Текст книги "Свобода печали"

Первый снег

 
У ангелов первая линька –
Тяжелые, влажные перья
Размыли небесную синьку,
Застенчивый профиль деревьев.
 
 
И город притих, изумленный,
Туманя дыханием окна,
Несчастный, намокший, влюбленный,
Смотрел на меня одиноко.
 
 
От снов, что страшнее бессонниц,
Коснулась снежинок губами,
И ангелы – с рухнувших звонниц
Ответили – колоколами!
 

16 ноября 1989

* * *

 
Когда-нибудь и этот нежный ад
Вдруг прекратит свое сердцебиенье.
За здравие все свечи догорят
И вспять пойдет обузданное время.
Я раздарю сокровища свои,
По янтарю растрачу эту осень…
 

16 ноября 1989

* * *

 
Мой! – К неприручимому волчонку.
Брат! – К неисцелимому сиротству.
Отведешь мальчишескую челку,
Улыбнешься с чувством превосходства.
 
 
В тьму слепую, как ночная птица,
Выбирая время и пространство,
Отлетишь: чтоб быть или разбиться
В черном тупике безумных странствий.
 
 
О, как дразнит за окном тревога
И зовет горластый, дерзкий ветер!
Оттого-то легкою дорога
Видится в разбавленном рассвете.
 
 
На ветру остывшими губами
Не скажу – помедли на пороге!
Занесет прощальными снегами
Самые глубокие берлоги.
 
 
Ночью – твоему огню во славу
Огонек моей свечи знобящей.
Неумело – помолюсь за главы
Всей твоей судьбы, мой брат пропащий.
 

16 ноября 1989

* * *

 
Свет погас в бедном доме моем,
Слабо дышат неровные свечи,
Затихает полночный содом
В талых звуках отравленной речи.
Чьи-то души сгорают в огне:
Капли воска, как слезы на пальцах,
И мороз на знобящем окне
Чертит путь одиноких скитальцев.
Кто пойдет этим странникам вслед,
Чудакам, дуракам, недотепам?
Кто сменяет счастливый билет
На хожденье по гибельным тропам?
Только птицы и братья-ветра,
И колючие, мерзлые звезды,
Позабытый Владимирский тракт
С сухомяткой загубленной прозы.
Я не знаю имен и молитв –
За кого да и как мне молиться?
Это пламя так страшно горит
Или бьется в агонии птица?
Но забуду от дома ключи
И пойду по неверному следу
За бродягой, в оплывшей ночи
Уходящим к великому свету.
 

4 декабря 1989

* * *

 
Растормошили тишину
На смуглый смех и шепот вязкий,
Всю кровь испортили вину
Водой зеленой древней сказки.
Качались пряные слова,
Как водоросль в пруду округлом,
Твои запекшиеся губы
Вдруг замирали, как плотва.
Сердцебиение ветров
В прозрачно-черной сфере ночи,
Как звук смолкающих шагов
В бессвязной партитуре строчек.
Мы слушали, и шел рассвет
Доить молочные туманы –
И в этот промежуток рваный,
Как голубь, улетал ответ
На то, где отыскать наш дом
В заживших ранах ранних трещин
И все поставить в нем вверх дном,
Разговорив немые вещи.
Где прочертить свои пути
Юдоли вычурною пряжкой,
Когда покатится «прости»
По лестнице со вздохом тяжким.
 

4 декабря 1989

* * *

 
Слабее тающего снега
В горячих, бережных руках
Перо с одышкою разбега
Передвигается впотьмах,
Неся на кончике своем
Сиреневую каплю ночи,
Шиповник под слепым дождем
Созревший знаком кровоточья.
Как шорох стрекозиных крыл,
Шуршит столетняя бумага.
Вот дверь тихонько приоткрыл
Никем не узнанный бродяга.
В его плаще – ветра и сны,
Века и горные обвалы.
В его руках – смычок весны
Над струнами сырых кварталов.
За ним потянется перо
В азарте горьком, как игрок,
В пути погибшим караванам,
К косматым, древним океанам,
К чужой, незнаемой судьбе,
К причалу шаткому – тебе.
 

