Текст книги "Неправильное воспитание Кэмерон Пост"

Но Коули засмеялась и вдруг – на какую-то долю секунды – схватила меня за руку, отчего я словно одеревенела.

– Да, пожалуй. Я решила, что вы, должно быть, встречаетесь, потому что вы всегда так веселитесь со своей хрюшкой. Не то что я и Бретт.

– Ты про Окорока?

Она улыбнулась своей кружке:

– Вы что, дали имя своему лабораторному материалу?

– А вы нет? Вот в чем ваша проблема. Можно назвать его Хрюшей, но это довольно банально. Как насчет Бекон-без-будущего? Только нужно говорить очень быстро, чтобы звучало как имя. – Я исполняла свой коронный номер, который обычно проделывала в присутствии красивых девушек, когда хотела сразу им понравиться, но при этом не собиралась выходить за пределы своей роли остроумной сиротки Кэмерон. Пожалуй, это чем-то напоминало флирт, но в то же время служило дымовой завесой, отпугивающей незнакомцев: не подходи слишком близко, кроме плоских шуток тут ничего не дождешься. Похоже, мой маневр удался, и я бы продолжила в том же духе, если бы не явление Рут, окутанной облаком «Уайт Даймонд» (ее новых духов, подаренных Рэем). Она отобрала у меня коробку с пончиками, и мне опять стало нечем занять свои неловкие руки.

– Слишком много, солнышко. – Она принялась перекладывать сдобу с заварным кремом под малиновой глазурью обратно в коробку. – Коули, я только что познакомилась с твоей мамой. Мы так рады, что вы присоединились к нашей церкви. – С пончиками было покончено; Рут поставила коробку и вытерла руки салфеткой, прежде чем протянуть ладонь Коули. – Я Рут, тетя Кэмерон. Ты тоже в девятом классе?

Коули начала отвечать в тот момент, когда преподобный Кроуфорд подошел к столу за пончиком с кленовой глазурью.

– Да. Мы только что обсуждали вскрытие.

– И на это вы потратили воскресное утро. Ну вы и даете, девочки. Какая проза!

Тетя Рут ухмыльнулась, ни дать ни взять Аннетт Фуничелло, уперла руки в боки и вильнула бедрами, прямо как девушка из 1950-х в юбке солнце-клеш с бутылкой газировки.

Преподобный Кроуфорд жевал пончик, посмеиваясь над Рут; на воротнике у него блестели крошки глазури.

– Знаете, – сказал он, – мне в голову пришла отличная мысль. – Он умолк, вновь принимаясь за свой пончик. Преподобный Кроуфорд был известен любовью тянуть кота за хвост. Наконец он повернулся ко мне. – Кэмерон, Коули скоро присоединится к «Силе духа»; я знаю, что Рут сейчас тебя туда возит. Почему бы Коули не заезжать за тобой?

Видимо, он счел такое предложение проявлением пасторской заботы о ближнем, уроком всем нам, хотя на самом деле только что навязал мне компанию одной из одноклассниц, у которой, в отличие от меня, был собственный пикап, а меня тетя с бабушкой до сих пор возили туда-сюда, словно мешок с картошкой.

Я неловко улыбалась, пожимала плечами, закатывала глаза, пытаясь любой ценой отделаться от этих назойливых взрослых, но тут Коули взяла и согласилась:

– Да, думаю, я могла бы. – Она не колебалась ни минуты. Это было так по-взрослому, что я решила, она просто обладает навыками ловко сворачивать неприятные для нее темы, и лучше бы не доверяться этому ее непринужденному тону. Мне хотелось поговорить с ней наедине, без этой кучки взрослых зрителей, планировавших за нас наши игры.

– Знаешь, сюда полшколы ездит по средам, – сказала я ей. – Да и у меня в марте начнутся тренировки, так что ты не обязана строить из себя шофера мисс Дейзи.

– Не глупи, – сказала она.

– Я серьезно.

Ее мама подзывала ее к столу, за которым собралась престарелая часть нашего прихода, и, когда Коули повернулась, ее лицо оказалось совсем рядом с моим. По ее губам пробежала улыбка, и она тихо сказала:

– Мы назовем его малютка Пигли-Вигли, не так ли, мисс Дейзи?

