Текст книги "Белое братство"

Глава 12

Поговорив со Светой и отказавшись провести приемы, Вадим Сигизмундович поплотнее закрыл дверь в комнату, которую называл «своей», и погрузился в мыслительно-аналитический процесс.

После того как он стал знаменитым на всю страну «экстрасенсом» и приступил к исполнению контракта, обязавшего его в течение минимум трех лет принимать клиентов в магическом салоне, отрабатывая незаслуженную популярность, у него появилось возможность улучшить жилищные условия. Не прошло и года с начала экстрасенсорной деятельности, как он переехал из своей «однушки» за МКАДом в просторную трешку неподалеку от Садового кольца. Инвестиция в недвижимость казалось ему самым грамотным распоряжением нечаянным богатством. Заключая сделку по покупке квартиры, он испытал облегчение, будто спрятал деньги в надежное место и теперь за них можно больше не переживать.

Но обживать просторы самостоятельно довелось не долго – в его жизни появилась Света. Он сам не заметил, как его зубная щетка обзавелась постоянной парой, в шкафчиках стали обнаруживаться странные вещи вроде утюжка для волос и восковых полосок. Поскольку Успенский не имел навыка уверенного сопротивления, то присутствие пассии на его территории вскоре стало нормой. Все, что ему удалось отстоять, – одну комнату, которую он в порыве храбрости провозгласил личным пространством. Все остальные помещения в квартире под напором Светы стали для них общими.

В свою комнату Успенский удалялся тогда, когда ему нестерпимо хотелось почувствовать себя собой – ну или хотя бы приблизиться к этому ощущению. Со временем Светы с ее стратегиями и тактиками в его жизни стало так много, что он переставал помнить себя, и моментами это ощущение рождало в нем пугающую своей безликостью пустоту.

Личная комната была не самой большой в квартире и окна ее выходили на теневую сторону, зато в ней Успенскому было спокойно. Здесь он обставил все по своему вкусу, точней, не по вкусу даже, а по наитию. Непреднамеренно он почти в точности воссоздал на этом пространстве комнату своего детства с письменным столом у окна, на котором неизменно лежала стопка каких-нибудь книг. Не то чтобы Успенский читал запоем, но вид книжных корешков, желательно потертых, с историей, сложенных несколько небрежно, считал обязательной составляющей уюта. В другом углу, по диагонали от стола, разместился небольшой бежевый диванчик. Здесь же вдоль двух смежных стен тянулись полки, заставленные не только книгами (по большей части еще из родительской библиотеки), но и разными трудно опознаваемыми приспособлениями, на которых он упражнял свою инженерную мысль. Никто, кроме него, не мог понять, что по итогу должно получиться из этих странных конструкций, да и сам Вадим Сигизмундович не всегда сходу мог вспомнить, какая именно идея когда-то давно вдохновила его настолько, что он взялся собирать такую нелепую штуковину, но так и не закончил.

Часть этих недоделок дышала на него атмосферой далекого времени, в котором он был прям, как стела, и с особой легкостью носил фетровую шляпу, а душе и мыслям его было так легко, что он беззаботно развлекался, выдумывая разные хитроумные приспособления, и часами корпел в поисках решений, как воплотить их в жизнь. Другая часть – хранила ощущение смутного периода, в котором Успенскому просто хотелось поменьше думать, анализировать происходящее, осознавать, потому что от этого с ним стали случаться панические атаки – он подолгу не мог заснуть, таращась невидящим взором в темноту. Мысли о том, что совсем скоро утро забрезжит узкой полоской света, которая быстро развернется в новый бессмысленный, но терзающий день, отдавалась в нем цепенящим, холодным и липким страхом. Были ночи, когда это жуткое оцепенение не позволяло ему сомкнуть глаз до утра; лежа, он наблюдал в окне появление зарницы, и лишь когда она раскидывалась так, чтобы полностью укрыть небо светлым полотном, Успенский немного успокаивался, просто потому, что неизбежное уже случилось. В те времена, он садился мастерить что-нибудь лишь с целью занять мысли, израсходовать лимит мозговой активности на текущий день. Укладываясь спать, он старательно продолжал думать об изобретениях, цепляясь за эти мысли, как за спасательный круг, который медленно дрейфует к тихому берегу сна. Теперь и те и другие чудо-начинания нет-нет обдавали его тончайшим, еле ощутимым шлейфом грусти. Она ощущалась не явно, не овладевала им целиком, а существовала лишь ненавязчивым фоном, но, когда Успенский замечал ее в себе, он понимал – причина ее в том, что большинство своих начинаний он так и не довел до конца, откладывая самое волнительное во всем процессе – момент завершения – на неопределенное и неясное «завтра». И что-то подсказывало ему, что так он поступал и со всеми остальными начинаниями в своей жизни.

