Текст книги "Север и Юг"

– Не могли бы вы намекнуть этим людям, что им лучше выйти из дома? Когда миссис Бушер придет в себя, она должна увидеть только одного-двух хороших знакомых. Папа, поговорите с людьми. Попросите их уйти. Ей трудно дышать при таком количестве народа.

Маргарет встала на колени рядом с миссис Бушер и протерла ее лицо уксусом. Через несколько минут она почувствовала приток свежего воздуха и, оглянувшись, увидела улыбки на лицах соседки и отца.

– Как вам это удалось? – спросила она.

– Наша добрая подруга использовала хитрость, – ответил отец. – Все уже ушли.

– Я попросила людей пожалеть вдову и покинуть дом, взяв к себе на время бедных сироток, – пояснила женщина. – Это самое большое, что можно было сделать. Сегодня детишек досыта накормят и обогреют сердечной добротой. Она знает, как умер ее муж?

– Нет, – ответила Маргарет. – Я не могла рассказать ей все сразу.

– Она должна понимать, что случилось. Ведь будет расследование. Смотрите! Женщина приходит в себя. Кто поговорит с ней? Вы или я? Или, может быть, ваш отец?

– Нет, лучше вы, – сказала Маргарет.

Пару минут они молча ждали, когда сознание миссис Бушер прояснится. Затем соседка села на пол и уложила голову вдовы на свои колени.

– Да, бедняжка, – сказала она. – Твой мужчина умер. Знаешь, как это произошло?

– Он утонул, – тихо ответила миссис Бушер, впервые заплакав и осознав свое горе.

– Да, его нашли утонувшим. Он возвращался домой, потеряв любую надежду на светлую жизнь. Наверное, он подумал, что Бог не будет таким жестоким, как люди. Ведь Господь милосерден. Он нежен, как мать. Нет, я не говорю, что твой мужчина был прав. Возможно, он ошибался. Никто из нас – ни я, ни ты, ни наши близкие – не знает, что переживало его несчастное сердце. И лучше нам этого не знать.

– Он оставил меня одну с целой оравой детей, – простонала вдова, почти не обратившая внимания на то, как именно умер ее муж.

Маргарет не ожидала такой реакции. Однако беспомощную женщину больше тревожил вопрос, как она и ее дети будут дальше жить после потери кормильца.

– Вы не останетесь одна, – произнес мистер Хейл. – Неужели вы не знаете, кто будет с вами? Кто позаботится о вас?

Вдова посмотрела на отца Маргарет с таким недоумением, словно только что заметила его присутствие.

– Вам же известно, кто становится отцом для сирот? – продолжил он.

– У меня шесть детей, сэр. Старшему еще нет восьми. Я не сомневаюсь в силе Господа, но помимо большой веры тут нужны еще и деньги…

Она снова начала плакать.

– Вам лучше поговорить с ней завтра, сэр, – сказала соседка. – Сейчас ее утешил бы только ребенок, лежащий на груди. Жаль, что люди забрали всех детей.

– Я схожу за малышом, – произнесла Маргарет.

Через несколько минут она вернулась с Джонни на руках. Лицо мальчика было испачкано кашей. Кулачки сжимали несколько ракушек и маленькую голову от гипсовой фигурки. Девушка опустила ребенка на колени матери.

– Хорошо, – сказала соседка, – теперь идите. Сейчас эта парочка утешит друг друга. Никто не помогает в горе лучше, чем ребенок. Я останусь с ней до вечера или пока буду нужна. Если хотите поговорить с ней по-умному, приходите завтра. Сегодня она не готова к серьезным беседам.

Когда Маргарет и ее отец вышли во двор, они на мгновение задержались у дома Хиггинса.

– Может, заглянем к нему? – спросил мистер Хейл.

Он постучал в дверь.

Не получив ответа и решив, что Николас куда-то ушел, они спустились с крыльца. Внезапно изнутри послышался звук – наверное, упала книга.