То, что она подхватила мою киноцитату, обыграв название магазина из той сцены, где мисс Дейзи наконец-то принимает услуги от своего шофера, возможно, ничего не значило. Я привыкла сыпать цитатами из фильмов, это вошло в мою плоть и кровь, но то, что кто-то, кроме Джейми, особенно такая девушка, как Коули, захочет подыграть мне, да еще так точно, меня поразило. Я-то думала, что раскусила ее, сверля ей спину взглядом весь семестр на уроках биологии.

На обратном пути Рут расписала бабуле всю подноготную Тейлоров: мистер Тейлор умер от рака легких два года назад, но старший брат Коули по имени Тай и ее мама управляли ранчо самостоятельно. По мнению тети Рут, Тай был настоящим ковбоем, веселым и непредсказуемым. Смерть мужа выбила миссис Тейлор из колеи: она начала пить, гулять и принимать неверные решения, но недавно опять обрела Христа.

– Она пытается вернуть все на круги своя во имя семьи, – сказала Рут. – Отважная женщина.

Однако цементом, скреплявшим родственные узы Тейлоров, была Коули, красивая, умная и очень предприимчивая девушка, которую, по словам тети Рут, все любили.

– Я рада, что вы подружились, Кэмми, – сказала Рут, глядя на меня через зеркало заднего вида, что ей очень нравилось. – Она, похоже, весьма целеустремленная молодая леди, и, возможно, если вы узнаете друг друга получше, тебе не захочется проводить столько времени с Джейми и его приятелями…

– Джейми – мой лучший друг, – перебила я ее, глядя в зеркало. – Я даже толком ее не знаю, мы видимся исключительно на биологии.

– Ну а вдруг, – парировала Рут.

– Это уж вряд ли, – ответила я, потому что так было проще, чем снова объяснять обычаи, принятые школьницами, бывшей капитанше чирлидерш. Я полагала, что Коули подвезет меня в следующую среду и нам обеим будет немного неловко, хотя она и будет очень мила. А на следующей неделе она вскользь упомянет, что ей надо кое-куда заскочить перед занятиями в молодежном клубе, и спросит, не может ли тетя меня подбросить. Так, пожалуй, и закончится эта навязанная дружба. Я размышляла об этом, лежа в кровати, но решила, что, пожалуй, оно и к лучшему. Закрыв глаза, я увидела Коули, потягивающую свой чай. Потом я открыла глаза, но она никуда не исчезла, и мне еще мучительнее захотелось, чтобы я всегда могла смотреть на нее.

Глава 8

Только в марте, когда в воздухе еще чувствуется дыхание зимы, а бегуны уже вовсю тренируются на улице, я перестала ждать, что Коули прекратит ссылаться на какие-нибудь исключительно важные дела, лишь бы отделаться от меня. К тому времени они с Бреттом практически удочерили меня, хотя мы были ровесниками. Единственная проблема заключалась в том, что чем больше времени я проводила с ними в укромном уголке «Пицца Хат», где мы соревновались в стрельбе по всевозможным мишеням обертками от соломинок, или на верхнем ряду кинотеатра, смотря всё без разбора (на коленях у Коули всегда было ведерко попкорна), или катаясь по какому-нибудь захолустью в потрепанном джипе Бретта с AC/DC, которые он врубал на полную катушку, тем больше я влюблялась в Коули Тейлор. Самое удивительное, пожалуй, в том, что Бретт тоже мне нравился. Временами самые разные мелочи вызывали у меня приступы ревности: вот Бретт берет Коули за руку, когда мы переходим улицу, а вот и Коули треплет ему волосы на затылке, пока мы куда-то едем, Бретт, разумеется, за рулем. Но поначалу мне довольно было просто находиться с ней рядом, знать, что я могу ее смешить, что было не так-то легко – она была не из хохотушек, но дело того стоило.

