выборах, и устанавливается демократическая институциональная структура – нередко на основе новой конституции. После транзита наступает консолидация — медленный, но важный процесс, в ходе которого демократические формы наполняются демократическим содержанием посредством реформы государственных институтов, упорядочения избирательной системы, укрепления гражданского общества и всемерного приучения общества к новым демократическим правилам игры»[956]956
  Carothers Т. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy, vol. 13, number 1, Jan. 2002. P. 7.


[Закрыть].

Но стадиальность демократического транзита – это только часть его парадигмы. Последняя включает в себя еще ряд элементов, важнейший из которых – представление о том, что любая страна, порывающая с диктатурой, становится на путь перехода к демократии. То есть предполагается, что выбора нет: либо диктатура, либо демократия – третьего, как говорится, не дано.

Еще один элемент рассматриваемой парадигмы – признание свободных соревновательных выборов в качестве необходимой предпосылки и вместе с тем базового элемента демократизации. Это и понятно, если принять во внимание, что большинство транзитологов разделяют взгляды Шумпетера на процедуральную сущность демократии.

Парадигма транзита не отводит значительной роли в демократическом преобразовании таким факторам, как историческое прошлое страны, этнический состав населения, социокультурные традиции. А некоторые из трактовок отрицают и значимость экономического фактора. Считается, что само движение в сторону демократии обладает мощным потенциалом, способным нейтрализовать национальные особенности или уменьшить их значение.

И еще один важный момент: демократический транзит осуществляется не путем радикальной замены одной государственной машины другой (т. е. слома старой и создания новой), а путем постепенной перестройки существующего государства: создания новой избирательной системы, судебной и парламентской реформы и т. п.

Это были не просто абстрактные теоретические посылки: из этих представлений исходили американские политики и чиновники из Агентства Международного Развития (U.S. Agency for International Development), планировавшие оказание помощи государствам, совершающим демократический транзит. Отсюда и пристальное внимание к концепциям транзита. Отсюда же и основанная на оценке накопленного опыта критика, которая началась еще в середине 90-х и приняла особенно острый характер в последующие годы.

Суммарные претензии, предъявляемые к парадигме транзита, наиболее полно представлены в упомянутой выше аналитической статье Томаса Кэрозерса. Ее автор апеллирует к опыту последнего десятилетия минувшего столетия, который, подчеркивает он, опровергает основные постулаты этой парадигмы. «Парадигма транзита, – утверждает американский аналитик, – была до какой-то степени полезной в период важных и зачастую неожиданных политических сдвигов, происходивших в мире (в 80-х и начале 90-х годов. – Э.Б.). Но становится все более ясным, что реальность больше не соответствует этой модели»[957]957
  Carothers Т. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy, vol. 13, number 1, Jan. 2002. P. 6.


[Закрыть]. Из примерно сотни стран, считавшихся в последние годы находящимися в состоянии демократического транзита, менее двадцати могут продемонстрировать реальные успехи в демократическом строительстве. Что касается остальных, то они пребывают в «политической серой зоне».

Эти страны обладают некоторыми атрибутами демократической политической жизни: в них имеется определенное политическое пространство, пусть ограниченное, для деятельности оппозиционных партий и институтов гражданского общества, проводятся регулярные выборы, принята конституция. Вместе с тем существующие в странах «серой зоны» политические институты слабо представляют интересы граждан, а уровень политического участия последних за пределами электоральной сферы весьма низок; правительственные чиновники находятся не в ладах с законом; легитимность выборов вызывает сомнения; уровень доверия граждан к государственным институтам низок, а функционируют эти институты плохо и т. п. Это говорит о том, приходит к выводу Кэрозерс, что постулаты парадигмы транзита не соответствуют реальности нашего времени.

