Текст книги "Белое братство"
Автор книги: Элеонора Пахомова
Жанр: Книги о Путешествиях, Приключения
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
Глава 23
– Самолеты, – завороженно повторил Погодин, не в силах озвучить свое предположение. Чудовищное, невообразимое, абсурдное.
Но какой бы бредовой ни казалась догадка, она вдруг блеснула в уме так явственно, отчетливо, словно лезвие опасной бритвы ловко выброшенное из ножен под ярким солнцем. Погодин точно наяву видел, как свет озарения заиграл на клинковой заточке, золотя острую грань. В мыслях завертелся калейдоскоп воспоминаний: «Просветление требует жертв», – подмигивает ему Стрельников; «Потерпел крушение самолет российской авиакомпании…» – читает он в заголовках новостей; бонская маска, склоненная над ним во сне; «Вы плохо знаете Стрельникова», – говорит Роднянский; «Маги-воители могут заключать договора с ними, принося человеческие жертвы»; «Вы ведь считаете, что кровожадным бонским духам требуется сотни, тысячи жертв»; «Я сделал им королевское подношение».
– Авиакатастрофы… Это ты… – Мирослав все же заставил себя произнести это, хотя пока сам не понимал, как такое возможно.
Стрельников стараясь скрыть улыбку, но по лицу его было видно – ему нравится наблюдать за ходом мыслей Погодина.
– А я все думал, догадаешься или нет.
– Ты сам подстроил крушение флагманского самолета своей компании, это была не случайность…
Собеседник смотрел на него своими волчьими глазами, так же, как смотрел затаившийся в дюнах зверь, пристально, неотрывно. И отблески костра, отражаясь в них, походили на блики нездешнего, пылающего свирепым огнем солнца. Молчание подтверждало точность догадок, и Мирослав продолжал, на ходу продираясь через дебри причудливо сплетенных домыслов к мерцающему маяку истины.
– Ты сам разорил «Бонавиа»…
Он выдавал предположения – и сам до конца в них не верил, все ждал, когда Стрельников начнет опровергать, возмущаться, разозлится или поднимет их на смех. Но ничего такого не происходило. Он лишь молчал, сдерживая улыбку, и смотрел на Мирослава с удовольствием, а может, с гордостью, с которой смотрит отец на смышленого сына…
– И сделал ты это затем, чтобы передать свой авиапарк, а вместе с ним и ответственность за будущие крушения кому-то другому… Тому, кого ты терпеть не можешь, давнему противнику и конкуренту.
Тут Стрельников не удержался – заулыбался широко, торжествующе.
– И тот самолет, который упал несколько дней назад, это твоих рук дело… Их будет много… Крушений… Сколько еще? – Мирослав хотел по привычке приложить пальцы левой руки к виску, как делал обычно, когда в мыслях его из нескладных фрагментов вдруг сама собой собирается хитрая мозаика, но вспомнил про связанные запястья.
Владимир Сергеевич безразлично пожал плечами.
– Пока не разберутся, в чем дело, будут падать.
Погодин молчал.
– А ты думал, дядя Володя лошара? Дурачок, который много лет держал всех в кулаке, а потом вдруг сдулся? – Он мягко рассмеялся. – Нет, Мироша, это не про меня. Такие, как я, с годами лишь матереют. Компанию я, действительно, разорил осознанно, но грамотно. Обворовал сам себя, по-тихому выводил средства в оффшоры несколько лет. А придурь моя – так это просто пыль в глаза, для убедительности. Я ведь говорил уже, что в какой-то момент мне стало невыносимо скучно. Я тогда от той скуки и пустоты чуть с ума не сошел. Мне казалось, что выше той цели, которую я когда-то в жизни наметил и достиг, и быть не может. А если и может, то с моими ресурсами и ее достичь – дело плевое. И тогда я выбрал цель почти недостижимую, ради которой на кон надо поставить все. И то не знаешь, дойдешь ли. – Он взглянул на Кайлас, который был теперь совсем близко и в темноте казался сказочным великаном, будто клонившимся к пришлым, чтобы подслушать их разговор. – Вот это по мне.
– Почему они падают?
– Ой, не спрашивай. Лучших умов нанимал за космические гонорары, инженеров-конструкторов заграничных. Теперь в моих самолетах хитрое такое устройство встроено, рядовая проверка в жизни не выявит. Но суть в том, что устройство срабатывает в определенный момент, в зависимости от дальности перелета. Ну, так, чтоб не сразу на взлете ломались, а то ведь интриги не будет, голая статистика.