* * *

Начался сезон выпускных с нескончаемым потоком разноцветного конфетти, атласных вечерних платьев и мерцающих звезд на фоне «Звездной ночи» Ван Гога. Поклонники гранжа и фланелевых рубашек, составлявшие малочисленную, но влиятельную часть выпускного класса 1992 года Кастерской окружной старшей школы, встретили его довольно холодно. Гранж просочился и в мой класс: одни постоянно играли в сокс, другие поливались пачули[10]10
  Считается любимым ароматом хиппи, которые, по мнению исследователей, использовали пачули, чтобы скрыть запах марихуаны.


[Закрыть]. Но в основном эта болезнь поразила выпускников. Многие из них, уже почти совсем взрослые, давно получили письма с подтверждениями о поступлении в колледж, которые висели на почетном месте в их спальнях. Они бунтовали против машин, мытья волос, поиска обуви, подходящей к наряду, фонтанчиков с пуншем и больше всего против торжественного шествия парами через практически бывший для них актовый зал старшей школы, которой совсем скоро они скажут последнее прости. Я разделяла их чувства, и у меня в шкафу висела целая коллекция фланелевых рубашек, я просто не была закоренелым гранжером. Однако, когда администрация объявила об обязательном дресс-коде (в ответ на передававшиеся в коридорах сплетни, что несколько выпускников-гранжеров планируют прийти на выпускной босиком и в мешковатых свитерах из конопли), большинство старшеклассников их поддержало. И ребята из БФА, и спортсмены, и даже ботаники из студсовета – все выступили едином фронтом, объявив открытый бойкот выпускного вечера.

Ожидание низких сборов, плюс неудачные попытки младшеклассников внести свой вклад, подрабатывая мытьем машин и продажей выпечки (было собрано куда меньше, чем нужно для такого мероприятия), привели к беспрецедентному в истории Кастерской окружной старшей школы решению: девятиклассникам и десятиклассникам было позволено прийти на выпускной бал при условии, что на них будут вечерние костюмы. Билеты продавались по очень справедливой цене (билет на двоих – всего десять долларов).

– Ты тоже идешь, Кэм! – Коули материализовалась из воздуха рядом с моим шкафчиком сразу после последнего урока как раз тогда, когда я собиралась идти на тренировку. Во всяком случае, выглядело это именно так. Занятия на сегодня закончились, весна только-только начала вступать в свои права, и в три пятнадцать по школьным коридорам хлынул поток опьяненных близкой свободой учеников. Он катил к дверям, лишь на секунду выбрасывая из себя ученика, которому надо было что-то взять из шкафичка или, наоборот, убрать туда, а потом вбирал его обратно и увлекал дальше. Все это словно было срежиссировано, каждое движение выверено, каждый звук: хлопок, грохот металлических дверей, громкие выкрики «позвони мне» или «гребаный тест по химии» раздаются в точно назначенное для них время; резкий запах только что зажженной сигареты, как только выйдешь за дверь; рев музыки, доносящийся из открытых окон, визжание шин, когда машины срываются с места на студенческой парковке, – я любила задержаться у своего шкафчика на несколько минут, чтобы окунуться во всю эту суету, перед тем как отправиться на тренировку. Но сегодня рядом со мной стояла Коули.

Заместитель директора Хеннитц только что объявил условия выпускного вечера по трансляции. В конце дня школьная радиостанция всегда сообщала разные новости. Тон у него был сухой, а слова выходили какими-то липкими: «Выпускной – это светское мероприятие; предоставляя вам, учащиеся девятых и десятых классов, возможность на нем присутствовать, администрация и я лично уверены, что вы проявите должное уважение и будете вести себя достойно».

Так как про эту возможность мы узнали буквально только что, я сразу догадалась, что Коули хотела сказать этим «ты тоже идешь, Кэм», но сделала вид, что не понимаю, чтобы она еще меня поуговаривала. Мне нравилось чувствовать, что я нужна ей.

– Ты это о чем? – Я притворилась, что роюсь в рюкзаке.

– Всего лишь о главном событии весеннего модного сезона, – заговорила Коули с интонациями светской львицы, что, признаю, у нее очень хорошо получалось, затем добавила уже нормальным голосом: – Если ты пойдешь с нами, то тебе тоже нужна пара. – Одним изящным ловким движением она убрала волосы с лица и, закрутив их, заколола карандашом. Меня всегда завораживало, как одновременно сексуально и небрежно она это проделывает.