4 декабря 1989

* * *

 
Шаги замирают и тают,
Как первый, младенческий снег,
Вот кто-то по самому краю
Проходит в мой гаснущий век.
Сквозные ранения страха,
Реестры печали и зла…
Какая неловкая пряха
Все нити в узлы завела?
И жизнь сухомяткой вокзалов
В простуженном горле першит,
Наверно, ей кажется мало
Сиротства бездомной души,
Все мучает высшим порогом
Неловкие наши труды,
Косится прищуренным оком
На черное платье беды.
И как укротить ее норов,
Чтоб кто-то в мой гаснущий век
По самому краю до крова
Дошел в первый, гибельный снег?
 

4 декабря 1989

* * *

 
Капли невысохших слез,
Первые страхи предзимья.
Время безумья и гроз
Кончилось веком бессилья.
Рук не поднять, не шагнуть
В круг зачарованный сада,
Выйди – откроется путь
Утром тебе, как награда.
С неразберихи простынь –
Встань в лихорадке рассвета,
В жестком, как уху – латынь,
Звоне волшебного света.
Ветер прозрачным крылом,
Сильный, бездомный, бродячий,
Прошелестит за плечом
И проскулит по-собачьи.
Ветер, мой горестный брат,
Спутник чужих бездорожий.
Празднуй блаженство утрат
В холоде утренней дрожи
И подними, словно флаг,
Шелк золотистого смеха
В трепетных, тонких руках
Тихо поющего эха.
 

4 декабря 1989

* * *

 
Я хотела узнать, где зимуют бездомные псы,
Воробьи и коты, в чьих глазах загораются свечи,
И пыталась понять твои детские горькие сны,
За которыми ты, словно ветер апрельский, беспечен.
Я старалась постигнуть слепую науку добра
У хранителей сказок и теплого, черного хлеба,
Я искала пути, что темнее пути серебра,
Недоступней седьмого и сотого неба.
Я болела от взглядов и бедных, искромсанных слов,
Закрывающих жизнь, будто тело – худою рубахой,
И любила услышать молитвы далеких ветров
За зеленую ночь, уводящую вечер на плаху.
Не сошлось, не сбылось – перевесили снова весы,
«Знать, бескрыла душа», – из угла нищета прошептала…
Но зато я нашла, где зимуют бездомные псы,
Твои детские сны – разгадала!
 

4 декабря 1989

* * *

 
Двор затихает под шепот рябин,
Кто-то в нем бродит и бродит один,
Желтые капли вечерних окошек
Ловит в глубокую чашу ладошек.
Ветер швыряет крупу ледяную,
Стрелка барометра дышит на бурю,
Но безнадежно, отчаянно смело
Кто-то здесь ходит без всякого дела,
Смотрит на окон чужую фольгу,
В словно ладони [в] остывшем снегу.
 

4 декабря 1989

* * *

 
Зачем, нерешительный ангел,
Я столько тебя рисовала –
На легкой, как имя, бумага,
На шкурах домов и вокзалов?
Загадочность лика земного
Чертила мелком и сангиной,
И веянье мира иного
Врывалось меж хрипов ангины.
Тяжелые крылья взлетали
Над слабостью плеч твоих детских,
И вихрь одиночества сталью
Распахивая бедное сердце.
Чуть дышащей, трепетной тенью
Скользила душа твоя мимо,
И глаз византийских мишени
Цвели под плащом пилигрима.
Зачем мне дарована тайна
На кончике беличьей кисти –
Полетов твоих и скитаний
В звенящей, как колокол, выси?
 

4 декабря 1989

* * *

 
Лунку стекла теплом отдыши –
Луч зеленой звезды
Губы царапнет, как будто шип
Розы или беды.
 
 
На сюртуке у ночи пришит
Орден звезды ночной –
За соль терпенья твоей души
На высоте земной.
 
 
И не дороже ли всей тщеты,
В свете созвездий чужих –
Лучик зеленой звезды нищеты
Между ладоней твоих?
 