Но в этот день, уединившись в своей комнате, он не обращал никакого внимание на обстановку, он вообще, казалось, ничего вокруг не видел. Новость о крушении самолета, которое ему каким-то чудом удалось напророчить с такой точностью, накануне повергла его в шок. Тем более, пророчество было страшным, кровавым. Конечно, он не ожидал, что случайно брошенная фраза может воплотиться в реальность. Да и как он мог ожидать подобных совпадений, если наверняка знал про себя, что никакой он не пророк, не предсказатель, не экстрасенс. Он даже чувствительной интуицией никогда не обладал. «Или… Обладал, но не догадывался об этом?..» – предположение вспыхнуло искрой и тут же погасло, как падающая звезда, увидев которую уже через секунду сомневаешься – не показалось ли. Новость о трагедии он воспринял так болезненно и остро еще и потому, что раньше подобные страшные события случались с кем-то другим и где-то далеко, а теперь произошедшее каким-то непостижимым образом было связано с ним самим. Связано так тесно, что Вадим Сигизмундович всем своим существом вдруг ощутил чудовищной силы вибрации этой беды, и психоэмоциональная перегрузка увлекла его в забытье.

Ночью жар, завладев его сознанием, заставил ум работать по удивительным, алогичным законам, выйти за границы привычного и осознанного. Всю ночь он был во власти красочных видений, вызывающих сильные реалистичные ощущения и даже вспышки озарений, за которые воспаленный ум цеплялся, пытаясь удержать их в сознании. Но проснувшись, Вадим Сигизмундович обнаружил, что не помнит ровным счетом ничего из того, что в лихорадке представало перед ним простым и ясным, а в жизни почему-то непостижимым. Еще не открыв глаза, он уже силился вспомнить логику яркого калейдоскопа бредовых прозрений, но быстро понял, что не в состоянии воссоздать в памяти замысловатый рисунок простых истин, чтобы запечатлеть его на более надежном носителе, чем трепещущая паутина сна. Витиеватые линии, как иней на стекле, быстро бледнели и таяли перед мысленным взором, стоило ему лишь подумать о том, чтобы рассмотреть их ближе. Единственная мысль, которую ему удалось пронести мимо строгих стражей границы сна и яви, заключалась в том, что ему, Вадиму Успенскому, случайно удалось нарваться на затерянный след некого знания, которое позволило ему заглянуть в будущее и неосознанно предвидеть трагедию. Возможно, с позиции холодного рассудка эта мысль могла показаться абсурдной, необоснованной. Мало ли на свете случайных совпадений? Но видоизмененному за ночь сознанию Успенского эта теорема виделась доказанной. А еще в его уме отпечатались слова Светы, которые она так настойчиво пыталась вбить ему в голову, перед тем, как он провалился в забытье: «Ты сказал – он упал… Получается, ты пророк настоящий, а не деланный».

