Текст книги "Неправильное воспитание Кэмерон Пост"

– Ну что, ты уже начала забывать себя? Или еще слишком рано?

Я растянулась на спине, глядя на бесконечные ели и сосны, которые упирались верхушками в самое небо, словно полуоткрытые зеленые зонтики. Когда Адам промолчал, я сменила позу, подтянувшись на локтях, и спросила:

– Это ты мне?

– Ну да, тебе. Адам провел все лето в здешнем лагере, от него уже почти ничего не осталось.

– Что ты хочешь этим сказать?

– «Обетование» умеет лишать человека памяти, – пояснила Джейн. – Даже если сопротивляешься приемчикам Лидии. Все равно ты будто бы растворяешься.

– Ну да, – согласилась я. Теперь я понимала, о чем она, хотя до того мне и в голову не приходило так посмотреть на то, что со мной творилось. – Думаю, я и правда больше не помню какую-то часть.

– Только не принимай на свой счет, – заговорил Адам. – Я сам теперь призрак моей прежней гомосексуальной личности. Представь себе диккенсовского Призрака прошлого, только с моим лицом.

– По-моему, твоя личность никогда не была гомосексуальной, – заметила Джейн.

– Опять ты цепляешься к словам, – застонал Адам. – Ну да, формально нет до сих пор. Я всего лишь воспользовался самым подходящим к случаю термином.

– Обращаясь к сарказму и юмору такого рода, ты поддерживаешь представления о себе как о гомосексуальном подростке. – Я старательно скопировала интонации Лидии. – Возможно, мне придется сообщить об этом кому следует.

– Я не гомосексуальный подросток, – Адам вдруг посерьезнел, – ничего подобного. Я уинкти.

Я раньше видела это слово на его айсберге и давно хотела спросить, что оно значит.

– Что это?

– Человек, у которого две души. – Адам не смотрел на меня, все его внимание было поглощено длинными сосновыми иглами, которые он заплетал в косичку. – Индейцы племени лакота пользуются им, полностью оно звучит как «уинианктека». И оно не значит «гомосексуальный». Это совсем другое.

– О, ну тут все непросто, – раздался голос Джейн. – Адам скромничает. Не хочет говорить, что он отмечен богом и полон тайн.

– Прекрати этот гребаный треп. – Адам бросил в нее горсть иголок, которые не успел еще заплести. – Я не хочу, чтобы ты называла меня священным и загадочным индейцем.

– Но ведь это правда. Забей-ка это и в свою трубку мира и покури.

– Какое неслыханное оскорбление, – начал Адам, но тут же улыбнулся: – Да ладно, пусть будет Священная телячья трубка.

– Тебя назвали так при рождении? Повтори еще раз, – поспросила я.

– Уинк-ти, – произнес Адам. – В день моего рождения было знамение. – Он помолчал. – Если верить моей матери. А вот если послушать отца, то мать придумала эту чушь, чтобы оправдать мою изнеженность. Он считает, что мне уже пора стать мужчиной.

– Пожалуй, приму версию твоего отца, – сказала я. – Так проще.

– Я ж говорила, мы ее полюбим, – вставила Джейн.

Однако Адам не засмеялся.

– Ты права, людям, которые не знают наших верований, так куда проще. Я не гей. И даже не транс. Я словно и мужчина, и женщина одновременно, третий пол, андрогин.

– Слишком уж сложно, – проговорила я.

Адам фыркнул:

– Думаешь? Считается, что уинкти связывают мир мужского и женского, они исцеляют тела и души. Нам не положено выбирать нашу сексуальность в соответствии с библейской историей об Адаме и Еве.

На это я не знала, что сказать, поэтому попробовала сострить, как обычно:

– Ну пока ты помнишь, что кроме Адама есть еще и Ева, все нормально.

Адам и Джейн молчали – видимо, я облажалась. Но вдруг Джейн захихикала – сразу было видно, что она под кайфом.

А потом и Адам заговорил:

– Но у меня нет ни одной знакомой Евы!

Тут уж и я засмеялась.