13 декабря 1989

* * *

 
Эту боль, что дарована свыше,
И отволглый, охрипший декабрь
В бедной жизни, как лунку, отдышат
Теплый ветер и старый фонарь.
Эту тайную горечь тревоги,
Мутноватое око воды
Мне откроет в обмен на дороги
Луч зеленой, небожьей звезды.
И блаженная тяжесть утраты,
Стрекозиный, прозрачнейший сон
Поведут мою душу, как карты –
Мореходов по венам времен.
 

14 декабря 1989

* * *

 
Глухота замороженных улиц,
Строки чуткие тонких дерев, –
Все забытые страхи вернулись,
Прочитали тоску нараспев.
Темнота неприютных подъездов
И визгливые ссоры дверей, –
Одиночество страшно и трезво
Заглянуло в глаза фонарей.
 
 
Но деревья под смуглой корою
Сохранили апрельский словарь,
Незнакомою речью земною
Раскололи хрустальный январь.
 
 
Зашептали о дремлющих водах
И молочном дыханье ветров,
Виноградном зрачке небосвода
Над Олимпом крылатых богов.
 
 
И сквозь шепот о воздухе томном
Чей-то голос сказал мне: владей
Темной тайной бродяг и бездомных –
Разговора дерев и людей.
 
 
Слушай звуки неправильной речи,
Словно ночи волшебные сны,
Это грезят земные предтечи
О плаще светозарной весны.
 
 
И тоскую о солнце и птицах,
Коченея в январском снегу –
Пусть душа начинает учиться
Терпеливому их языку.
 

14 декабря 1989

* * *

 
Южный ветер в полночь пересек границы,
Глубоко вздохнули синие криницы,
И декабрь молочный медленно и сонно
Расклеил ресницы темных глаз оконных.
В воздухе, набухшем талою водою,
Горечью разбужен пряный запах хвои.
Хриплый шепот веток и хрусталь капели –
В изголовье снежной, легкой колыбели.
В комнате согретой всхлипнул вдруг спросонок
Шум разбойный ветра слышавший ребенок.
Он не знал, что чудо жадными глотками
Пьет земля, пресытясь тишиной и снами,
А столбняк декабрьский с дремою метелей
Таял в слабых звуках теплой колыбельной.
 

15 декабря 1989

* * *

 
Стихов о тебе не пишу –
Лишь голос да имя.
Покоем себя извожу,
Покоем, как схимой.
В дороге – ни рытвин, ни ям,
Но шаг мой непрочен.
И только по-детски упрям
Неловкий мой почерк.
Чьи буквы – в лесу муравьи
Под шорохом хвои
И знаки, и жесты твои
Уносят с собою
В колючий могильник,
Во тьму заклятья лесного –
Дневник – недоступный тайник
Печального слова…
 

16 декабря

* * *

 
С размаху о стекла ударилась птица,
И где-то заплакал бессонный ребенок,
И сердце устало за ребрами биться,
Как в клетке горластый, забытый грачонок.
И чья-то душа позвала за собою,
Встревожив покой одинокого дома,
К живущим метнулась с саднящей тоскою,
Как вестник ворчливого, рваного грома.
Как голосом легким звала и кричала!
Я вышла во двор – шелковистые перья
Золою остались, и неба пиала
Поила молочным туманом деревья.
И ветер в лицо мне ударил прибоем,
И в нем утонуло бесценное имя,
И вновь над рассветным, притихнувшим морем
Ложилась печали тяжелая схима.
 

19 декабря 1989

* * *

 
Всего-то и было – что черный час
Сиротской души моей,
Луны посеревший, подбитый глаз,
Обиженный всхлип дождей.
Я вышла из дому в рассвет сырой,
За ветром брела наугад,
И тайну дыханья под темной корой
Хранил хрипловатый март.
Тяжелый, оттаявший воздух горчил
Цыганскою страстью дорог,
Зачем, как лунатик, – сверх снов и сил
Пришла я на твой порог?
Стояла – бездомнее всех бродяг,
И речь тополей больных
Безумно, отчаянно, словно стяг,
Рвалась на руках земных.
В ней жил твой печальный, непрочный сон,
Мой черный, крылатый брат,
Озноб синеватых, живых окон
И сказки гадальных карт.
Но где-то разбился хрустальный срок,
Увяз глубоко в тиши…
И я не шагнула за твой порог
В час черный моей души.
 

