Текст книги "Север и Юг"

Глава 50
Изменения в Милтоне

Здесь мы идем вверх и вверх,

А там мы идем вниз и вниз.

Колыбельная песня

Тем временем в Милтоне дымили трубы. Шипели, стучали и головокружительно вращались фабричные механизмы. Бесчувственными и бесцельными в их непрерывной работе оставались только дерево, железо и пар. Их монотонная активность соперничала лишь с безустанной выносливостью людей, которые настойчиво стремились к цели… Какой? На улицах не было праздно слоняющихся бездельников. Никто не прогуливался по тротуарам ради удовольствия. На лицах людей читался настрой на усердную деятельность. Новости рынка поглощались со свирепой жадностью. На бирже труда безработные отталкивали друг друга, охваченные глубоким эгоизмом конкуренции.

В городе царило уныние. Покупателей товаров становилось все меньше, и продавцы смотрели на них с подозрением, потому что предлагаемые кредиты таили в себе опасность. Многие успешные фабриканты могли в любой день понести убытки из-за разорения транспортных компаний в ближайшем крупном порту. До сих пор в Милтоне не было банкротств, но из-за огромных спекуляций, которые, как оказалось, закончились неудачами в Америке и даже в Англии, некоторые милтонские торговые дома пострадали так серьезно, что ежедневно на лицах рабочих читались вопросы: «Какие новости? Кто разорился? Как это повлияет на мою семью?» И если двое-трое собирались вместе, они не смели намекать на тех, кто, по их мнению, стоял на грани банкротства, потому что в такие времена даже легкий вздох мог вызвать падение титанов, которые в другие времена пережили бы бурю и не утянули бы за собой множество людей, покатившись вниз.

«Торнтон выстоит, – говорили они. – У него крупный бизнес, который с каждым годом расширяется и крепнет. С такой головой и предусмотрительностью ему любые беды нипочем!» Но потом один человек отводил другого в сторону и, склонившись к уху собеседника, шептал: «Бизнес Торнтона действительно большой, однако он потратил прибыль на его расширение. Вместо того чтобы отложить капитал на черный день, он обновил свои машины, и за два года это обошлось ему… не представляешь во что! Ты сам подумай!» Впрочем, этот мистер Харрисон был ворчуном. Он унаследовал богатства отца, нажитые торговлей, и теперь боялся их потерять, вовлекаясь в масштабные проекты, как Торнтон. Поэтому он негодовал по поводу каждого пенни, заработанного другими, более смелыми и дальновидными фабрикантами.

Тем не менее мистер Торнтон действительно находился в трудном положении. Он остро чувствовал, как ранена его гордость, поскольку слишком сильно понадеялся на свои коммерческие способности. Будучи хозяином собственной судьбы, он приписывал свой успех не особым заслугам или качествам, а силе, которую, по его мнению, торговля давала любому смелому, честному и упорному человеку. Такой коммерсант мог возвыситься до уровня, с высоты которого он мог смотреть на великую игру мирового рынка и при должной дальновидности обретать влияние и власть, недоступные ему при любом другом образе жизни. В дальних странах – на Востоке и Западе, где никто не знал мистера Торнтона лично, – его имя вызывало уважение, а данное им слово ценилось на вес золота. Таким было кредо, с которого он начинал. «Купцы ее были князья»[10]10
  Книга Исайи 23: 8.


[Закрыть], – однажды прочитала его мать, и эти слова стали трубным зовом, призвавшим мистера Торнтона к борьбе на торговых аренах. Но, в отличие от многих других – мужчин, женщин и детей, – он был полон жизни для далеких чужестранцев, и мертвым – для своих сограждан. Он завоевал себе громкое имя в заморских странах как глава фирмы, которую знали поколения людей. Но ему потребовались долгие годы, чтобы добиться славы и уважения здесь и сегодня – в Милтоне, на своей фабрике, среди собственных рабочих.

