Текст книги "Север и Юг"

– Папа, что же я наделала! Но мы все равно должны были известить Фредерика. Я уверена, что он сам пошел бы на риск.

– Он так и сделает, можешь не сомневаться. Но я рад, что ты сообщила ему о болезни Марии. Сам бы я не отважился на это. Хорошо, что так получилось. Иначе я колебался бы до тех пор, пока не стало бы слишком поздно. Дорогая, ты совершила правильный поступок. К сожалению, последствия нам не подвластны.

Отец успокоил Маргарет, но его рассказ о неумолимой расправе военных с бунтовщиками заставил ее задрожать от страха. Неужели она завлекла брата на родину лишь для того, чтобы он «смыл свое преступление кровью»? Несмотря на ободряющие слова отца, она чувствовала его глубокое беспокойство. Мистер Хейл взял ее под руку, и они печально зашагали домой.

Глава 26
Мать и сын

Я поняла, что святое место покоя

Все еще не занято другой.

Миссис Хеманс

Когда этим утром мистер Торнтон вышел из дома Хейлов, он был почти ослеплен своим гневом. Его изумлению не было предела. Маргарет, эта нежная, грациозная, воспитанная девушка, вела себя словно грубая торговка рыбой. У него было такое ощущение, будто он получил затрещину. Он даже чувствовал физическую боль: его голова гудела, в висках пульсировала кровь. Его тошнило от шума, яркого света, от грохота телег и движения людей на улицах. Он называл себя глупцом, достойным подобных страданий, однако не видел их причину и даже не понимал, насколько его мнимая вина соответствовала возникшим последствиям. Ему было бы легче, если бы он мог сесть на пороге и поплакать, как маленький ребенок, которого обидели до слез. Мистер Торнтон говорил себе, что ненавидит Маргарет, но исступленное, подобное молнии чувство любви расщепляло его самообман, когда он пытался оформить в слова эту якобы заявленную ненависть. Его утешало лишь то, что он не стал говорить ей о своих душевных муках. Он правильно сделал, когда сказал, что она может отвечать ему презрением, вести себя с гордым и высокомерным безразличием, но это ни на йоту не изменит его чувств. Она не заставит его отказаться от них. Он любит ее и будет любить! Он отбросит прочь эту жалкую телесную боль.

Мистер Торнтон остановился на миг, чтобы принять окончательное и твердое решение. Мимо проезжал омнибус – пассажирская карета, направлявшаяся в сельскую местность. Очевидно, кондуктор подумал, что он хотел занять место, и остановил омнибус у обочины. Мистеру Торнтону не хотелось извиняться и объяснять свои действия, поэтому он сел в карету и поехал – мимо длинных улиц с унылыми домами, мимо роскошных особняков с ухоженными садами, мимо деревенских оград, пока они не въехали в небольшой поселок. Все пассажиры вышли, и то же самое сделал мистер Торнтон. Люди пошли в направлении рынка, и он поначалу следовал за ними. Но потом он свернул на широкие поля. Быстрая походка и подъем на холм освежили его рассудок.

Теперь он понимал, каким жалким выглядел в глазах Маргарет; какой абсурдный способ был выбран им для объяснения в любви. Ведь он и раньше знал, что это будет самым глупым поступком в его жизни. И вот ему пришлось столкнуться с последствиями, которые, будь он в здравом уме, мог бы предсказать. Неужели он был околдован ее прекрасными глазами и мягким полуоткрытым ртом, еще вчера прижимавшимся к его плечу? Он не мог избавиться от этого воспоминания. Руки Маргарет обвивали его шею – в первый и последний раз. Он получил лишь поверхностное представление о ней, но не понял ее. Вот почему она казалась то храброй, то робкой, то нежной, то высокомерной и царственно-гордой. И тогда мистер Торнтон подумал, что со временем его впечатления сотрутся, превратившись в тлен, и он забудет о ней. Он видел ее в разных нарядах, в разном настроении и не знал, какое состояние души подходило ей лучше всего. Даже этим утром она выглядела такой величественной… Как сверкали от возмущения ее глаза! Еще вчера она делила с ним опасность, а сегодня совершенно не заботилась о нем!