Во-первых, «неточным и дезориентирующим» оказался тезис о том, что страны, порвавшие с режимом диктатуры, твердо держат курс на демократию: многие (в их числе Молдова, Замбия, Камбоджа и другие) встав поначалу на путь демократических преобразований, в дальнейшем соскальзывали с него. Во-вторых, не оправдало себя предположение о последовательном прохождении транзитниками всех стадий демократизации (например, Тайвань и Южная Корея, достигшие существенных успехов в этом процессе, миновали стадию демократического прорыва: политические преобразования в них осуществлялись медленно и постепенно). Иллюзорным оказалось представление об определяющей роли выборов в процессе перехода к демократии. И, напротив, выяснилось, что такие факторы, как уровень экономического развития и прежний политический опыт играют гораздо большую роль, чем предполагали создатели парадигмы транзита. Наконец, стало очевидным, что построение демократической государственности – проблема гораздо более сложная, чем это казалось в годы подъема «третьей волны»[958]958
  Carothers T. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy, vol. 13, number 1, Jan. 2002. P. 14–17.


[Закрыть].

Критики «парадигмы транзита», надо отдать им должное, нащупали ее самые уязвимые места. Возможно, наиболее болезненное из них – постулат о безальтернативности демократического развития после гибели коммунизма. В 1989 году, когда Фукуяма выступил со своей концепцией «конца истории», т. е. повсеместного и безоговорочного торжества демократии и либерализма, подобного рода представление, порожденное «холодной войной», в которой шла смертельная схватка между коммунизмом и демократией и где проигрыш одной стороны означал немедленную и повсеместную победу другой – подобное представление могло выглядеть естественным и обоснованным. Но шло время и становилось ясно, что, во-первых, демократия не представляет собой монолита и внутри ее возможны варианты. Во-вторых, что демократия – отнюдь не идеальная система, а, значит, путь к более рациональному и гуманному обществу не блокирован и существует пространство для его дальнейшего совершенствования и развития – в том числе в политическом аспекте. И еще один момент: уже в ходе «третьей волны» стало очевидным, что демократия притягивает не всех и возможны какие-то гибридные образования, включающие элементы демократии, но не более того. Сегодня все это становится очевидным, и можно только удивляться, что рассматриваемая парадигма «продержалась на повехности» столько лет.

Очевидным стало и другое: уровень материального развития общества, исторические традиции, культура, институт государства отнюдь не утратили своей роли базовых факторов социального бытия в современную – «постэкономическую», «постиндустриальную», «постматериальную» – эпоху, как полагали транзитологи. Так что если мы хотим понять пути дальнейшего распространения и развития демократии, нам надо отказаться от наивного представления, что за последнюю сотню лет основы социально-политического бытия претерпели принципиальные изменения. Мир изменился и будет меняться дальше, но столетия и даже тысячелетия – слишком малый временной масштаб для изменения человеческой природы и природы социума, без учета которых все разговоры о демократии не имеют смысла.

Надо сказать, что по адресу транзитологов всегда раздавалось немало критических замечаний – даже в те годы, когда «парадигма транзита» рассматривалась чуть ли не как последнее слово науки. Ее упрекали, в частности, в чрезмерной абстрактности, неопределенности, слабой «привязанности» к геополитическому топосу, в отсутствии ясного определения понятия демократии[959]959
  См., напр.: Доган М. Политическая наука и другие социальные науки // Политическая наука: новые направления. С. 135.


[Закрыть]. Сегодня, как можно судить по литературе, критический настрой в отношении существующей «парадигмы транзита» стал доминирующим. Отвергая ее, Кэрозерс делает оговорку: это «не означает отрицания того, что во многих странах на протяжении последних двух десятилетий произошли важные демократические реформы»[960]960
  Carothers Т. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy, vol. 13, number 1, Jan. 2002. P 17.


[Закрыть], или что страны, находящиеся в «серой зоне», никогда не выберутся из нее и не построят у себя «хорошо функционирующую либеральную демократию»[961]961
  Carothers T. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy, vol. 13, number 1, Jan. 2002. P. 17.


