Текст книги "Белое братство"

Глава 11

После неспокойной ночи утро выдалось безмятежным, но холодным. Только ветер бесновался, неистово и звучно полоща палаточную ткань. Совсем близко в траве слышался разномастный стрекот насекомых, в небе раздавались редкие птичьи вскрики. Погодин открыл глаза и увидел над собой канареечно-желтый свод палатки. Напитанный утренним светом, он казался ослепительно ярким. Стрельников все еще спал. Сон его был тихим и (Мирослав отчего-то был уверен) чутким.

Ночью Владимир Сергеевич быстро, без лишней суеты, утихомирил разошедшегося помощника. Когда он взял ситуацию под свой контроль, остальные участники группы утратили интерес к происходящему – в конце концов, это отношения Стрельникова и нанятых им сотрудников, посторонних дело не касалось. Только Роднянский выглядел обеспокоенным и долго еще сидел задумчиво у тлеющих углей догоревшего костра. Побежав за Стрельниковым к месту, где на фоне темного неба, падая и вставая, трепыхался силуэт, как марионетка в театре теней, профессор попытался было выяснить подробности о том, что подвигло парня полезть на гору, заливаясь истеричным лающим смехом. Но Стрельников довольно резко осек его, и профессор несолоно хлебавши спустился к остальным.

Из обрывков разговора, которые доносились до палаточного городка с того места, где Владимир Сергеевич настиг дебошира, становилось ясно – тот действительно позволил себе приложиться к неприкосновенному запасу алкоголя, который Стрельников привез для себя. Делать это ему, конечно, было категорически запрещено, во-первых, потому, что любимый семидесятилетний коньяк баснословной цены Стрельников припас исключительно для собственного пользования; во-вторых, в условиях высокогорья (а они сейчас находились на высоте более четырех тысяч метров над уровнем моря) пить спиртное строго возбранялось – поскольку даже в малых дозах на такой высоте алкоголь уменьшал частоту дыхания и усиливал гипоксию, угнетая функцию нейронов головного мозга. К тому же алкоголь мог усугубить проявления горной болезни, вызываемой кислородным голоданием, которая в тяжелой форме способна приводить даже к летальному исходу. Видимо, именно подверженность горной болезни, признаки которой не всегда удавалось выявить сразу, и сыграла злую шутку с любителем коньяка, о чем свидетельствовала случившаяся с ним эйфория. Судя по тому, что утром под глазом провинившегося обнаружился налитой красным и голубым цветами кровоподтек, Владимир Сергеевич вчера быстро нашел действенное средство от неуместного веселья.

Однако синяк был далеко не первым, что открылось взору Погодина, когда он выбрался из палатки, предварительно выпутавшись из уютного кокона спального мешка. Сначала он увидел тяжелые сизые тучи, лениво, но грозно надвигающиеся со стороны Лхасы. Они напоминали комья сахарной ваты, тонкие слои которой местами свисали дымчатыми лоскутами до самой земли. Мирослав поежился от холодного утреннего ветра. После теплого, как мамина рука, спального мешка, ветер показался чужеродным и злым, он мел низко и напористо, почти у самой земли, забираясь под одежду и поднимая в воздух земляную пыль. Хорошо, что о его ноги приветственно терлась заскучавшая Алиса, которая провела ночь у входа в палатку.

Потом Мирослав заметил Ринпоче, стоящего спиной к лагерю и лицом к темному пологу туч. Он производил некие манипуляции перед ведром, имеющим в нижней части маленький кран, а ветер бесцеремонно трепал подол его монашеского одеяния. Ведро возвышалось на табурете, из крана на землю тонкой струйкой текла вода. Видимо, ритуальный инвентарь Ринпоче предоставили местные жители, которые собрались поодаль в небольшую группу и следили за процессом. Профессор и в этот раз не удержался от того, чтобы расчехлить свою «зеркалку». Он старательно выбирал кадры со всевозможных ракурсов, ходя вокруг ламы кругами.