Если утром мистер Торнтон вел себя до крайности глупо – так он говорил себе по меньшей мере раз двадцать, – то вечером его поведение не стало мудрее. После шестипенсового путешествия на омнибусе он еще больше убедился в том, что на свете не было и никогда не будет женщины, похожей на Маргарет. Она не любила его – и, вероятно, никогда не полюбит. Но ни она, ни даже целый мир не смогут помешать ему любить ее! В таком настроении он вернулся на маленькую рыночную площадь и сел в омнибус, направлявшийся в Милтон. Поздним вечером он вышел из пассажирской кареты около своего склада. Знакомые места вернули его к прежним привычкам и мыслям. Он знал, как много нужно сделать – больше обычного из-за вчерашних волнений. Прежде всего ему следовало повидать своих коллег из городского магистрата. Затем он должен был завершить приготовления, начатые утром, для обеспечения безопасности вновь прибывших ирландских рабочих. Нужно было уберечь их от любых столкновений с недовольными милтонскими рабочими. И наконец, он должен был вернуться домой и встретиться с матерью.

Миссис Торнтон весь день просидела в столовой, каждую секунду ожидая новостей о том, как мисс Хейл приняла ее сына. При любом внезапном шуме в доме она вздрагивала, подхватывала свое рукоделие и начинала усердно работать иглой, хотя стекла очков туманились от слез, а рука предательски дрожала. Время от времени дверь открывалась и какие-то ненужные люди входили по каким-то неважным делам. Чуть позже непреклонное выражение, застывшее на ее лице, сменилось расслабленным унынием, столь непривычным для суровых черт. Отбросив мысли о мрачных переменах, которые должны были произойти после женитьбы сына, она погрузилась в размышления о привычных домашних делах.

Новобрачным потребуется новый запас льняного белья. У миссис Торнтон имелось множество корзин, наполненных тканями, скатертями и салфетками. Она принесла их в комнату и принялась перебирать рулоны и отдельные вещи. На некоторых из них были вышиты буквы Д. Х. Т. (Джордж и Ханна Торнтоны). Другие, принадлежавшие сыну и купленные за его деньги, были помечены инициалами Д. Т. Вещи с буквами Д. Х. Т. были сделаны из голландского дамаста старого производства, изысканно прекрасного и не имеющего ничего общего с нынешним текстилем. Миссис Торнтон долго стояла и смотрела на них. Когда она вышла замуж, все это было ее гордостью. Затем она нахмурилась, плотно сжала губы и аккуратно отпорола буквы Д. Х. Она долго искала красную маркировочную нить, чтобы вышить другие инициалы, но та, похоже, была полностью использована. Миссис Торнтон не нашла в себе мужества, чтобы послать служанку за новой катушкой. Она печально смотрела на пустоты, оставшиеся после срезанных букв, и перед ее внутренним взором проносились видения, связанные с сыном. Джон всегда был ее гордостью, ее собственностью.

Он до сих пор не пришел, потому что, без сомнения, задержался у мисс Хейл. Новая любовь заменила прежнюю, согнав мать с первого места. Укол напрасной ревности пронзил ее сердце. Она не знала, была ли эта боль физической или психической, поэтому на всякий случай села на стул. Но через миг миссис Торнтон снова стояла на ногах – такая же прямая и непреклонная, как всегда. Впервые за этот день на ее лице появилась мрачная улыбка. Она была готова к возвращению триумфатора, который никогда не поймет ее сожалений по поводу его брака. О будущей невестке миссис Торнтон почти не думала. Став женой Джона, она, естественно, займет место хозяйки дома. Более того, она получит множество других привилегий: славу их фамилии, дом и комфорт, пурпурные и тонкие льняные ткани, честь, любовь, подчинение и толпу друзей. Все это перейдет к ней так же естественно, как драгоценности на королевской мантии, а значит, вряд ли будет оценено по достоинству.