[Закрыть]. Не означает это и того, что «Соединенные Штаты и другие международные акторы должны оставить усилия по продвижению демократии в мире (если это что-то и означает, то лишь то, что с учетом трудностей демократизации эти усилия должны быть удвоены)»[962]962
  Carothers Т. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy, vol. 13, number 1, Jan. 2002. P. 17.


[Закрыть].

Кэрозерс убежден, что «промоутеры демократии должны заниматься своим делом, исходя из совершенно иных допущений». Каких же именно? Первое и, судя по акценту, который на нем делается, самое главное из них заключается в следующем: «то, что часто принимается за неудобную, неопределенную срединную позицию (uneasy, precarioius middle ground) между вполне сложившейся демократией и ярко выраженной диктатурой, есть на самом деле наиболее общее политическое состояние, в котором пребывают ныне страны развивающегося мира и посткоммунистического мира»[963]963
  Carothers T. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy, vol. 13, number 1, Jan. 2002. P. 18.


[Закрыть]. Иначе говоря, то, что принимается за нежелательное и временное отклонение от нормы, есть на самом деле – в большинстве случаев – норма. И потому политики, исследующие положение дел в странах, начавших совершать отход от авторитаризма, должны задаваться не вопросом, «как осуществляется их демократический транзит», а вопросом «что происходит в политическом отношении?»[964]964
  Carothers T. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy, vol. 13, number 1, Jan. 2002. P. 18.


[Закрыть].

Убежден Кэрозерс и в том, что свое основное внимание промоутеры демократии должны сосредоточить на двух взаимосвязанных вопросах: как улучшить состав и качество основных политических акторов и как начать преодолевать пропасть между гражданами и формальной политической системой. Иными словами, нужно серьезнее заниматься партийным строительством и усилением связей между этой системой и гражданским обществом. Там, где доминирует один властный центр, следует поощрять рост альтернативных центров власти, в других ситуациях – искать иные подходы. Но во всех странах «серой зоны» следует отказаться от «шведского стола демократических программ», в основе которого лежит смутное допущение, что все они вносят вклад в «процесс консолидации»[965]965
  Carothers T. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy, vol. 13, number 1, Jan. 2002. P. 19.


[Закрыть]. «Демократическая помощь должна проистекать из углубленного анализа конкретного центрального синдрома (particular core syndrome), определяющего политическую жизнь данной страны, и из понимания того, как оказание помощи может изменить этот синдром»[966]966
  Carothers T. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy, vol. 13, number 1, Jan. 2002. P. 19.


[Закрыть].

Выход за пределы сложившейся парадигмы транзита предполагает также преодоление давнего разрыва между программами помощи, направленной на поощрение демократического строительства и на социальное и экономическое развитие. Созданные транзитологами конструкции, заключает свой анализ Кэрозерс, были продуктом своей эпохи, а именно времен начала «третьей волны». Но сегодня «пришла пора признать, что парадигма транзита утратила свою полезность, и поискать другие очки»[967]967
  Carothers Т. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy, vol. 13, number 1, Jan. 2002. P. 6.


[Закрыть]. А «демократам-активистам» следовало бы подумать о новых дискуссиях, а «в конечном счете, возможно, и о новой парадигме политических изменений»[968]968
  Carothers T. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy, vol. 13, number 1, Jan. 2002. P. 20.


[Закрыть]. Словом, если фундированной, эмпирически подкрепленной теории демократизации и демократического транзита и суждено когда-нибудь появиться на свет, то это дело завтрашнего дня, когда будут накоплены необходимые эмпирические данные и выработан соответствующий методологический и методический инструментарий.