– Я спрошу у бабули, свободна ли она. Когда это будет, говоришь? – Я постаралась отгородиться от нее дверцей шкафчика. Бретт почти всегда крутился рядом с Коули, но, когда его не было, я по-прежнему испытывала чувство неловкости, оставаясь с ней наедине, как во время нашего первого разговора на «кофейном причастии» в «Воротах славы».

– Только давай без этих твоих шуточек, с тобой иногда невозможно разговаривать. Это же такое событие! Когда еще нам позволят появиться на выпускном балу, пока не настанет наш черед!

– Пока что я не услышала ничего, что заставило бы меня согласиться, – упиралась я.

Голова Коули показалась из-за дверцы шкафчика, она схватила меня за руку и с крайне серьезным видом сказала:

– Я позвоню тете Рут! Клянусь! Я позвоню ей и скажу, что ты снова ведешь себя как псих-одиночка и не хочешь идти на бал. И тогда уж она с тебя не слезет. Ты ведь знаешь, у нее всегда найдется туз в рукаве, какой-нибудь знатный холостяк для тебя.

– Ты страшный человек. Ненавижу тебя.

– Так кого мне спросить? Трэвиса Беррела? Он бы согласился. – Коули распахнула дверцу шкафчика пошире, обошла ее и, потянувшись за клубничной жвачкой, которая лежала на верхней полке, прижалась ко мне, совершенно не замечая этого касания, а я утратила способность замечать что-либо, кроме него.

Я отпрянула на безопасное расстояние.

– Трэвис Беррел пойдет с кем угодно, если будет шанс пообжиматься на танцполе.

– То есть ему первому звонить? – Слова растворились в сладости клубники.

– Разумеется. Ладно, мне пора, а то опоздаю. – Я попыталась отодвинуть ее в сторону, одновременно хватая рюкзак и спортивную сумку. Она не сдвинулась с места, и мне пришлось протискиваться мимо нее, чтобы добраться до своих вещей. Я почувствовала, как легкая дрожь пробежала по телу и ухнула куда-то в глубины живота. Я захлопнула дверцу и щелкнула замком.

Она не отставала от меня, и мы двинулись против оживленного потока к женским раздевалкам.

– Да ладно тебе, попроси Джейми. В конце концов ты так и сделаешь, сама знаешь.

Мы расступились, пропуская какую-то девчонку, которая с трудом тащила гигантских размеров постер, видимо, часть презентации, посвященной Второй мировой. Я разглядела Гитлера с усиками щеточкой, выбрасывающего руку в нацистском приветствии, изможденных узников концлагеря, хмурых американских солдат, курящих сигареты. Каждая фотография сопровождалась надписью, сделанной блестящими буквами. Если бы это было кино из жизни подростков, то оператор наверняка бы сделал крупный план этого плаката, а звукорежиссер, возможно, добавил бередящую душу музыку. Наши с Коули движения были бы замедлены, а вот толпа в коридоре обтекала бы нас на привычной бешеной скорости, получилось бы авторское высказывание о суетности и пустячности жизни подростков перед лицом подлинных ужасов войны. Но если любовь к кино меня чему и научила (помимо того, как лучше убегать от реальности), так это тому, что жизнь иногда дарит тебе яркие моменты, наполненные истинным смыслом, только нужно не упустить их и самому проделать в голове всю ту работу, для которой обычно нужна съемочная бригада, причем немедленно. И даже если тебе это удастся, те, кто видит то же, что и ты, почти никогда не чувствуют то же, что и ты, и, пока ты мучительно подбираешь нужные слова, все уже кончено, поезд ушел.

– Спроси у Джейми сегодня, потому что я хочу купить билеты завтра, – продолжила Коули, поворачиваясь, а я все прокручивала в голове – кадр за кадром – кинопленку, запечатлевшую в цвете зверства войны, в которой оба наших дедушки когда-то сражались; они принадлежали другому миру, а не смотрели с небес, как мы обсуждаем планы на выпускной.

– Джейми не захочет идти на гребаный бал. И я не хочу идти на гребаный бал. Весь смысл бойкота в том, что никто в этой школе не хочет идти на этот гребаный выпускной бал.