Выбор Джона сделал бы королевой даже простую кухарку. А мисс Хейл была не так уж и плоха. Родись она в Милтоне, миссис Торнтон полюбила бы ее без лишних слов. Эта девушка была остра на язык, имела вкус, характер и даже изюминку. Конечно, она вела себя ужасно предвзято и невежественно, но что еще можно было ожидать от этой южной породы? Сравнив ее с Фанни, миссис Торнтон внезапно огорчилась и потому, увидев дочь, говорила с ней неоправданно резким тоном, обругав за лень и медлительность. Затем она раскаялась, взяла в руки «Комментарии Генри» и попыталась сосредоточиться на чтении, вместо того чтобы с гордостью и удовольствием продолжать осмотр скатертей и салфеток.

Наконец раздались его шаги! Она следила за ними, дочитывая фразу из книги. Пока ее взгляд скользил по строкам, а память механически повторяла слова, она отмечала, что Джон уже идет по коридору. Ее обостренные чувства улавливали каждый звук, доносившийся из холла: вот он подошел к шляпной стойке, вот он почти у дверей. Почему он медлит? Пусть скажет ей самое худшее.

Тем не менее она не приподняла голову и не отвела взгляда от книги. Мистер Торнтон подошел к столу и остановился там, ожидая, пока она закончит читать абзац, который так поглотил ее внимание. Переборов себя, она посмотрела на сына.

– Ну, Джон?

Он знал, что означал ее короткий вопрос. Но он будто окаменел. Ему хотелось ответить какой-нибудь остротой. Его злость могла бы породить фривольную шутку, но мать заслуживала большего. Он обошел стол и встал за ее спиной, чтобы она не могла видеть его. Склонившись к бледному застывшему лицу миссис Торнтон, Джон поцеловал ее в щеку и тихо прошептал:

– Никто не любит меня, кроме тебя, дорогая мама.

Он отвернулся и, прислонившись к каминной полке, опустил голову, чтобы скрыть набежавшие слезы. Миссис Торнтон встала. Ее всю трясло. Впервые в жизни эта сильная женщина чувствовала себя слабой. Опустив ладони на плечи сына, она заставила его посмотреть ей в глаза.

– Материнская любовь дается Богом, Джон. Со временем она становится прочнее и сильнее. Девичья любовь похожа на клуб дыма – она меняется при каждом порыве ветра. Она отвергла тебя, мой мальчик, верно?

Миссис Торнтон сжала зубы и оскалилась, как собака. Он покачал головой.

– Я не гожусь для нее. Да, мама. Я знал, что не гожусь.

Она выдавливала слова сквозь сжатые зубы. Джон не слышал, что она говорила. Но блеск ее гневных глаз не оставлял сомнений в том, что это были проклятия. Однако сердце миссис Торнтон подпрыгнуло от радости, когда она осознала, что сын снова принадлежал только ей.

– Мама! – сказал он торопливо. – Я не могу слышать грубых слов в ее адрес. Пощади меня, пожалуйста! Мне и так сейчас тошно. Я все еще люблю ее. Люблю больше, чем когда-либо.

– А я ненавижу ее, – тихим свирепым голосом ответила миссис Торнтон. – Я старалась не питать к ней ненависти, когда она встала между мной и тобой. Мне верилось, что она сделает тебя счастливым. Я отдала бы всю кровь моего сердца, чтобы так оно и было. Но теперь я ненавижу ее за твои страдания. Джон, не нужно скрывать от меня израненных чувств. Я носила тебя в своей утробе, поэтому твоя печаль является моей. И если ты не можешь ненавидеть эту женщину, то я буду ненавидеть ее.

– Мама, ты просто заставишь меня любить ее еще сильнее. Если ты начнешь относиться к ней несправедливо, мне придется как-то уравновесить это. Но почему мы говорим о любви и ненависти? Я не интересен Маргарет, и этого достаточно… даже с избытком. Давай не будем возвращаться к этой теме. Так ты мне действительно поможешь. Просто никогда не произноси ее имя.