19 декабря 1989

* * *

 
Крепкий чай, горьковатый, как дым,
Ночь – на зыбком, неверном пути…
Я прислушаюсь к хрипам родным
Из твоей беспощадной груди.
Сон ресничных, темнеющих стрел,
Лунный зайчик на смуглом плече, –
Дремлет ангел, что годы горел
В моей жизни, подобно свече.
Тень ладоней над хламом бумаг,
Сквозняков шепелявый язык,
Соберусь до рассвета – впотьмах,
Поцелую души твой блик.
И вздохнут в тишине тополя,
Тронув сон твоих темных ресниц,
И отпустит с ладоней земля
В поднебесье – двух утренних птиц.
Затуманив дыханьем стекло,
Напишу, что мы встретимся вновь,
Пусть когда-то совсем не любовь,
А отчаянье судьбы свело.
 

19 декабря 1989

* * *

 
Благослови тяжесть черной земли,
Каторжность всех бесполезных трудов.
Боль и смятенье прими – и внемли
Знаку дорожному лунных столбов.
Ветер в глаза поцелует, как принц.
Крошки планеты – росинки цветка,
Тень на щеках от дремотных ресниц
Ляжет, как легкий изгиб лепестка.
Тайну пророчеств прошепчет трава
У изголовья земного пути –
Тихо послушай простые слова.
Жизнь – за терпенье и веру прости!
Ночью на окнах растает слюда,
Медленно, сонно напишет перо:
В мире никто не ушел навсегда
И бесконечно, и щедро добро.
Не было атома бедствий, разлук,
Не иссякала река бытия,
Мужеством – в ковшике сомкнутых рук
Да утолятся печали твоя…
 

21 декабря 1989

* * *

 
Парной и дремотнейший дождь в декабре,
Молочный разлив в деревенском ведре.
Сквозь патоку сна – скрипы старых дверей
Пустили дыханье далеких морей.
Сиреневый куст завозился и стих.
Запутался ветер меж веток сырых
И злился, и бился бессильно в окно,
И ночь опускалась к туману на дно.
Все жило, дышало и звало шагнуть
В задышанно теплую, плотную муть,
В растянутый, словно зевота, рассвет
И слушать шиповника заспанный бред.
И, зябко глотнув запах темной воды,
Качнуть колыбель ежедневной тщеты,
И ломтик покоя держать на весу,
Блаженно смахнув, как росинку, слезу.
 

26 декабря 1989

* * *

 
Расходились под утро, когда догорала свеча
И вино иссякало в дешевой зеленой бутылке.
Я запомнила лишь, как бывала щека горяча
И на матовых стеклах рябиновых веток прожилки.
 
 
Увязали колени и руки в табачном дыму,
Зависали слова в темноте, словно певчие птицы,
С побледневшим лицом кто-то странный читал «Улялюм»
И огонь золотил, словно длинные иглы, ресницы.
 
 
Через заспанный город – подушки, перины, часы,
Отведенные точно для сонных блужданий и странствий, –
Уходили, и лаем бездомные псы
Провожали гостей в этом дремлющем царстве.
 

1989

* * *

 
Раскаянье давит и манит,
Искрошены дни, как стекло,
Надежда в грошовой оправе
Ударилась ночью в окно.
 
 
И трещинки, как паутина, –
Рисунок ладоней твоих,
Кровавый моток пуповины –
Петлею на шеях живых…
 

1989

* * *

 
Среди затравленных созвучий
И лая сорванного рифмы
Перо погонею замучай,
Преодолев метафор рифы.
 
 
Перетасуй слова, как карты,
Вспугни их, как воронью стаю,
Чтоб с жесткой правильностью Спарты
Они в шеренги строчек встали…
 

1989

* * *

 
Я знаю – обладание ведет
К слепому разрушению надежды,
У расстояний перекошен рот
И бедных слов разбросаны одежды.
 