Когда мы проходили мимо какого-то лохматого парня в черной футболке, тот обернулся и крикнул: «Я бы трахнул тебя на гребаном балу». Его не менее волосатые дружки дали ему пять и заржали, как умеют только старшеклассники и герои мультиков – Барни Раббл[11]11
  Персонаж из мультсериала «Флинстоуны».


[Закрыть], например.

– Как будто только с дерева спустился! – проорала Коули. Мы стояли у голубой металлической двери в раздевалку. Она схватила меня обеими руками за плечо. – Джейми согласится, если ты попросишь, даже если он и не собирался.

– Коули, мне впрямь неохота.

– А мне охота! И ты как моя подруга просто обязана быть там со мной. У друзей так принято. – Сказано это было с такой серьезностью, что я рассмеялась бы ей в лицо, не будь я по уши в нее влюблена.

– Вон оно как? – Мы обе знали, что я позову Джейми на выпускной бал в тот же день, что он будет долго брюзжать, но в конце концов согласится, потому что такой уж он, Джейми Лори, славный малый. – А что еще у друзей принято? У тебя списка случайно не завалялось?

– Нет, но я обязательно его составлю. – Она помахала группке одиннадцатиклассников, приятелей Бретта, которые слонялись у автомата с газировкой, подзывая ее к себе. – Круто же будет! – сказала она.

– Ладно, но ты мне должна! – выкрикнула я уже из раздевалки.

– Я буду любить тебя вечно!

Она направилась к румяным, словно сошедшим с рекламного плаката «Джей Крю»[12]12
  J. Crew – марка повседневной одежды.


[Закрыть] парочкам, которые, без сомнения, собирались понежиться на солнышке, а я призадумалась об этом ее списке. Эта мысль не оставляла меня все время, что я переодевалась, мчалась к спортплощадке у общественного колледжа и нарезала штрафные круги после тренировки, потому что немного припозднилась. Если бы Коули и впрямь составила такой список, я бы соответствовала каждому пункту в нем. Уж я-то себя знаю.

* * *

В одном из писем я вскользь упомянула Линдси о своей симпатии к Коули, но все тревожные подробности своего состояния изложила во время трехчасовой беседы по телефону, который состоялся за неделю до бала. Рут и Рэй уехали на библейские выходные для взрослых пар, организованные церковью в Ларами, а бабуля дремала перед телевизором. На кофейном столике возвышались обертки от вафель – в тот месяц она особенно полюбила клубничные, – поэтому в складках блузки тут и там виднелись причудливые фрагменты розовой начинки и кусочки ломкого теста, напоминавшие частички стекловолокна, которыми иногда бывал усеян папин комбинезон, когда он занимался утеплением помещений.

Линдси позвонила сама, так что счет на оплату кругленькой суммы отправился прямиком к ее маме, а не к тете Рут. Я поняла, что разговор затянется, когда она минут двадцать долдонила о концерте Ани Дифранко, на который ходила прошлым вечером. Чтобы не заскучать, я прихватила с собой несколько баночек светлого пива «Бад», которое Рэй держал в холодильнике (уверена, он знал, что я иногда их тырю, но ничего не говорил ни мне, ни Рут), а потом утащила телефон в комнату, где провела большую часть времени, занимаясь декупажем пола и потолка гостевой спальни кукольного домика. Я отклеивала марки с конвертов, которые присылала мне Линдси. Линдси писала часто, наверное, по четыре письма на одно мое, но марок все равно не хватало. Так что работы впереди было непочатый край.

Пока я тренировалась, обдумывала прочитанное в книге Левит и в Послании к Римлянам и изображала роль сводной сестры короля и королевы старшей школы Кастера, представляя Коули на месте любой актрисы в фильме, где был лишь намек на лесбийские отношения (Джоди Фостер в «Молчании ягнят» или Шерон Стоун в «Основном инстинкте» – этот фильм только что привезли в Майлс-сити), Линдси, по ее словам, гуляла чуть ли не со всеми лесбиянками в Сиэтле в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти лет. У многих из них были имена, а может, это были прозвища, которые звучали настолько круто, что пугали меня: Микс, Кэт, Бетти К. (Бетти Крокер, возможно, но я так и не решилась уточнить), Брайтс, Обри, Хенна и так далее.