И вот, утром, поплотней притворив за Светой дверь, он озадачился тем, чтобы понять, что за знание навело его на волну прозрения и как с ним разобраться. Он точно помнил, что началось все с Ванги, с ее пророчеств о Белом братстве. Потом Света принесла ему в тюрьму книгу «Ванга. Пророчества болгарской целительницы» – толстенный том в твердой обложке. От скуки Успенский листал страницы тонкой, но хрусткой бумаги, местами читая, местами пропуская текст. Из этого фолианта, который тогда казался ему сомнительным развлечением, он почерпнул, что, помимо прочего, Ванга пророчила конец света, который будет сопровождаться всемирным потопом, а произойдет он в начале XXI века оттого, что огромное космическое тело прилетит на Землю и ударится о воды. Еще он запомнил, что она говорила про Сирию: «Сирия рухнет к ногам победителя, но победитель окажется не тот». Еще у нее было что-то про Атлантиду. А еще: «После конца света спасутся лишь те, кто избавится от злобы и зависти, кто сможет стать другим».

Теперь Успенский был намерен разобраться со всем этим, сплести все ниточки воедино, чтобы постичь их смысл. Рядом с включенным ноутбуком, который стоял перед ним на столе, он положил ту самую книгу, которую читал в тюрьме. Пророчества Ванги казались обрывочными и туманными. Провидица ничего не поясняла, лишь сыпала образными фразами. Успенский решил пролистать те главы, которые уже читал, чтобы попробовать найти зацепки, которые помогут разобраться в предсказаниях.

В главе об Атлантиде, «цивилизации, существовавшей гораздо раньше нашей», было упомянуто, что высказывания болгарской пророчицы о мифическом материке, населенном атлантами или лемурийцами, тесно переплетаются с трудами Николая и Елены Рерихов, а также Елены Блаватской. «Конечно, самая подробная информация о цивилизации атлантов была дана миру в учениях духовных учителей Шамбалы, представленных работами Е. П. Блаватской и Рерихов», – уяснил для себя Вадим Сигизмундович. «Какое знакомое слово „Шамбала“», – подумал он. И тут же всезнающий Интернет подсказал, что Шамбала – это и есть то самое место, где обитают Белые братья, которые, как сказала Ванга, протянут спасительные руки человечеству, взывающему из темноты пропасти. «Как интересно», – подумал Успенский и сам не заметил, как двинулся дальше, в самые дебри по тропинкам тайных знаний, легко доступных благодаря Интернету, крепко вцепившись в путеводную нить – Атлантиду. Она, в конце концов, вывела его к некому Гансу Гербигеру, автору доктрины вечного льда. В этой доктрине, пусть и весьма сомнительной с научной точки зрения (а в некотором смысле даже абсурдной), сошлось все: и гиганты, то есть атланты, и Атлантида, и неизбежный конец света, и причины его наступления, связанные с падением на Землю космического тела.

Австриец Гербигер с забавной бородой и усами строго взирал на Успенского с интернет-страницы. Он родился еще в 1860 году, жил в нацистской Германии и утверждал, что любое движение во Вселенной основано на идее вечной борьбы между льдом и огнем, силами отталкивания и притяжения. Наука считает, что Вселенная была создана Большим взрывом около 13 миллиардов лет назад, но не называет его причин. Гербигер же утверждает, что ему они известны: в бесконечной пустоте покоилось огромное тело с высокой температурой, которое было в миллионы раз больше Солнца, существующего теперь, и оно столкнулось с гигантской планетой, состоявшей из скопления космического льда. В итоге масса льда глубоко проникла в сверхсолнце. Сотни тысяч лет гигантское космическое тело, вместившее в себя лед и пламя, продолжало покоиться в пустоте как ни в чем не бывало. Но случился момент, когда под воздействием водяных паров оно взорвалось и разлетелось на множество осколков. Часть из них была отброшена так далеко, что затерялась в пространстве. А из тридцати оставшихся в относительной близости от места взрыва образовались планеты нашей системы. Все они, по убеждению Гербигера, состоят изо льда: Луна, Юпитер, Сатурн; а каналы Марса – трещины в ледяной глыбе. Лишь Земля унаследовала смешанную природу жара и холода, которые продолжают в ней свою борьбу. Но угроза нашей цивилизации исходит не из этого противоборства.