 
Любить и жить – издалека и врозь,
Без трагики неровных приближений.
Они погубят, каждый перекос
Для слабых, парниковых душ – смертелен…
 
 
Переметались гордость и печаль,
Установив нелепость двоевластья,
И волны бьют в покинутый причал,
Как жизнь далекая – о мыс несчастья.
 

1989

Луна

 
В черной воде ночного окна
Тонкие сети сплели тополя,
И затаилась на дне луна,
Как распростертая камбала.
 
 
Но от сетей замутится вода,
Хлопковой кипой всплывут облака,
И нержавеющий нож плавника
Ночи прорежет тугие бока.
 

1989

Странной зиме 1989 года

 
Три зимних месяца гуляет шалый март
По городским дворам, садам и новостройкам,
В распахнутом плаще, юродивейший бард,
Витийствуя, царит в свой странный миг нестойкий.
 
 
Как крыльев легкий взмах – мистификаций дым,
Который он пустил в глаза свинцовым лужам,
И старый бог бродяг пошлет гонцов за ним
Из мира, где никто и никому не нужен.
 
 
Он узнан только псом, вернувшийся Улисс,
Его еще не ждут, он прибыл раньше срока,
Один среди гостей затаивая мысль,
Что свадебный покров не соткан Пенелопой.
 
 
Она под утро вновь распустит полотно,
Печальная зима, тяжелая водою,
И синеглазый март безумно и легко
Склонится ей на грудь кудрявою главою.
 

1989

* * *

 
Вращался маховик издерганной судьбы,
А он, ему назло, вернулся в город этот
С истертою, как шелк, артерией Невы,
В агонии дворов от выпитого света.
 
 
Он в приступах разлук пережидал всю жизнь,
Замешивая дни на одиноком слове.
Выплескивая свой дар в эпоху горьких тризн,
Беспечнейший щегол, забыв о птицелове.
 
 
И что о городах, когда иная суть –
Крыло и маховик измучены движеньем.
Зеленая звезда в ночи не дает уснуть,
С неправедной судьбой уравнена в значенье.
 

1989

* * *

 
Ну чем тебе помочь? Жесток мой светлый прищур,
А сумасшедший мир отравой напоен.
Сегодня с лестницы темноголовый нищий,
Не поднимая глаз, мне протянул ладонь.
 
 
Была темна она, как бурый лист потухший,
И траурной каймой ногтей обведена.
Не видела лица, и не постигла души,
В которых боль и смерть, как соль, растворена.
 
 
Два стертых медяка, как пузыри ожогов,
Обмоешь водкой их – за чей-то упокой.
Как зерна наших душ разламывает жернов,
Мой равнодушный брат с протянутой рукой.
В убежище колен склоняешь лоб тяжелый,
В укрытие – от зла прелюбопытных глаз.
А чем я помогу? Луна монетой желтой
На паперти звенит в сей милосердный час.
 

1989

Сосны

 
Кончался август. Каплями смолы
Его уход оплакивали сосны,
Закапав, словно свечи, все стволы
Янтарным нежным воском медоносным.
 
 
В мохнатых ветках одиноким псом
Возился ветер и стволы скрипели,
А он стоял – покинутым отцом,
Старея у зеленой колыбели.
 
 
Кузнечики настраивали хор,
Стрижи над лугом проносились, плача,
А он, теряясь, без дороги шел
На голос, что отныне был утрачен.
 
 
И горечи оттенок смоляной
Ловил он пересохшими губами.
Над братом – сорок любящих сестер –
Склонялись сосны смуглыми телами.
 

1989

* * *

 
Как на старинной камее,
Профиль твой вырезан четко,
Белого воска светлее
Строгий твой профиль на черном.
 
 
Что-то от птицы и зверя –
Чуткость и дерзость полета,
В облике, что хорошеет
В краткий момент поворота.
И византийские очи –
Юный, зеленый крыжовник –
Тянут меня к средоточью
Мыслей, как вороны, черных.
 