Линдси хорошо помнила подробности своих любовных побед и всегда с легкостью могла сказать, у кого из девушек были вонючие дреды, у кого – бритая налысо голова, кто из них носил кожаную куртку и ездил на «Харлее», кто нюхал кокаин, а кто оказался костлявой анорексичкой с телом, напоминавшим стиральную доску. Но их было так много, что я не успевала следить и забывала о них сразу же, как только вешала трубку или засовывала письмо обратно в конверт. Однако Линдси это не заботило, потому что она поступала так же: забывала бывших подружек и находила себе дюжину других до следующего обмена новостями.

– У Бетти К. проколот язык, прикинь? Сережка-гвоздик в языке, но это просто улет. Я, конечно, слышала, что это оживляет процесс, но и понятия не имела насколько, втыкаешь? – протараторила Линдси.

В этом была она вся: сначала наговорит невесть что, а потом ждет, когда я попрошу объяснить. Видимо, этого требовало ее амплуа моего личного лесбийского гуру.

– Каким же образом? – Я приклеивала марку с флагом рядом с другой, на которой была черношапочная гаичка – символ штата Мэн.

– Ты серьезно, Кэм? Включи воображение. Когда она там… внизу… Конечно, это всего лишь металлический шарик, но если знать, что делаешь… А Бетти К. в этом деле эксперт, уверяю тебя. Это что-то невообразимое!

– Да-да, я уже поняла. – На самом деле я догадалась лишь о том, что речь идет об оральном сексе, все остальное было для меня загадкой. Я была слабо подкована в этих вопросах; роли того, кто сверху, и того, кто снизу, были от меня одинаково далеки, и уж вообразить, как именно крошечный кусочек металла мог повлиять на сие таинственное действо, я не могла. Когда я мечтала о нас с Коули, то всегда представляла в мельчайших подробностях сцену нашего первого поцелуя, а затем череду страстных поцелуев, возможно, без рубашек, нежные прикосновения, но ничего больше. Для меня это все было неизведанной территорией, и у меня не хватало фантазии даже нарисовать карту к ней.

– Ладно, – ответила Линдси. – Я совсем забыла, с какой нимфоманкой говорю, куда мне до твоих похождений в вашем скотоводческом захолустье.

– Да ну тебя. – Я отхлебнула пива, которое с каждой минутой становилось все теплее. Мне не очень-то нравилось пить в одиночестве, но что-то в этих телефонных разговорах с Линдси заставляло меня тянуться за бутылкой. Возможно, мне тоже хотелось нарушать правила, слушая обо всем том, что она делала, а я нет, а может, дело было в том, что внимать ее браваде часами на трезвую голову было довольно трудно.

– Я упомянула об этом только потому, – продолжала она, – что в следующий раз, когда Алиса уедет из города, я обязательно себе сделаю такой же пирсинг.

С недавних пор Линдси начала обращаться к матери исключительно по имени, да еще и с презрением в голосе, что меня жутко бесило, потому что, насколько можно судить, Алиса (в прошлом городская хиппи с либеральными взглядами) по десятибалльной шкале мам тянула на десятку.

– Она же и так ни в чем тебя не ограничивает, – сказала я, пожалуй, чересчур враждебно. – Почему бы не проколоть язык сейчас, раз уж ты решила?

– Еще как ограничивает, – возразила Линдси. – Она наказала меня, пыталась, во всяком случае, за мое фиаско с татуировкой. – (Линдси недавно набила на левом предплечье тройной лиловый полумесяц, который, по ее словам, использовался в черной магии, а также обозначал три стадии лунного цикла и жизни женщины.) – «Ты серьезно, Алиса? Теперь в пуританки подалась? Это мое тело!» А еще состоит в Ассоциации планирования семьи! У них же девиз «Твое тело – твое дело: право выбора всегда за женщиной». И она бесится, потому что я решила набить на своем плече что-то важное!

– Ты только что сравнила аборт с татуировкой, я не ошиблась? – спросила я не столько потому, что была не согласна с ней, а потому, что хотела ее поддеть.