Апокалипсис случится, когда на Землю упадет Луна. Гербигер был убежден, что это неизбежно произойдет, поскольку в средней зоне Большого взрыва планеты (в том числе и Земля) повинуются двум силам: первоначальной силе, удаляющей их, и гравитации, притягивающей планеты к самой большой массе, расположенной по соседству. Эти две силы не равны. Начальная центробежная сила, возникшая в результате Большого взрыва, последовательно уменьшается (поскольку пространство не пусто), тогда как гравитация постоянна. Поэтому каждая планета под воздействием гравитации все время приближается к другой, более массивной и более близкой, притягивающей ее. Рано или поздно каждая планета упадет на ближайшую, а вся система, обледенев, рухнет на Солнце. Случится новый взрыв, все начнется сначала. «Лед и пламень, отталкивание и притяжение вечно борются во Вселенной. Эта борьба определяет жизнь, смерть и вечное возрождение космоса».

Но до того, как случится очередной Большой взрыв, на Землю упадет Луна. «Мало-помалу, с течением лет, Луна приближается. Сила гравитации, влияющая на Землю, будет увеличиваться. Тогда воды наших океанов соединятся в постоянные цунами, они поднимутся, покрывая сушу, затапливая тропики и окружая самые высокие горы. Живые существа постепенно облегчат свой вес. Они увеличатся. Космические силы станут более мощными. Действуя на хромосомы и гены, они создадут мутации. Появятся новые расы, животные, растения и гигантские леса. Затем, еще более приблизившись, Луна взорвется, вращаясь со всей скоростью, и станет огромным кольцом из скал, льда, воды и газа, вращаясь все быстрее. Наконец это кольцо обрушится на Землю, и тогда произойдет Падение, предсказанное Апокалипсисом. Но, если люди выживут, самые лучшие, сильные, избранные, они увидят страшное и потрясающее зрелище – быть может, зрелище конца. После тысячелетий без спутника, когда на Земле, как черепицы, будут наслаиваться все новые и новые расы, цивилизации, рожденные гигантами, все начнется снова, после потопа и огромных катаклизмов. Марс, значительно меньший, чем наш земной шар, кончит тем, что приблизится к нему. Он догонит земную орбиту. Но он слишком велик, чтобы стать спутником, подобным Луне. Он пройдет совсем близко от Земли, он заденет ее, падая на Солнце, притянутый его огнем. Тогда наша атмосфера окажется мгновенно увлеченной притяжением Марса и покинет нас, чтобы затеряться в пространстве. Океаны забурлят, вскипая на поверхности Земли, смывая всё, – и земная кора взорвется. Наш мир, мертвый, продолжающий двигаться по спирали, будет захвачен ледяными планетоидами, плавающими в небе, и станет огромным ледяным шаром, который в свою очередь упадет на Солнце. После столкновения наступит Великое Молчание, Великая Неподвижность, в то время как на протяжении миллионов лет внутри полыхающей жаром массы будут собираться водяные пары. Наконец произойдет новый взрыв для созидания новых миров вечными пламенными силами космоса», – прочитал Успенский и подумал: «А, может, и самолеты стали падать так часто именно потому, что сила гравитации действительно растет?»

Гербигер считал, что со времен первого Большого взрыва Земля вовлекла в свое поле четыре спутника, четыре ледяные Луны. Три из них в свое время уже упали на Землю, а та, что мы видим, – четвертая. С этим он связывает четыре геологические эпохи на Земле. Якобы во время приближения очередного спутника наступает период, длящийся несколько сотен тысяч лет, когда новая луна вращается вокруг Земли на расстоянии четырех-шести земных радиусов. А когда спутник подходит вплотную, наступает период гигантизма.

