Текст книги "Вишнёвый луч"

Патология смыслов и ушей

Я не могла предвидеть всего дальнейшего, но со мной сразу начали происходить странные вещи: например, зачесались и заболели уши, чего не бывало никогда раньше. К ушам присоединился ливер: желудок дёргался, сердце засело в горле, кишки урчали. Вряд ли такое состояние души можно было считать рабочим, но… Меня ждал «Мужик», и ему требовалась общественность. Связи. С общественностью. Паблик рилейшенз. Да-с.

Я вытащила себя из койки, потом из ванны, потом из дому, застряла в метро, доковыляла до высот офиса, мечтая поглубже провалиться сквозь землю.

Офис был устроен по западному образцу: все сидят в общей комнате и пожирают глазами персональные компьютеры. Войти незаметно невозможно, да что войти! – бровью не поведёшь без свидетелей. Насколько я теперь понимаю, это крепит корпоративный дух, аки цементом.

Всего-навсего второй рабочий день. Всё пока тихо. Офисная молодёжь, детки разных народов, ещё не выработали план борьбы со мной, а я ещё не в курсе, что это произойдёт с неотвратимостью солнечного затмения хотя бы потому, что я старше всех, даже шефа. Мой возраст, кажущийся мне детским, тут неприличен; столько не живут вообще и уж тем более не начинают новую жизнь. Все сотрудники рекламного агентства «А&М» с первого взгляда смекнули, что я выпала из чуждого им гнезда и мне исключительно плохо. А этого не должно быть: корпоративная культура не велит. Плохость не имеет права на существование. И никто тут не будет ждать, пока гадкий утёнок превратится в змею.

Ау! Лешенята, где ваш папаня? Уж выходите всей семьёй!

Компьютер не поддаётся; строки прыгают, как бешеные кролики. Офис ласково наблюдает за моими страданиями. Даша проснётся и явится часа через два-три, а я должна приготовить первые шаги. С чего начинается мужик. С хороших и верных товарищей, что где-то в шкафу мы нашли… К счастью, это непереводимо.

В конце концов – профессионал я или нет? Да я в рекламе уже работала и зарабатывала, когда мои сотруднички ещё соски сосали. Да я рекламировала всё на свете! От малышовых варежек и жаккардовых покрывал до компьютерных программ и космических аппаратов! Даже русскую литературу, под завязку набитую всевозможными мужиками, тоже рекламировала!.. Я вообще один из первых имиджмейкеров!

Итак. Составим глоссарий. Всем, всем, всем, занятым на «Мужике», от шофёров до президентов, учить эпитеты наизусть и пользоваться только данными тропами.

Любопытно: только я выработала что-то первое и чёткое, компьютер сжалился и без вывертов напечатал один тощий столбик. Надо сказать, это самое первое, что пришло мне в голову, то есть формула настоящий мужик, впоследствии стало единственной рабоче-игральной картой, даже когда всю идейную колоду перехватила другая фирма под другой бренд. Мне даже сообщили, но потом, что это придумала не я, а сама жизнь.

В принципе эта сама жизнь – большая выдумщица. Конечно, страсть ко всему, так сказать, настоящему выдумала сама жизнь, а я и не спорю. И Дашу выдумала сама жизнь. И лютую жару в общем зале, и безжалостные неоновые лампы на потолке, и жуткий едко-пульсирующий экран монитора, всё, от чего у меня плавился мозг, – всё было от самой жизни. И я ещё не ведала, надолго ли мне эта каторга, а ведать было страшнее, чем не ведать, потому как за воротами меня ждали только бедность и тоска, брошенность и безработица. Именно так стоял вопрос: или на мужика – или на помойку. Achtung, мы в России начала XXI века, ахтунг!

Слова, слова… В начале было Слово. И в конце, похоже, тоже. Только другое. А, поняла! Антихрист и есть другое слово. Всё понятно. Первое Слово было у Бога, другое – у Антихриста, и слово было – «другое». Чего уж тут непонятного. И почему все бьются в напряжении – когда там начнётся конец света? Да он уже. Вот он, шагает по планете. Другое слово. В жаргоне дипломатов другое давно обозначает крайнюю степень непотребства. Дипломаты, чтобы не говорить грубость, произносят: а это – другое. И все всё понимают.