– К тому же только на прошлых выходных я позволил одному местному Адаму отсосать мне, пока мы были на озере.

– Тогда ты просто королева всех безнадежных гомосеков. – В этом не было ничего смешного вообще-то, но на нас накатил приступ такого неудержимого, истерического хохота, который заканчивается лишь тогда, когда уже не можешь вспомнить, из-за чего все началось.

Джейн пристегнула свою ногу на место и отправилась обратно на плантацию – что-то там закончить. Адам ушел бродить по окрестностям, а я осталась одна. Я вслушивалась в звонкие трели птиц, вдыхала аромат влажной земли – густой грибной дух, смешивавшийся с запахом сырой древесины, – и думала о том, как все устроено в нашем мире: деревья царапают верхушками небо, лес убаюкивает мерным дыханием, свет и тень играют друг с другом в догонялки, и все это такое огромное и такое… такое далекое. Я ощущала это с самого приезда, точно в «Обетовании» время остановилось и я застряла где-то, где меня прежней или той, кем я сама себя считала, никогда не существовало. Вы скажете, что еженедельное возвращение в прошлое во время индивидуальных консультаций должно бы привести к другому результату, усилить связь с пережитым, с теми событиями и впечатлениями, которые и делают тебя тем, кто ты есть, однако вышло все совсем иначе. Джейн назвала это забвением. Хорошее слово. Все эти «поддерживающие занятия» стремились к одному: убедить тебя в том, что твое прошлое не было правильным, и будь оно другим, лучшим, исправленной версией того, что ты пережил, то ты бы даже не оказался в «Обетовании». Я твердила себе, что не верю ни единому слову, но каждый день мне приходилось слушать одно и то же. А когда ты попадаешь в компанию чужих тебе людей, испытывающих то же, что и ты, не можешь позвонить домой, вынужден подчиняться распорядку вдали от всех, кто знает, каким ты был раньше, и может напомнить тебе, стоит только попросить, когда ты один посреди бесконечных пастбищ, это уже не ты, не ты настоящий. Это суррогатная жизнь. Жизнь в кукольном доме. Ты точно древнее насекомое, застрявшее в капле смолы, ставшей янтарем. Твое время остановилось, ты впал в гибернацию, то ли жив, то ли мертв. Возможно, то, что заперто в этой твердой капле, еще не погибло, нет, нет, я не имею в виду «Парк юрского периода», кровь динозавров и клонирование тираннозавра; насекомое, попавшее в ловушку, затаилось. Но даже если смолу можно растопить и освободить его, ничего не сломав, нельзя же ждать, что пленник вернется в новый для себя мир и заживет там, позабыв свое прошлое, все, что было ему привычно, свое место в мире, наталкиваясь на стеклянную стену забвения снова и снова?

Глава 15

В октябре мы вместе с Марком Тернером были на евангелическом дежурстве в офисе. В первый день я занималась информационной рассылкой, которую Рик составлял вместе с Лидией. На четырех листах небесно-голубой бумаги с логотипом «Обетования Господня» в углу были короткие сообщения об учениках, участии в жизни общины, о всевозможных вылазках за пределы нашего центра. Отдельно шло досье на одного из нас. Один месяц, одно досье. На этот раз – на Стива Кромпа. Клацнуть степлером, сложить, сунуть в конверт, наклеить марку, повторить. И так два часа. Марк же все это время сидел в крутящемся кресле, обзванивал наших самых главных благотворителей и вел с ними светскую беседу. У него отлично получалось, причем не только первые пять минут, скажу я вам. Пожалуй, никто из нас тут ему и в подметки не годился. Он верил в то, что говорил, вот в чем был секрет. До той поры я не слишком-то хорошо его знала, но он был соседом Адама по комнате, поэтому мне было известно из первых рук, что он изо всех сил стремился к тому, за чем его отослали в «Обетование», – к исцелению. Еще мне было известно, что он не стукач – он до сих пор не выдал Джейн, застукав ее с косяком. Поэтому я не слушала ее предостережений и считала его нормальным парнем.