Мирослав подошел ближе, так, чтобы видеть Ринпоче не со спины, а сбоку, остановился на почтительном расстоянии. Сегодня на его голове красовался другой убор, не каждодневная шапочка с помпонами, а специальная, очевидно, надетая по случаю ритуала. Головной убор походил на панаму с широкими полями, на передней части которой густой бахромой крепились длинные (почти до груди) нити, полностью скрывая лицо Ринпоче. Лама нараспев читал молитвы, слегка покачивая головой, отчего нити на панаме колыхались в ритме его движений. Левую руку он держал на уровне груди, беспрестанно щелкая пальцами, правая раскрытой ладонью была направлена вниз, будто указывая направление, в которое должны были уходить молитвы. Засмотревшись на ламу, Мирослав и не заметил, как за его плечом очутился Чоэпэл.

– Досточтимый Нима Ринпоче совершает ритуал подношения претам, голодным духам. Преты – души с плохой кармой, переродившиеся в одном из низших миров. Они постоянно страдают от нестерпимых голода и жажды. Ринпоче поет молитвы и подносит им воду, чтобы они могли напиться.

– А почему он прячет лицо? – спросил Погодин, поежившись от холода.

– Он прячет глаза, чтобы их блеск не отпугивал духов.

– Группа, подъем! – раздался со стороны лагеря громогласный клич Стрельникова.

Погодин обернулся на голос. Владимир Сергеевич стоял перед палаткой, потягиваясь. Он устремил вверх напряженные руки, словно отсылая привет Гэсеру – небесному всаднику, богу войны, который, по тибетским поверьям, обитает в доме из облаков и туманов, поверх горных вершин. По лицу Стрельникова можно было прочесть, что сегодня он в хорошем настроении, улыбались не только его губы, но и глаза. Широкая грудь, обтянутая красным свитером под распахнутой черной курткой, вздымалась в такт глубоким, жадным вдохам. Распоряжение, которое он выкрикнул, ничуть не считаясь с ритуалом Ринпоче, явно относилось к его «бойцам», которые, в отличие от стальных членов группы, пока не покинули свои «спальни». Сонные, один за другим, они стали появляться в округлых проемах палаток. Отличившийся вчера Семен, самый молодой в группе, вышел последним. Тогда-то Погодин и разглядел на его лице кровоподтек. Выглядел боец вяло и болезненно. Поскольку ребята Стрельникова держались особняком от остальных членов экспедиции, выдерживая субординацию, к которой, судя по всему, были приучены за время долгой работы с Владимиром Сергеевичем в Москве, Мирослав не успел познакомиться с ними близко.

– Ну что, оклемался, алкоголик? – обратился к Семену Стрельников.

– Извините, Владимир Сергеевич, бес попутал… – потупился тот.

– Да что ты? – Стрельников всплеснул руками, точно старушка у подъезда. – Прямо-таки бес? Ну ничего, сейчас наш лама всем здешним бесам кузькину мать-то покажет. Вишь, как старается…

К этому моменту Ринпоче уже завершал манипуляции. Вода в ведре, по-видимому, иссякла, поэтому лама снял свой головной убор, а ритуальные атрибуты – ведро и табурет – подхватили владельцы.

– Мистер Стрельников, – заговорил Чоэпэл, подойдя ближе к палаткам и указывая на Семена, – вы уверены, что ваш друг чувствует себя достаточно хорошо, чтобы продолжить путь? Возможно, нам стоит показать его врачу?

– То есть уйти с маршрута?

– Для того чтобы попасть в госпиталь, нам придется как минимум вернуться в Шигадзе, крупный город, который мы проехали вчера. Но если у вашего друга обнаружатся серьезные проблемы со здоровьем, которые не позволят ему продолжить путешествие в составе группы, тогда, возможно, я вынужден буду снять вас с маршрута в соответствии с правилами.

– Нет, в Шигадзе мы возвращаться не станем, – твердо заявил Владимир Сергеевич. – Я абсолютно уверен, что с моим другом все хорошо. Просто у него похмелье. Сейчас он плотно поест, поспит в дороге и к вечеру будет как новенький.

Он заглянул гиду в глаза и доверительно похлопал его по плечу.

– А что он пил? – поинтересовался Роднянский, закончивший фотосессию.