– Вы обедаете? – спросила меня милая, застенчивая девочка Юля, кажется, родом из Крыма. Секретарь на коридоре.

– А это возможно? Где? – очнувшись, обрадовалась я.

– В музее, конечно, – пожала она плечами.

Я на всякий случай тоже пожала плечами. Юля рассмеялась.

– Пойдёмте, а то уже. Время.

Мы вышли на Тверскую и расправили крылья. Вне офиса дышалось и пелось. Юля показала мне верную дорогу к еде.

Домашняя кухня, доброжелательные лица, – всё это, простое и незаметное в обычной суете, ныне показалось благом и поглаживанием от судьбы.

Мы с Юлей взяли по-разному: я всё подряд, а она чуть-чуть, чтобы выглядеть по средствам. Корпоративная культура, твою мать. Другое.

За соседним столиком читал газету сотрудник-золотые-руки. Был и такой в нашем агентстве: матерщинник, но ма-а-астер! Он всё чинил, всё, что может поломаться: от карандашей до настроения шефа. Последний не понимал по-русски, отчего Золотые Руки бесстрашно выражал мнения коллектива по проблемам бизнеса семиэтажными тирадами. Это было любимое шоу здешнего народа. Поговаривали, что шеф уже понимает отдельные термины, но стесняется признаться и поэтому всякий раз делает умное лицо, когда Золотые Руки энергично просит денег на, хм… скажем так, новые стулья, срочно.

Мы с Юлей поговорили о столичной жизни. Она поведала, что приехала за карьерой и будет стараться. Надо экономить, чтобы купить квартиру, а личная жизнь пока подождёт. Я побоялась спросить, какая же у неё зарплата, если из неё можно сэкономить на квартиру в Москве. Из моей – невозможно, хотя личная жизнь тоже ни к чёрту не годится.

Вернулись в офис довольные, сытые. Ждём явления Даши.

Даша пришла в офис окрылённая: у неё опять есть идея. Супер, конечно, и классная, как обычно. Внимание.

У лица надо взять интервью, пригодное для печати в любых СМИ. Потом отредактировать всем миром, то есть всем офисом, и направить в Волжский офис агентства: пусть распечатывают его по своим ангажированным газетам России.

«Такого интервью не может быть», – хотела сказать я, но Дашу, естественно, уже несло.

Она ясно видела это идеальное интервью, полное мужицких афоризмов, честное, ответственное (NB!), изнутри, из нутра лица… Небольшое, компактное, но такое универсальное, чтобы каждый, кто прочитает сей шедевр, так и бросился бы к табачному киоску, несмотря на полное отсутствие в вожделенном тексте любых упоминаний табака: вот что такое мастерство журналиста и PR-менеджера, пояснила мне Даша! И позвонила лицу и сообщила, что скоро пришлёт журналиста. Просто журналиста, без комментариев.

Она так убеждённо описывала всем вокруг достоинства этого прекрасного и неотвратимого будущего, особенно после интервью, что у меня впервые в жизни взмокли ладони. Мне вдруг открылось содержание «липкого страха». Может быть, так трусят и дрожат девчушки-шпротинки перед первым выходом на подиум, чтобы платьица показывать. Ножки то-о-о-о-ненькие, а жить-то хо-о-о-о-чется! Или шлюшки под первым приличным клиентом, с перспективой. Сравните первый бал Наташи Ростовой: там надежды, полёт и самые отборные нейропептиды. И норадреналин.

Не путайте с адреналином: он гормон тревоги, страха, ужаса и беды. Зря рекламируют адреналин: он в этом не нуждается. Он опасен и разрушителен. Вот именно им я и покрылась, кажется, вся целиком.

Дослушав очередную Дашину трель, я пошла мыть руки. С того дня я постоянно мыла руки, благо наше агентство держало хороших уборщиц: геля и чистых полотенец всегда было вволю.

Сон и жизнь

Ну конечно! Жизнь есть сон! Поняла! И вопрос – один: с какой стороны хрусталика смотреть?

