Текст книги "Портал"

Браслет приводит меня в исступление. При виде яркой вспышки, внезапно озаряющей всю комнату, я срываю его с запястья и ловко кладу в карман.

Он намекает мне, что тварь поблизости. Но теперь ничто не выдаст моего присутствия. Ткань хорошо маскирует, я плотнее прижимаю к карману ладонь и принимаюсь терпеливо ждать.

На одной из дорожек стоит хаски Джек – красивая собака, сначала я даже путаю ее со своим Джеком-вол ком. Откуда она здесь? Наверняка забежала через открытые ворота. Мое сердце сжимается от боли – так тяжело становится на душе. Я не могу принять смерть Джека. Не могу поверить, что его больше никогда не будет рядом. Но вдруг он жив?! Смогу ли я вернуться к нему, чтобы помочь…

Собака неожиданно поворачивает морду в мою сторону. Меня передергивает от ее пристального взгляда. Наступает момент, когда она может выдать мое месторасположение. Мы несколько мучительных минут смотрим друг на друга: я – со страхом и нервной дрожью, она – бесстрашно и с интересом. «Зачем ты здесь? Уходи, глупое животное», – умоляю я про себя ее, но она никак не реагирует.

А потом ее будто заводят. Ее лай звучит пронзительно громко, сквозь паузы, когда собака прислушивается, я улавливаю со стороны особняка шорох шагов. Воздух наполняется тревогой. У меня давно пересохло во рту, кровь начинает пульсировать в висках. Внезапно из тумана выныривает высокая бледная фигура. Я от страха отскакиваю назад, когда существо налетает на неразумное животное и принимается царапать его когтистыми лапами, вгрызаться в плоть, не давая хаски никаких шансов отбиться или приподняться от земли, к которой его прижимают крепкие птичьи лапы. Собака находится полностью во власти существа. Оно отрывает кусок окровавленной плоти, выплевывает его и принимается оглядываться в бледном тумане. Оно водит черными бездонными глазницами по сторонам, пока его взгляд не останавливается на амбаре, где прячусь я. Земля рядом с ним окрашивается в темно-бордовый цвет. Я чувствую холод и опустошенность, проглатываю ком в горле и скольжу по стене вниз, больше не в силах наблюдать за чудовищем.

Все дальнейшее происходит в тишине. Я слышу хруст веток рядом с моим окном, силуэт перегораживает падающий внутрь свет. Я вижу теперь на полу тень существа, и выглядит она жутко. Хорошо, что меня укрывает темнота, в которой я совсем незаметен.

Теперь я слышу, как оно принюхивается и прислушивается. Я сжимаю челюсти, задерживаю дыхание. Напряжение настолько мощное, что я пытаюсь стать частью этой стены. Я не способен ничего противопоставить ему, если оно вдруг заинтересуется амбаром и захочет проверить его изнутри. Я прячусь в гниющей клетке, как обреченный загнанный зверь, но страх – это мой первейший враг.

Ветер жалобно стонет. Я сначала думаю, что это его когти скребут по дереву, но потом понимаю: его нет рядом, тень исчезла, шорохи затихли. Сколько я уже таюсь здесь без движения? Где сейчас находится тварь и что будет, если я попытаюсь шевельнуться?

Ноги совсем занемели и отказываются подчиняться. День неумолимо клонится к закату. На наручных часах, о которых я только что вспоминаю, высвечивается время – три пятнадцать. Здесь оно иное. Окруженный высокими и глухими к чужой боли и страданиям лесами, я погружаюсь в темноту. Вечереет. Еще пара часов, и наступит ночь – такая коварная и безжалостная.

Сейчас или никогда!

Сердце пронзает невыносимая боль, когда я слышу голос Миры Джонс:

– Майк… Майкл, где ты?

– Господи. Нет. Зачем ты приехала, – мои привыкшие к полутьме глаза мечутся по комнате. Я запрыгиваю в люк, соскальзываю вниз по лестнице и остервенело освобождаю заваленный проход. Когда ноги взлетают по ступеням, я слышу, как Мира исступленно кричит и вдруг смолкает.

– Нет!. Нет, Мира! – кричу я сдавленным голосом.

Над злобным местом висит гробовая тишина. Моя обычно слегка загорелая кожа бледнеет, словно у мертвеца.