«В конце первичной эпохи – огромные растения, громадные насекомые. В конце вторичной – динозавры, тридцатиметровые животные и первые люди. Первый человек и, быть может, первая человеческая чета – близнецы – появились из чрева животного в силу мутаций, умножившихся, когда космическое излучение стало очень мощным. Общественное устройство в те далекие времена строилось по подобию тех, которые создавались гигантскими насекомыми первичной эпохи. Взрыв второй луны поставил точку в истории этой цивилизации. Когда появилась третья луна, сформировались обычные люди – меньше ростом, менее разумные. Это были наши настоящие предки. Но и великаны, сумевшие пережить катаклизм, еще существуют – они-то и цивилизуют маленьких людей. Пользуясь советами великанов, новые люди создали два могущественных государства, две Атлантиды: одну – в Андах, другую – в северной Атлантике. 12 тысяч лет назад Земля приобрела четвертый спутник, нашу теперешнюю Луну. В результате этого произошла новая катастрофа. Земной шар приобрел нынешнюю форму – сплюснутый у полюсов эллипсоид. Северные и южные моря стеклись к экваториальному поясу. Атлантическая цивилизация исчезла за одну ночь. В этот новый период великаны выродились».

Погружаясь в тему апокалипсиса, который ему самому теперь начинал казаться неминуемым, Успенский продолжал поиски все новой и новой информации, цепляясь то за одно упоминание фамилии или книги, то за другое. Внутри у него складывалась не то чтобы совершенно понятная, четкая картинка, но ее ощущение, некое объемное чувство, которое росло и ширилось внутри. Оно будто требовало подпитки, чтобы стать чем-то завершенным. И под его влиянием Успенский продолжал искать всё новые следы. Монитор ноутбука пестрил строчками Елены Блаватской, четы Рерихов, Гурджиева, Генона. Успенский удивлялся тому, как складно и убедительно они вторят друг другу, а самым удивительным ему казалось то, что теософские теории не противоречат предсказаниям той же Ванги. Ну не могла же слепая перелопатить столько книг, в самом деле? От теософов Успенский узнал, что остатки атлантов поселились среди людей, атлантическая раса смешалась с народностями, которые сохранили память о Первичном знании, например, тибетцами. А французский философ Рене Генон поделился с ним легендой: «После гобийской катастрофы учителя высокой цивилизации, обладатели знания, сыны Внешнего разума, поселились в огромной системе пещер под Гималаями. В сердце этих пещер они разделились на два „пути“, правой и левой руки. Первый „путь“ назвал свой центр „Агарти“ („Скрытое место добра“) – и предался созерцанию, не вмешиваясь в мирские дела. Второй – основал Шамбалу, центр могущества, который управляет стихиями, человеческими массами и ускоряет приход человечества к „шарниру времени“. Маги-водители народов могут заключать договор с Шамбалой, принося клятвы и жертвы».

«Я ведь в некотором смысле тоже приношу человеческие жертвы, – почему-то подумал осоловевший от всего прочитанного Вадим Сигизмундович. – Ведь люди приходят ко мне за помощью, а я обираю и обманываю их…» В этот момент он понял, что пора ему отвлечься.

Он посмотрел на время и удивился тому, как быстро пролетел день, на часах было без пятнадцати шесть. Успенский прислушался – в квартире было тихо, и он решил, что можно спокойно перекусить, сталкиваться со Светой ему не хотелось. Но куда от нее было деться? Она караулила его у самого холодильника, и Вадим Сигизмундович узнал очередную новость за этот день, что завтра его ждет пресс-конференция. Это, впрочем, его волновало меньше всего. Прихватив бутерброды, он снова удалился к себе. Быстро поел, запил чаем и прилег на диван, обдумывать то, что открыл для себя. Но покой длился недолго. Не прошло и часа, как Света заглянула к нему и протянула несколько листов с каким-то текстом.