– Ты отдаешь себе отчет, что это тысячи, десятки тысяч человеческих жизней?
– Отдаю, конечно. Иначе зачем бы я все это устроил?
Наступившая после его ответа тишина, казалось, стремительно уплотнялась, образуя между двумя сидящими друг напротив друга людьми незримую, но ощутимую преграду.
– А что мне оставалось делать, сынок? – снова заговорил Стрельников, первым решив нарушить затянувшееся молчание. – Большой выигрыш предполагает большие ставки. Я, к сожалению, не имею официальных полномочий, чтобы легально приносить массовые человеческие жертвы. Я ведь не какой-нибудь глава государства, чтобы, например, ввязаться в войну, положить там тысячи жизней – и шито-крыто. Мне пришлось быть изобретательным, как любит говорить мой директор по маркетингу, теперь уже бывший, креативным. Вот я и накреативил, комар носа не подточит. Самолеты падают, люди гибнут, могущества получают свою дань, а ко мне какие претензии? Теперь уже эти самолеты принадлежат не мне, значит, и ответственность не моя.
Однако речь Стрельникова не разрушила барьера. И он предпринял еще одну попытку.
– Сейчас, надеюсь, ты понимаешь, что после такой масштабной подготовки я не мог позволить какому-то гиду или еще кому-то нарушить мои планы… Я понимаю, тебе сходу сложно это принять. Но, может, ты скажешь хоть что-нибудь, сынок? Меня начинает нервировать твое молчание.
– Скажу… – ответил Погодин, выждав еще несколько мгновений, сосредоточенно, задумчиво глядя на пламя в небольшом каменном круге. – У меня другой папа. И, к счастью, он не кровожадный псих.
Он вскочил на ноги внезапно и ловко. Обхватил голову застигнутого врасплох Стрельникова связанными руками – быстрый, хлесткий удар коленом пришелся тому точно в скулу. Голова его запрокинулась и он тяжело, лениво завалился набок. Не теряя времени, Мирослав поднес запястья к догорающему костру, коснувшись самых углей. Веревка занялась, пахнуло паленой шкурой. Он с силой дернул руки в стороны, путы треснули, слетели. Боли он не чувствовал. «Телефон! – пульсировало в уме. – Телефон». Он наклонился к лежавшему без сознания телу и судорожно начал ощупывать стеганый халат. Ничего. Только «Беретта» в кобуре под мышкой. Мирослав достал ствол, тускло блеснувший нехорошим, масляным блеском. Машинально он сунул пистолет за свой ремень, но, секунду поколебавшись, достал его и зашвырнул подальше. Схватил рюкзак, вытряхнул на землю содержимое. «Есть!» – среди вещей обнаружились два аппарата, один из них был его собственный, второй Стрельникова. «Только бы были заряжены и ловили сеть». Телефон Мирослава был выключен, зато второй оказался подключен к портативной зарядке, которой хватало больше, чем на неделю.
– Какого, мать твою, здесь?!..
Голос раздался слева. Мирослав повернулся и увидел возле палатки сонного, ошалевшего от открывшейся картины охранника. Погодин не думал, действовал рефлекторно, быстро, но четко. Слегка наклонившись, он мягко бросил на землю рабочий аппарат. Охранник уже двинулся на него массивной черной тенью, на ходу соображая, как быть: с одной стороны, хозяин называет этого молокососа сыном, с другой – «сынок» только что вырубил папашу и, судя по всему, настроен совсем не дружественно. Он подскочил к Погодину, который за мгновение до этого успел принять защитную стойку. В глазах помощника промелькнуло удивление, и он выбросил вперед кулак, пытаясь заехать ему в лицо. За спиной выла, гавкала, бесновалась Алиса, пытаясь сорваться с привязи. Мирослав присел, уходя от удара, и молниеносно пробил «двоечку» – левой в бок и правой в челюсть. Второй удар был такой силы, что Погодин ощутил, как хрустнула кость на лице бойца. Его развернуло, и он рухнул на землю.
Каким бы миролюбивым ни был Мирослав, но сейчас он бил люто, остервенело, чувствуя в кулаках особую, будто чужеродную мощь, которая нисходит в состоянии, близком к аффекту. Наверное, он и был в аффекте, исступлении, потому что им всецело правила одна мысль, которая представлялась жизненно важной, пульсирующей в уме вспышками света среди мрака: «Это надо остановить. Остановить немедленно и любой ценой, сейчас же!»