– Хиггинс! – окликнула Маргарет. – Это мы. Вы не впустите нас?

– Нет, – ответил он. – Я запер дверь на засов, и это лучше всяких слов говорит о том, что мне хочется побыть одному.

Мистер Хейл открыл было рот, собираясь переубедить его, но Маргарет приложила палец к губам.

– Меня не удивляет его поведение, – сказала она. – Я сама не отказалась бы от уединения. Похоже, только оно помогает людям в подобные дни.

Глава 37
Глядя на юг

Лопата! Грабли! Мотыга!

Кирка и садовые ножницы!

Серп и косы для жатвы,

Цеп для молотьбы. И вот батрак готов

Работать долго и упорно,

Умеет все, пройдя урок

В суровой школе жизни.

Томас Худ. Песня работника

Когда на следующий день они пришли навестить вдову Бушера, дверь Хиггинса снова оказалась запертой. Один из соседей сказал им, что Николаса действительно не было дома. Перед тем как отправиться по своим делам, он заглянул к миссис Бушер, и, судя по всему, его визит прошел не очень хорошо. Женщина утверждала, что ее муж плохо обошелся с ней, покончив с собой. Это трудно было опровергнуть, поскольку в ее словах имелась доля истины. И все же у людей складывалось неприятное впечатление от того, что миссис Бушер думала только о самой себе, и ее эгоизм распространялся даже на отношения с детьми, которых она, несмотря на природную привязанность, считала нежеланной обузой. Пока Маргарет развлекала малышей, мистер Хейл старался перевести мысли вдовы в более возвышенную плоскость и отвлечь ее от постоянного ворчания. Дети горевали о своем папочке более искренне, чем их мать. Для каждого из них он был добрым и ласковым другом. Вспоминая о нем, они говорили нежные слова, что свидетельствовало о том, что при жизни их несчастный отец доставлял им радость.

– А тот, который лежит наверху, это правда он? – спросил старший сын. – Что-то тот дядя не похож на папу. Я боюсь его. А папу мы никогда не боялись.

У Маргарет испортилось настроение, когда она услышала, что миссис Бушер, эгоистически требуя к себе сочувствия, водила детей наверх и показывала им обезображенный труп отца. Теперь глубокая печаль у маленьких чад смешалась с ужасом, который они испытали при виде покойника. Маргарет пыталась отвлечь их, занять какими-нибудь делами, полезными для матери, – или, точнее, домашней работой, которую любимый папа мог бы попросить их выполнить. В своих уговорах Маргарет оказалась более успешной, чем мистер Хейл. Дети поняли, что их обязанности не такие трудные, и начали сообща наводить порядок в неубранной комнате.

Тем временем мистер Хейл рассуждал о слишком высоких и малопонятных для больной женщины материях. Находясь в оцепенении, она не могла представить, как душевные страдания мужа побудили его на столь ужасный и мучительный шаг. Она оценивала его смерть со своей точки зрения. Эта женщина не желала понимать терпеливую милость Бога, который не вмешался в ситуацию и не воспрепятствовал самоубийству супруга. Миссис Бушер порицала своего мужа за то, что он поддался отчаянию. Она не находила никакого извинения за опрометчивый поступок Джона, но вместе с тем ругала всех, кто мог ввести его в такое безнадежное состояние. Сначала ее гнев пал на промышленников – в частности, на мистера Торнтона, чью фабрику намеревался разгромить Бушер. Ведь это по заявлению Торнтона был выписан ордер на арест ее мужа, пусть позже и отозванный. А Союз, воплощением которого, по мнению женщины, был Хиггинс! А шумные, вечно голодные дети! Все они представляли огромную армию личных врагов, по вине которых она стала беспомощной, несчастной вдовой.

От этих неразумных обвинений Маргарет пришла в уныние. Когда они вышли из дома Бушера, она уже не могла развлекать отца веселым разговором.