– Анатолий Степанович, ваша любознательность просто не имеет границ, – развеселился Стрельников. – Вот уж неудивительно, что вы до профессора доучились.

– И все же? – гнул свою линию Роднянский.

– Что пил, что пил… Ну, допустим, мой «Пьер Ферран», и что? Какая разница, нажрался и нажрался.

Профессор примолк, а остальные уже начали суетиться, готовясь к завтраку. Солнце поднималось выше, прогревая холодный после ночи воздух. Тучи пока не затянули весь небосвод, и над лагерем сиял яркий лазоревый островок в белой ряби одиночных облаков. Мирослав отметил, что больше не зябнет, наоборот, руки, лицо и даже грудь под кашемировым пуловером припекало. Он достал из кармана солнцезащитные очки, надел их и ощутил вибрацию над коленом правой ноги, там, в кармане походных брюк, лежал телефон. «Надо же, ловит», – удивился Погодин, вызволил аппарат и посмотрел на дисплей. Со вчерашнего дня ему пришло несколько сообщений в мессенджере, пара писем. Присев к импровизированному столу, на который уже выложили походный провиант, он погрузился в переписку.

– Мирослав, давай, налегай на пищу, а то досточтимый сейчас все схомячит, – поторопил Владимир Сергеевич.

Погодин оторвался от телефона, обвел быстрым взглядом сидевших вокруг. Ринпоче, действительно, демонстрировал завидный аппетит, уплетая за обе щеки сваренную на костре рисовую кашу, добавив в нее сухофруктов и орешков. Стрельников же свою порцию риса сдобрил сушеным мясом яка. Остальные тоже ели с удовольствием – долгое пребывание на свежем воздухе делало божественной любую еду. Только Семен без энтузиазма ковырял ложкой белую зернистую массу и профессор выглядел понуро, пережевывая банан, словно безвкусную траву. Мирослав принял от Владимира Сергеевича свою порцию. Он держал жестяную тарелку в одной руке, а второй продолжал возиться с телефоном. «Сейчас, еще пару секунд. Пока сеть ловит», – виновато проговорил он, намереваясь быстро пробежать глазами сводку свежих новостей.

– Российский самолет разбился, – не подумав, ляпнул он вслух через пару мгновений.

Эта новость безусловно была главной за прошедшие сутки, и Погодин озвучил ее машинально, решив, что другим русским участникам экспедиции тоже интересно быть в курсе событий, происходящих на родине. Но, поторопившись, он не учел того, что тема самолетов может быть болезненной для Владимира Сергеевича. А упоминание авиакатастрофы тем более. Ведь именно это событие ознаменовало крушение дела всей его жизни.

Стрельников замер.

– Чей? – спросил он бесцветным голосом, не поднимая от тарелки глаз, но и не прикасаясь к еде.

– Твоего бывшего конкурента.

– Жертвы?

– Около двухсот пятидесяти.

Владимир Сергеевич отставил свою тарелку, поднялся и сделал несколько шагов в сторону темного края неба. Стоя к лагерю спиной, он думал о чем-то своем. Поскольку Мирослав не видел в эти минуты его лица, сложно было угадать, какие именно чувства он переживает. Погодин вглядывался в его напряженную фигуру и злился на свою поспешность. Как его угораздило напомнить Стрельникову про болезненную тему? Надо же ему было так сплоховать. Человек убежал от своих проблем за десятки тысяч километров, к самому черту на рога, в надежде забыться и абстрагироваться. А он, Мирослав, сдуру взял и сказанул при нем про авиакатастрофу. Погодин спрятал телефон в карман, раздосадованный своей оплошностью. Есть расхотелось. Мысли его были заняты тем, что сейчас переживает Владимир Сергеевич, и он ждал, когда тот обернется и заверит его, что с ним все в порядке.