Он схватил телефон, разблокировал его ломаной линией, которую не раз видел под пальцами Стрельникова, экран засветился. Мирослав с надеждой уставился на датчик сети, от волнения не сразу разглядев деления. Есть сеть! Слава рачительным китайцам, которые оснастили дикие просторы мобильными вышками! Правда, шкала сигнала показывала всего два деления, но хоть так. «Думай, соображай, – торопил он себя. – Кто вхож в любые кабинеты? Кто поймет с полуслова и доверится без лишних расспросов? Конечно, отец». Руки не слушались, дрожали. Мирослав по памяти набрал номер и увидел на экране высветившееся имя «Погодин». Гудки дребезжали, прерывались, но наконец откуда-то издалека раздалось: «Да, я слушаю…»
– Папа, это я. Ты слышишь? – Из динамика сквозь помехи урывками доносился взволнованный, такой родной голос. – Я нормально, об этом потом. Сейчас очень внимательно слушай меня, ни о чем не спрашивай, не перебивай. Все самолеты, которые были в распоряжении «Бонавиа» надо снять с рейсов. Срочно! Немедленно! Слышишь меня? Это очень серьезно и важно. Все борты! Собственный и лизинговые. Ни один из них не должен больше подняться в небо…
Продолжить разговор он не смог. Горло перехватил удушающий захват, на спину навалилась тяжелая туша.
– И ты, Брут? – прошипел над ухом сдавленный голос.
Дыхание перехватило, Погодин захрипел, изо всех сил напрягая шею и опуская подбородок к груди, все же чувствуя, как ноет кадык и наливаются вены на шее и лбу. Надрывный вой Алисы рассекал тишину, словно клинок тончайшую ткань, которая, распадаясь, планирует вниз невесомыми лоскутами. Их подхватывал и уносил в темноту рассвирепевший ветер. Но в моменте звуки извне заглушил шум кровотока в ушах. Мирослав почти ослеп, задыхаясь. Он дернул вниз удушающую руку, повернул голову, спасая шею, сделал шаг в сторону и двинул локтем назад, пытаясь попасть Стрельникову в пах. Куда именно пришелся удар, Погодин не понял, но хватка немного ослабла.
В Стрельникова будто сам дьявол вселился, сила его казалась неистовой, необъяснимой для человека, который секунды назад лежал без сознания. Но и Мирослав ощущал себя сейчас не вполне собой, чувствуя в теле будто постороннюю энергию. Он все же изловчился и бросил противника через плечо. Стрельников быстро, сноровисто вскочил, попятился назад по неровному грунту.
– Видит небо, сынок, я этого не хотел. – с этими словами он выхватил нож из потайной кобуры на голени.
Белый металл клинка блеснул, недобро подмигивая Погодину. Стрельников готовился к нападению основательно, пружинисто переступал медленными выверенными шажками, будто напитываясь силой земли. Мирослав ловил каждое его движение, готовый к атаке. Время замерло, и, казалось, этот шаманский танец двух партнеров, напряженно смотрящих друг на друга, не закончится никогда. Но все решила секунда – Стрельников наступил на острый камень, который качнулся под его ногой, на мгновенье сместив точку опоры. Мирослав тут же рванулся вперед, уловив еле заметное изменение во взгляде противника. Левой он схватил его за руку, в которой был нож, а правой за затылок. Качнув Стрельникова вправо, Погодин двинул ему коленом в солнечное сплетение. Тот зашелся хрипом, обмяк, и Мирослав, обхватив его голову, ударил еще и коленом в лицо. Стрельников осел на землю, но остался в сознании. Мирослав подхватил нож.
– Все, сдаюсь, твоя взяла, – прохрипел Стрельников, отползая назад и подняв руки в примирительном жесте. – Мирослав, мы в двух шагах от цели, сейчас не время чудить. Без меня ты не дойдешь, хорошо подумай.
– Да пошел ты, – зло процедил Погодин.
– Ну, тогда добивай, раз начал.
Мирослав был на взводе. Воспоминания о том, как Стрельников на его глазах убил ни в чем не повинных, уже ставших ему не чужими людей; чудовищная правда о массовых жертвах; адреналин, вызванный схваткой, в которой он сам чуть не погиб, – все это в нем билось и рвалось, закручивалось, словно вихрь, сметающий внутри все человеческое, осознанное, и вовлекая это в свою смертоносный воронку. Он смотрел на человека, сотворившего все это с такой легкостью, и действительно чувствовал, что почти готов на убийство. Рукоять ножа удобно лежала в руке, тело пульсировало жаждой действовать.