Хозяин и его «руки» вели параллельные жизни, близкие, но не пересекающиеся – вплоть до случайного (или так ему казалось) знакомства с Николасом Хиггинсом. И вот однажды, сойдясь лицом к лицу, как мужчина с мужчиной, как личность с личностью, в окружении однообразной толпы рабочих, они оба вдруг осознали, что «мы все имеем человеческое сердце». Так было положено начало. Теперь же опасения утратить отношения, сложившиеся в последнее время между ним и двумя-тремя рабочими, с которыми он планировал провести один или два интересных эксперимента, придали новой остроты безотчетному страху, терзавшему его уже несколько недель. Мистер Торнтон лишь недавно понял, насколько укрепилась его репутация как фабриканта, каким авторитетом он стал пользоваться, войдя в близкий контакт с рабочими, какую власть это дало ему над странными, хитрыми и невежественными людьми, тем не менее обладавшими упрямым и своевольным характером, способными на проявление сильных человеческих чувств.

Он заново оценил свое финансовое положение. Забастовка, прошедшая полтора года назад или больше (сейчас была поздняя весна с холодной, почти зимней погодой), – та забастовка, когда, в отличие от нынешнего состояния души, он чувствовал себя молодым, помешала завершению нескольких больших заказов, которые имелись у него на руках. Он вложил большую долю капитала в новое и дорогое оборудование, а затем купил много хлопка для реализации заказов по заключенным контрактам. Позже ему не удалось выполнить их – в основном из-за абсолютного отсутствия опыта у части ирландских рабочих, которых он привез на фабрику. Почти вся их продукция оказалась испорченной и не соответствующей стандартам. Торговый дом, гордившийся выпуском первосортных товаров, не мог отправить этот брак своим заказчикам. Затруднения, вызванные забастовкой, растянулись на многие месяцы. Они разоряли фабрику, и мистер Торнтон, встречаясь с Хиггинсом, разговаривал с ним грубо и сердито, вспоминая, каким серьезным был вред от стачки, которую тот организовал. Однажды, осознав причину своего внезапного и несправедливого негодования, он решил обуздать себя.

Ему не хотелось избегать Хиггинса. Он должен был справиться с гневом и предоставить Николасу возможность приходить к нему либо в свободное время, либо когда это допускалось строгими правилами бизнеса. Размышляя о забастовке и том, как ее можно было предотвратить, мистер Торнтон постепенно растерял чувство обиды. Ему стало ясно, почему два таких человека, как он и Хиггинс, посвятивших свою жизнь производству и работавших с одним и тем же товаром, смотрели на обязанности и позиции друг друга совершенно по-разному. С тех пор между ними возникло общение, которое, разумеется, не могло предотвратить будущее столкновение мнений и действий, но позволяло хозяину и рабочему взглянуть на оппонента с большей симпатией и снисходительностью и проявить при этом доброту и терпение. Кроме того, их завязавшиеся дружеские отношения выявили обоюдное незнание реального положения каждой из сторон.

К сожалению, наступил один из тех периодов плохой торговли, когда падение цен на рынке привело к сокращению всех крупных капиталов. Мистер Торнтон потерял почти половину активов. Ни одного заказа не поступило, и он терял доход от вложений в новое оборудование фабрики. Теперь было трудно даже получить оплату за выполненные заказы. На поддержание бизнеса требовались средства. Пришли счета за купленный хлопок. Денег не хватало. В долг давали только под непомерные проценты. Кроме прочего, ему никак не удавалось продать часть своей собственности. Но мистер Торнтон не отчаивался. День и ночь он составлял кризисные планы, предугадывая возможные чрезвычайные случаи. Он, как всегда, был мягок и спокоен с домочадцами. На фабрике рабочие почти не слышали от него прежних добрых слов, но к тому времени они уже знали его характер и понимали, под каким давлением он находится. Получая от него краткие и неохотные ответы, они относились к нему с симпатией и заботой. Никаких следов не осталось от прежнего скрытого противостояния, которое когда-то подспудно тлело и готово было вспыхнуть, чтобы разгореться до стадии жестких решений.

Однажды мистер Торнтон подошел к начальнику цеха и сурово спросил, почему его указание не было выполнено. Затем, проходя мимо рабочих, он горестно вздохнул.

– Хозяин уже на грани, – глядя ему вслед, сказал Хиггинс.

В ту ночь рабочие без ведома начальства остались в цеху и выполнили незавершенную работу. Мистер Торнтон ничего не узнал бы об этом, если бы ему не рассказал надсмотрщик.

«Эх, я знаю, кто огорчился бы, увидев нашего хозяина с лицом, похожим на кусок серого ситца! Старый священник извел бы печалью свое доброе сердце, если бы увидел этот горестный взгляд», – подумал Хиггинс, поравнявшись с мистером Торнтоном на Мальборо-стрит.