– С огромным удовольствием. Я только хочу, чтобы она и вся ее семья были изгнаны туда, откуда они приехали.

Он стоял неподвижно, глядя на огонь в камине. При виде его печали сухие потускневшие глаза матери наполнились слезами, хотя со стороны казалось, что она, как и прежде, выглядела мрачной и грозной.

– Выписаны ордера на арест троих заговорщиков, – сказал Джон. – Вчерашний бунт помог закончить забастовку.

Имя Маргарет больше не упоминалось в их разговоре. Они перешли к обычным темам, обсуждая факты, а не мнения и чувства. Их голоса были спокойными и бесстрастными. Сторонний человек мог бы подумать, что ему еще ни разу в жизни не доводилось наблюдать столь холодное и безразличное общение двух близких родственников.

Глава 27
Натюрморт с фруктами

Всегда уместно и приятно все,

Что нам поднесено чистосердечно.

Уильям Шекспир. Сон в летнюю ночь

На следующее утро мистер Торнтон занялся фабричными делами. В последнее время к готовым товарам хлопчатобумажной промышленности предъявлялись не столь жесткие требования, поэтому он, желая превратить данные уступки в преимущество, согласился на несколько трудных заказов. В час дня у него состоялась встреча с коллегами из магистрата, на которой – благодаря его сметливому уму и дальновидности – они быстро пришли к необходимым решениям. Пожилые члены муниципального совета, давно управлявшие городом, – люди большего достатка, по традиции скупавшие землю, в то время как он вкладывал свободный капитал в производство, – охотно полагались на его поддержку и мудрые суждения. По их общему согласию, мистер Торнтон обеспечивал взаимодействие магистрата с полицией. Такое уважение общества заботило его не больше, чем слабый западный ветер, который едва отклонял дым, поднимавшийся из самой высокой фабричной трубы. Он не замечал повсеместного почтения, которое оказывали ему окружающие люди, – а если бы и замечал, то считал бы это помехой на пути к поставленным целям. Мистера Торнтона интересовало только ускоренное осуществление задуманных планов. Хотя, конечно, уши его матери жадно впитывали все, что говорили женщины из семейств богатых торговцев и членов муниципального совета: например, о том, как высоко ценили ее сына мистер Этот и мистер Тот, или о том, что дела в городе шли бы совершенно иначе, то есть очень-очень плохо, не будь мистера Торнтона в магистрате.

Наконец он разобрался со всеми своими делами и его рабочий день завершился. Казалось, что глубокое вчерашнее разочарование и бесцельное блуждание в последующие часы прояснили его затуманенный интеллект. Он снова наслаждался силой разума. Он мог пренебречь сердечными страданиями. И если бы мистер Торнтон знал слова из песни мельника, жившего у речки Ди, он мог бы пропеть: «Я не забочусь ни о ком, и обо мне никто не заботится».

В полицейском участке ему были представлены доказательства против Бушера и других зачинщиков. Троих задержанных бунтовщиков не удалось привлечь за тайный сговор. Мистер Торнтон призвал представителя полиции к осторожности, поскольку, объявив заговорщиков виновными, рука закона должна была подготовиться к накалу забастовки. Он вышел из душного и задымленного помещения на «свежий воздух» душной задымленной улицы. Его настроение испортилось. Апатия вернулась с прежней силой, и он перестал контролировать мысли. Они возвращались к Маргарет; они высвечивали сцены – не того злополучного часа, когда он получил отказ на предложение в любви, а в день бунта. Он шел по переполненным улицам, механически уклоняясь влево и вправо от приближавшихся людей – на самом деле не замечая их, не осознавая окружающего мира. Его душила тоска о том счастливом получасе: о кратком промежутке времени, когда ее тело прижималось к нему, когда их сердца стучали в унисон… что вряд ли повторится вновь.