Капли дождя падают с листьев и разбиваются о мое лицо. Потом оно немеет от холода, и, когда ветви деревьев расступаются, мое сердце мучительно сжимается. Она лежит ничком напротив клумбы, рвущейся высокими соцветьями к небу. Волосы растрепаны, в беспорядке рассыпаны по холодной зеле. Мира будто прилегла отдохнуть, укрытая серой дымкой, слегка прикасающейся к ее одежде. Она словно спит – в распахнутой кожаной куртке, юбке до колен и в коротких кожаных ботинках темно-коричневого цвета на устойчивом каблуке.

– Мира, очнись, прошу тебя, – я встаю рядом на колени, но не замечаю никаких следов борьбы, крови, ран. Может, она просто упала в обморок? Прижимаю ее голову к груди и чувствую взгляд.

Поблизости валяется револьвер. Я стремглав бросаюсь к нему, хватаю, одновременно краем глаза замечаю бледный силуэт рядом со стволом лиственницы. За мной наблюдает создание из неведомого мне мира.

Оно, не раздумывая, бросается в атаку, выставляя клешни вперед.

Я бесполезно нажимаю крючок. Осечка. Есть несколько секунд. Наконец я слышу долгожданный выстрел. Но существо преодолевает расстояние между нами, подцепляет меня клешнями, просверливает в куртке дыры и подбрасывает меня высоко вверх. Я ощущаю тупую пульсирующую боль в плечах, что-то теплое стекает по рукам и груди под одеждой. Я качаюсь, беспомощно болтая ногами в воздухе. Стреляю еще раз, тварь в испуге выпускает меня из правой клешни, я срываюсь и беспомощно повисаю на левой.

На землю падает что-то тяжелое – я слышу короткий отрывистый звук.

Тварь не останавливается, она вновь хватает меня обеими острыми клешнями, вонзая их глубже под кожу. Я ору, стону в растекающейся лавине боли, безуспешно отбиваюсь, снова палю, и вот тогда тварь не выдерживает этой наглости. Не стерпев, она отбрасывает меня назад и отступает.

Я не могу вздохнуть, не могу пошевелиться. Я бешено смотрю на нее с высоты. Я до сих пор вишу в воздухе над клумбой, и удерживает меня какая-то странная невидимая сила. Жгучая боль впивается крохотными острыми иглами в каждую клетку моего тела, серые черточки окутывают меня и жалят, словно ядом.

Я стараюсь не потерять из виду силуэт женщины, которую люблю и уже теряю.

Потом приходит ночь – такая коварная и такая безжалостная…

Глава 11

«Мир собирает плату на арене игры. Все расплачиваются, он знает, какой ценностью мы обладаем».

«Наступают, вероломно входят в нашу судьбу те, кто вскоре забирает главное для каждого!»

«Кто определяет нашу дорогу или судьбу, неужели мы сами?»

«За каждым неизбежно ходит тень, это естественно, может, именно поэтому стоит бежать, увеличивая от нее расстояние. Тень – смерть возле каждого человека!» – приятный мужчина в черном костюме вещал из телевизора, стоя на фоне мрачной комнаты.

Голова как чердак, мысли путаются между тем, что внутри, и тем, что на виду. Некоторые из них стали ближе, реальней, они звучат то как барабаны, то как грустная мелодия. Доминик начинал осознавать чувство глубокой потери оттого, что давно не видел брата. Как он? Что с ним?

За окном уже несколько часов подряд свирепствовала непогода, иногда при свете молний Доминик видел сквозь мокрое стекло рябь на асфальте от нескончаемого потока воды, стекающей в канализационные сливы. Темные тучи, казалось, обрушиваются вниз своим вспоротым брюхом, затапливая все вокруг. Свободный ночью от машин, чернильный асфальт отражался в голубых глазах Доминика.

Элиза исподлобья молча разглядывала полуобнаженный силуэт своего супруга, лежа в кровати с большим резным изголовьем. Она подложила под спину мягкую перьевую подушку в белоснежной наволочке и укрылась зеленым пуховым одеялом.