Стрельников пробыл в задумчивости несколько минут, вглядываясь вдаль. За это время он так ни разу и не обернулся. Наконец он сплел ладони на затылке, расставив локти, выгнул спину, потянулся, выдохнул и направился к лагерю, потирая руки. Лицо его не выражало ни грусти, ни переживаний, и Мирослав с облегчением запустил ложку в кашу. Новость, конечно, впечатлила не только Владимира Сергеевича – профессор совсем сник. Чоэпэл и Ринпоче не вполне понимали, что происходит, недоуменно разглядывая невеселые лица путешественников. Мирослав вкратце пояснил им на английском суть новости, которая произвела такой эффект на группу. Чоэпэл понимающе закивал, а лама зашептал молитвы, теребя в руках четки. Стрельников же вернулся на свое место как ни в чем не бывало и продолжил трапезу.

– Я что-то тоже чувствую себя неважно, наверное, нам все же придется поехать в больницу, – признался профессор, когда все уже допивали чай.

Два помощника Стрельникова к тому времени отправились к местным за водой в сопровождении гида.

– Вы сговорились все, что ли? – стрельнул глазами в Роднянского Владимир Сергеевич. – Набрал скалолазов на свою голову. Анатолий Степанович, давайте-ка без шуточек. В Москве вы били себя кулаком в молодецкую грудь и клялись мне на голубом глазу, что путешествие в Среднюю Азию для вас – что поход за хлебом. Что теперь началось-то? Совесть поимейте.

– Так же, как вы свою?

– Анатолий Степанович, – явно сдерживаясь, проговорил Стрельников, – можно вас на минуту в сторону?

– Зачем? – опрометчиво и резко вмешался Погодин. Он пока не понимал, что за кошка пробежала между профессором и Стрельниковым, но очевидно было, что весовые категории у них слишком разные.

– Час от часу не легче, – выдохнул Владимир Сергеевич. – Мирослав, ну хоть ты-то не доводи дядю Володю до припадка, очень тебя прошу. Я, знаешь ли, уже начинаю нервничать. А когда я нервничаю, то перестаю быть экологичным для окружающих. Мы с Анатолием Степановичем отойдем буквально на три метра в сторону поговорить как интеллигентные люди у всех на виду. Ты не против? Можно?

Пока он произносил эту речь, Мирославу казалось, что раздражение Стрельникова, как тонны воды, давит на хлипкую плотину самоконтроля, и из нее один за другим, не выдержав напряжения, вылетают металлически болты, открывая прорехи. Еще минута-другая – и заслон сметет стихия, поглотив все вокруг. Окружающие, похоже, тоже чувствовали нечто схожее, потому что притихли все, даже лама перестал добавлять масла в огонь своей постоянной улыбкой. Но Стрельников все же совладал с эмоциями, приосанился и вытянул в сторону руку, как бы указывая профессору путь.

– Прошу вас, Анатолий Степанович.

О чем они говорили, Мирослав не слышал. Ветер донес до него лишь пару случайных слов, брошенных Стрельниковым: «любой ценой» и «время пришло». Погодин не отводил взгляда от двух фигур, стоящих на фоне покатого склона с россыпью остроконечных каменных глыб. Профессор едва ли доходил оппоненту до плеча, но держался уверенно.

– Анатолий Степанович, если вы считаете, что вам необходимо показаться врачу, то мы поедем в больницу, – твердо заявил Мирослав, когда они вернулись. Он знал, что Владимир Сергеевич виртуозно умеет прогибать людей как ему вздумается. Но это был не тот случай, когда следовало ему потакать.

– Нет, это была ложная тревога, со мной все в порядке. Наверное, я еще не вполне акклиматизировался. Утреннее головокружение сбило меня с толку. Сейчас я чувствую себя гораздо лучше.

– Вы уверены?

– Абсолютно, – улыбнулся Роднянский.

Довольно скоро все было готово для того, чтобы продолжить путь. Мирослав окликнул Алису, которая неистово рыла землю метрах в двадцати от лагеря, по-видимому, обнаружив очередную нору хорька. Собака встрепенулась и опрометью бросилась на зов. Несмотря на свой сложный характер, Мирослава она слушалась беспрекословно.

– Я предлагаю разрядить обстановку и поговорить о конечной цели нашего путешествия. Почему именно Кайлас? Я, честно говоря, мучаюсь этим вопросом уже второй день, – усевшись в машину, заговорил Погодин.