Кресло, в котором он сидел тогда, выглядело слишком большим для его хрупкой фигурки. Роста он был невысокого, едва мне по плечо, и все в нем – руки, ноги, ступни, личико с темными глазами, вечно румяными щеками и крошечными, капризно выпяченными губками, точно у немецкой фарфоровой статуэтки, – было какое-то деликатное. У него была черная папка, в которой лежали заранее заготовленные ответы на любые вопросы. Например:

Вопрос: Тебе становится лучше, правда?

Ответ: За время, проведенное в «Обетовании», моя связь с Господом укрепилась. С каждым днем она становится все более тесной. Я учусь следовать за Иисусом, а значит, преодолевать произошедший во мне сексуальный надлом, удаляться от этого греховного состояния.

Марку не нужны были все эти одобренные свыше слова, потому что любой его самостоятельный ответ был именно таким, какой и требовался. Я наблюдала за ним во время телефонного разговора с одним из наших техасских жертвователей – по слухам, он любил, чтобы ему звонили каждый месяц. Сейчас Марк обсуждал с ним футбольный матч «Хаскерс»[34]34
  Nebraska Cornhusker (сокр. Huskers) – группа спортивных команд, представляющих университет Небраски в самых разных видах спорта, в том числе футбол, волебойл, гольф и т. п. Официальные цвета – красный и кремовый.


[Закрыть], рассказывал о последней игре на мемориальном стадионе в Линкольне, которую он посмотрел с отцом и братьями погожим октябрьским деньком, мало чем отличавшимся от сегодняшнего дня: чуть заметный морозец пощипывает нос, подогретый сидр в термосах, «хаскерсы» уверенно идут к победе под одобрительный рокот красного моря на трибунах. Я смотрела на него, позабыв о работе, но он не замечал. Его лицо оживилось, глаза заблестели, он размахивал свободной рукой, а когда дошел до того места, где игрок неожиданно перехватил мяч, «ну прямо кролик из шляпы, только в бутсах и на искусственном газоне», я пожалела, что не была с ними на стадионе в тот день. Не сомневаюсь, тот техасец тоже. Дело не в том, что меня интересовали «Хаскерс». Марк продавал мечту, идеальный американский выходной с семьей. Он не сфальшивил ни разу, нигде не перегнул палку, не то что реклама «форда» на фоне звездно-полосатого флага. Его мечта выглядела простой и искренней. Думаю, потому что он верил в то, о чем говорил, чем бы оно ни было на самом деле.

Видимо, парень на другом конце провода тоже так решил, потому что он сделал пожертвование, не отходя от телефона. Я поняла это, так как Марк начал благодарить его:

– Это очень щедро с вашей стороны, Пол. Мне не терпится сообщить преподобному Рику. Без вашей помощи мы бы не справились. Вы не просто один из наших благодетелей, именно ваша помощь важна. Вы должны об этом знать. Ваш дар многое значит для моего спасения. У меня нет слов, чтобы выразить вам мою благодарность.

Как можно говорить такое на полном серьезе? Я бы обязательно облажалась и все бы узнали, какая я на самом деле двуличная дрянь, поэтому сама подобных разговоров избегала. Но Марк не был двуличной дрянью. Во всяком случае, не для меня.

Когда он положил трубку и принялся искать следующий номер, я спросила:

– И сколько он собирается пожертвовать?

– Точно не скажу, – ответил Марк, не отрываясь от своего списка. – Он перезвонит преподобному Марку и обсудит детали с ним.

Похоже, такие мелочи его не волновали.

– Ты просто нереально крут! – воскликнула я.

– Спасибо, – поблагодарил он, на этот раз подняв глаза от листка и слегка улыбнувшись. – Очень мило с твоей стороны.

– Но это правда. Если надо обладать твоими способностями, чтобы сидеть на телефоне, то мне никогда не доверят такую работу.

Он опять улыбнулся:

– Мне нравится. В этом есть какой-то смысл, не то что в других заданиях.

– Ну если пожертвования так и будут литься рекой после твоих бесед, тебе ничего другого и не поручат.

– Да, но дело не в деньгах. Не для меня.

– Конечно нет, – сказала я, – я понимаю.