– Виной всему городская жизнь, – сказала она. – Нервы местных жителей напряжены от спешки, суеты и происходящих событий. Маленькие мрачные дома, похожие на клетки, тоже омрачают души горожан и вводят их в депрессию. В сельской местности люди чаще проводят время на открытом воздухе – даже дети, и даже зимой.

– Тем не менее большая часть населения живет в городах. В сельской местности люди приобретают закостенелые привычки и становятся фаталистами.

– Да, я признаю этот факт и полагаю, что стиль жизни людей создает свои соблазны и обязательства. Горожанам нужно научиться терпению и спокойствию, а жителям сельских областей не мешало бы стать более активными и терпимыми во время нежелательных критических ситуаций. И тем, и другим трудно думать о будущем. Первым мешает слишком насыщенное и суетливое настоящее, вторым – чрезмерное наслаждение своим почти животным существованием, где ничего не нужно планировать и незачем заглядывать вперед на несколько лет.

– Выходит, что бесконечная суета и глупое довольство настоящим создают одни и те же эффекты. Как жаль эту бедную миссис Бушер! И как мало мы можем сделать для нее.

– Все же мы не оставили ее без внимания, хотя наши усилия оказались абсолютно бесполезными. Ах, папа! Мы живем в жестоком мире.

– Ты права, дитя мое. Во всяком случае, мы теперь ощущаем это в полной мере. Но даже в нашем горе у нас был счастливый момент. Какое удовольствие принес нам визит Фредерика!

– Да, это был приятный сюрприз, – согласилась Маргарет. – Очаровательная, быстрая и запретная встреча.

Она внезапно замолчала. Воспоминание о визите Фредерика было испорчено ее трусостью. Из всех человеческих слабостей она больше всего презирала отсутствие храбрости – ту низость сердца, которая вела к неправде. Она сама была во всем виновата. И, главное, о ее лживых показаниях знал мистер Торнтон. Интересно, стыдила бы она себя так часто, если бы о ее обмане было известно другому человеку? Маргарет вообразила себя в роли обманщицы перед тетей Шоу и Эдит, перед отцом, перед братьями Ленноксами и перед Фредериком. Мысль о том, что брат узнает о ее лжи, пусть сказанной ради его спасения, была самой болезненной – ведь их связывало друг с другом столько уважения. Но даже разочарование Фредерика было ничем в сравнении с виной, которую она чувствовала при мысли о встрече с мистером Торнтоном. И все же Маргарет хотела увидеться с ним, чтобы отбросить неопределенность и понять, как изменилось его мнение о ней.

Ее щеки запылали при воспоминании о том, с каким пренебрежением (в ранние дни их знакомства) она отзывалась о торговле, говоря, что такому виду деятельности присущи обман и бессердечие. Она утверждала, что фабриканты сбывали товар низкого качества по высоким ценам и получали кредиты под капитал и ресурсы, которыми не обладали. Маргарет вспомнила насмешливый взгляд мистера Торнтона, когда в нескольких словах он дал ей понять, что в большой схеме коммерции все бесчестные пути в конце концов вели к убыткам; что обман в торговле, как и в любой области человеческих отношений, являлся глупой уловкой. Тогда она, цепляясь за свои убеждения, спросила его, не думает ли он, что покупка дешевых товаров и продажа их по высокой цене на других рынках доказывала полное отсутствие рыцарской справедливости. Ее отец, услышав, что она использовала выражение «рыцарская справедливость», указал ей на более подходящее словосочетание – «христианская справедливость». Затем он перевел спор в личный монолог, тем самым лишив ее возможности вставлять в разговор свои язвительное замечания.

Отныне в ее поведении не будет пренебрежительных гримас. Не будет больше разговоров о рыцарстве! Она уже опозорила себя в его глазах, и еще нужно посмотреть, как он отнесется к ней при встрече.