– Долго ты будешь там стоять? – Элиза нахмурилась. Ей пришлась не по нраву перемена в Доминике после их совместного отпуска в Гренландии. – Завтра на работу, если ты еще не забыл, но я хотела, чтобы ты меня обнял, согрел, поговорил, в конце концов. Что тебя беспокоит, Доми? – она выключила плазму и отбросила пульт.

– Он прислал мне письмо, – мрачно отозвался Доминик.

– Ну и что в этом такого?! Он твой брат, понятно, что ему некому больше написать, кроме тебя и дяди, да и тот сейчас занят. Новая молодая жена, старые, как мир, обязанности… Ну, ты понял, на что я намекаю?

– Не дурак! Мы не разговаривали, кажется, почти вечность, так мне показалось…

– Я ошеломлена! Так позвони ему.

Он обернулся.

– Помнишь, вы не ладили?

– Я всегда только защищалась от него. От его мерзких слов, Доми, ты же знаешь.

– Он хороший человек, я не мог себе даже представить, что мой брат станет врагом моей жены!

– Он им сам захотел стать. Давай оставим разногласия в прошлом и начнем заниматься своими делами. Иди сюда, – она похлопала ладонью по свободной половине кровати.

– Я так давно его не видел и не слышал, что иногда с трудом припоминаю его голос.

– Полгода не так уж и много, любимый. Иди ко мне, согрей, а то мне холодно! – она протянула к нему руки с длинными пальцами, украшенными двумя кольцами. В одном из них был огромный бриллиант, сверкающий при каждом движении тела, наряженного в шелковую сорочку. – Тогда ты его прогнал, Доми. Не кто-то другой.

Это было сказано не грубо, но не к месту и не вовремя, потому что Доминик пребывал на меланхоличной волне и мог принять эти слова близко к сердцу. Они на самом деле ранили его, и он опять отвернулся к окну, словно думая, что этот ливень смоет грусть и тоску.

– Он слишком много себе позволял! – продолжала брюзжать Элиза.

– Много! – хмыкнул Доминик. – И это говорит та, которая сама не умеет держать острый язычок за зубами. Я помню, как ты опозорилась на глазах у Майка, и тебе при этом было наплевать, что он подумает, что я подумаю обо всем этом. Я защищал тебя, прикрывал, всегда подставлял плечо, но не для того, чтобы ты потом его осуждала!

– Так не подставлял бы тогда. Чего ради? А, Доми?

– Не называй меня так, слышишь, – разозлившись, он подлетел к дубовой двери.

– Не заводись, ради бога. Ему совсем нет места в нашей жизни, и ты это прекрасно знаешь!

– Не городи чепуху, он мой старший брат, он никогда меня не бросал. Ему всегда будут рады, и ты примешь это беспрекословно!

– С чего вдруг? – она сказала это скорее себе, нежели ему. – Может, еще начнешь выбирать, с кем тебе остаться?!

Доминик равнодушно посмотрел на Элизу.

– Никогда не мог понять твоей ненависти, хоть и потакал ей, а теперь жалею, – он вышел из спальни, прикрыв за собой дверь.

– Майкл Эсм. Где бы ты ни появился, всюду сеешь раздор. Ненавижу тебя…

Она не заметила, что муж оставил щель в двери и прекрасно слышал ее тихое бормотание. Дверь закрылась.

Дом в Торонто принадлежал его жене, Элизе Шетти. Ее дедушка перебрался из Индии в США, в город Денвер. Оттуда, удачно скопив капитал, – в Канаду, в Эксимо-Пойнт, на берега Гудзона. И только внучке посчастливилось перебраться в деловой центр Канады – Торонто, с его огромными возможностями в сфере бизнеса и рекламы.

Здесь началось стремительное восхождение Элизы. Ей было под силу находить общий язык с жителями далекого Востока, с хмурыми светловолосыми северянами, с любыми другими жителями планеты, кроме Майкла Эсма – брата ее мужа. Так сложилось само или тому виной был острый язычок Элизы? Доминик не знал: время было упущено, и теперь ни из кого не вытянуть правды.

Дом был полон тепла и роскоши, но не такой, как во дворцах, нет – здесь было уютно: мягкая светлая кожаная мебель, полосатые черно-белые обои, бра, люстры, торшеры в виде бокалов. На кухне стеклянные столешницы и много сочного апельсинового цвета. Окна во все стены.