Вот, например, смотрю на Дашу. Красивая, тонкая, звонкая. Как сказал нам один знаменитый рыболов, она самая стильная женщина из виденных им в жизни. Учитывая, что он частенько видит щук и пескарих, а они элегантны, – то его мнение весит. Стиль и границы, по сути, синонимы. Красота ограниченной щуки. Стильна, как щука.

Ненавижу стильность. Я вообще ненавижу. Это сон, это сон…

И я с самого первого дня старалась смотреть на Дашу как на сон-чудо, то есть как и предварил мой Сусанин, француз-сапфировые-глаза.

Она и была чудо. До сих пор помню оскал-ухмылку, с коей была я встречена. А потом всё изменилось и прошло, помните? Даша переливчатая, она запрограммирована на всё. Дочь поэта и актрисы, жена актёра… Это всё с одной стороны моего хрусталика, где моя жизнь стала сном. С другой – я часто видела её в ночных сновидениях, а вот это было нечто!

Ну представьте: будто бы иду я по бесконечному коридору, захожу в пустую комнату, заставленную пустыми железными кроватями, а на одной лежит она, голая, животом вниз. Тонкая талия, грация, всё как в Лувре. Вся нежная спина её поросла длинными кривыми ногтями, грязными, как на ногах у Мити Карамазова в ночь ареста. Кидаюсь к ней, тормошу, переворачиваю, а на лице у неё того круче – пятидневная угольная щетина. И её голос шипит: мужик, ответственность, мужик, ответственность, мужик, мужик, мужик… Это ещё самый невинный из моих снов того занятного периода.

А теперь посмотрим на мир нашей Даши с той стороны её хрусталика. Мы ясно видим три источника, три составные части её беспокойства.

Во-первых, он! – лицо бренда, окружённый таким ослепительным сиянием, что весь остальной мир либо исчез, либо перекрасился, в любом случае – потускнел и скукожился.

Вторая помеха – лично я, не до конца осознающая величие Дашиных видений, перспективы, неслыханный шарм идеи.

В-третьих, мир вообще, фон, который вот-вот изогнётся, конечно, и примет очертания мужика. Изогнуться обязаны все и всё, а то съем. Разорву. Мужик – это классно. Поняли?

…Как ни липки мои напуганные ладони, а работать надо. Интервью неотвратимо надвигается, Даша торопит, вот-вот начнётся всероссиянская массированная промужиковская кампания.

Еду в Подмосковье знакомиться с лицом бренда вживую и брать универсальное интервью. Меня везёт корпоративный шофёр. Пилить нам очень далеко, и я начинаю учиться радости урывками.

Радость урывками – это когда тебя ждёт чистенькая, хорошенькая, свежезаточенная гильотина, но ты ещё можешь успеть поглазеть в мутное окно, понюхать еловый ветер и послушать беззаботное чириканье тех, кто не знает ни заботы ни труда.

Прибыли, раскурили, я пошла искать лицо, а шофёр с тоской поглядел на часы.

– Ничего, – говорю я мирно, – мне тут тоже не нравится, я постараюсь быстро. Да и жарко.

– Не надо спешить, – отвечает вежливо шофёр, вспомнив, что он корпоративный, – дело есть дело.

Бреду к какому-то сараевидному строению, интуича, что лицо внутри. Тепло, шепчет внутренний голос, а через десять шагов – уже очень тепло. Предчувствия, предчувствия, сильные, как волны океана.

В этой местности особый климат, душераздирающий. Здесь веет такой волей, таким подъёмом, облака тут самые белые и высокие, ветер чист и насыщен звёздами, которые видны тут даже днём, как со дна колодца. А у меня разодрана вся душа, и мне здешний климат вдруг оказался в кайф.

Главное – оттянуть интервью. Надежда умирает по графику.

Начинаем аутотренинг. Но. Ведь я профессионал, ведь у меня опыт, и я знаю, что нету на свете такого мужика, беседу с которым можно опубликовать везде. Тем более бесплатно. Существует типология СМИ, есть целевые аудитории, да мало ли что есть! Но не для Даши. Она выдумала «Мужика», значит, мир перевернись, раззудись, размахнись, расступись, иссььь… Иду к сараю.