Ее сердце подпрыгивало всякий раз, когда раздавался звонок в дверь. Но если визитер оказывался не тем, кого она ожидала, Маргарет чувствовала странную печаль и разочарование. Ее отец тоже ждал мистера Торнтона и удивлялся, что тот не приходит. В своей прошлой дискуссии они затронули темы, которые хотели развить при новой встрече – пусть не на следующий, но в ближайший вечер, который мистер Торнтон мог бы высвободить для обсуждения. С тех пор мистер Хейл не находил себе места. Он еще не возобновил уроки, прерванные в предсмертные дни жены, поэтому ему нечем было заняться. Встряска, полученная им в доме миссис Бушер, вернула его в реальную жизнь быстрее, чем любые размышления. Этим вечером он чувствовал гнетущее беспокойство и постоянно повторял:

– Мне нужно увидеться с мистером Торнтоном. Наверняка посыльный, который принес вчера книгу, должен был доставить мне записку, но по рассеянности забыл ее отдать. Как думаешь, может, сегодня придет какое-то сообщение? Ты почту смотрела?

– Я схожу и посмотрю, – наконец, не выдержав, сказала Маргарет.

– Подожди! Я слышу звонок!

Его дочь внезапно склонила голову над вязанием. Она услышала шаги на лестнице и по звуку определила, что это была Диксон. Девушка приподняла голову и, вздохнув, почувствовала явное облегчение.

– Это Хиггинс, сэр, – сообщила служанка. – Он хочет повидаться с вами или с мисс Хейл. Точнее, этот странный тип сначала сказал о мисс Хейл, а потом уже о вас.

– Пусть Николас поднимется сюда. Увидев нас обоих, он сможет выбрать для себя собеседника.

– Хорошо, сэр. Лично я не стала бы общаться с таким человеком. Видели бы вы его башмаки. Ему место разве что на кухне.

– Он может вытереть обувь в прихожей, – спокойно произнес мистер Хейл.

Диксон сердито вышла из комнаты и попросила гостя подняться в гостиную. Она немного успокоилась, когда тот, взглянув на свои ноги, сел на нижнюю ступеньку лестницы, снял башмаки и без лишних слов поднялся вверх по лестнице.

– Ну, у вас и служанка, сэр! – воскликнул он, войдя в комнату и пригладив волосы. И добавил, поймав на себе взгляд Маргарет: – Прямо Цербер! Надеюсь, девушка простит меня, что я в чулках. Весь день мотался по городу, а улицы никто не чистит. На башмаках такая грязь!

Маргарет подумала, что в изменении его манер, которые вдруг стали тихими и смиренными, виновата усталость. И, похоже, он не знал, как начать разговор на интересовавшую его тему. Добросердечный и чуткий мистер Хейл заметил его робость и тут же пришел на помощь:

– Мы собирались пить чай. Может быть, вы присоединитесь к нам, мистер Хиггинс? Проведя весь день под дождем, вы, наверное, устали. Маргарет, дорогая, приготовь нам, пожалуйста, по чашке чая.

Девушка покорно спустилась вниз на кухню и выполнила просьбу отца, чем сильно огорчила Диксон. Та, естественно, очень трогательно и раздраженно излила хозяйке всю боль своей обиженной натуры. Диксон, как и многие люди, которые общались с Маргарет – не исключая саму служанку, – охотно выполняла все ее желания и просьбы. Готовность хозяйки к работе и ее мягкая воздержанность заставили Диксон устыдиться.

– С тех пор как мы приехали в Милтон, я одного не понимаю: почему вы с хозяином принимаете простых людей в гостиной? Помню, в Хелстоне никто из них не проходил в дом дальше кухни и я всегда давала им понять, что находиться там – большая честь для их сословия.