На улице, прямо на газоне, высился стеклянный купол, закрывающий голубую воду бассейна на время непогоды.

Атлантический океан посылал к ним свое тепло и прогревал воды озера Онтарио. Ночью, при свете огромной луны, оно становилось мостиком в далекую сказку, в иной, фантастический мир. Доминик любил смотреть на него с балкончика гостиной с горячей чашкой капучино, обнимая, по обыкновению, Элизу за талию. Но не сейчас. Сейчас он должен был остаться наедине с собой.

Все обдумать, решить, наконец, чего он хочет от себя, в первую очередь, а потом уже думать о супруге.

На балконе был предусмотрен шатер, поэтому в зонте он не нуждался, а только смотрел, как мощные серебряные стрелы обрушиваются на крышу стеклянного бассейна.

Они жили в тихом районе Торонто. Невдалеке сверкали желтые и красные огни небоскребов и зданий пониже. Жизнь в городе кипела круглые сутки.

Доминик сжал кулаки и запрокинул голову, пытаясь наполнить легкие невесомым воздухом. Почувствовать его запах, впитать в каждую клеточку ускользающий дождь, осознать, ради чего он сам здесь стоит. Он выключил бормочущий телевизор в зале, опустился в мягкие подушки дивана и уснул до утра.

Элиза подкралась, тихо, как кошка, и присела совсем рядом, подтянув сверкающую сорочку и обнажив бедро до середины. Провела нежно пальцами по его гладкой щеке и поцеловала в краешек губ.

– Просыпайся, у нас еще есть время на шалости, – тихо мурлыкала она ему на ухо, а он старательно прикрывал глаза ладонью.

Расстроившись, она было захотела уйти, но он остановил ее, крепко вцепившись в запястье и рывком толкнув на диван.

– Вот это другое дело, – она смахнула с правого глаза белый локон и возбужденно задышала.

Он целовал ее быстро, грубо, как она любила. Сильно, иногда до синяков сжимал в руках ее мягкое теплое тело. Она просила скорей с ней разделаться, овладеть, заставить почувствовать экстаз от близости, который она от природы получала мгновенно.

Когда он вошел в ее трепещущее от желания тело, его лицо осветил луч солнца – теплый, непритворный, встречающий людей каждый день без обещаний и обид. Доброе солнце целовало мир просто так, оно просто было, как когда-то его Элиза была с ним и душой, и телом. Теперь она тоже была рядом, но очень давно перестала его греть, поэтому он быстро закончил свое дело и надолго ушел в душ.

Утром во дворе Доминика ожидал новый сверкающий черный «опель», шумные дороги города и гомон голосов в каждом, даже самом узком проулке. Таков центр любого города мира. Ему посчастливилось стать частью этого огромного прекрасного города вдали от тихих лугов Англии. Это было так давно, что он уже не видел свою жизнь другой.

Доминик подъезжал к деловому центру Торонто. Его офис был в небоскребе First Canadian Place. Отсюда открывался чудесный вид на самое высокое сооружение города – телевизионную башню Си-Эн-Тауэр. Семидесятидвухэтажная башня когда-то считалась самым высоким сооружением в мире.

Он был винтиком в сети банков, главный офис Bank of Montreal (ВМО) стал для него домом и жизнью. На работе он не думал ни о чем другом и был недоступен даже для звонившей жены. Он отключил телефон, поморщившись, забросил его в пустую мусорную корзину и устало откинулся в кресле.

Мимо проходил один из коллег, который шатался по огромному офису, то и дело бросая на Доминика любопытствующий взгляд больших карих глаз. Доминик потер переносицу и тяжело вздохнул.

– Как дела? Как отпуск прошел? – наконец, не выдержав, обратился к нему парень.

– Нормально, – спокойно ответил Доминик.

– Чего так вздыхаешь, Доминик? Ты как будто из шахты поднялся, а не по живописным местам ездил, – полноватый мужчина приятной наружности с добродушным румяным лицом уселся на край рабочего стола и деловито пододвинул вторую кружку с горячим напитком, каким именно – Доминик не понял. – На вот, взбодрись, раз уже выдохся.

– Не хочу, Эвен. Ничего не хочу. Кажется, отпуск пошел на пользу только ей.