За моей спиной заржала лошадь. «Белая», – подумала я о лошади. Оборачиваюсь – нет лошадки, одно ржание. Загадочно. Потом – топот. И никого. Да, думаю, вот ещё одна радость урывками.

За скрипучей дверью сарая мне открылся безлюдный серо-зелёный коридор, пахнуло яичницей, мылом и спортивным потом. Меня затошнило. Разыскивая туалет, я забрела в тренажёрный зал, тоже пустой, а запахи усилились. Откуда же? Где-то звякнуло что-то алюминиевое, я поспешила на звук жизни. Ух! Ну вот и человек наконец отыскался.

Он был нечеловечески красив. Мышцы культуриста со стажем, босой, тонкокостый, глаза преувеличенного мангуста, соломенный хвост на затылке, плавные движения сытого зверя, – всё это богатство хотело чаю и сейчас включило плитку. Обернувшись на меня рапидно и сказочно, богатство поздоровалось и поинтересовалось. Я, забыв про свою тошноту, смотрела на влажный монолит упругого торса и бормотала: «Давид, это Давид…» Хотя ни мой сосед-насильник, ни библейский царь, ни изваяние Микеланджело не имели к этой аллюзии отношения, я могла восхищённо твердить лишь это слово, будто пробуя буквы на вкус и на ритм. Проклятая красота!

Скульптура повторила вопрос. Я повторила ответ.

– У нас нет Давида, – вежливо удивился он.

– Извините. Мне нужен Александр, – взяла себя в руки я.

Видимо, здесь не было других мужчин с этим редким именем, поскольку по скульптуре пробежала молния, и лепной торс изящно склонился в ту сторону, где в этот миг мог быть мой грядущий собеседник, настоящий мужик, если верить Даше. А она стильная. Ну, вы помните. Поблагодарив скульптуру, я поплыла на восток.

По указанной комнате туда-сюда ходили великолепные мужчины. Ходили степенно, совещались, ещё ходили; словно охотиться собрались. Вот-вот за амбарами протрубят зорю.

За длинным дощатым столом сидел только один: в тёмно-зелёной безрукавке, загорелый, с очень добрым лицом.

Изящные руки. Нет, не так. Руки его изящно лежали на столе.

Нет. Не то.

Он сидел и тихо царил. А руки – так, отдыхали.

Остановилась, молчу, на изящные руки смотрю, попутно ищу Александра. Я ведь никогда раньше не видела живьём того, чья деятельность ныне тотально влияет на мою. Я видела фото на плакате, очень хорошее фото. Что же в жизни-то? Интересно же.

Пока искала, боковым зрением всё смотрела на руки вождя. И – второй раз за пять минут моё огорчённое сердце мягко и восхищённо всхлипнуло: этого милого человека хотелось погладить по лицу. Того, что в коридоре, следовало не гладить, а ваять из мрамора, но этого, вождя, – сначала гладить. А потом, возможно, тоже ваять, но из красного дерева.

Тут же и выяснилось, что этого, вождя, в безрукавке, ваять придётся лично мне. Из русских слов. И так реалистично, чтобы партнёры-англичане тоже поняли. Это и было лицо бренда «Мужик» Александр. Приехали.

Хотелось крикнуть: «Ошибка! Он не может красоваться на рекламе сигарет! Он – настоящий! Его нельзя курить!!!» Но: «Это работа!» – шепнул змей, отчего Каин воодушевился дополнительно.

Я начала с самого плохого: попросилась курить. Он очень хорошо встал, не быстро и не медленно, повёл меня в другую комнату, где были по-солдатски застеленные койки, деревянные стулья и тишина. Дал спички, пепельницу, открыл окно.

– А сигареты у вас есть?

– Да, но не «Мужик», – будто извинилась я, закуривая верблюда.

– Ах, «Мужик»!.. – улыбнулся он с таким вежливым пониманием, будто это я, а не он – лицо бренда.

Ужасное подозрение вцепилось в мои раскалённые мозги: он не чувствовал себя лицом этого бренда! Совсем.