– Что, мой мальчик, не хватает духа? – подначил Стрельников, оскалив окровавленный рот. В межзубных впадинах блестела красная жижа, как у дикого зверя, только что растерзавшего добычу. Над оскалом лихорадочно сверкали глаза. – Ну, давай же, Мирослав, не расстраивай дядю Володю, нельзя быть таким жалким слизнем. На кону твоя жизнь! Жизнь роскошная, усыпанная папочкиными миллионами. Неужели ты ей не дорожишь? Всего-то надо всадить мне под ребра нож. Честно предупреждаю, если ты этого не сделаешь, то сильно рискуешь. Ну же, ничего сложного. Все бывает в первый раз, нужно лишь переступить черту. Дальше будет куда проще.
И он рассмеялся хрипло, сквозь боль.
Тяжесть и холод рукояти ножа в моменте стало для Погодина самым ярким и реальным чувством из всех прочих, которыми пульсировало его израненное тело. Боль, ломота – все поблекло, уменьшилось, отдалилось. Явственным остался лишь холод на ладони. «Переступить черту… Переступить черту, – усталым шепотом звучало в голове. – Черта – она же точка невозврата…» Казалось, что холод металла не уступает теплу тела, подстраиваясь под температуру, но, наоборот, поглощает его, медленно распространяясь по руке, поднимаясь выше к локтю.
Он видел перед собой Стрельникова, загнанного, но опасного, и попытался представить, как заледеневшую руку с ножом обжигает его горячая кровь. «Убью его, и сам стану мертвее трупа…» – вдруг подумал Мирослав, будто не свою, пришедшую извне мысль. Он представил, как наползающий холод окутает все его тело и останется с ним навсегда, а возможно, заставит жаждать новой порции тепла, отнятой у кого-то живого. «Зачем мне мертвый я? Не слишком ли тяжелая ноша – бездушная почти 90-килограммовая туша, которую придется тягать еще лет 50?»
«Я жалею не о том, что поторопил свою смерть, а о том, что умру искушенным», – прозвучал в голове раскаянный голос старика Роднянского. Рука с ножом сама собой ослабила хватку, из готового к расправе тела исчезло напряжение. Стрельников рванулся с места молниеносно и ловко, занося над ним зажатый в руке камень. Но Погодин каким-то чудом успел, пусть недостаточно, но податься вбок. Удар прошел по касательной. Мирослав упал, на секунду ослепнув от боли, а когда зрение немного прояснилось, увидел, как Стрельников, усевшись сверху, зажав коленями его руки, снова заносит над его головой булыжник: «Твое время вышло. Ты меня разочаровал…»
Лежа без сил, придавленный к земле, Мирослав даже не попытался дернуться. Все было кончено. Но булыжник так и не обрушился на его голову. Всем своим весом в хищном прыжке на Стрельникова навалилась Алиса, с утробным рычанием вцепившись клыками в его шею. Горячая черная кровь брызнула Погодину на лицо. Повалив обмякшее тело, Алиса не могла успокоиться и в остервенении трепала зажатую клыками плоть. Стрельников затих, голова его мотылялась по земле, словно он стал тряпичной куклой.
«Вот тебе и закон природы… – мелькнула слабая мысль в угасающем сознании Мирослава. – Но как она избавилась от привязи и намордника?» Он повернул голову в сторону. Взгляд мутнел, сопротивляющееся сознание влекла в белую пустоту неодолимая сила. Пытаясь сфокусироваться на том месте, где была привязана Алиса, сквозь потусторонний белый свет ему удалось различить фигуру человека рядом с деревом, обмотанным веревкой. Это был Нима Ринпоче, он, как всегда, безмятежно улыбался, ветер трепал смешные помпоны желтой шапки и подол бордового уттара санга. В руке он держал собачий намордник.