1989

* * *

 
Распутицы пояс распущен
На брюхе тяжелой дороги.
И вязнут – чем дальше, тем пуще
Зимы почернелые дроги.
 
 
А воздух, набухший водою,
Готовой дождями пролиться,
Окрасил пруды синевою
Из горла молочной криницы.
 
 
И поле чернеет краюхой,
Посыпанной снежною солью.
Ветра обращаются слухом
К тревожному зову низовий,
 
 
Где мягкой поверхностью замши
Легло торфяное болото.
Леса фиолетово-влажны,
Как сумерек конское око.
 

1989

* * *

 
Желтый автобус. Тридцатый маршрут.
И протолкнуться нельзя.
Я совершаю короткий путь,
Как поворот назад.
 
 
Окна листаю, как дневники,
Пристально глядя на дно,
Где только тени и двойники
Светятся сквозь стекло.
 
 
Вот и твое – открыто в апрель,
Тесный колодец двора.
С криками, едкими, как жавель,
Ждет у пивной толпа.
 
 
От остановки к дверной полынье –
Меньше десятка шагов,
Виснет клоками в подъездной мгле
Дым чужих голосов.
 
 
Их пережду и останусь в тиши,
Где-то прошелестит
Тополь, как сторож твоей души,
Что от меня отлетит.
 

1989

* * *

 
Золоченое пламя костра
Пожирало опавшие листья,
Астрономии нашей глава
Открывала зазубрины истин.
 
 
Неприлежные ученики,
Мы не знали названий созвездий,
А костер разгорался и плыл
Непокорной главой – в поднебесье.
 
 
И пульсировала звезда
На виске у ночи зеленой,
Заливая наши глаза
Тепловатым светом бессонным.
 
 
Прокоптилась твоя ладонь,
Пятикрылою птицей рея,
И удачи крупную соль
Нам сулила Кассиопея.
 

1989

* * *

 
По сухим щекам пустого леса
Катится подснежников слеза,
Бирюзовым, отрешенным всплеском
Полыхнув в осенние глаза.
 
 
Заклиная синевой и солью,
Из кромешной тьмы –
Чей-то плач на эту землю пролит
Каплями весны.
 

1989

Прогулка

 
Из города мы убежали в сад,
Где смехом рассылался ворох листьев.
Янтарной каплей падал листопад
И мелких звезд рассеивался бисер.
 
 
Нам ветви яблонь целились в глаза,
Храня грачей покинутые гнезда,
Прикосновеньем рыжего крыла
Последних писем облетала проза.
 
 
Мы оглянулись – плыли фонари,
Архитектуры крупный, ломкий почерк
Слетал во тьме с растрепанных страниц,
И сад густой темнел на них, как прочерк.
 
 
И мы бродили, путая слова,
От рук и губ нам становилось жарко,
И месяц – полуночная сова –
Следил сквозь веток согнутые арки.
 
 
А дом наш одиноким стариком
Шершавым боком к новостройкам жался,
Магнитом растревоженных окон
Он умолял из ночи возвращаться.
 
 
Из райских кущ и всплесков темноты –
В уснувший город, весь в морщинах улиц.
Вошли. И разомкнулись рук мосты,
И мы не помнили, зачем сюда вернулись.
 

1989

* * *

 
Жестокая прихоть – бездомных котят согревать
И с рук отпускать – в темноту, пустоту, неизбежность.
Озябшее сердце, зачем ты забилось опять
От взмахов ресниц, утаивших ненужную нежность?
 
 
Как больно в груди от посулов чужого огня!
И вяжет язык шелестящее, легкое имя…
Наверно, сиротство так долго хранило меня,
Что стали глаза близоруки и слишком ранимы.
 
 
Медлительный жест, словно вдох, нестерпимо знаком –
Вот так осторожно к холодным щекам прикоснуться…
Зачем эта прихоть, когда за железным замком
Немая душа до апреля не в силах очнуться?
 
 
Иди, беззаконник, под солнце чужих городов –
Не жалость бессильна, а суть беспощадна и точна…
Очнется душа от твоих безнадежных шагов –
Звереныш бездомный в разъезженной грязи обочин.
 