Хиггинс решил исповедаться перед одним свидетелем. После того как Маргарет покинула комнату, он подошел к двери, чтобы убедиться, что та закрыта. Затем вернулся к мистеру Хейлу и тихо произнес:

– Вы никогда не догадаетесь, куда я сегодня ходил, особенно если вспомните мои вчерашние слова. Я искал работу. У меня появилось стремление найти ее. Я велел себе держать мой вежливый язык на привязи, что бы они там ни говорили. И я скорее вонзил бы в него зубы, чем заговорил бы, не подумав дважды. Все это ради того человека… Ну, вы понимаете.

Он ткнул большим пальцем за спину – в неизвестном направлении.

– Нет, не понимаю, – ответил мистер Хейл.

Он видел, что Хиггинс ожидал какого-то общего соглашения, но был сбит с толку упоминанием о «том человеке».

– Я говорю о парне, который там лежит, – продолжил Николас, сопроводив свои слова еще одним подобным жестом. – О том, который утопился! Вот уж не думал, что ему хватит смелости лежать в ручье и ждать, когда вода зальет его легкие. Вы же знаете Бушера.

– Да, я понял, – ответил мистер Хейл. – Вернемся к тому, о чем вы говорили.

– Короче, это ради него. Хотя нет. Ведь он сейчас там, где люди не чувствуют голода и холода. Это скорее ради его жены и детей.

– Благослови вас Бог! – вскочив с кресла, воскликнул мистер Хейл. – И что же вы сделали? Рассказывайте! Вы устроились на фабрику?

– Так я же и рассказываю, – ответил Хиггинс, немного удивленный волнением своего собеседника. – Я не просил бы работу для себя, понимаете? Но семья Бушера осталась на моем попечении. Когда-то мне хотелось показать бедному Джону правильный путь. Но я направил его не на ту дорогу и теперь обязан ответить за свою ошибку.

Мистер Хейл сжал руку ткача и встряхнул ее с энтузиазмом. Николас выглядел смущенным и пристыженным.

– Хватит, сэр, хватит! Любой человек сделал бы то же самое, и, возможно, с большим успехом. Поверьте мне, я никогда не получу работу. Даже в самой далекой перспективе. Во время нашего разговора с Хэмпером я послал к черту его так называемую письменную клятву. Нет, я не подписал ее – даже ради маленьких деток Бушера. И тогда он сказал, что не примет на свою фабрику такого рабочего – ни меня, ни любого другого мятежника. Я остался бедной черной овцой. Несчастные дети будут голодать, потому что мне не удалось устроиться на работу. Одна надежда на вас, священник. Вы поможете мне?

– Помочь? Но как? Что я должен делать?

– А вот и ваша дочь.

Он кивнул на Маргарет, которая, войдя в гостиную, остановилась у порога.

– Она часто рассказывала мне о прекрасном юге и счастливых днях, проведенных там. Я не знаю, как далеко находятся те места, но думаю, что с удовольствием поехал бы в этот рай. В том краю дешевые продукты и хорошая зарплата; все люди – богачи и бедные, хозяева и рабочие – относятся друг к другу с добротой и пониманием. Помогите мне найти там работу. Сэр, мне нет сорока пяти. У меня еще много сил.

– И на какую работу вы рассчитываете, мой друг?

– Ну, я мог бы махать лопатой…

– За этот тяжелый труд, как и за любую другую работу, Хиггинс, при всем вашем усердии вы получали бы девять шиллингов в неделю, – подойдя к столу, сказала Маргарет. – Возможно, десять во время посева и уборки урожая. Продукты на юге стоят столько же, сколько и на севере, хотя многие овощи вы можете выращивать на огороде.

– Дети справятся и с огородом, и с домашним хозяйством, – ответил Николас. – Мне всегда не нравился Милтон. А Милтону не нравился я.

– Вы не должны уезжать на юг, – настойчиво произнесла Маргарет. – Вы не выдержите перемен. Вам придется работать на полях при любой погоде. Через несколько лет вас убьет ревматизм. Тяжелая физическая работа в таком возрасте надорвет вашу спину. Продукты там другие – не те, к которым вы привыкли.