– Вот, Вадик, это шпаргалка для пресс-конференции. Я понимаю, что времени на подготовку мало, но что делать, ложка дорога к обеду, тянуть нельзя. Я тут набросала кое-что в общих чертах. Но ты и так уже заработал себе авторитет благодаря предсказанию, поэтому, если что, напускай важности и тумана.

– Хорошо, – ответил Успенский, надеясь, что Света уйдет.

Но она снова начала осыпать его ценными указаниями, которым, казалось, не было конца. Улучив момент, Успенский сказал, что ему надо готовиться, и лучше это делать одному в тишине и сосредоточении. «Ты ведь не хочешь, чтобы завтра я все испортил?» Аргумент подействовал, Света покинула пределы его личного пространства. Он бегло проглядел «шпаргалку», небрежно бросил листки на стол, так, что они разлеглись широким веером. Выведя ноутбук из спящего режима, он стал собирать в отдельный файл цитаты из Гербигера, Рерихов, Генона. Также при помощи Интернета он оживил в памяти Откровение Иоанна Богослова об апокалипсисе, снова удивившись, что и его слова не противоречат сегодняшним открытиям. Успенский на всякий случай надергал цитат и из Откровения.

Спал Вадим Сигизмундович в эту ночь крайне беспокойно. Когда он прикоснулся головой к подушке, смежив веки в темноте и тишине, ему стало казаться, что он слышит, как в голове работает на быстрых оборотах некий механизм, состоящий из больших поршней, цилиндров, шестерней и разнокалиберных шестеренок. Поршни тяжело оборачивались вокруг оси с протяжными вздохами, цилиндры скрежетали, шестерни туго крутились с глухим лязгом, а маленькие шестеренки вращались на бешеных оборотах, стрекоча, как сверчки. Информация, которую он узнал вчера и жадно поглощал сегодня, похоже, перегрузила его мыслительную машину, не прошла обработку равномерным слоем, а сбивалась в жесткие комья, засоряя механизм, которой силился ее одолеть. В пазах артачилось и мешалось все скопом: гиганты в белых балахонах и бурлящие океаны, законы гравитации, ослепительные вспышки взрывов в пустоте, картины Рериха, отрешенный взгляд Блаватской на черно-белом фото, морщинистое лицо болгарской провидицы. Успенский зажмурился крепко-крепко, как будто эта детская мера и впрямь могла оказать терапевтический эффект на воспаленное сознание.

Света пришла в спальню минут через тридцать после того, как он лег в постель. Она нырнула под одеяло и прижалась к его спине своей мягкой, горячей грудью. Успенский чувствовал, что она зазывно дышит ему в затылок и водит рукой по его плечу, будто предлагая повернуться, неуверенная в том, успел ли он заснуть. Вадим Сигизмундович не хотел поворачиваться и старался не обнаружить свое бодрствование. Поэтому он лежал смирно, затаившись. Довольно скоро дыхание Светы стало ровным и легким, а рука отяжелела, скользнув вниз по его спине. А он все продолжал слушать какофонию тяжелой машины в своей голове и пытался замедлить ее ход. Так он промучился пару часов, пока не истратил все силы на безуспешную борьбу. И лишь отчаявшись, заметил, что малу-помалу тяжелые поршни и шестерни сбавляют обороты, их шум становится не будоражащим, а мерным. Ему наконец удалось заснуть, но сон оказался неспокойным и облегчения не принес.