Стало неловко. Здесь, в сарае с тренажёрами, я суечусь как деклассированный элемент, случайно забредший в великосветское общество. Тут свои законы и запахи. А у меня, считай, праздный интерес. Как у мелкого карманника, копеечно-бездарно попавшего в тюрьму, но, ввиду новых пенитенциарных подходов, вывезенного на перевоспитательную экскурсию в Алмазный Фонд. Вообразите, если есть время.

Александр совсем не походил на актёра: его дублёное лицо могло принадлежать только ему, но не ролям и не другим людям. Не было в нём ни капли мужика, ни в каком значении этого звучного зажигательного слова. Может, он мужчина? Да. Однако слово «мужчина» приложительно к Александру почему-то сразу меняло род имени существительного на некий средне-женский. Всплывал архаизм из пыльного словаря: мущина, мущинка. Слышался гнусавый голос из очереди за колбасой: «Мужчина, вас тут не стояло!» Словом, «мужчина» так же осыпался с этого замечательного человека, как и «мужик». Он был очень хороший. Человек. С первого взгляда видно – человек. А теперь на секунду вообразите себе пачку сигарет «Человек». Вы будете это курить? Вот именно.

Его – лично – играла вся свита, любя его явно и почти молитвенно, а он простодушно улыбался. Вождь и муж, властитель и всадник, человек и человек.

Объяснять эти впечатления себе я буду позже, а сейчас я во все глаза смотрела на его дорогие зубы: единственное, что выдавало некие внешние обязательства – его – перед профессией. Мне было необходимо зацепиться за что-нибудь тупое, модное, найти в нём признаки нравственного уродства, – чтобы отстраниться, чтобы засмеяться, выключить мои чувства, шутя выдумать и с умным видом выполнить пиар-план… Нет.

Всё надуманное и наносное сразу осыпалось. Как ни прикладывала я к облику – имидж, к лицу – личину, даже к актёру – режиссёра, всё летело мимо. В жизни он был ещё лучше, чем на фото. Это было ужасно, эта провал кампании. Надежда умерла, не попрощавшись.

Подправив свои рваные виртуальные валенки, я попросила разрешения включить диктофон. Объяснила задачу. Он даже не удивился. Раз милой Даше нужно такое странное интервью, значит так надо. Впрочем, он легко вёл эту линию: раз нужно, значит надо. Или наоборот.

Завертелась плёнка, и мы абсолютно гармонично заговорили о способах выживания в лесу. Почему? Не знаю. Он сообщил мне, что самое страшное, что может случиться в глухом лесу с заплутавшим человеком, это встреча с другим человеком. И объяснил, что человек в лесу страшнее зверя. Теперь я это знаю, как и то, что человек вообще страшнее зверя.

Я стиснула зубы. Потом он рассказал о дочке, о друге, об учителе, об отношении к прессе, ещё о чём-то. Всё это совершенно не годилось для универсального всероссийского всепечатного интервью, поскольку всё это нельзя было курить. Александр был искренний, живой, грустный человек. Ну ладно, ну, мужик. Но – «Мужик»? Мистер мужик? Мозг мой отказывался формулировать по этому бренду что бы то ни было. Ну никак. Этим человеком нельзя торговать, он ещё маленький! Киднепинг.

А для самого начала он сообщил мне, что он – нарост на теле человечества.

Я примолкла, разглядывая сей мужественный нарост.

– Есть такая теория, – объяснил Александр. – Бессмертный дух однажды получает сгущение, нарост, тело, в котором страдает, проходит испытания, чтобы потом вернуться в вечность.

Я спросила про испытания.

– За время многочисленных поездок и путешествий, коими меня судьба не обидела, слава Богу, – про Сибирь, например, я понял, что нормальный человек, попавший туда отсюда, из цивилизации, умирает в первый же день. Ну в самом деле: как можно выжить в этом количестве комаров, особенно если не подготовлен к сосуществованию с дикой природой… В Москве есть специальная школа выживания, где мы готовим ребят к отходу от условностей так называемой инвалидной цивилизации.