– Мистер Торнтон, я должен сказать, что не понимаю столь прохладного отношения к своей персоне. Вы даже не ответили на мое приветствие. Как поживает миссис Торнтон? Пусть она будет внимательна к нынешней погоде. Нам, докторам, не нравится такая жара.

– Прошу прощения, доктор Дональдсон. Я не заметил вас. И спасибо за заботу. Моя мать чувствует себя хорошо. Что касается погоды, этот день хорош для урожая. Если зерновые уродятся, в следующем году мы получим оживление торговли, что бы вы, доктора, ни говорили народу.

– Да-да. Каждый человек отстаивает свои интересы. Ваша плохая погода и трудные времена приносят мне доход, поэтому я считаю их хорошими. Когда торговля идет на спад, люди Милтона начинают тревожиться о здоровье и думать о смерти – причем больше, чем вы можете себе представить.

– От меня вы такого не дождетесь, доктор. Я выкован из железа. Мой пульс не изменился даже при новости о крупной задолженности. Эта забастовка затронула меня больше, чем любого другого фабриканта в Милтоне, – больше, чем Хэмпера, – но и ей не удалось испортить мне аппетит. Так что ищите себе пациента где-нибудь еще.

– Кстати, вы рекомендовали мне хорошую пациентку. Бедная леди! Не хотелось бы казаться бессердечным, но я уверен, что миссис Хейл, та леди из Крэмптона, не проживет и нескольких недель. Я уже говорил вам, что ее болезнь неизлечима. И после сегодняшнего осмотра у меня не осталось никаких сомнений – она в очень плохом состоянии.

Мистер Торнтон молчал. Его хваленый пульс участился.

– Доктор, я могу чем-нибудь помочь? – после паузы спросил он заметно изменившимся голосом. – Вы же понимаете… Вы знаете, что денег у них мало. Может быть, ей требуются какие-то удобства или некая особая диета?

– Нет, – покачав головой, ответил доктор. – Хотя я слышал, что она просила фруктов. У нее постоянный жар, и лучше всего подойдут груши-скороспелки. Между прочим, они уже появились на рынке.

– Если что-то будет нужно, сообщите мне об этом, – сказал мистер Торнтон. – Я полагаюсь на вас.

– О, не беспокойтесь. Я не пощажу ваш кошелек. Надеюсь, он достаточно глубокий. Хотел бы я получить от вас такой же карт-бланш для всех моих пациентов и их скромных желаний.

Но мистер Торнтон не отличался щедростью. Его благотворительность была строго индивидуальной. Немногие могли бы поверить, что он способен на сильные чувства. Тем не менее он направился к единственному фруктовому магазину в Милтоне, купил отменные сочные персики и зрелые грозди крупного фиолетового винограда. Все это уложили в корзину, украшенную свежими виноградными листьями.

– Куда их отправить, сэр? – спросил продавец.

Не дождавшись ответа, он высказал свое предположение:

– Я полагаю, на фабрику Мальборо?

– Нет, – сказал мистер Торнтон. – Дайте корзину. Я сам отнесу ее.

С корзиной в руке он вышел на одну из самых оживленных улиц города. Здесь располагалось множество женских салонов. Знакомые молодые леди недоуменно оборачивались и смотрели ему вслед, не понимая, почему он сам несет свою ношу, будто простой слуга или посыльный. А он думал: «Меня не смутят их взгляды, потому что я поступаю так ради нее. Я с удовольствием отнесу эти фрукты больной женщине и совершу тем самым правильный поступок. Она не станет порицать меня за доброе дело. Было бы смешно, если бы я из-за страха перед высокомерной дочерью не оказал бы услугу ее бедной матери. Тем более что мистер и миссис Хейлы нравятся мне. Пусть она считает это вызовом».