Ему снились луны. Четыре огромных желто-серых щербатых шара, которые, казалось бы, неторопливо, но неотвратимо приближаются к земле, медленно вращаясь на ходу. Луны обступили небо со всех сторон. Одни виделись ближе и больше, другие дальше. Они были так велики, что не вмещались в перспективу, по бокам одни перекрывали другие, а нижние контуры некоторых скрывались за линией горизонта. Успенский был настолько заворожен этим зрелищем, что даже не чувствовал страха, а только перехватившее дух восхищение. Вдруг земля дрогнула, картинка качнулась. Он услышал нарастающий шум воды, будто совсем рядом морская стихия забесновалась в яростном порыве. Стало тревожно, и Вадим Сигизмундович оглянулся по сторонам. Неожиданно для себя он обнаружил, что стоит посреди плато. Слева от него вдалеке растянулась вереница горных хребтов с белыми пиками, а среди них торчит огромный кристалл льда. Справа он увидел то взмывающие ввысь, то проваливающиеся за горизонт пенные гребни злых волн. Он ощущал в пейзаже некую странность, но не мог понять, в чем именно она заключается. Поиски ответа на этот вопрос, казалось, заняли у него целую вечность, но он понял. Странность была в том, что земной шар перестал быть прежним, он будто сжался в размерах и теперь, стоя на открытой местности, Успенский видел его форму, – просторы не расстилались перед ним ровным полотном, а уходили в горизонт покатыми очертаниями большой сферы.

В этот момент земля дрогнула снова, так, что он еле устоял на ногах, и почти сразу еще раз. Озираясь, Успенский нашел причину толчков. Со стороны нагорья к нему двигалась группа из трех гигантов – огромных обнаженных существ, напоминающих гибрид человека и гориллы. От их шагов так неистово и тряслась земля, а сам шар казался под ними совсем миниатюрным, не говоря уже о Вадиме Сигизмундовиче, который почувствовал себя кем-то вроде полевой мыши. Великаны приблизились к нему в три шага, закрыв спинами обзор сразу двух лун. Прямо перед собой Успенский увидел волосатую ступню с обломанными грязными ногтями.

Вдруг страшная сила толкнула его в бок, а потом подбросила вверх, и он оказался в шершавой ладони. Ладонь поднималась все выше и выше, как ковш подъемного крана, и в конце концов он увидел перед собой бежевую стену, которая в итоге оказалась не стеной вовсе, а гигантским подбородком. Успенский попытался обозреть раскинувшийся перед ним ландшафт огромного лица целиком. Со столь близкого расстояния сделать это было трудно, но все же что-то знакомое померещилось ему в чертах. Внезапная догадка отозвалась в нем облегчением и ужасом одновременно. «Это же Света!» – понял Вадим Сигизмундович. И точно, стоило ему так подумать, как ландшафт расплылся на мгновенье и замер снова, явив несколько другой рисунок, но уже совершенно определенно Светиного лица. Только глаза у нее почему-то оказались раскосыми. Подбородок угрожающе качнулся, Успенского прижал к ладони порыв ураганного ветра, раздался невыносимый грохот: «Не волнуйся, Вадик. Я все организую». Он зажмурился, зажал руками уши. А когда открыл глаза, увидел на подбородке большой бурый бугор. Последнее, о чем он подумал, – что это прыщ. Потом гигантская ладонь закрылась, сомкнув его в душной, глухой темноте.

«24 апреля 20… 21.59

это спам

День сегодня был обычный, рассказать особо не о чем. Скучный, серый с дождем и кучей пыльных папок, в которых надо было разобраться. Марина Геннадьевна, начальница моя, пришла на работу с опухшими глазами и какая-то прибитая, что ли. Ни тебе прически, ни размалеванных век, ни красной помады. Наверное, опять не ладится у нее что-то на личном фронте. Меня-то никто в курс дела не вводит, я вроде как серая мышь, поэтому не принимают меня в ближний круг. Не больно то и хотелось)). Да и, скорей всего, думают: «что она может знать и понимать о любви да отношениях?»)) Глупые). О любви я знаю все, я ей живу, а им и невдомек)). В общем, Марина только с Танькой пошушукалась, я лишь краем уха слышала, рядом ведь сижу, куда деваться… И точно, сгинул ухажер как сквозь землю провалился. Вот она, бедная, и переживает, что к тридцати восьми годам все никак замуж не выйдет. А ведь старается, из кожи вон лезет. То химию сделает, то кофточку новую купит, смешно сказать – каждый день по нашим ухабам на каблуках умудряется прыгать, ноги калечить! Очень уж ей хочется жар-птицей быть. Да только не получается у нее никак все устроить да наладить – то запойный попадется, то приезжий. Заводские мужики все больше семейные или по возрасту ей не подходят. Ну и характер у нее такой, что не каждый захочет жизнь связывать.