Всё, что мы себе напридумывали, это всё костыли. Вот у человека нет ноги – он пользуется костылями, протезами. Не может добыть огонь трением или высеканием, – выдумывает электрические чайники…

Я подумала, что взамен утраченной телепатии мы выдумали мобильные телефоны.

– Кстати о Сибири, – вспомнил Александр. – Был у меня такой случай. Шли мы на лодке. На берегу – два посёлка, между ними максимум полтора-два километра. И поскольку кругом тундра – всё с воды нам видно. И что-то вдруг видим – какой-то мужик с берега машет нам руками, хотя отчетливо видно, что он всего-навсего идет из одного поселка в другой. Ну мы причалили. Только стали вылезать из лодки – он уже тут: «Вы чего, говорит, ко мне не подплыли?»

«А чего это нам надо было к тебе подплывать?»

Тут он изругался и объяснил, что если человек с берега машет рукой – там так принято, – надо причалить. Потому как его проблема заключалась исключительно в том, чтобы его подвезли к пункту следования. И всё. Мы сначала не очень поняли, как к этому относиться. Но потом сообразили, что это их законы, связанные и сибирским гостеприимством, и радушием, – всё это имеет глубокий практический смысл: потому что если тебе не откроют дверь или не дадут спички, порох и соль, – то ты умрёшь.

То есть материально там (опять же с точки зрения цивилизации) они живут несравнимо – холодный сортир есть холодный сортир, а не биотуалет, это ясно. Но вот духовно, душевно там люди другие – факт. Правда, это моё воспоминание относится к ещё советским временам, но я не думаю, что в душах что-то изменилось. Я там запомнил: в любом доме тебя и накормят, и обогреют, и даже средств на дорогу дадут, если тебе надо.

– Прокомментируйте, пожалуйста, термины из этого списка (протягиваю ему нашу офисную разработку): здесь собраны слова, которыми я описываю настоящего мужика.

Он читает внимательнейшим образом и говорит:

– У мальтийских рыцарей был девиз: «Мой король, моя женщина, моя честь». Он был в своё время перенят выпускниками Императорского кадетского корпуса: им вручали кольцо, на котором латиницей были выбиты эти же слова. И то, и другое полностью сопряжимо со словами, которые вы написали здесь. Ведь что такое любить женщину, защищать дом, поддержать друга? Всё это вписывается в тот же девиз. Он же был девизом всего русского офицерства. Это было нужно, это было почетно. К этому стремился любой мальчишка. Не взяли в армию – так трагедия же была! Как же можно не служить!

– А как вы относитесь к посылке, что настоящий мужик может быть неформальным лидером? – задаю я глубоко идиотский вопрос, косясь на листочек.

– Я режиссёр. Снял много трюковых картин про хороших людей. Но не потому, что я в экранных образах самовыражаюсь. Когда ты живешь в условиях съёмочной группы, это вроде небольшого воинского контингента, который ты в силу обстоятельств возглавляешь. Есть у меня пятёрка ребят, с которыми мы работаем постоянно и которые часто обращались ко мне так: «Полковник, скажи!» или «Полковник, сделай!»…

– Почему полковник?

– Это давняя история. Я играл Аркадия Гайдара, а он вроде как был командиром полка. Чтоб ко мне попроще было обращаться (имя вместе с моим отчеством «Александр Вячеславович» выговаривать долго), все звали полковником. А потом это стало кармой… Денис Давыдов был полковник, государь император был полковник, президент – полковник…

Так вот, возвращаясь к теме лидерства. Когда кто-то из ребят спрашивал у меня: «А можно мы то сделаем, это сделаем?» Я им всегда отвечал: «Ребята, мы тут впятером собрались потому, что мы самодостаточны. Пока мы делаем картину, я для вас – да! – формально командир. Но когда мы уже живём обычной мирной жизнью – не ходите ко мне с вопросами: учиться ли, не учиться, жениться и так далее… почему? А потому что любому из вас я при надобности могу оставить мой полк». Так что насчет неформального лидера вы абсолютно правы.

Вот по следующему пункту (и Александр резко вычеркнул фразу, особо любимую Дашей) – «Способен признавать свои ошибки» – нет и нет. Только всегда прав. Иначе ничего не получится.