Мистер Торнтон ускорил шаг и вскоре добрался до Крэмптона. Преодолевая за раз по две ступени, он взбежал по лестнице и вошел в гостиную еще до того, как Диксон доложила о его прибытии. С раскрасневшимся лицом и взглядом, полным доброго энтузиазма, он предстал перед миссис Хейл, которая, горячая от жара, лежала на софе. Мистер Хейл читал ей вслух. Маргарет сидела на низкой скамеечке рядом с матерью и занималась шитьем. Ее сердце затрепетало при виде мистера Торнтона. Но он, казалось, не замечал ее – впрочем, как и мистера Хейла. Подойдя с корзиной в руках к миссис Хейл, он обратился к ней тихим и мягким голосом, который звучал очень трогательно (так всегда бывает, когда крепкий мужчина в полном здравии говорит со слабой больной женщиной):

– Мэм, я встретил доктора Дональдсона, и он сказал, что потребление фруктов весьма полезно при высокой температуре. Я взял на себя смелость принести вам то, что показалось мне наиболее достойным…

Миссис Хейл была удивлена и очень довольна. Она буквально дрожала от нетерпения. Мистер Хейл высказал слова благодарности, а затем отдал несколько распоряжений:

– Маргарет, принеси тарелку… Возьми корзину… Сделай что-нибудь…

Но Маргарет замерла у стола, боясь пошевелиться и произвести какой-то шум, который заставил бы мистера Торнтона обратить на нее внимание. Она знала, что даже краткий обмен взглядами мог вызвать обоюдную неловкость. И еще она гадала, почему их гость не замечал ее, – возможно, сначала из-за низкой скамеечки, а потом из-за отца, который теперь стоял перед ней. Хотя, вероятнее всего, мистер Торнтон намеренно игнорировал ее присутствие. Он даже не смотрел в ее сторону.

– Мне пора идти, – сказал гость. – Я не могу задерживаться. Если вы простите мою вольность – а мои манеры, боюсь, выглядят излишне грубыми, – то в следующий раз я постараюсь быть более воспитанным. Вы позволите мне время от времени приносить вам фрукты, если я увижу что-то подходящее? Желаю вам доброго вечера, мистер Хейл. До свидания, мэм.

И он ушел. Ни одного слова для Маргарет! Ни одного взгляда! Неужели он действительно не заметил ее? Она сходила на кухню за тарелкой, а затем выложила на нее аппетитные фрукты, мягко приподнимая их кончиками тонких пальцев. «Все-таки хорошо, что он принес эту корзину, – подумала девушка. – Особенно после вчерашнего дня!»

– Просто восхитительно! – слабым голосом воскликнула миссис Хейл. – Как мило с его стороны, что он подумал обо мне! Маргарет, любимая, попробуй виноград! Какой добрый человек, не так ли?

– Да, – тихо ответила дочь.

– Маргарет, – проворчала миссис Хейл, – тебе не нравится все, что делает мистер Торнтон. Я никогда не видела столь предубежденной девушки.

Мистер Хейл очистил персик для жены, отрезал маленький кусочек для себя и, посмаковав сладкий плод, произнес:

– Если бы у меня имелись к нему какие-то предубеждения, то такой изысканный дар расплавил бы их навсегда. Я не пробовал ничего подобного даже в Хэмпшире – с тех пор, как был маленьким мальчиком. Хотя для детей все фрукты хороши. С каким удовольствием я ел терновые ягоды и дикие яблоки! Маргарет, ты помнишь кусты смородины, которые росли в саду у западной стены?

Разве она могла забыть такое? Она помнила все: каждое пятнышко на старой каменной ограде, серый и желтый мох, превращавший стену в сказочную карту, маленький журавельник, прораставший в трещинах. События последних двух дней настолько потрясли душу Маргарет, что эти беспечные слова отца о счастливых былых временах заставили ее вскочить и бросить рукоделие на пол. Она торопливо вышла из гостиной и вбежала в свою комнату. Когда ее первые сдавленные рыдания начала прорываться наружу, она вдруг заметила Диксон, искавшую что-то в шкафу.

– О боже, мисс! Как вы меня напугали! Хозяйке стало хуже? Или случилось что-то еще?

– Нет, ничего серьезного. Просто мне стало дурно. Диксон, принеси стакан воды. А что ты ищешь? Мои муслиновые платья в том ящике.