Лама приблизился к Погодину так плавно и быстро, будто вовсе не касался земли. Склонившись, он коснулся затылка Мирослава, пристально вглядываясь в его лицо, и сказал: «Ты достоин, но время твое не пришло…»
Погодин попытался улыбнуться, но не вышло. Несмотря на старания, веки сомкнулись, и все вдруг будто сделалось невещественным – и его болящее тело, и холодная бугристая земля под ним, и жесткий ветер. Белый свет под смеженными веками вспыхнул ярко, но не обжигающе. А потом в этой пустоте возникла точка, которая стремительно приближалась и росла, пока Погодин не различил в ней колесо Сансары – круговорота рождения и смерти в мирах, ограниченных кармой. Мара – демон-искуситель, повелитель смерти, зла, воплощение духовной гибели, трехглазый, увенчанный короной из человеческих черепов, держал колесо в когтистых руках, умостив на него клыкастую пасть. Считается, что, искусив человека злом, Мара приносит ему духовную смерть, но дает почувствовать себя сверхчеловеком, которому позволено все ради достижения высшей цели. В самом круге Мирослав видел пестрые миры: мир богов, мир завистливых полубогов асуров, голодных духов претов, мир животных и мир людей. Мир людей был исполнен невежества и страданий, из-за которых они цеплялись за свое бытие, тем самым порождая карму, отправляющую их на новый цикл существования в одном из миров. Но только из этого мира путь вел к просветлению.
А потом была пустота.
* * *
Мирослав не знал, сколько времени прошло до того момента, когда ему довелось снова открыть глаза. Поначалу он даже не понял, что взгляд его ощупывает явь, – все вокруг было таким же белым, как тот свет, который он видел, проваливаясь в забытье. Но вот он различил угол между потолком и стеной, посмотрел правее – дверь из хрома и стекла, такие же окна, до середины стены прикрытые белыми жалюзи, за которыми просматривался светлый коридор. Больница? Он повернул голову еще правее. Рядом с ним в кресле сидел отец, осунувшийся, заросший. На лице его дрожала неуверенная, измученная улыбка. Он сжимал в руке пульт вызова врача и смотрел на Мирослава с такой любовью, что датчик пульса рядом с кроватью запищал чаще.
– Где я? – сказал Мирослав первое, что пришлось, лишь бы подать голос.
– В Гонконге. В лучшем госпитале, теперь все будет хорошо.
– А Алиса?
– В отеле. В больницу с собаками нельзя.
– Извини меня, так получилось, – глядя на бледное, болезненное лицо отца, Мирослав не смог обойтись без этой фразы.
– Бывает. Шамбалу-то нашел? – Дмитрий Николаевич держался молодцом.
– Почти, пап, почти… Если бы не Алиса и лучший госпиталь Гонконга, то кто знает.
Глава 24
– Презираешь меня, да?
Появившись на рабочем месте, Успенский первым делом подошел к клетке Аида и задал ему этот вопрос. Ворон посмотрел на него секунду-другую, мигнул желтыми глазами и отвернулся.
Вадим Сигизмундович поддел ногтем металлическую скобу, и дверца клетки, скрипнув, отворилась. Аид уставился на открытый проем, быстрым движением склонив голову вправо, влево, удивленно каркнул, но так и остался сидеть на месте. Успенский вздохнул, прошел к рабочему столу, скрючился на пуфе в неудобной позе, ожидая первого посетителя. «Хоть бы никто не пришел», – подумал он. И как раз в этот момент дверь в кабинет распахнулась, лязгнув металлическим замком.
– Здравствуйте, Вадим Сигизмундович! Виделись недавно. Майор Замятин Иван Андреевич. Я вас в КПЗ навещал, помните?
Успенский прищурился. Неизменный полумрак его кабинета делал глаза чувствительными к свету, который возникал в проеме открытой двери всякий раз, когда она открывалась. Обычно в первые секунды он не сразу мог разглядеть визитера, подслеповато всматриваясь в очертания силуэта на пороге. Но этого человека он узнал еще до того, как Замятин парой шагов преодолел расстояние до низкого зеркального столика с колдовской атрибутикой и неловко, но решительно примостил свое богатырское тело на зыбкий пуф.
Узнал его Успенский уже по стати. Он привык, что там, на границе освещенного коридора и его ведьмачьей норы, возникают абрисы людей, будто придавленных каким-то невидимым грузом, усталость чувствуется во всей их повадке, а силуэты обретают расплывчатый контур. Он и сам когда-то был таким. Замятин же вырисовался в проеме иначе – четко, явственно, так, что Успенский сразу узнал широкие плечи и золотистый ежик волос, отливающий желтым светом коридорной лампы. «А может, я научился все же улавливать энергетику?» – неуместная, пустая теперь уже мысль проплыла в голове, как рваный клочок сизого морока, быстро тающего под разогретым солнцем. Неуместная – потому, что Вадим Сигизмундович сейчас совершенно определенно чувствовал своей обострившейся интуицией, что появление этого человека в его приемном кабинете делает подобные мысли нелепыми, полностью обесценивая их. И на смену им, вместе с решительной поступью майора, в его жизнь входят события – а значит, и заботы – куда более тяжеловесные, значимые.