– Понимаю, – протянул Эвен и громко отхлебнул капучино. – Поссорились?

– Нет. Все дело во мне. Я… – он задумался, но потом вдруг сообразил. – Думал, что люблю ее. Я так на самом деле думал, а получается, что…

– Перестань, просто ты остыл. Да! Так со многими бывает после стольких лет отношений. Она у тебя классная, красивая, деловая, тебе здесь местечко теплое подыскала. Знаешь, – Эвен подался вперед, ближе к уху собеседника, и тихо прошептал: – ВМО – такая сеть, что вовек не распутаешься. Многих вышибает за косяки только так. У тебя же все стабильно, ты можешь быть уверен в завтрашнем дне. Без нее, друг, худо будет, поверь мне на слово. Твою дамочку здесь все уважают, после президента, конечно. Помню, конфуз на свадьбе вышел, ты тогда с братом поссорился. Может, из-за этого твоя совесть режет тебя ножом?! Прости, если на больную мозоль наступаю…

– Я зол, Эвен. Я злюсь на себя. Не знаю, что мне делать дальше, как с ней жить. Она ни за что на свете не позволит мне общаться с Майком. Она разорвет его на части, если узнает об этом. И тогда я потеряю ее. Я вне себя от ярости. Все из-за меня. Мне не стоило влезать тогда. Я должен был позволить им закончить разговор. Возможно, Майк тогда готов был с ней договориться и прекратить эту глупую вражду!

Доминик жадно выпил капучино до дна, чем удивил еще сильнее раскрасневшегося Эвена.

– Где он сейчас? Есть у тебя от него хоть какая-нибудь весточка? – поинтересовался Эвен.

– Да, кажется, еще пока есть. Он вроде в каких-то лесах Канады мечтал купить себе дом со странным таким названием, «Черный бор» – вроде так. По-моему, в провинции Юкон. Он мне присылал раньше фотографии с адресом, но потом покупка сорвалась…

– А раньше где проживал твой Майк? В каком городе, в смысле.

– В Ванкувере. Я не уверен, что он все еще там живет.

– Понятно. Дикие непролазные леса не лучшее место для прогрессивного и делового человека. Запомни, жена у тебя золотая, и ничего не придумывай, друг. Ну, все, – Эвен глянул на циферблат позолоченных часов. – Мне пора бежать. Жене еще цветы купить надо, у нас ведь сегодня годовщина! И телефон из мусора забери.

– Конечно, беги.

Они тепло распрощались, Доминик тут же уставился в экран стационарного компьютера, быстро набирая на клавиатуре что-то важное. В почте он заметил свежее письмо от Майка. Тот писал о делах: что купил новый дом в живописных сосновых лесах Юкона, что хочет помириться с младшим братом и интересуется, как у того дела.

Сегодня же первое ноября. Письмо осталось без ответа.

Ему вдруг захотелось написать брату, но рука замерла в оцепенении. Будто Элиза все еще контролировала его эмоции. Он выключил компьютер и вышел из здания, опустошенный.

Еще на пороге Элиза бросилась ему на плечи – расстроенная, глаза печальные, задумчивые. Они долго так стояли, обнявшись и не проронив ни слова. Потом она провела его, как обычно, в просторную столовую, усадила за круглый стол из мореного дуба, подала суши и села напротив.

Он принялся есть, не отрывая глаз от тарелки.

– Долго ты будешь меня игнорировать? – ласково улыбнувшись, проронила Элиза и протянула к нему изящную руку с толстым серебряным браслетом с янтарем и в перстнях с ярко-зелеными изумрудами на расслабленных пальчиках. Белокурые волосы она собрала на темени в хвост и нарядилась в приталенное темно-зеленое платье чуть выше колен. Карие глаза были подведены черными стрелками, помада благородного бордового цвета.

– Что произошло с тобой, Доминик? Какая муха тебя укусила? Все из-за Майка, верно? Ну, прости меня. Что мне еще для тебя сделать? Пойми же, наконец, – она громко вздохнула, – для меня главное – быть рядом с тобой.

Я хочу, чтобы вы помирились. Только не на моих глазах и не на этой территории. Ладно?