– Хозяин, – решительно сказал он, остановив шагавшего джентльмена, отчего тот сердито посмотрел на Николаса, недовольный вмешательством в ход его размышлений. – Вы что-нибудь слышали о мисс Маргарет?

– О какой мисс?..

– Мисс Маргарет. Я имею в виду мисс Хейл, дочь старого священника. Если вы немного подумаете, то вспомните ее.

Последнюю фразу он произнес весьма уважительным тоном.

– Ах да!

Внезапно озабоченное, скованное холодом лицо мистера Торнтона изменилось, на губах появилась улыбка. Казалось, будто мягкий летний ветерок сдул с него всю паутину беспокойства. И хотя его губы по-прежнему норовили сжаться в прямую линию, в глазах засияли искры веселья.

– Знаете, Хиггинс, она ведь теперь мой лендлорд. Время от времени я получаю известия о ней от агента по недвижимости. Она живет у своих родственников, так что с ней все в порядке. Спасибо, Николас.

Это «спасибо», прозвучавшее после других слов и наполненное такой теплой симпатией, натолкнуло проницательного Хиггинса на интересную мысль. Возможно, он ошибался, но ему хотелось удостовериться в своем предположении.

– Хозяин, а она еще не вышла замуж?

– Пока нет.

Лицо мистера Торнтона вновь помрачнело.

– Ходят какие-то разговоры о родственнике со стороны мужа ее кузины.

– Значит, она не вернется в Милтон?

– Нет!

– Подождите минуту, хозяин.

Подойдя поближе, Хиггинс перешел на конфиденциальный шепот:

– А молодого джентльмена оправдали?

Чтобы подчеркнуть глубину своей осведомленности, он подмигнул мистеру Торнтону, чем ввел того в еще большее недоумение.

– Я имею в виду мастера Фредерика, как они называли того молодого человека, ее брата, который приезжал сюда.

– Приезжал сюда? Когда?

– Перед самой смертью миссис Хейл. Вы можете не бояться, что я кому-нибудь проговорюсь. Мы с Мэри знали о нем с самого начала и хранили тайну при себе. Моя дочь тогда работала в их доме. Ей все было известно.

– Значит, этот молодой человек был ее братом?

– Конечно. Я думал, вы знали, иначе ничего бы вам не сказал. Разве вы не слышали о неприятностях ее брата?

– Да, я в курсе этой истории. И он был здесь перед смертью миссис Хейл?

– Я больше ничего вам не скажу. Возможно, я уже подвел мисс Маргарет, раскрыв ее тайну. Мне просто хотелось узнать о мастере Фредерике – оправдали его или нет.

– Я ничего не знаю о нем. Мне лишь известно, что теперь мисс Хейл стала моим лендлордом. Она ведет дела со мной через своего адвоката.

Он попрощался с явно расстроившимся Хиггинсом и пошел по своим делам, от которых его отвлек этот небольшой, но в некотором смысле важный разговор.

– Так это был ее брат! – прошептал мистер Торнтон. – Я рад. Даже если мы с ней никогда не увидимся, это большое утешение. Наконец все прояснилось. Я знал, что она не могла вести себя так недостойно! Но мне требовалось подтверждение. И теперь я искренне рад!

Казалось, будто маленькая золотая нить пролегла через темную паутину его нынешней жизни, становившейся все более мрачной и безрадостной. Как раз в это время разорился американский торговый дом, с которым сотрудничал его агент. Банкротство нескольких компаний вызвало развал целого сегмента торговли. Он рассыпался, как карточный домик. Что же теперь будет с его фабрикой? Сможет ли он выстоять?

Каждый вечер мистер Торнтон брал бухгалтерские книги в свою комнату и сидел над ними до рассвета. Он думал, что никто из домочадцев не знал об этих ночных бдениях. Однажды утром, когда солнечный свет пробился сквозь щели ставней, а мистер Торнтон еще не ложился в постель, равнодушно подумывая о том, что еще он мог бы сделать без одного-двух часов отдыха, прежде чем начнется дневная суета, дверь в комнату открылась и вошла его мать. Она была в той же одежде, что и вчера, и тоже не ложилась спать. Их взгляды встретились. Суровые лица выглядели истощенными от долгого бодрствования.