Сомневаюсь, что я действительно понимала.

– Ну и ладно. – Он вернулся к своему списку, уточнил номер и поднял трубку.

– Ты правда так считаешь? – Я слегка перегнулась через стол, желая продолжить разговор.

– Считаю что? – Он нажал на отбой, не выпуская трубку из рук.

– Что без «Обетования» ты никогда не придешь к спасению?

Он кивнул, потом ответил:

– Не только я. И ты тоже.

Я закатила глаза, но он лишь дернул плечами.

– Я вовсе не пытаюсь обратить тебя. Для этого есть другие. Но я только надеюсь, что однажды ты позволишь себя обратить.

Я опять закатила глаза.

– И как же это произойдет? – спросила я с вызовом. Мне действительно было интересно, что он ответит.

– Начни с веры. – Его пальцы резво набирали номер. – Все мы должны начинать с этого.

Он вернулся к своей работе, а я к своей. Но его слова прочно засели у меня в голове. Я думала о них, раскладывая листы по конвертам. Мысленно возвращалась к ним во время воскресной службы в «Слове жизни», во время самостоятельных занятий у себя в комнате, слушая, как розовый маркер Эрин-викинга скрипит по бумаге. Что это значит – верить, верить по-настоящему? В большом словаре из нашей здешней библиотеки было сказано, что «верить означает принять какое-либо явление как истинное или реально существующее и так же твердо придерживаться убеждения или мнения». Но даже это, на первый взгляд, простое и короткое определение сбивало меня с толку. «Истинное или реально существующее» – простые, ясные слова, но вот «убеждения или мнения»… с этим было куда сложнее. Ведь мнения об одном и том же могут меняться, разниться, зависеть от ситуации. И что такое принятие? Мне гораздо лучше удавалось ожидание чего угодно, чем принятие хоть чего-нибудь, в особенности принятие полное, безусловное. Это я знала. И в этом была уверена.

Но я все же потихоньку наблюдала за Марком, который спокойно, едва ли не безмятежно принимал свою жизнь в «Обетовании», словно он был не одним из нас. Я все время расспрашивала Адама о нем, требовала подробностей: что они делают в своей комнате, о чем говорят.

– Похоже, сработало, – сказал Адам как-то вечером, когда мы вдвоем дежурили по кухне и я опять засыпала его вопросами о Марке, на которые у него не было ответов. Мы только что поставили запеканку из тунца с лапшой в духовку, помыли посуду и выскользнули на сеновал покурить, зная, что Лидия и Рик были оба заняты на консультациях.

– Что сработало? – не поняла я, роняя косяк, который он только что передал, себе на колени. Я успела подхватить его и затянулась.

– Твое обращение, – объяснил он, забирая самокрутку назад. – Думаю, недолго ждать того самого пресловутого прорыва. – Между зубами у него был зажат клок сена – привет, оральная фиксация! – и он не расставался с ним даже во время разговора.

– Почему ты так говоришь? – спросила я.

– Ты только и делаешь, что закидываешь меня вопросами о Марке Тернере все эти дни, – улыбнулся Адам. – Весьма утомительно, с моей точки зрения, однако же – браво! Типичная подростковая влюбленность. Того и гляди, начнешь рисовать сердечки рядом с его инициалами в своем розовом дневнике.

– Лиловый, мой дневник не розовый, а лиловый, ты, неудачник, – засмеялась я.

– Это лишь подробности, – отмахнулся он. – А вот страсть – другое дело. L’amour.

Я пихнула его в бок.

– Ничего подобного. Мне только хочется раскусить его.

Адам закивал, словно психолог, точь-в-точь Лидия, составил ладони пирамидкой и поднес их к губам, а потом протянул:

– М-м-м, признайся, под этим «раскусить» ты подразумеваешь «залезть на его эрегированный член», я правильно тебя понял?

Я захохотала.