Он поднял на нее ничего не выражающие глаза и сдержанно ответил:

– Мы пять лет живем вместе, а еще ни разу не говорили о нашем совместном будущем. Ты привыкла жить просто, без обязательств. Вот на свадьбу согласилась только из-за того что я надоел тебе напоминаниями об этом. Ты всегда и везде хочешь быть на высоте. Ты привыкла жить раскованно и свободно, а я так не могу, понимаешь? Я никак не могу понять, ради чего мы столько лет вместе?

Чтобы заказывать из ресторанов еду, ходить в театры и общаться с неприятными мне людьми? А после притворного общения заниматься любовью и ждать, когда ты изменишься? Станешь более домашней, ласковой, начнешь прислушиваться ко мне, к мужу!

– Я все поняла, не глупая.

После недолгой паузы, она выпалила:

– Я беременна, Доминик.

Наступила глухая тишина.

– У нас будет маленький, ты понимаешь? Я готова ради тебя стать мамой, женой, посвятить всю себя семье. Ты так долго ждал этого от меня, теперь я готова. Теперь все изменится в наших отношениях, Доми!

Она мягко положила теплую ладонь на его руку. Он вздрогнул, потом убрал руку и вышел в широкий коридор.

Элиза догнала его, когда он уже выходил на улицу и закрывал за собой дверь. Они с минуту пристально смотрели друг другу в глаза.

– Ты уходишь, Доминик? Почему? Что я сказала не так? Прости, быть может, надо было… – она по настоящему испугалась, когда не заметила той живой реакции, которую получала всегда. Он, как правило, был очень чуток к ней, но не сейчас. – Прости…

Доминик на этих словах закрыл за собой входную дверь, поселив в душе Элизы страх потерять его навсегда. «Он не может просто бросить меня! Нет, я в это ни за что не поверю», – говорила про себя Элиза, прислонившись плечом к белой стене, сверкающей множеством звезд.

Он возвратился в одиннадцатом часу с огромным букетом белых лилий.

Супруга сидела под тонким пледом на диване в полосатой гостиной и ни о чем не подозревала. Перед тем как заключить ее в объятия, он шумно поставил в вазу перед ее носом ароматные цветы.

– Я очень счастлив, любимая, – он провел широкой ладонью по ее плоскому еще пока животу. Поцеловал в щеку и быстро обхватил рукой ее плечи. —

Наконец я стану папой! Даже не верится. Это точно, правда?

Он отстранился от нее, недоверчиво глядя в хитрые, иногда безжалостные темные глаза. Он никогда не мог отличить, говорит она правду или лжет.

– Конечно. Разве я могу говорить о таких вещах несерьезно? Мне даже немножко обидно, любимый, – она насупилась и повернулась к нему в профиль.

– Конечно, конечно, – повторял он, поворачивая ее лицо к себе, касаясь пальцами ее подбородка. Потом целовал ее губы, залез шаловливыми пальцами под цветную кофту на тонких бретелях, стянул свободные серые брюки и торопливо принялся сдирать одежду с себя. Он думал, что если овладеет любимой, то сможет простить ее, забыть на время о брате.

Скандал, разразившаяся вокруг канитель, казалось бы, нелепых обстоятельств до глубины души задели его, не давая заглушить эти муки ни одним поступком, ни одним действием. Даже на работе он все чаще стал замечать, что думает не о том. Тело в Торонто, а сердце и мозг всецело пребывают с Майком.

Они лежали, прижавшись обнаженными телами друг к другу, укрытые пледом. Элиза положила голову ему на плечо, нежно водила пальцами по гибкому торсу мужа.

– Я думаю взять несколько отгулов, – выпалил Доминик.

– Зачем? – удивилась она. – Разве ты их получишь? До меня дошли слухи, что твой шеф на грани развода; вряд ли ему сейчас понравится услышать такую просьбу от лучшего работника, который только что вернулся из отпуска. Так зачем они тебе понадобились, Доминик?

– Я собираюсь сгонять к Майку.

В темных глазах зарождалось яркое обжигающее пламя, но вдруг его словно залили водой. Глаза блестели, искрились от влаги, будто он расстроил ее до глубины души. Наступила ожидаемая тишина, в которой было слышно только дыхание обоих.

– Я знаю, что тебе это не нравится, Элиза. Но по-другому я не могу, мне необходимо с ним поговорить.