– Мама, почему ты не в постели?

– Джон, неужели ты думаешь, что я могу беззаботно спать, пока ты всю ночь не смыкаешь глаз? Ты не говоришь мне о своих трудностях, но они не дают тебе покоя уже много дней.

– Торговля плохая.

– И ты боишься…

– Я ничего не боюсь, – ответил он, вздернув подбородок. – Мне лишь хочется, чтобы ни один человек не пострадал из-за моих ошибок. Вот корень моего беспокойства.

– Но как ты выстоишь? Сможешь ли… Дело идет к банкротству?

Ее голос дрожал, и это было непривычно.

– Не совсем к банкротству. Я откажусь от бизнеса, но полностью рассчитаюсь с рабочими. Мои обязательства вполне выполнимы. Однако меня терзает искушение…

– Какое? О, Джон! Сохрани свое хорошее имя. Иди на любой риск ради этого. Так о каком искушении ты говорил?

– Мне предложили довольно авантюрную спекуляцию. Если дело окажется удачным, я поправлю свое положение и никто не узнает о моих проблемах. Но если нас постигнет неудача…

– Что будет, если вас постигнет неудача? – спросила она, накрыв его руку своей ладонью.

Ее взгляд был полон любви и понимания. Она задержала дыхание, чтобы услышать конец его фразы.

– Честных людей разоряют мошенники, – мрачно ответил мистер Торнтон. – В настоящий момент деньги моих кредиторов находятся в сохранности. Каждый фартинг! Я должен вложить капитал в авантюру, но у меня не осталось собственных свободных средств. Мне придется использовать чужие деньги. И если мы потерпим неудачу, я потеряю все до последнего пенни. Мои кредиторы будут обмануты.

– Но если ваша авантюра будет успешной, они ничего не узнают. Неужели эта спекуляция настолько рискованная? Я уверена, что она хорошо спланирована, иначе ты не стал бы даже думать о ней. И если все удастся…

– Я буду богатым человеком, но половина моей совести умрет.

– Почему? Ты же никому не навредишь.

– Нет, но мне придется рисковать будущим многих людей. Они могут разориться из-за моего стремления сохранить свою жалкую карьеру. Мама, я должен принять решение. Ты не будешь сильно сожалеть, если нам придется покинуть этот дом?

– Нет, Джон. Но если ты изменишься, это разобьет мое сердце. У тебя имеется другой вариант?

– Да. Остаться тем же самым Джоном Торнтоном и при любых обстоятельствах стараться действовать правильно. Возможно, я буду совершать ошибки и затем исправлять их. Но мне горько, мама. Я так много работал… Мне удалось найти новые возможности для развития фабрики… правда, слишком поздно. Теперь все кончено. У меня не тот возраст, чтобы с прежним упорством начинать дело заново. Это трудно, мама.

Он отвернулся от нее и закрыл лицо руками.

– Я не могу понять, почему так происходит, – сказала она с мрачным вызовом в голосе. – Вот мой сын. Хороший сын и честный мужчина с нежным сердцем. И он терпит неудачи во всем, к чему стремится его ум. Этот прекрасный человек влюбляется в женщину, а она игнорирует его чувства, словно он какой-то обычный оборванец. Он работает день и ночь, а все его труды идут прахом. Другие люди обогащаются на обмане, прославляя свои жалкие имена, и нисколько не стыдятся этого.

– Мне пока нечего стыдиться, – тихо сказал он.

– Я и раньше гадала, куда девается справедливость, когда она нужна, – продолжила миссис Торнтон. – А теперь поняла, что ее вообще не бывает на свете. Вот и ты пришел к такому же выводу. Пусть мы станем нищими, но ты, Джон Торнтон, все равно будешь моим дорогим, любимым и прекрасным сыном!

Она бросилась ему на шею и, рыдая, начала целовать его лицо.

– Мама, – сказал он, нежно отстраняясь от нее. – Кто посылает нам все испытания в жизни? И добрые, и злые?

Миссис Торнтон покачала головой. Она больше не будет обращаться к религии.