– Да, именно это я и имела в виду, ты схватываешь на лету, – съязвила она, а потом снова заговорила своим менторским тоном: – Дело не в серьезности ущерба, нанесенного телу, Кэмерон, а в том, кто имеет право распоряжаться этим телом, так что, даже если мне всего пятнадцать, мое тело принадлежит мне.

Я сделала еще глоток и саркастически заметила, словно какой-нибудь противный ученик:

– И зачем же тогда тянуть с пирсингом?

– Потому что он заживает нереально долго. Иногда приходится целых четыре дня кряду питаться одними молочными коктейлями, а если снимешь – пиши пропало. Так что я жду, пока Алиса уедет хотя бы дня на четыре, а потом, когда все заживет, я смогу прятать его при необходимости, когда она рядом.

– Ясно. – Я открыла вторую банку пива и подошла к двери, проверить, не закончился ли еще внизу сериал «Меня зовут Коломбо». Нет, следствие шло полным ходом. Конечно, бабуля не очень-то часто поднималась ко мне наверх, но кто ж его знает.

В разговоре наступила неловкая пауза. Секунд на двадцать воцарилась тишина. Поскольку этого почти никогда не случалось раньше, мне стало особенно не по себе. Но Линдси не вешала трубку, и нужно было что-нибудь сказать. И хоть за последнее время Линдси стала несколько ехидной и чуть более самодовольной, пока что она была моим единственным проводником в мир настоящего, не киношного ЛГБТ, и мне не хотелось прерывать эту связь. Поэтому я сказала:

– Я иду на выпускной бал с Коули Тейлор.

– Ни хрена себе?! Что ж ты молчала? Эта та ковбойша а-ля Сидни Кроуфорд, на которую ты запала? Ты, должно быть, прикалываешься, какой выпускной, когда тебе еще три года учиться?!

– Нет, мы не пары. Но мы будем вместе: Коули и Бретт, а я с Джейми. – Я обрадовалась тому, что не дала ей повесить трубку, несмотря на то что признание далось мне нелегко. – В этом году пускают всех, – добавила я, – потому что билеты не распроданы.

– Еще бы, – ответила она. – Выпускной бал – это изживший себя обычай, который поддерживает устаревшие гендерные стереотипы и эксплуатирует буржуазные ритуалы ухаживания. Это даже хуже, чем клише.

– Спасибо, что заботишься о моем образовании каждую свободную секунду, – огрызнулась я.

– Прости, но мне приходится, потому что для начинающей лесбиянки ты ведешь себе не лучшим образом: подбиваешь клинья к натуралкам, да еще и к натуралкам, которые, кстати, находятся в счастливых отношениях с симпатичными натуралами, живя в городе, кишащем сердитыми, помешанными на Библии и, возможно, вооруженными ковбоями. Хуже не придумаешь!

– А к кому, по-твоему, я должна подбивать клинья в Майлс-сити? – вспыхнула я. – Думаешь, у меня богатый выбор?! Конечно… Стоит только заглянуть в ближайший тату-салон, и пожалуйста – десяток девчонок на любой вкус и цвет, которые выстроились в ряд, чтобы проколоть себе языки, клей не хочу!

– Пирсинг-салон и тату-салон не всегда находятся в одном и том же месте. – Она немного смягчилась. – Как ты думаешь, Коули догадывается?

– Понятия не имею. Иногда у меня такое чувство, что да. – На самом деле это было лишь отчасти так. Правда заключалась в том, что однажды, когда Бретт отменил свидание в последнюю минуту из-за теста по математике, Коули все равно пошла со мной в кино. И хотя весь сеанс я просидела как на иголках (наедине с Коули я всегда очень нервничала), она тоже, видимо, волновалась: не смотрела мне в глаза и отдергивала руку, стоило нам опереться на общий подлокотник одновременно. – Но она определенно не лесбиянка, – сказала я скорее себе, чем Линдси.

– И что же дальше? – спросила она и продолжила, не дав мне вставить ни слова: – Этот вопрос ты должна задать в первую очередь себе самой, потому что вряд ли из этой истории выйдет что-нибудь хорошее.