– Ехать бог знает куда, чтобы только поговорить! Ты в какое время родился, Доми! – тут же завелась она. – Человечество, люди давно для этих целей используют телефон! Я тебя не отпущу…

– Я должен, как ты не можешь понять! Он не твой брат, а мой еще пока, и я имею полное право на это! Я не бросаю тебя, а лишь покидаю на неделю.

– Неделю? – ее глаза выкатились.

– Перестань, не порть мне настроение.

– Ты оставляешь меня беременную, одну?!

– Прекрати. Срок небольшой, справишься, дорогая, – он звонко поцеловал ее в губы и увлек под одеяло, как волна, которая обрушивается на берег, подхватывает и увлекает в бездну свою добычу.

На работе его дожидался вечно румяный Эвен. Он внимательно, быть может, чересчур внимательно рассматривал Доминика. Тот, с зажатым в руке листом, в полурасстегнутой белой рубашке, выглядел дико и чудаковато. Обычно Доминик не позволял себе вольностей, он никогда не расстегивал пуговицы, даже на горле, а тут – почти до груди. Вместо аккуратной прически – взъерошенные темные волосы. Он выглядел так, будто переболел желтухой, а все из-за дум: совесть так и разъедала Доминика изнутри. Он откинулся в кресле и смотрел в большое окно, на голубое чистое небо без единого облачка.

– Выкладывай, что шеф сказал?

– Иди к черту или работай, – ответил Доминик задумчиво, сосредоточенно перечитывая, что именно он написал для шефа. – Вроде все верно, но кому-то на грани развода захотелось испортить мне жизнь.

– Зачем тебе привлекать к себе внимание? Сиди и делай свои дела, друг.

– Нет, я уеду, и меня никто не остановит. У меня сердце кровью обливается от бездействия. Я должен, но никто не хочет меня понять.

– Не знаю даже, как помочь тебе, Доми. Потерпи, и тогда все само собой разрешится…

В конце рабочего дня он забежал в цветочную лавку. Начался ливень, и он с полчаса простоял с букетом ярко-красных роз под навесом кафешки. Он торопился попасть на стоянку, к «опелю», это в двух кварталах отсюда. Его так достал сегодняшний день, что он не выдержал и пошел в магазин пешком. Все время в машине, в офисе, и редко на улице, редкими стали и прогулки с дорогой Элизой. А так он хоть наполнил легкие кислородом, проветрил мозг и размял задеревенелые мышцы.

В семь «опель» стоял под воротами двухэтажного коттеджа с бассейном на улице, с видом на прекрасные воды Онтарио, с открытой верандой. Обласканная лужайка росла и зеленела с каждым новым днем. Доминик еще до отпуска собирался на выходных благоустроить сад, подстричь газон, убрать пестрые ароматные цветы в кадках, занести их в гараж на время проливных дождей и холодов. Если только решится остаться здесь теперь.

Звонок – быть может, не самый лучший вариант после долгой разлуки, но самый надежный и доступный, Элиза верно говорит.

«Может, Элиза права, и стоит просто поговорить по телефону, чтобы не стеснять его своим присутствием? Сказать, что все в прошлом, и я больше не злюсь. Нет, злюсь, только на себя, Майки!» – он думал сосредоточенно, представляя выражение лица Майкла, когда тот услышит голос родного брата.

Он отворил дверь, и еще с порога в нос ударил запах жаркого, пряностей и ароматной зелени. В коридоре, где росла вечнозеленая пальма – метровый ствол, увенчанный пучком крупных перистых листьев, – он остановился, прислушиваясь к шипящему в сковородке маслу и голосу.

Элиза обожала огромные растения и цветы, но ухаживал за ними Доминик. Ему нравилось наполнять дом уютом и вечно меняющейся жизнью. Без растений дом быстро бы захирел, как и он сам. Он шел на возбужденные восклицания Элизы, которые звучали с кухни. Она с кем-то разговаривала.

Доминик замедлил шаг, прислушался к разговору. Жена говорила раскованно, она была возбуждена и взволнована:

– Что я должна ему рассказать?! Нет, ты что! Тогда все будет кончено. Пусть остается все как есть, мам.

Доминик сжал охапку роз и спрятал букет за спиной.