– Мама, – не дождавшись ответа, продолжил ее сын, – я тоже был мятежным, но теперь стараюсь искоренять в себе бунтарство. Помоги мне, как ты делала это в моем детстве. Когда отец умер и мы жили без удобств – надеюсь, такого больше не повторится, – ты говорила мне много хороших слов. Мама, это были смелые, благородные и правильные слова, которые я никогда не забуду, хотя они уже какое-то время оставались невостребованными мной. Поговори со мной снова, как прежде. Давай не будем думать, что мир слишком сильно ожесточил наши сердца. Если ты начнешь говорить мне старые хорошие слова, они принесут с собой часть набожной простоты моего детства. Я часто повторяю их про себя, однако они звучат иначе, когда их произносишь ты, – наверное, из-за тех испытаний, которые тебе довелось пережить.

– Да, испытаний было много, – роняя слезы, ответила она. – Но ни одно из них не казалось таким горьким, как это. Осознавать, что ты можешь потерять заслуженное место! Наверное, я заслужила наказания, Джон, но только не ты! Не ты! Не знаю, почему Бог так жесток к тебе. Непомерно жесток!

Тело пожилой женщины сотрясалось от безудержных рыданий. Через какое-то время воцарившееся молчание насторожило ее, и она, замолчав, прислушалась. Не было слышно ни звука. Она взглянула на сына. Тот сидел, опустив голову на стол и разметав руки по столешнице.

– О, Джон!

Мать подошла к нему и нежно приподняла его голову. На бледном лице мистера Торнтона было такое мрачное и странное выражение, что она на мгновение посчитала это уныние предвестием смерти. Но затем жесткие черты смягчились, естественный цвет вернулся к щекам, и миссис Торнтон увидела, что ее сын снова стал собой. Все горькие разочарования превратились для нее в ничто при осознании великого блаженства, которое она ощущала от одного его присутствия. Она поблагодарила Бога за это – только за это, – но с жаром, который вытеснил из ее ума все бунтарские мысли.

Ему не хотелось говорить. Он подошел к окну и открыл ставни, впустив в комнату рассветные лучи. Восточный ветер был такой же холодный, как и пару прошлых недель. Вряд ли в этом году будет спрос на легкую летнюю одежду. И незачем было надеяться на возрождение торговли.

Беседа с матерью принесла ему огромное утешение. Он почувствовал уверенность, убедившись в том, что, как бы они ни замалчивали свои тревоги и беспокойства, между ними всегда оставалось понимание друг друга. Возможно, в их отношениях не было гармонии, но и разлада тоже не наблюдалось.

Муж Фанни обиделся на мистера Торнтона, когда тот отказался участвовать в придуманной им спекуляции. Ему требовались наличные деньги для своей рискованной авантюры, и он надеялся получить их от своего милтонского родственника.

Но мистер Торнтон принял решение и сделал то, чего он опасался много недель. Он оставил дело, которым с честью и с большим успехом занимался много лет. Теперь ему нужно было найти себе приемлемую должность. Фабрика Мальборо и примыкающее к ней здание находились в долгосрочной аренде. Чтобы сохранить свой дом, ему следовало изменить договор и по возможности смягчить условия. Мистеру Торнтону начали предлагать различные варианты работы. Мистер Хэмпер с радостью сделал бы такого надежного и опытного человека младшим партнером своего сына, для которого он готовил в соседнем городе дело с большим капиталом. Его отпрыск мало что понимал в коммерции и был абсолютно несведущим в других делах. Ему нравилось тратить отцовские деньги на жестокие удовольствия, связанные с болью и садизмом. Мистер Торнтон отказался от участия в партнерстве, поскольку это могло расстроить его планы, которые он хотел реализовать на оставшиеся крохи своего состояния. Он скорее согласился бы на должность управляющего, обладающего некоторой властью и не имеющего отношения к деньгам, чем стал бы помощником богатого партнера с ярко выраженными тираническими наклонностями. Он спорил бы с ним месяцами по любому вопросу.

Поэтому мистер Торнтон ожидал других вакансий и с большим смирением держался в стороне от городских событий, лишь с интересом наблюдая за новостями, приходившими с биржи. А там теперь обсуждалось огромное богатство, привалившее его зятю благодаря смелой и ловкой спекуляции. Об этом чуде говорили уже девять дней. Такой успех вызвал у торговцев и промышленников непомерное восхищение. Никто теперь не считался настолько мудрым и дальновидным, как мистер Уотсон.