– Да знаю я. – Я допила пиво и убрала банку под кровать. Я собирала их, чтобы вырезать фигурки летающих птиц, изображения карточных мастей – трефы, бубны, ну и прочее, стараясь, чтобы они получались совсем крошечными. Когда я этим занималась, пальцы часто были все в крови. Я собиралась отделать с их помощью детскую в кукольном домике. – Но не могу же я просто взять и разлюбить ее. К сожалению, это так не работает.

– Ладно. Но что вызвало столь пылкие чувства? Почему Коули Тейлор?

На этот вопрос, разумеется, ответить было невозможно.

– Она такая… Я не знаю… ее манера говорить и то, чем она интересуется… она такая мудрая, я никогда не встречала таких девушек, и, знаешь, она забавная. – Я замолчала, понимая, как все это избито и глупо.

Но Линдси продолжила за меня:

– К тому же джинсы красиво обтягивают ее зад…

– Ты в десятки раз хуже, чем все парни в команде по легкой атлетике, вместе взятые, ну нельзя же так! – фыркнула я.

Линдси рассмеялась, а потом опять принялась читать мне нотации своим менторским тоном:

– Послушай меня, мой наивный и неопытный ученик: есть лесбиянки, которые охотятся только на натуралок или на натуралок-шлюшек (днем такая – сама скромность, а ночью – ого-го!), чтобы попытаться обратить их, так сказать, в свою веру. Но все, что они получают, – один раз на закуску и злость, смешанную с разочарованием, на десерт. Потому что девушка, как правило, сообщает, что она только экспериментировала и вообще предпочитает парней, а не девочек. И это обычно происходит там, где есть бары, концерты и целое сообщество лесбиянок, что несколько ослабляет моральные устои. Выпускной в Монтане – это явно не тот случай.

– Угу. – Язык у меня заплетался, как у любого, кто только что опрокинул две банки пива.

– Продолжай заниматься рукоделием, но завязывай с этими странными отношениями. Я серьезно, Кэм.

Поскольку во время нашей прошлой беседы Линдси рассказала мне, что заниматься рукоделием – это женский вариант термина «дрочить», мне не нужно было обращаться за разъяснениями.

– Но я все равно иду на бал, – возразила я. – У нас уже и билеты, и костюмы, и все остальное.

– Держу пари, Рут уже вся в предвкушении, – фыркнула Линдси.

– Она собирается подать нам изысканный ужин. Все уши прожужжала, как же это будет изысканно. Она использовала это слово по меньшей мере раз двадцать.

– Еще бы, – съехидничала Линдси. – Держу пари, она наготовит кучу всего, что, по ее представлениям, соответствует стандартам высокой кухни. Просто плакать хочется!

– Не знаю. Мне все равно. Я просто сказала всем, к которому часу приходить.

– Поверь мне на слово, – закончила Линдси.

* * *

Рут предложила нам кордон блю (производства «Шван фудс»), салат с французской заправкой из бутылки («Крафт фудс»), зеленую фасоль с миндалем («Шван фудс») и очень вкусную жареную картошку, которую по ее настоянию мы назвали фри, когда просили добавки. Она прислуживала нам за столом, а сама большую часть ужина провела на кухне вместе с бабулей. В столовой она появлялась только для того, чтобы наполнить наши бокалы детским шампанским и сфотографировать нас за поеданием фри. Но она была очень мила и, очевидно, искренне радовалась, что мы вчетвером собрались здесь и я веду себя как типичная девочка-подросток. Она купила большой букет роз, поставила серебряные подсвечники и накрыла стол кружевной скатертью бабушки Уинтон, которую никто давно уже не использовал по назначению. Сервировка тоже была на высоте – она выставила лучший фарфор моих родителей, полученный ими на свадьбу. Сколько себя помню, мама вынимала его только по большим праздникам и иногда на мой день рождения.

Нам с Джейми особенно понравилась стряпня тети Рут, потому что перед этим, еще до прибытия Коули в сопровождении Бретта, мы выкурили забористый косячок. Джейми согласился пойти на выпускной бал только при условии – цитирую, – что «мы оба придем туда обдолбанные». После этого он добавил: «Я буду в черном смокинге, черной рубашке и галстуке. И в конверсах еще. Черный с ног до головы, как злодей из Бонда, потому что это охренеть как круто».