Особое место среди проблем демократического строительства, которым американские политологи уделяют в последние десятилетия большое внимание, занимает проблема демократизации обществ, разделенных по этническому принципу, или так называемых разделенных обществ. Проблема, которой мы касались выше при рассмотрении теории Лейпхарта. Как писал в 1993 году один из видных исследователей этой проблемы Дональд Горовиц, «во многих странах Африки, Азии и Восточной Европы, а также в бывшем Советском Союзе, главной причиной провала демократизации являются этнические конфликты»[969]969
  Горовиц Д. Демократия в разделенных обществах // Демократия 1990-х. С.62.


[Закрыть]. Суждение довольно спорное – во всяком случае применительно к России 90-х. Но то, что этнические конфликты (не будучи «главной причиной») тормозили и тормозят процесс демократизации, сомнения не вызывает.

Эти конфликты, считает Горовиц, создают трудности для зарождения демократического процесса и практического воплощения демократических норм, поскольку «демократия включает в себя вопрос о принадлежности [тех или иных этнических групп] к обществу и исключении из него, о доступе к власти, привилегиях, связанных с принадлежностью к обществу, и наказаниях, сопровождающих исключение из него…этническая принадлежность способна влиять на распределение материальных и нематериальных благ, включая привилегированное положение в обществе различных этнических групп и отождествление государства с той или иной общественной группой в ущерб другим»[970]970
  Горовиц Д. Демократия в разделенных обществах // Демократия 1990-х. С. 62.


[Закрыть]. Режим, опирающийся на господство одной этнической группы, может противиться демократизации общества, если представители последней полагают, что демократические преобразования могут усилить позиции соперничающих групп и ослабить ее собственные позиции. Задача, следовательно, заключается в том, чтобы добиться устойчивого политического согласия между этническим большинством и этническим меньшинством (меньшинствами), проживающими на данной территории, с помощью демократических механизмов и сделать демократические порядки приемлемыми для всех этнических групп.

Горовиц подробно рассматривает в своих работах[971]971
  См.: Horovitz D. L. Ethnic Groups in Conflict. Berkeley (Ca.), London, 1985; Incentives and Behaviour in the Ethnic Politics of Sri Lanca and Malaysia // “Third World Quarterly”, 11/4, 1989; A Democratic South Africa? Constitutional Engineering in a Divided Society. Berkeley (Ca.), London, 1991; Constitutional Design: Proposals versus Processes // Reynolds A. (ed.). The Architecture of Democracy: Consyitutional Design. Oxford, N. Y., 2002.


[Закрыть] ситуации, складывавшиеся в разное время в многоэтнических обществах Африки, Азии, Восточной Европы и приходит к выводу, что выписывавшиеся экспертами рецепты решения проблемы (получавшие порой конституциональное оформление) оказывались несостоятельными потому, что исходили из неверных посылок. Это касается, прежде всего, предложенного в свое время Лейпхартом консоциативного (консоционального) подхода, который Горовиц решительно отвергает, хотя и не отказывается от самих принципов долевого распределения власти и делегирования властных полномочий территориям. «Консоциональная теория, – пишет он, – преувеличивает масштаб тех возможностей, которыми располагают лидеры обществ, где существует разделение по этническому признаку, при практике свободных выборов»[972]972
  Горовиц Д. Состязание идей // Теория и практика демократии. Избранные тексты. С. 125.


[Закрыть]. Поэтому, считает Горовиц, правильнее говорить о «консоциональных элементах» или о случаях «практического применения» консоциональных принципов. «Но консоциональные режимы среди развивающихся стран – даже при самом снисходительном к ним отношении – редки, немногочисленны и отделены друг от друга значительными как временными, так и географическими промежутками»[973]973
  Горовиц Д. Состязание идей // Теория и практика демократии. Избранные тексты. С. 124–125. Курсив в тексте. – Э.Б.


[Закрыть].

Слабость консоциативного подхода Горовиц видит в том, что он «неадекватен мотивационной составляющей политической деятельности» элит[974]974
  Горовиц Д. Состязание идей // Теория и практика демократии. Избранные тексты. С. 123.