Я с горечью представила, как буду объяснять Даше, что в жизненную позицию Александра не входит именно то, чего она от него ждёт. Я давно заметила, что она ищет какую-то слабиночку в нём, ну хоть что-то ущербненькое, чтобы не так уж очумело восхищаться им и исступлённо любить.

– Это даже в анекдоты вышло: «Инструктор не флиртует – инструктор обучает кадры». Или: «Инструктор не спит – инструктор экономит силы». «Инструктор не неуч – инструктор предпочитает практику бесплодной теории» и так далее, – разъяснил Александр.

– Всё поняла. Пишем всю «мужскую историю» с начала. Мужик – всегда прав.

– Любовь-любовь… (Александр продолжает читать шпаргалку про мужика). Как-то у Задорнова была великолепная фраза: «Государство всегда борется с теми, кто любит Родину».

– Взгляните теперь на список табу. Этих слов не должен произносить никто из задумывающихся над образом настоящего мужика. И никто из тех, кто хочет стать настоящим. Или страдает, что пока ещё не стал таковым. Например, «круто», «слабо», «чисто конкретно», «типа того…» и еще двадцать-тридцать подобных…

– Да, – соглашается Александр, – не надо этого. А из разрешённых слов оставьте «красоту» и уберите «сексапильность». И «свобода, свободный» – у меня тоже под вопросом.

– Почему?

– У Александра Дюма есть прекрасная фраза: «Это были времена меньшей свободы, но большей независимости». Вот независимость – это очень важный термин. У американцев есть известная фраза: «Твоя свобода заканчивается у кончика твоего носа». Вот, например, я не выношу, когда люди курят на улицах, на остановках, трутся возле со своими запахами, демонстрируя ложно понятую свободу. Я за независимость; это ценно.

– Александр, пожалуйста, расскажите мне какую-нибудь историю, когда вам было очень-очень страшно. Когда ужас был сильнее всего организма…

– Был один раз в жизни, когда я не просто бежал: я драпал! Спортсмен! Было это опять-таки в Сибири. В лесу рано утром я собирал цветы для любимой женщины. Лесотундра. Купа кустов. Я зашёл и вдруг увидел там какое-то существо. Раннее-раннее утро, вокруг абсолютно никого. Но мне почему-то показалось, что там не медведь, не еще какой зверь, а человек, который ножом что-то копал в земле… Место заполярное, много людей, вышедших из заключения и осевших в разных артелях; жизнь ничего не стоит. Мне было девятнадцать. Я драпанул – и меня еще долго колотило после этого. И много-много лет спустя я по случаю спросил у одного офицера войск специального назначения: что самое страшное в лесу? Встретить человека, ответил офицер… Парадокс, да? Вот ты один, если идешь по лесу и готов к опасностям, то ты знаешь, что делать с медведем, лосем, кабаном, тигром, – но ты никогда не знаешь, что делать с внезапно встреченным человеком! С тех пор я стал осторожнее. Да что там: это жизнь, это опыт. Но с тех пор я больше всего на свете боюсь испугаться… Ведь когда я драпал, я был неуправляем!

– А теперь – управляем?

– Надеюсь. Пройденная опасность – не опасна.

– И в личной жизни?

– Область чувств несколько иная, тут и помногу раз наступают на грабли. Но если человек разумен – этого не случится. С возрастом, когда у меня прошел эгоизм первых чувств, я понял, что любить – значит беречь. Прежде всего. Самое страшное, когда человек любит только себя. Но если человек забывает о себе, он становится титаном.

В дверь легонечко постучали. Александр открыл: «Да, помню». Пришлось выключить запись и пойти в чисто поле. Оказывается, начиналась репетиция историко-патриотического представления.

Оседланные лошадки ждали Александра. И разнополая молодёжь, тренировочно махавшая серебристыми щитами и мечами, – все ждали его, только его.

Подвели белоснежную красавицу. Грива на ветер. Стать и нерв.

Я не заметила, как он очутился в седле.

Солнце любовно выжгло все помехи на небе и, лаская белизну лошади всеми волнами полуденного спектра, остановилось в ожидании театра. Весь мир послушно замер.