Ему порядком надоело, что путешествие среди красивейших видов тибетской природы проходит в напряженной обстановке, и он надеялся, что тема, близкая всем сидящим в салоне джипа, отвлечет их от взаимного недовольства.

– А что вы знаете о Кайласе, Мирослав? – полюбопытствовал профессор, точно обращался к студенту на семинаре. Погодин впервые за много лет ощутил себя по другую сторону лекторской трибуны. Отчего-то ему это было даже приятно.

– Кайлас – священная гора, которую человечество опутало невероятным количеством мифов, – начал он, как прилежный ученик, подыгрывая Роднянскому. – Большая часть из них, полагаю, домыслы, пущенные в народ энтузиастами от эзотерики и оккультизма. Например, тот, что высота горы в высшей точке составляет шесть тысяч шестьсот шестьдесят шесть метров. Звучит, конечно, интригующе, но люди, больше склонные верить науке, чем мистическим инсинуациям, уверены, что на самом деле эта цифра примерно на двадцать метров меньше.

– Так-так, – подбодрил его повеселевший профессор. А хитрые глаза Стрельникова блеснули в зеркале заднего вида.

– Кайлас – единственная гора на планете, имеющая форму правильной четырёхгранной пирамиды. Ее называют «Горой свастики» поскольку на одной из ее сторон – кажется, на южной – пересекаются горизонтальная и вертикальная трещины, которые отбрасывают тени в форме этого символа. Не удивительно, что Кайлас считается священным местом для последователей сразу нескольких религий: буддизма, индуизма, джайнизма и, конечно, бон-по, – Мирослав сделал ударение на последнее слово и улыбнулся. – Бонцы верят, что сам великий Шенраб сошел с небес именно на Кайласе, буддисты считают, что на этой горе живет Демчок, гневная форма Будды Шакьямуни, индусы же и вовсе убеждены, что Кайлас – это погруженный в самосозерцание Шива, припорошённый снежком. А поскольку Шива – бог разрушения и смерти, то долины Кайласа считаются местом обитания мертвых духов, вступать в контакт с которыми может лишь человек, прошедший высшие формы религиозного посвящения. Чуть не забыл, – поспешно добавил он, – Кайлас считают олицетворением мифологической горы Меру, центра Вселенной. И да, пожалуйста, можно я не буду воспроизводить многочисленные инсинуации о зеркалах времени рядом с этой горой, которые способны искажать время для тех, кто попадает в их поле, легенды о том, что тот, кто увидит Кайлас сверху, погибнет и прочее?

– Мальчик – гений! – не удержался от очередной колкой ремарки Владимир Сергеевич. – Спиноза!

– Ну уж простите, если не угодил, – отозвался «мальчик». – Мои познания о Кайласе ограничиваются довольно общими сведениями. Давай теперь ты блесни эрудицией.

– Я, пожалуй, пропущу в пользу Анатолия Степановича. Ну, профессор, жгите!

– Когда же вам надоест паясничать… – вздохнул Роднянский. – Не устаю удивляться, что вы за человек такой? – Человек ли? – Стрельников сделал ударение на последний слог.

– Вот уж, действительно…

– Я извиняюсь, конечно, но что там все-таки с Кайласом? – в очередной раз вмешался Мирослав.

– С ним все проще, чем с вашим дядюшкой, – сказал Роднянский. – Дело в том, что древняя бонская карта Шамбалы указывает именно на район Кайласа. Согласно бонским источникам в древности на территории между Западными индийскими Гималаями, Лхасой и Трансгималаями располагалась страна Шан-Шун. Она делилась на три части. Шан-шун го располагалась к северо-востоку от Кайласа, Шан-шун пар простиралась от Кайласа на запад вплоть до Афганистана. А в центре, то есть непосредственно в районе Кайласа, находилась Шан-шун бу – это и была священная Олмолунринг, или Шамбала. Об этой карте я узнал в семидесятом году в Индии непосредственно от ламы Ринпоче бон-по. Он, как и многие другие тибетцы, был вынужден бежать с родины в начале пятидесятых годов прошлого века, спасаясь от китайских репрессий. Покидая страну, он пытался вывезти древние бонские рукописи, которые хранились в монастыре, где он был настоятелем. Китайцы тогда безжалостно уничтожали тибетское наследие – монастыри, древние святыни, священные тексты. Он хотел спасти, что мог, но унести все не получилось – древний свиток с картой Шамбалы был утерян. Но, добравшись до Индии и кое-как обустроившись, первым делом он стал восстанавливать утерянные сведения. Так появилась карта Шамбалы, которую по указаниям ламы рисовал индийский художник. Я видел эту карту своими глазами. Об этом я писал в одной из своих книг. Не знаю, доводилось ли вам интересоваться моим творчеством.