Лет пять назад, помню, она еще хорошо держалась, улыбалась да отшучивалась. Мол, что с них взять? Не по Сеньке шапка (это она про наших мужиков). Мое счастье меня еще найдет, всему свое время. Только красилась ярче и наряды чаще меняла. А теперь совсем стервенеть начала. Словно поселилась в ней какая-то инородная злоба, помимо ее природной. Чернеет на глазах и взгляд иногда такой странный, недобрый… Не просто недобрый, слово, пожалуй, не то… Это взгляд несчастливого человека, который хочет видеть еще более несчастливыми других. Иной раз меня этот взгляд будто током прошибает, а иногда я чувствую его спиной. Не по себе мне с ней. Бывало, сижу, копошусь в своих бумажках, и вдруг так тоскливо становится и страшно. Обернусь, а там Маринка… Смотрит…

А на днях оборачиваюсь, а она улыбается краем рта, а глаза все такие же – дрожь пробирает. И вдруг говорит мне: «Не пойму я тебя, Елена Петровна… Блаженная ты, что ли? Ни мужа, ни детей, а тебе хоть бы хны. Сидишь, улыбаешься чему-то, и глаза блестят. Неужели счастьем разжилась?» Я опешила от неожиданности, да возьми и ляпни: «Разжилась. Чего и тебе, Марина, желаю!» Тут она совсем почернела, улыбка так и дрогнула. И чего это я язык распустила? Отвернулась от нее, а на сердце тяжесть.

Да ведь разве я виновата, что у нее все так складывается? Знала бы, как помочь, помогла бы. Что она себе надумала? Будто другие виноваты в ее несчастье. Я у нее женихов не отбивала. А то, что улыбаюсь своему, так ведь это мое дело, разве нет? Надо же, а я и не знала, что улыбаюсь сама себе)). На самом деле это я тебе улыбаюсь, но никто ведь не знает.

А меня девчонки за глаза еще и «мокрой курицей» называть стали))). Может, чтобы Марине угодить? Я сама недавно слышала, но виду не подала. А мне и не обидно вовсе, наоборот, только со смеху прыснула тихонько, сказала, что в горле запершило. Я ведь про себя лучше знаю, какая я. Да и Марина без макияжа и прически, как сегодня, не бог весть какая красавица. Вечером, дома, я надела платье любимое (всего пару раз в жизни его на люди надеть осмеливалась, и то по молодости, – красивое оно, но уж слишком броское, неловко), распустила волосы и долго смотрела на себя в зеркало. Никакая я не курица. Особенно если волосы распущены. Я ведь на людях их не распускаю, зачем? Волосы у меня длинные, почти до бедер достают. Когда распускаю, так и льются на спину да по плечам, словно зеркальный водопад. Мама мне с детства говорила, что волосы – главное для девушки украшение, и мне с ними повезло. Помню, как она расчесывала их мне каждый вечер перед сном. Подолгу, аккуратно и ласково. Говорила, что от расчесывания они будут гуще и быстрей расти. Так и случилось, отросли густые и длинные, только теперь в них появилась проседь – тонкие серебристые нити. Но они меня не слишком расстраивают. Наоборот, сейчас, в тусклом свете ночника, они как-то по-особому, сказочно серебрятся, как у заколдованной царевны. Смотрю на них и думаю: может, ты придешь и расколдуешь?)) А пока я их прячу, завязываю на затылке в тугой узел. Это уж потом, когда мы с тобой будем вместе, стану их распускать, чтобы все видели, какая я у тебя красавица, а ты будешь горд. Спокойной тебе ночи и сладких снов))».