12 марта 1990

* * *

 
В смуглеющем, теплом, июльском зерне,
Наверно, сокрыто терпенье такое –
В прозрачном, как крылья стрекоз, полусне
Томиться душе, изнывая в покое.
 
 
Хлебнуть горьковатой, стоячей воды,
Понять, что уже ничего не случится,
И видеть, как утром живые сады
Спеша покидают угрюмые птицы!
Все в оспинах капель дрожат лепестки –
Ненужная роскошь вишневого лета…
И как без тебя безнадежно легки
Ее небеса в отпечатках рассвета!
 

14 марта 1990

* * *

 
Серую воду дня забелил
Перистый, влажный снег,
Будто не хватит у марта сил
Новый начать разбег!
 
 
Росчерки синих живых ветвей
На снеговых листах,
Росчерки крыльев – золы черней –
В утренних небесах.
 
 
Почек невнятный и клейкий бред,
Обмороки воды.
– В путь! И обратной дороги нет, –
Прошелестят сады.
 
 
Тень голубая скользнет стремглав,
Ветер расправит смех,
Он на горячих, сухих губах
Будет нежней, чем мех.
 
 
И сквозь белила чужих снегов,
Не запахнув плаща,
Март, как мальчишка, уйдет легко
В юную сень дождя…
 

1 апреля 1990

* * *

 
Дождь грезит листьями и небом,
Сон пахнет яблоком и хлебом.
Переплетаясь, сон и дождь
Зачем приводят душу в дрожь?
Она же столько дней томится
В нелепой клетке, словно птица.
Зачем, зеленый юный ветер,
Ты вновь ей расставляешь сети?
И этот голос ниоткуда
Твердит безумно: чудо, чудо…
 

1 апреля 1990

* * *

 
Голубые лунные столбы –
В первое раскрытое окно,
Юный запах неба и травы,
Терпкий, как столетнее вино.
 
 
Колдовство апрельского тепла
И бессонниц легкие глотки,
Кажется, что жизнь еще светла,
Словно эти лунные мостки.
 
 
Каждый день дарован и прощен,
И покой глубок, как сон седьмой,
Рай тысячелетний возвращен,
Ласковый, блаженный, золотой.
 
 
Но сквозь теплый обморок глубин
Чья-то мысль взметнется сгоряча –
Беспощадней яростных стремнин
Мысль о смерти – птицею с плеча!
 

4 апреля 1990

* * *

 
Научиться б по-новому думать и петь,
Каждый день выбирать, словно тонкую сеть
Из слоистой, зеленой и скользкой воды,
По ночам не считать отголоски беды…
 

4 апреля 1990

* * *

 
Начинено взрывчаткой и стихами
Антоновское яблоко планеты,
Подточено пророческими снами
И сказками от Ветхого Завета.
 
 
Его сентябрь в ладонях желтых греет
Над пустотой вселенского пространства,
Еще от «Марсианских хроник» Рея
Такой покой, и мир, и постоянство!
 
 
А эти сумасшедшие богини
Незрелую антоновку – в разборы
Еще не бросят и небесной сини
Не замутят языческою ссорой?
 
 
Взорвутся лишь стихи, а вся взрывчатка
Прольется ливнем в пятом измеренье,
И в чутких снах усталых глаз сетчатка
Забудет устрашающие тени…
 

9 апреля 1990

* * *

 
Попробуй теперь – притворись безразличной,
Тоскует и рвется, как голос скрипичный,
Душа в безмятежном, бесценном апреле
Вне всяких причин и бессмысленных целей.
 
 
А утром отмытые окна открыты
В бушующий сад с соловьиною свитой,
Мешаются запахи кофе и листьев,
И древнего неба – на беличьей кисти.
 
 
О, если бы можно вдышаться тихонько,
Удрать, как больному с продавленной койки,
От ранящих слов, что тревожно и жутко
Настигнут меня, прекословя рассудку,
 
 
Когда бы суметь навсегда не вернуться
К тому, что оставлено временем в блюдцах
Фарфоровых луж, бормотанье зеленом
И слабых висках в ореоле бессонном.
 