– Уффф, дышать у вас совсем нечем. Как вы маетесь-то тут целыми днями? – только присев, сказал Замятин и сразу же поднялся, порывисто подошел к окну, дернул в сторону тяжелую пыльную штору так, что плотное сумеречное пространство комнаты, казалось, ощутимо заколыхалось от его быстрых, уверенных движений. Выдохнув облако поблескивающих пылинок, штора отлетела к стене. Комнату заполнил яркий свет летнего дня, неторопливо тесня антуражный полумрак к углам. В конце концов, дрогнув в последний раз, словно от болевого шока, сумрак рассеялся окончательно. Хрустнула и заныла застоявшаяся оконная рама, поддаваясь напористой руке. Успенский ощутил затылком освежающий ветер, услышал шум улицы.
– И свечи у вас коптят, – озабоченно констатировал Иван Андреевич, вернувшись к столу, и дунул сначала на правый фитиль, потом на левый.
Вадим Сигизмундович сидел перед ним смиренно и молча. Он понимал – причина неожиданного визита майора откроется ему без лишних вопросов и довольно скоро. Больше того, он предпочел бы не узнать о ней никогда, но чувствовал, что укрыться от этого знания уже не получится.
– А я, собственно, по вашу душу, – не стал томить Замятин. – Да и не только по вашу. Тут вот какое дело – поговорили мы тогда с вами, ну, вы помните, познакомились, так сказать. А потом я подумал, дай-ка получше узнаю, что это за хороший человек – Вадим Сигизмундович Успенский. И от чего это ему конец света кругом мерещится? Решил про вас справки навести. Ну, может, помочь надо, легко ли одному с концом света бороться? А поскольку я в органах работаю, то и справки по своим каналам стал наводить, простым путем пошел, в общем. И, представляете, совершенно для себя неожиданно выяснил интереснейшие факты.
За спиной Замятина в проеме двери суетились незнакомые люди, громко переговариваясь, двигаясь также уверенно и резко, как майор. Прислонившись плечом к косяку, стояла Света, сложив под грудью руки и кусая губу.
– Володя, документацию всю изъяли? – крикнул Замятин в сторону коридора.
– Работаем, Иван Андреевич. Там на втором этаже в кабинете директора этого притона ребята с бухгалтерией разбираются. А на ресепшене, похоже, все.
– Так, вот. – Замятин снова обратился к Успенскому. – На вас, оказывается, целый ворох заявлений о мошенничестве скопился в самых разных отделениях полиции нашей многострадальной родины. Что там только не написано: и мужа обещали вернуть – не вернули, и ребеночка бесплодной паре обеспечить, и порчу снять. В общем, целая поэма, я прямо зачитался. И все это за деньги, разумеется, очень немалые. Мошенничество в особо крупных в каждом заявлении. Есть и такие, где вы людей брались лечить от рака, например. Рассказать, чем в семьях таких заявителей дело кончилось, или сами догадаетесь?
Успенский молча покачал головой.
– Не понравились мне эти заявления, очень не понравились, – продолжил майор. – Но законодательная система у нас не вполне еще отлажена, есть в ней много лазеек. Как говориться, можно так, а можно этак. Стал я выяснять, почему заявления пыль в отделениях собирают, в ход не идут. А мне говорят: мол, не лезь в это, Ваня, не твоего ума дело, не видишь, доказательная база по ним слабая, и все такое. А я говорю: как же не лезть, вон пострадавших сколько.
– Иван Андреевич, у нас всё. Документацию изъяли, подозреваемые уже в машинах. Только ваш остался.
– Володя, покури там пока. Мы с Вадимом Сигизмундовичем еще не договорили.
– Так, вот, гражданин Успенский. В общем, пока мы там бодались лезть – не лезть, был арестован полковник МВД. Буквально пару дней назад его взяли за получение взятки и злоупотребление должностными полномочиями. Да вы слышали, наверное, в новостях? У него в квартире наличкой почти семь миллиардов рублей нашли, дело на всю страну гремит. Вот он-то, оказывается, вашу шараш-монтаж контору и крышевал. Денег один такой салон магии в месяц приносит столько, что и не выговорить, а расплодилось вас – как собак. Как не соблазниться на такие барыши? А теперь, выходит, крышевать эту паскудную деятельность некому, такая петрушка. Так что, Вадим Сигизмундович, как говорится, сушите сухари.