– Я не привередлив, – обидевшись, сказал Хиггинс.

– Если вы найдете работу, вам придется ежедневно покупать мясо у мясника, платить за жилье, содержать детей – и все это за десять шиллингов в неделю. Из-за меня, точнее, из-за моей привычки приукрашивать детали вы настроились на переезд. Но я сейчас скажу правду. Вам быстро наскучит их монотонная жизнь. Вы просто не знаете, что это такое. Она разъест вас подобно ржавчине. Южане привыкли к однообразию. Для них время, как стоячая вода. День за днем они трудятся на огромных полях. Им не с кем поговорить. Они лишь изредка приподнимают склоненные вниз головы. Тяжелая работа с плугом и лопатой притупляет их мозг. Однообразие тяжелого труда умерщвляет их воображение. После окончания работы у них отсутствует даже малейшее желание пойти и встретиться с друзьями, чтобы рассказать им о своих мыслях и умозаключениях. Эти зверски уставшие люди идут домой. Они не думают ни о чем, кроме пищи и отдыха. Вы не расшевелите их никакими собраниями, которые так часто проводятся в городе, – не знаю, хорошие они или плохие. Одним словом, я уверена, что жизнь среди южан покажется вам сущим кошмаром. То, что они считают покоем, станет для вас вечным мучением. Умоляю вас, Николас, больше не думайте об этом. Кроме того, вы не сможете оплатить переезд миссис Бушер и ее детей.

– Я уже прикидывал, как нам обустроиться. Одного дома будет достаточно для всех, а кое-что из мебели можно даже продать. Содержат же люди большие семьи – с шестью-семью детьми. Помоги им Бог.

Похоже, собственный рассказ убедил его больше, чем слова Маргарет. Тем не менее он уже отрекся от идеи, которая оформилась в его уме после дня неудач и напрасных хождений.

– Люди живут тяжело и на севере, и на юге. Если южане имеют постоянную работу с нищенской оплатой труда, то мы, северяне, можем получать хорошую сумму за один квартал и ни фартинга – в следующем. Конечно, мир находится в хаосе, который неведом ни мне, ни другому человеку. Мир нужно исправлять. А кто займется этим, если выше нас, как говорит народ, находится лишь то, что мы видим?

Мистер Хейл намазывал масло на хлеб. Маргарет была рада, что он отвлекся и пропустил последнюю фразу Хиггинса. Она видела, что их гостя лучше было оставить в покое. Если ее отец начнет говорить о Боге, Николас почувствует вызов и начнет спорить, отстаивая свое мнение. А пока Хейлы вели обычную беседу, он незаметно для себя съел почти все бутерброды. Наконец, оттолкнув от стола стул, Хиггинс попытался проявить интерес к их разговору. Однако, не услышав ничего занимательного, он погрузился в дремотное уныние. Внезапно Маргарет – после долгих размышлений на эту тему – спросила:

– Николас, скажите, во время поисков работы вы заходили на фабрику Мальборо?

– К Торнтону? Да, я был у Торнтона.

– И что он сказал?

– Такой бедняк, как я, не может говорить напрямую с хозяином. Надсмотрщик велел мне убираться ко всем чертям.

– Вам обязательно нужно встретиться с мистером Торнтоном, – сказал мистер Хейл. – Даже если этот джентльмен не даст вам работу, он не станет использовать бранный язык.

– Меня не пугает бранный язык. Я и сам частенько прибегаю к нему. И мне не страшно, когда меня прогоняют. Просто там я пользуюсь такой же дурной славой, как и на других милтонских фабриках.

– Я тоже хочу, чтобы вы повидались с мистером Торнтоном, – произнесла Маргарет. – Наверное, я о многом прошу, но не могли бы вы еще раз сходить туда, допустим, завтра – и попытаться встретиться с ним? Вы сделали бы мне большое одолжение.