[Закрыть]. Критик Лейпхарта не согласен с его тезисом о том, что «причиной, которая побуждает элиты формировать своего рода [властные] картели, действующие, невзирая на межгрупповые разделительные линии, с целью разрешения межэтнических разногласий», является «государственный подход» этих элит, будто бы стремящихся таким образом «избежать окончательного взаимного уничтожения»[975]975
  Горовиц Д. Состязание идей // Теория и практика демократии. Избранные тексты. С. 123.


[Закрыть]. Дело не в государственном подходе, утверждает Горовиц, а в «собственном интересе» элит. Поэтому нужно не просто гарантировать представительство меньшинств в законодательных органах, а максимизировать стимулы для такого поведения элит, «которое способствовало бы урегулированию конфликта. Для выборных политиков такие стимулы, скорее всего, могут быть найдены в самой избирательной системе»[976]976
  Горовиц Д. Состязание идей // Теория и практика демократии. Избранные тексты. С. 126.


[Закрыть], которая открывает перед ними устраивающие их властные перспективы.

Отсюда следует, что надо обратиться к таким избирательным схемам, которые «вознаграждали» бы урегулирование межэтнических конфликтов. И при этом, настаивает Горовиц, делать ставку на создание не послевыборных коалиций (подразумевающих достижение компромисса на основе дележки министерских портфелей), а предвыборных коалиций, «которым необходимо идти на компромиссы, дабы привлечь голоса избирателей по обеим сторонам межгрупповой разделительной линии…»[977]977
  Горовиц Д. Состязание идей // Теория и практика демократии. Избранные тексты. С. 126.


[Закрыть]. «Объединение голосов – это главная, но не единственная цель подхода, основанного на стимулах»[978]978
  Горовиц Д. Состязание идей // Теория и практика демократии. Избранные тексты. С. 127.


[Закрыть].

Считая, что предлагаемый им подход, «основанный на стимулах», имеет преимущества перед консоциативным подходом, Горовиц тем не менее признает, что он может встретить на своем пути не меньшие трудности, нежели подход, предлагаемый Лейпхартом. И считать его универсальным, пригодным для всех времен и ситуаций, нет оснований. Так что вопрос о том, как строить демократию в этнически разделенных обществах, по-прежнему остается открытым.

С конца 70-х годов в рамках транзитологии и за ее пределами начинает активно обсуждаться (разрабатываемый в рамках так называемого нового институционализма) вопрос о том, как политические институты влияют на становление, развитие и устойчивость демократии. При этом, как справедливо отмечали Альфред Степэн и Синди Скэч, «один из фундаментальных вопросов, относящихся к политическим институтам, который лишь недавно привлек серьезное внимание политологов, касается влияния различных типов конституционного устройства на процесс укрепления демократии»[979]979
  Степан А. и Скэч С. Различные типы конституционного устройства и укрепление демократии // Демократия 1990-х. С. 51.


[Закрыть]. Исследователи признавали, что хотя «эта тема вызывала и продолжает вызывать все более широкие дискуссии и дебаты, однако до настоящего времени собрано еще очень мало систематизированных данных по различным регионам мира, которые позволили бы сделать какие-либо конкретные выводы»[980]980
  Степан А. и Скэч С. Различные типы конституционного устройства и укрепление демократии // Демократия 1990-х. С. 51.