– Он хороший, правда, – она произнесла это так мило, что Доминик широко улыбнулся. Он понял, что разговор о нем. – Я не знаю, мамочка, я запуталась, – она со стоном выдохнула. – Время не вернешь, мне пришлось сделать этот выбор. Теперь я не жалею, но… все равно так больно…

Доминик собрался было постучать, но его мышцы будто сковали. Он, сам того не желая, продолжил слушать голос Элизы.

– Так больно осознавать, когда ты любишь другого. Доминик ведь верит, что я терпеть не могу Майка, а у меня просто сердце разрывалось от боли, что он не со мной. Мам, я до сих пор его люблю и пытаюсь жить с этими мыслями, а смотреть по-прежнему с любовью в глаза его брату. Доминик милый, добрый, красивый по-своему, и, кажется, у меня получится его полюбить. Ты мне веришь? Спасибо, мамочка, ага, до скорого, и я тебя люблю. Пока!

Элиза положила трубку на каменную столешницу и подошла к плите.

На сковороде в шипящем масле жарились стейки. Она быстро перевернула их и натолкнулась глазами на него – остолбеневшего, негодующего, обманутого.

– Ты только вошел? – холодно спросила она, хотя ее и передернуло от испуга. – Я думала, ты задержишься на работе. Помнишь, ты что-то с утра говорил…

– Что за игру ты со мной вела пять долгих лет? Для чего ты мне врала, зачем привязала к себе? – он сжал крепко кулаки от злости и швырнул розы к ее ногам.

– Ты все слышал? – голос Элизы дрогнул, она едва сдерживала слезы. – Доми.

– Значит, и про беременность ты мне лгала! Одна ложь, а я, как дурак, слепо верил тебе…

– Доми…

– Не называй меня так никогда. Слышишь! – у него сердито сверкали глаза. – Только Майкл имеет право на это, только близкие, – он оборвал себя.

Его сейчас резали острые ножи горькой правды. – Я доверял тебе, защищал, из-за тебя я поругался с Майком. Мог бы и догадаться о твоем отношении к нему, ведь все, что происходило между вами, нелогично, не имело смысла и причин.

Он опустил разочарованное лицо в пол.

– Я изменюсь, Доминик, я сумею – ради тебя. Ради нашего будущего малыша…

– О чем ты говоришь! Ты столько лет водила меня за нос! Все, что я делал для тебя, оказалось бессмысленным.

– Я постараюсь. Я недавно поняла, насколько люблю, насколько сильно все эти годы я любила только тебя, Доминик. Верь мне, прошу тебя, – Элиза снова догнала его в коридоре, мерцающем сотнями крохотных звезд на фоне падающих лучей закатного солнца.

Он не стал долго размышлять: вильнул направо, прошел через зал, поднялся по стеклянной лестнице в спальни и принялся быстро упаковывать вещи в коричневую сумку и иссиня-черный чемодан на колесах.

– Куда ты поедешь: к дяде, к Майку?

– Хочешь со мной? – съязвил он, не замечая ее бешеного взгляда, будто он бросает ее на произвол судьбы, бесчестно оставляет, когда решается судьба его неродившегося ребенка.

– Я не прощу себя, если позволю тебе уйти из моей жизни навсегда, – заплакала она.

– Представь, я уже из нее ухожу, – он затолкал рубашку, застегнул молнию чемодана и зашагал к двери.

– Нет, Доминик, не уходи, – рыдала жена за спиной. – Я не смогу без тебя, я люблю тебя…

Не оборачиваясь, он вышел на улицу, толкнув ногой дверь, забросил чемодан и сумку в багажник «опеля».

– Прошу, прости, – догнала Элиза своего мужа, когда тот садился за руль.

– Ты лгала мне, изворачивалась, строила отношения так, как удобно тебе и только тебе! Это безнадежно, Элиза.

– Не уходи, – прошептала горько она, беспомощно опуская голову.

– Мне ничего от тебя не нужно. Прощай!

Он увидел в карих глазах только равнодушие, но ни капли любви и раскаяния. Ей было жаль только себя. Она вдруг затихла, перестала всхлипывать. В глазах даже разгорелись искорки презрения – адово пламя. Сейчас, видимо, к ней стало приходить понимание, как она сглупила. Не вовремя произнесенные слова стали естественным катализатором расставания.