 
Попробуй теперь, но уже бесполезно –
Мятежные ливни, как звуки оркестра,
Взвихрятся, взорвутся в недужном покое,
Что рухнет, как миф, под твоею рукою.
 

23 апреля 1990

* * *

 
Зачем этот миг, что всеведущ и вечен,
В течении нашем ничем не отмечен?
Мы нижем его на суровую нитку
И пишем в строку пожелтевшему свитку.
 
 
Не помним – он пах тополями и дымом,
Молочным туманом над сонным заливом,
Весь в каплях, дрожал и струился, как вены –
На узких запястьях зеленой измены.
 
 
А мы все дремали и ждали награды,
И небо на крыши легло снегопадом,
Давило, как пресс – виноградные кисти,
Все звуки, и краски, и юные листья.
 
 
О, мы бесполезно потом вспоминали
Столетья, в которых так много печали,
Их хлам ворошили, стараясь найти
Дарованный миг в бесконечном пути.
 

23 апреля 1990

* * *

 
Высок соблазн открытых окон
И гулких лестничных пролетов –
Свить тьму в последний неясный кокон
Над торжеством земных полетов,
 
 
Стать каплями росы и пеплом,
Рассылаться от чьих-то всхлипов
И плыть в зеленом, красном, светлом
Потоке прошлого сквозь липы.
 
 
По бесконечным звездным склонам
Скользить во тьму созревшей ночи
К ивовым горестным наклонам
В пыли, осевшей у обочин,
 
 
Сквозь одинокие, немые,
Мучимые тоской и страхом
Те двадцать лет – уйти в другие
Единым сном, единым махом,
 
 
От всех надежд – камней на сердце
Удрать в иное измеренье,
Исполнив напоследок скерцо,
С улыбочкой скользнуть за двери.
 
 
Сбежать нелепо и жестоко
От скучных сумерек блаженных,
Пока высок соблазн окон
В сосущей пустоте Вселенной.
 

24 апреля 1990

* * *

 
Будет год под знаком «високосный»,
Мой насмешник, отдан нам в награду,
Дым слоистый горькой папиросы
Откадит ночному снегопаду.
 
 
Слабый шорох белопенных перьев
Начерно прошьет часы ночные,
Ветки сиротливые деревьев
Тронут ветры южные, ручные.
 
 
Весь разор затопит глубиною
Тишина ночного снегопада,
Тишина, что будет нам с тобою
Вместо счастья отдана в награду.
 

26 апреля 1990

* * *

 
Дороги исхожены, вечны и ложны,
Дрожащей тоски и они не накормят,
А встреча, она и теперь невозможна
В настоянном сумраке брошенных комнат.
 
 
На этой земле, подчиненной распаду, –
Печали скозняк от незапертой двери.
А птицы твои к разоренному саду
Еще прилетают на крыльях потери.
 

26 апреля 1990

* * *

 
Ковшик ладоней, хранящий дыханье огня,
Голос, как ветер, внезапно настигший меня,
Это откуда, из чьих беспощадных высот
С ветхозаветной тоскою сей голос зовет?
 
 
Смуглый рассвет – призрак яви и зыбкого сна,
Ветер, огонь и густая, как мед, тишина…
Небо зловеще исчеркано стаей ворон,
Знаю – вслепую навстречу мне двинулся Он.
 
 
Тысячи лет его путь и дарованный час
Жили когда-то, и кто теперь вспомнит о нас?
Погребены на краю неизвестной страны
В поисках Царства и юной, и вечной весны.
 
 
Но на рассвете ликующе точен твой шаг,
Победоносен сей плащ, разрезающий мрак,
Только откуда, из чьих недоступных высот
С ветхозаветной тоскою твой голос зовет?
 

29 июля 1990

* * *

 
Диковатый, озябший зверек
Просыпается вечером в доме.
Да не греет его огонек
В оголтелом сиротском содоме.
И не кормят, как пламя с руки,
Разговоры о ценах и страхах,
Чепушинки газетной строки –
На пушистых, затравленных лапах.
 

22 августа 1990