– Я читал ваши труды, Анатолий Степанович. Правда, в довольном юном возрасте, – признался Погодин.

– Лестно слышать. Но есть и то, о чем я не упоминал в своих работах. Лама Ринпоче рассказал мне тогда о карте и еще кое-что. Собственно, за этими сведениями и пришел ко мне в свое время Владимир Сергеевич, – Мирослав снова увидел в зеркале заднего вида глаза Стрельникова. – Он рассказал, что один из знаков, говорящий о близости Олмолунринга, – дерево с красными цветами, которое называется Пемидумпо. Между деревом и скалами должно быть большое озеро. Если двигаться на север от этого опознавательного знака, то можно найти проход. Якобы именно через этот проход Шенраб пришел из Тайной страны в Тибет по дороге, идущей на запад. Место, где растет дерево и стоят скалы, называется Мелха.

– И вы всерьез воспринимаете эти указания? – несколько удивленно спросил Погодин.

– А почему бы нет? – весело отозвался Стрельников.

– Да уж. Это, конечно, не GPS-навигация, – крякнул профессор. – Тем не менее не стоит забывать, что бон появился раньше буддизма, да простит меня наш досточтимый Лама Нима Ринпоче, – Роднянский покосился на ламу так, будто тот мог понимать русскую речь. Нима Ринпоче не отреагировал, он перебирал в руках четки и что-то тихо бормотал себе под нос, ни на кого не глядя, поэтому профессор продолжил: – Из этого следует, что именно бонцы впервые заявили о Тайной стране, а буддисты, в частности ламаисты, вероятно, подхватили эту легенду, так же как они позаимствовали и ассимилировали ряд бонских ритуалов. Это дает основание полагать, что бонская карта Шамбалы, действительно, хранила в себе ценную информацию. Любопытно еще и то, что этой картой в свое время заинтересовался мой коллега, Лев Гумилев. После того как тибетцы пережили варварское покушение на их святыни, некоторые хранители знаний поняли, как уязвимо их наследие, – свитки, существующие в одном экземпляре, легко утратить, а вместе с этим навсегда исчезнут и знания, которые в них хранятся. Поэтому бежавшие из Тибета ламы создали собрание сочинений, которое впоследствии было опубликовано как «Тибетско-шашунский словарь». В нем была приведена и отрисованная заново карта Олмолунгринга. Мало кто всерьез заинтересовался ей, но Гумилев счел карту по-настоящему достойной внимания. Он взялся скрупулезно изучать сведения, приведенные в ней, и написал работу «Страна Шамбала в легендах и истории». Он писал, что на первый взгляд карта кажется фантастической, но, установив примерный период ее создания (по его мнению, она была нарисована около двух тысяч лет назад), Гумилев сумел расшифровать сначала несколько названий древних городов, а потом и другие. В итоге он пришел к выводу, что древний географ изобразил на карте империю Ахеменидов, существовавшую в древнем мире, в состав которой входила и Сирия. Помните, я уже говорил, что он в итоге перевел слово Шамбала как «господство Сирии», что в те времена, соответствовало действительности.

– Тебе поэтому Сирия не дает покоя? – спросил Мирослав Стрельникова.

– Мне не дает покоя то, что Шамбалу ищу не я один. Просто я склоняюсь к тому, что искать ее надо в Тибете, а конкуренты мои, видимо, больше верят Гумилеву. И мне не терпится узнать, кто же из нас прав. Ты же знаешь, Мирослав, конкуренция вызывает во мне азартное чувство.