– Боюсь, это будет бесполезно, – тихо сказал мистер Хейл. – Хотя я и сам не против того, чтобы поговорить с мистером Торнтоном.

Маргарет выжидательно смотрела на Хиггинса. Ему было трудно сопротивляться ее мягкому печальному взгляду. Он издал продолжительный вздох.

– Если бы я старался только для себя, это ранило бы мою гордость. Меня не страшит голод. При нашей встрече я лучше подрался бы с ним, чем попросил бы о какой-то милости. Я лучше высек бы себя. Но ты необычная девушка, извини меня за прямоту. Твои советы многого стоят. Завтра я сделаю постное лицо и пойду к нему. Неужели ты думаешь, что он даст мне работу? Торнтон скорее взойдет на костер, чем окажет мне услугу. Однако я сделаю это ради тебя, мисс Хейл. И поверь, впервые в жизни я иду на поводу у женщины. Ни моя жена, ни Бесс не могли влиять на мои решения.

– Я благодарна вам за это, – с улыбкой ответила Маргарет. – Хотя мне кажется, что вы мало чем отличаетесь от других мужчин – наверное, уступали своим женщинам так же часто, как и они.

– А что, если я напишу записку для мистера Торнтона? – произнес мистер Хейл. – Она послужит гарантией того, что он вас выслушает.

– Сердечно благодарен вам, сэр, но я предпочитаю стоять на своих ногах. Не хочу, чтобы мне покровительствовал человек, не знающий обстоятельств нашей вековой борьбы. Вмешательство в отношения рабочего и фабриканта равносильно вмешательству в разногласия, вспыхнувшие между мужем и женой. Для пользы дела тут требуется много такта и мудрости. Я стану в дозор у ворот фабрики. Приду в шесть утра и дождусь, когда Торнтон выйдет с территории. Конечно, я лучше подметал бы улицы, но там и без меня хватает нищих. Короче, зря ты надеешься, девушка. Проще из камня выжать молоко. Желаю вам доброй ночи, сэр. Большое спасибо вам обоим.

– Вы найдете ваши башмаки на кухне у камина, – сказала Маргарет. – Я отнесла их туда просушиться.

Он повернулся и с недоверием посмотрел на нее, затем смахнул что-то рукой со своих глаз и вышел из комнаты.

– Какой он гордый, – сказал мистер Хейл, немного раздосадованный тем, что Хиггинс отклонил его заступничество.

– Да, он такой, – ответила Маргарет. – Но именно гордость возвышает человека.

– Забавно, что он уважает мистера Торнтона за столь же непреклонный характер, как и у него.

– Всем северянам присуща твердость характера, разве не так?

– Что-то я не заметил ее у несчастного Бушера. И тем более у его жены.

– Судя по их акценту, они ирландской крови. Интересно, что получится завтра у Хиггинса? Если они поговорят друг с другом, как мужчина с мужчиной… Если Николас забудет, что мистер Торнтон – хозяин фабрики, и пообщается с ним, например, как с нами. И если мистер Торнтон будет достаточно терпелив, чтобы выслушать его по-человечески…

– Ты наконец начинаешь относиться к мистеру Торнтону справедливо, – заметил мистер Хейл, ущипнув дочь за ухо.

У Маргарет так странно забилось сердце, что она ничего не смогла ответить.

«Как бы мне хотелось быть мужчиной, чтобы пойти к нему и поговорить начистоту, – подумала она. – Заставить его выразить свое неодобрение и признать, что я заслужила его упреки. Мне тяжело терять его как друга – и именно в тот момент, когда я начинаю понимать всю ценность наших отношений. Каким нежным он был с моей мамой! Ради ее памяти я хочу, чтобы он пришел в наш дом. Тогда стало бы ясно, как изменилось его мнение обо мне».