– И что теперь будет?
– Не знаю. Следствие разберется, суд решит. А пока прошу вас проследовать со мной.
Замятин поднялся и замер рядом с Успенским, указывая ему рукой на дверь. Вадим Сигизмундович без лишних препирательств проследовал к выходу, непроизвольно заложив руки за спину и низко склонив голову. Выходя из комнаты, он взглянул на Свету. Она пожала плечами, опустив глаза. Напоследок он обернулся, прощаясь с ненавистной комнатой, и заметил, как в проеме распахнутой оконной рамы мелькнуло черное воронье крыло.
«Я свободен…”, – подумал Успенский, глядя сквозь зарешеченное оконце полицейского уазика на удаляющееся крыльцо магического салона. Вместе с ним удалялся душный кабинет с бесконечной очередью просящих глаз. Вместе с ним удалялась Света, которая в последнем его воспоминании осталась стоять на пороге этой терзающей комнаты, как стражник. Он с удивлением понимал, что сейчас вместо ужаса испытывает облегчение от того, что его силой вырвали из этого мрака и теперь увозят прочь. «Следствие разберется, суд решит». Человек с простоватым лицом и прямым взглядом, описавший ему дальнейшую судьбу всего лишь в четырех словах, не внушал Успенскому страха. Наоборот, его появление и присутствие рядом (прямо сейчас, за металлической стенкой кузова), успокаивало. Хоть бы он держался поближе. «Суд решит… Хорошо, теперь пусть решает суд… Все равно, всю мою жизнь за меня решали другие. Какая мне разница Любаша, режиссер, Света или суд? Возможно, именно суд окажется самым гуманным ко мне…»
Здание салона уже исчезло из вида, скрывшись за одним из поворотов, а Успенский все смотрел в прямоугольную прорезь на серую ленту дороги. «Как странно, – думал он. – Ведь я был здоров и неглуп. Зачем я прожил жизнь сомнамбулой? Что мешало мне жить так, чтобы жить? Отчего я даже не попытался распоряжаться собой сам?» Теперь, когда перед лицом его мелькала решетка, эти вопросы из узких словесных строчек разрастались в нечто объемное, ширящееся, и, в конце концов, развернулись огромным экраном, на котором Успенский мельком видел обрывочные эпизоды своей непрожитой жизни. А потом вместо экрана проступил серый потолок, похожий на поверхность луны. «Удивительно, но стоило мне приблизиться к понимаю того, что зовется свободой, как из одной, иллюзорной тюрьмы, в которую я сам себя запер, меня забрали в настоящую, из которой по собственной воле не выйдешь. Может быть, это кармическое? И зачем я вообще жил? Неужели в этом не было совсем никакого смысла?»
«Какая новость пропадает. Позвонить бы сейчас «НТВшникам», рассказать про этот шухер, они бы мне должны потом были. Хотя ладно, в другой раз как-нибудь. Все равно уже не успеют…”, – рассеянно думала Света, провожая взглядом группу задержания. Об Успенском она сейчас старалась не думать. Что толку? Понятно ведь, что закроют его надолго. А она не монашка, чтобы дожидаться. Лучшие годы и так на излете. Жалко, конечно, что до ЗАГСа не дошли, тогда она хотя бы имела доступ к его имуществу. Но ей не в чем себя винить, все, что могла, она сделала. Странно только, что все опять сорвалось удивительным, непостижимым образом. «Может, и правда порча на мне? Или это что-то кармическое? Мистика какая-то. Ладно, где наша не пропадала. Сама заработаешь, Светочка. Сама, как всегда все сама…». Телефон в руке ожил, запел. Незнакомый номер с ее работой – привычное дело.
– Светлана Юрьевна? Добрый день! – раздался в трубке сдержанный женский голос. – Вас беспокоят из аппарата депутата государственной Думы Василия Николаевича Дорожкина. Вы знаете, он очень впечатлен вашей работой с Вадимом Успенским в качестве PR-менеджера. Василий Николаевич намерен выдвинуть свою кандидатуру на следующих президентских выборах и сейчас подбирает команду для предвыборного штаба. Удобно ли вам завтра подъехать к нам в здание Думы на Охотном ряду, чтобы обсудить перспективы сотрудничества?