– Ну разумеется, – съехидничала я, но тут же выпалила – что поделать, я действительна была одержима Марком Тернером: – Ты не находишь его интересным? Ну, в смысле, он такой серьезный. Даже представить не могу, за что его сослали сюда. Не мог же он сделать что-то такое…

Тут уж Адам не выдержал:

– Что? У нас теперь есть специальный инструмент для определения геев? Его родители и не собирались, но когда он в третий раз за месяц пересмотрел «Кабаре» и его поймали на месте преступления, они решили, что с них хватит. Видишь, в конце концов он сделал это «что-то»!

– Ну да, так ведь все и происходит, правда? – сказала я. – То есть почти так.

Адам пожал плечами.

– Наверное, – его голос звучал совсем тихо, – если, конечно, не согрешишь куда сильнее.

– Да, – согласилась я.

Мы молча курили. Я думала о Коули, о ком же еще. О чем думал Адам, я не знаю.

– Интересно, с кем бы ты тут закрутила, если уж не с Марком? – спросил он после долгой паузы.

– Боже, откуда я знаю, – застонала я. – Ни с кем. Никто не приходит в голову.

– Брось, – настаивал он. – Если бы ты выбирала? Если бы тебя заставили?

Я задумалась.

– С Бетани Кимблс-Эриксон. – И, хотя я смеялась, это была чистая правда.

Губы Адама тоже расплылись в улыбке, блестящие черные волосы закрывали ему лицо.

– Представляю. Учитель – ученик. Классический сценарий. А из нас? С кем?

– Скажи ты, – огрызнулась я. – Ты затеял это, тебе и начинать.

– Я перепихнулся со Стивом. Несколько раз.

– Хорошо, – ответила я. – Значит, Стив.

– Честно говоря, нет. – Он не отводил от меня глаз, и мне почудилось, что я вижу Ирен Клоусон, которая подначивает меня. – Может, это ты.

Как всегда, я залилась краской. Черт, черт, черт!

– О да, – сказала я. – Тогда, выходит, с тобой тоже сработало. Приятно думать, что я не одна такая, как обычно.

Он скривился:

– Я не гомосексуал, Кэм. Я же говорил. У меня все по-другому.

– У всех все одинаково, – отрезала я.

– Это довольно примитивный взгляд на влечение, – отозвался Адам.

Я пожала плечами. Крыть мне было нечем.

Я рассматривала посеревшие от времени доски, кое-где заросшие коричневато-зеленым лишайником, а потом принялась отковыривать его.

– Хочешь парик? – Адам держал в руке недокуренную самокрутку, от которой почти ничего не осталось.

– Что это? Я не знаю, – удивилась я.

– Да нет, знаешь. – Он замахал рукой, в которой был зажат косяк. – Я беру это зажженной стороной в рот и выдуваю, а ты складываешь руки домиком вокруг моего рта и вдыхаешь. Это еще называют «паровозик».

– Это не паровозик.

– И в чем разница?

– Когда задувают паровозик, касаются губами. – Я забрала у него окурок. – Похоже на поцелуй. Не сомневаюсь, тебе об этом было известно.

– Нет, это другое, – заспорил Адам.

– Что ж, это то, чего я хочу, – отрезала я.

– Точно?

Я кивнула. Потом глубоко вдохнула – спасибо годам, проведенным в бассейне, – задержала дыхание и придвинулась к Адаму. Наши губы встретились, и я выдохнула. Видимо, мы целовались еще довольно долго, потому что запеканка успела подгореть.

Целоваться с Адамом было совсем не то, что с Джейми. Не совсем то, так точнее. Не суррогат поцелуя в ожидании чего-то настоящего, не репетиция. Но и не то, что с Коули. Наверное, это было как с Линдси. И мне понравилось. Было приятно, и не надо представлять кого-то на месте Адама. Но я, что ли, не жаждала этого поцелуя. Неприятное слово «жаждать». Все равно что «томиться» или «ныть». Все они какие-то горькие. Но именно это я испытывала, когда касалась или целовала Коули. Ничего подобного я не чувствовала. И Адам тоже.