А ярый всадник, не думая об играх солнца, уже полетел по-над лугом, и лошадка была очевидно и абсолютно счастлива.

Он летел – и не просил смотреть на него. Он сам по себе летел. Он так жил. Он не лез в глаза. Хороший он парень.

Конно-спортивно-театральная молодёжь энергично проверяла себя, резвилась на лугу, составляя и рассыпая случайные боевые пары. Александр остановился и обернулся: я подошла и помахала фотоаппаратом.

– Можно?

Он кивнул. Лошадь взвилась на дыбы. Я принялась щёлкать. Мыльница моя была заряжена обычной домашней двухсоткой, и надежды на публикабельные снимки не было, но остановиться я не могла. Зрелище было великолепное, солнце в помощь, всадник хорош, а мимоходом в эту глушь не попадёшь, надо успеть, надо всё запомнить.

Когда поступку недостаёт нравственных аргументов, плохие журналисты часто применяют профессиональные доводы типа «Это же просто работа!» Сама не знаю почему я вспомнила сейчас этот глубоко чуждый мне пассаж.

И я опять взялась хватать радость урывками.

Группа рассыпалась по полю, раздался клич, бойцы сошлись. Я отпрыгнула подальше и села на землю, забыв закрыть объектив. Оторопь и моральный кризис. Я, получается, уже набросала ворох роз к ногам незнакомого человека, едва он взлетел в седло, причём он привычно принял их, профессия такая, но по ходу вспомнил, что в данный-то момент его осыпают за причастность к торговой марке «Мужик»! Вот откуда такая скорость полёта над лугом…

Некомильфо, говорила моя заблудшая душа, плача до боли. Чушь. Всё это чушь. И он чувствует это самое всё, этот сорокапятилетний мальчик, обожаемый окружением, чувствует, но идёт на поводу. Почему идёт? Даша? Что ему какая-то шалая женщина, когда у него всё есть: небо, ветер, белая лошадь, серебряный меч, добрые глаза, дочь, друг, жена, профессия, известность и даже популярность?

Когда мне больно, я слушаю светскую прощальную музыку, изображающую полёт души в сторону прочь от тела. Например, «Бразильскую Бахиану» Вилла Лобоса или песню из кинофильма «Леон-киллер». Сейчас во мне сама, без вызова, прогремела Шестая симфония Петра Ильича Чайковского, и я испугалась. Как повелось.

Что-то вздохнуло справа. Оглянувшись, я обнаружила весьма сонную сосиску: девицу в джинсах и шапке, но с голым беленьким пузцом. Она лежала на спине и рассматривала небо, не интересуясь тренировочной битвой товарищей.

– Простите, пожалуйста, – принялась работать я, – эта белая лошадь – его личная? У них такая гармония…

Понятно, что бред. Жеманный и неуместный. Девица с отвращением дослушала мой так называемый вопрос и, приподнявшись на локте, поглядела вдаль. Было ясно, что я не повысила рейтинг журналистики.

– Он на любой всё может, – концептуально ответила девица и вернулась в исходное положение.

Я посмотрела на солнце, перешедшее на закатную сторону купола, обожглась и закрыла глаза, и увидела вишнёвый луч. Да, «прямо против солнца – фиолетовый, сиреневый…». Флоренский. «Иконостас». Любимая книга моей давней юности. Единственная книга, которую я сама законспектировала в личном дневнике, когда она ещё ходила по рукам в машинописных копиях. А теперь она разрешена, издана, и никто не читает. О, может быть, запретить мужика? И сразу всё пройдёт. И никаких интервью. Все и так будут страшно заинтересованы, почему же запрещён этот загадочный мужик.

Я побрела к машине, ощупывая карманы, словно мне тут могли тайком насовать в них гостинцев на дорожку. В глазах рябило троящееся солнце, в ушах гремел живой конский топот.

Недоумение усиливалось. Я не представляла себе этого будущего интервью. Его не написать никакими молитвами! Эта ложь невозможна! Даже в нашем коммерциализированном мире! Все сценаристы Голливуда даже вскладчину не смогли бы придумать для Александра сюжет, где он до такой, как затевалась на «Мужике», степени был бы не самим собой!