– Да, удобно. В любое время.
О встрече договорились. «Предвыборный штаб – это хорошо, мой размах. Ну что, Дорожкин, давай посмотрим, кто ты есть». Она вернулась в приемную, присела на диван и набрала в поисковике имя нового подопечного – «пятьдесят шесть лет, женат, двое детей», судя по фото, совсем не Ален Делон. Света вздохнула. «Интересно, почему она так не пришла?» – мелькнула мысль, далеко, на втором плане, в узких просветах между размышлениями о Василии Николаевиче. Света посмотрела на экран телефона. Новых сообщений не было. «Ну да, конечно, это же спам», – вспомнила она и проверила нужную папку.
«31 июля 20… 9.37
это спам
Если не переиначивать любовь в ее изначальной, задуманной Создателем сути, становится очевидно, что она и есть единый, универсальный для каждого ключ к счастью, о котором грезит человечество на протяжении веков. Любовь – краеугольный камень мироздания. И Бог никого из нас не обделил. Нет той высшей несправедливости, причину которую мы пытаемся разгадать. Все начинается с сердцевины, а не с поверхностных слоев. Все начинается с любви. Дело даже не в том, к кому, а в самой способности ее испытывать.
Сегодня, перед тем как поехать в аэропорт, простояла в церкви дольше обычного. Чувство было такое особенное, словно Он слышит и понимает меня одну. Вокруг много людей, но Он как будто сфокусировал внимание только на мне и рассматривает меня близко-близко. Я как вкопанная стояла, только слезы текли сами собой. Казалось, они текут, потому что я переполнена изнутри. Словно там, внутри меня, свет. Он разрастается из маленького комочка в большое обжигающее солнце, которое вытесняет из меня все лишнее, даже слезы. Слезы капали бессчетно, мне их не жаль, потому что больше они не понадобятся мне)).
Я смотрела на икону Николая Чудотворца, глаза в глаза, и не могла отвести взгляда. Я молила об избавлении от печалей, о свете, о радости, о любви. Молила о том, чтобы ты был счастлив и храним. Молила, чтобы не было больше одиночества и страха. Чтобы не было больше жалости к себе, осталось лишь сострадание к другим. Чтобы та любовь, которая живет во мне, навсегда осталась чистой, кристальной, абсолютной, как величайшая из Божьих милостей, дарованных человеку.
Мне кажется, я прошла свой путь к счастью. Прошла достойно от начала до конца. Несмотря на боль, неудачи, несправедливость, я не усомнилась ни на секунду в том, что все это было нужно. Я верила в высший замысел своего пути, поэтому сносила всё. Всякую боль. Сносила и продолжала терпеть. Я, наконец, пришла к тому, чтобы посметь просить о счастье. Бесконечно радостном, бесконечно чистом! Я чиста перед Богом, а потому просила смело, без гордыни, без претензии. Просто знала, что могу вот так, прямо смотреть Чудотворцу в глаза, потому что я, как и он, создана по образу и подобию Божьему и сделала все, чтоб не предать этого дара. Я была уверена, что он слышит каждое мое слово. А я будто слышала в ответ его шепот – о том, что я умница и испытания мои закончены. Их не будет больше. Теперь будет счастье. Заслуженное, выстраданное, долгожданное.
Я верю в это! Верю так сильно, что отправляюсь к тебе без страха, без сожаления о том, что сделано, казалось бы, так опрометчиво. Спасибо тебе за то, что ты возник однажды и посмотрел с экрана пронзительно. Наверное, если бы не ты, то я никогда бы не осмелилась шагнуть в новую жизнь.
В моем маленьком чемодане для прошлого не нашлось места. Впереди взлетная полоса и небо, а потом другая жизнь, новая и обязательно счастливая! Уже совсем скоро…»
Света посмотрела на часы – пятый час. Может, она приходила в самый разгар суеты с задержанием и ее не пустили? Хотя какая теперь разница. Не пришла, ну и ладно. Она двинулась к выходу, по привычке обернувшись – ничего ли не забыла на диване. Вечно между мягких подушек затаивались мелочи из ее сумки. На пару мгновений взгляд задержался на плазменной панели телевизора. Диктор со скорбным лицом сообщал: «Срочная новость. Потерпел крушение пассажирский самолет, следовавший из N-ска в Москву. Трагедия произошла сегодня в тринадцать тридцать по московскому времени. Причины происшествия и количество жертв уточняются…»
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