Диксон молча продолжала рыться в белье. Комнату наполнил запах лаванды. Наконец она нашла то, что искала. Маргарет не видела, что именно. Диксон обернулась и мрачно произнесла:

– Я не хотела говорить вам, что искала. Вы и так намучились в последнее время. Мне ли не знать, как вас может огорчить такое известие. Лучше я придержу его до завтра или до конца недели.

– Что случилось? Прошу тебя, Диксон. Немедленно рассказывай!

– Та молодая женщина, которую вы навещали… Хиггинс, кажется.

– Что с ней?

– Она умерла этим утром, и ее сестра пришла со странной просьбой. Перед смертью молодая женщина изъявила желание быть погребенной с каким-нибудь предметом из вашей одежды. Вот ее сестра и попросила об этом. Я решила отдать ей ваш ночной чепец, который стал не слишком хорош.

– Ах, позволь мне найти более достойную вещь, – расплакавшись, сказала Маргарет. – Бедная Бесси! Кто мог подумать, что я больше не увижу ее.

– Я должна сказать вам кое-что еще. Эта девочка внизу просила узнать у вас, не захотите ли вы повидать умершую подругу?

– Умершую подругу? – побледнев, повторила Маргарет. – Я никогда не видела мертвых людей. Нет, я не пойду.

– Я не задала бы этот вопрос, если бы вы не вошли. Сказала бы ей, что вы не можете, и все дела.

– Я спущусь и поговорю с ней, – сказала Маргарет, испугавшись, что грубые манеры Диксон ранят душу бедной девушки.

Взяв с полки новый чепец, она пошла на кухню. Лицо Мэри опухло от слез. Увидев Маргарет, она зарыдала.

– Ах, мэм, как Бесси любила вас! Как сильно она вас любила!

Какое-то время Маргарет не могла добиться от нее других слов. Но в конце концов ее утешительный голос и мрачное брюзжание Диксон развязали девушке язык. Она сообщила им несколько фактов. Утром Николас Хиггинс ушел по своим делам и Бесси, как обычно, осталась дома в полном одиночестве. Днем одна из соседок прибежала в цех, где работала Мэри. Она сказала, что ее сестра при смерти и что никто не знает, где найти их отца. Мэри вернулась домой за несколько минут до того, как Бесси умерла.

– За пару дней до этого она попросила, чтобы ее похоронили в какой-нибудь вашей одежде. Она все время говорила о вас. Повторяла, что вы самая милая девушка, которую ей доводилось видеть. Она любила вас, и ее последние слова были такими: «Передай ей мой нижайший поклон и не позволяй отцу напиваться». Может быть, придете и взглянете на нее, мэм? Она приняла бы это как знак уважения.

Маргарет медлила с ответом.

– Да, наверное, я смогу, – наконец сказала она. – Я приду. Около пяти часов. А где твой отец?

Мэри покачала головой и встала из-за стола, чтобы уйти.

– Мисс Хейл, – тихо произнесла Диксон, – нужно ли вам смотреть на труп бедной девушки? Я и слова не сказала бы против, если бы это как-то помогло ей. Давайте я сама схожу к ним. Эти простые люди думают, что, навестив покойную, они отдают ей дань уважения.

Она резко повернулась к Мэри:

– Эй, послушай! Я приду и взгляну на твою сестру. Мисс Хейл занята. Как бы ей ни хотелось, она не сможет выделить на это время.

Девушка с грустью посмотрела на Маргарет. Визит Диксон, несомненно, был бы честью для их семейства, но для Мэри он не имел большой ценности, поскольку еще при жизни ее сестры она не раз переживала маленькие уколы ревности, вызванные близкой дружбой Бесси и этой леди.

– Нет, Диксон, – решительно заявила Маргарет. – Я должна пойти и попрощаться с Бесси. Мэри, увидимся вечером.

Боясь поддаться трусости, она ушла в свою комнату, чтобы не оставлять себе шансов изменить решение.