[Закрыть]. И хотя с тех пор, как был констатирован этот дефицит, прошло более десяти лет, эмпирическая база, на которой строится исследование влияния конституционного устройства на становление и состояние демократии, остается все еще небогатой. Тем не менее к настоящему времени в США опубликован ряд работ, достаточно четко фиксирующих сложившиеся позиции по рассматриваемому вопросу. Это труды Филиппа Шмиттера, Альфреда Степэна, Карла Терри, Арендта Лейпхарта, Скотта Мейнваринга, Адама Пшеворского и других. Но пальма первенства тут должна быть отдана Хуану Линцу[981]981
  См., в частности: Linz J. The Perils of Presidency // “Journal of Democracy” 1, 1990; Linz J. J. and Valenzuela A. (eds.) Presidential or Parliamentary Democracy: Does It Make Difference? Baltimore (Md), London, 1994; J. Linz and A. Stepan, eds., The Breakdown of Democratic Regimes. Baltimore (Md), 1978; Schmitter P. The Consolidation of Democracy and the Choice of Institutions // East-South System Transformations Working Paper, № 7, Chicago, 1991; Schmitter Ph. and K. Terry Lynn. What Democracy Is… and Is Not // “Journal of Democracy”, 1991, № 3.


[Закрыть], одному из старейших американских политологов, автору известной типологии политических режимов[982]982
  Линц выделяет пять основных типов политических режимов: демократический, авторитарный, тоталитарный, посттоталитарный, султанистский.


[Закрыть].

Диапазон конституционных режимов или систем правления, реально существующих в современном мире и рассматриваемых американскими авторами, невелик. Чаще всего выделяют президентскую систему[983]983
  Отличительными признаками президентского правления американские демократологи обычно считают всенародное избрание главы государства и фиксированный срок его президентства.


[Закрыть] (как в США), парламентскую (как в большинстве стран Западной Европы) и полупрезидентскую систему, представляющую своеобразный гибрид первых двух (как, скажем, во Франции, Финляндии и ряде других стран). Некоторые исследователи добавляют к названным еще и, как они ее называют, смешанную систему[984]984
  Скотт Мейнваринг, говоря о смешанной системе, приводит в качестве иллюстрации Боливию. «В Боливии конгресс наделял президентскими полномочиями кандидатов, которые на выборах 1979, 1985 и 1989 гг. не смогли набрать большинства голосов. Парламентские переговоры являлись основным механизмом избрания президента. Следовательно, система является, строго говоря, не президентской, а варьируемой; она президентская тогда, когда кандидат набирает абсолютное большинство голосов избирателей, и смешанная – когда, как это уже неоднократно бывало, не набирает. Раз срок президентских полномочий фиксированный, система не является парламентской» (Мейнваринг С. Президентское правление, многопартийность и демократия: трудное сочетание // Теория и практика демократии. С. 223).


[Закрыть]. Но наиболее распространена, все-таки, троичная схема, с которой и работают американские демократологи.

Признавая, что у каждой системы имеются свои плюсы и минусы, они едва ли не единодушно высказываются в пользу парламентской системы как наиболее благоприятствующей установлению и поддержанию демократии. «…Превосходные результаты, демонстрируемые парламентскими демократиями на протяжении всей своей истории, не случайны, – утверждает Линц. – Тщательное сравнение систем парламентаризма и президентского правления показывает, что, в конечном счете, первая чаще ведет к стабильной демократии – особенно там, где глубоки политические расхождения и существует множество политических партий; в таких странах парламентаризм, как правило, дает больше оснований надеяться на сохранение демократии»[985]985
  Линц X. Опасности президентской формы правления // Теория и практика демократии. С. 216. (Linz J. The Perils of Presidency // “Journal of Democracy” 1, 1990.)


[Закрыть].

Еще категоричнее Скотт Мейнваринг. «Я утверждаю, – пишет он, – что сочетание президентской формы правления с многопартийностью делает сохранение стабильной демократии труднодостижимым»[986]986
  Мейнваринг С. Президентское правление, многопартийность и демократия: трудное сочетание // Теория и практика демократии. С. 223 (Mainwaring S. “Presidentialism, Multipartism, and Democracy: the Difficult Combination” // Comparative Political Studies 26 (2), 1993, July.)


[Закрыть]. «…Все [полученные данные], – вторят Линцу и Мейнварингу Альфред Степэн и Синди Скэч, – указывают на то, что чистый парламентаризм гораздо более способствует укреплению демократии, чем чистый президентский режим»[987]987
  Степэн А. и Скэч С. Различные типы конституционного устройства и укрепление демократии // Демократия 1990-х. С. 52.


[Закрыть].

Между тем, признают американские аналитики, многие страны, становящиеся на путь демократического развития, выбирают президентскую систему правления. И это не случайно: они хотят установить в своих странах сильную, стабильную власть, а эти качества ассоциируются у них с президентской властью. Поэтому одну из своих главных задач американские демократологи видят в том, чтобы развеять это заблуждение.

Конечно, в мире есть Соединенные Штаты Америки – страна «самой стабильной в мире демократии»[988]988
  Линц X. Опасности президентской формы правления // Теория и практика демократии. С. 222. Высказывается точка зрения, что критерием стабильности демократии следует считать длительность ее непрерывного существования в данной стране. С. Мейнваринг определяет этот срок в 25 лет (Мейнваринг С. Президентское правление, многопартийность и демократия: трудное сочетание // Теория и практика демократии. С. 224). Пшеворский, который присоединяется к тем, которые считают, что стабильность демократии в существенной мере зависит от институциональных особенностей и что президентская форма правления дает ей меньше шансов, чем форма парламентская, приводит такие данные: «предполагаемый период существования демократии в странах с президентской формой правления составляет 21 год, а с парламентской – 72 года» (Пшеворский А. Защита минималистской концепции демократии // Теория и практикак демократии. С. 10).


[Закрыть], и страна эта, как известно, – президентская республика. Но она, говорят нам, уникальна. Там выстроена специфическая форма сотрудничества между президентом и законодательным органом. К тому же американские политические партии имеют «размытый» характер. «…Трудно, – пишет Линц, – удержаться от одной, пусть и гипотетической, мысли: благоприятных возможностей того, что во многих других обществах президентская система правления будет способствовать сохранению демократии, намного меньше»[989]989
  Линц X. Опасности президентской формы правления // Теория и практика демократии. С.222.


[Закрыть].

По Линцу, суть основного различия между президентской и парламентской системами заключается в том, что «парламентаризм придает политическому процессу гибкость, президентское правление делает его жестким»[990]990
  Линц X. Опасности президентской формы правления // Теория и практика демократии. С. 217.


[Закрыть]. Жесткость может привлекать тех, кто опасается неопределенности и нестабильности, характерных для парламентской системы с характерной для нее борьбой партий, лидеров и других акторов. Но президентская система при определенном стечении обстоятельств порождает еще большую нестабильность, чем парламентская система. Во-первых, она менее эффективно, чем система парламентская, реагирует на кризисные ситуации. Отстранить от власти президента, даже растратившего кредит доверия, трудно, и попытки сделать это способны потрясти всю систему и страну. «Во многих случаях кажется, что государственный переворот – единственное средство, позволяющее избавиться от некомпетентного или непопулярного президента…»[991]991
  Мейнваринг С. Президентское правление, многопартийность и демократия: трудное сочетание // Теория и практика демократии. С. 224.


[Закрыть].

Другой недостаток – «высокая вероятность взаимоблокирования в отношениях между законодательными и исполнительными органами», в результате чего может возникнуть такая ситуация, что «президент будет не в состоянии проводить последовательный курс из-за оппозиции конгресса, и никто из действующих субъектов не сможет разрешить затруднение, следуя демократическим правилам»[992]992
  Мейнваринг С. Президентское правление, многопартийность и демократия: трудное сочетание // Теория и практика демократии. С. 225.


[Закрыть]. Больше того, Линц допускает возможность возникновения острого (не исключающего вмешательство вооруженных сил) конфликта между президентом и законодателем, поскольку обе стороны, будучи избраны народом, могут претендовать на демократическую легитимность.