* * *

В «Обетовании» существовало огромное количество правил, многие из которых я регулярно нарушала. Ничего удивительного, что довольно скоро я попалась. По правде, по сравнению с курением конопли, нашими свиданиями с Адамом (мы встречались при первой возможности – на сеновале, в лесу, хотя слишком далеко дело так и не зашло, мы никогда не раздевались полностью) или откровенно наглым, типичным для закоренелого гомосексуала нежеланием принять ту поддержку, которую предлагало мне «Обетование», согрешила я не так уж и серьезно. Но нет. Эрин-викинг сцапала меня, когда я пыталась запихнуть пачку разноцветных отличного качества фломастеров за резинку трусов, чтобы вынести их под одеждой из книжного магазина университета штата Монтана, куда нас завезли перед рок-концертом, организованным обществом студентов-христиан «Крестовый поход студентов».

Конечно, я могла заплатить за фломастеры, но, во-первых, правила «Обетования» запрещали ученикам привозить из дома деньги, а все то, что я получала за дежурства, я тратила на сладости, к тому же платили нам сущий мизер, поэтому потребовалась бы уйма времени, чтобы накопить нужную сумму. Во-вторых, даже если бы я забрала небольшой аванс (что было позволено), любую покупку вместе с чеком следовало показать кому-то из сопровождающих перед выходом из магазина. Меня непременно заставили бы объяснять, зачем мне фломастеры, а это была тайна, ради которой стоило рискнуть. И все бы хорошо, но я не могла знать, что Эрин забредет в отдел товаров для творчества в поисках меня, потому что, видите ли, ей хотелось, чтобы мы «заняли места получше».

– Что ты только что сделала? – спросила она. Я и слова вставить не успела, как она уже почти что кричала: – Ты воруешь. Ты только что украла что-то. Немедленно иди к Рику и скажи ему.

– Я даже из магазина пока не вышла. – Я специально понизила голос, надеясь, что она тоже станет говорить тише. – Пока ты не вынес вещь из торгового зала, это не преступление. Я положу на место. Видишь, все в порядке.

Я вытащила фломастеры и торжественно водрузила их на полку, но она не успокоилась.

– Нет, – заявила она. – Так не пойдет. Ты хотела взять грех на душу, вот что. Тебе нужно пойти и сознаться Рику или Лидии. Я не хочу доносить на тебя, но тебе нужна помощь.

К концу этой маленькой отповеди она едва не плакала, я видела, что ей было тяжело.

– Эрин, ты в самом деле считаешь, что мне нужно сообщить кому-то о пачке фломастеров, которые я даже не вынесла из магазина? Вот же они, стоят на полке? – Я представила, что я – преподобный Рик, и постаралась говорить мягко, но убедительно.

Эрин упрямо затрясла головой, ее кудряшки запрыгали в такт движению, щеки раскраснелись.

– Дурная же вышла бы из меня подруга, если бы я закрыла глаза на твой грех. В Послании к Ефесянам сказано: «Кто крал, вперед не кради, а лучше трудись, делая своими руками полезное, чтобы было из чего уделять нуждающемуся».

– Ну это к нам, девочкам, не относится вроде бы. – Я попробовала выдавить из себя улыбку.

Но Эрин была серьезна. Она упрямо стояла на проходе, скрестив руки на груди прямо над изображением бородатого мускулистого Иисуса, который сгибался под тяжестью креста с надписью «Грехи мира». Футболку эту она носила довольно часто, и я даже запомнила надпись большими красными буквами (шрифт был тот же самый, который использовали в рекламе спортклуба Gold’s Gym) у нее на спине: «God's Gym – открыто 24/7». Я не могла смотреть на ее сияющее праведным гневом лицо, ведь она была убеждена, что действует мне во благо, заботясь о спасении моей души, поэтому я сосредоточилась на руках.

Мимо нас к полкам с масляными красками протиснулась парочка в мешковатых фланелевых рубахах с жирными, спутанными дредами, какие бывают только у белых. Они тоже заметили футболку Эрин.

– Смотри-ка ты, христианское нашествие, – заметил тот, что понеряшливее, своему приятелю.

– О, настоящий крестовый поход, только, увы, без убийств и грабежа, – подхватил второй.

– Зато с дерьмовой музыкой.

Сказано это было нарочно очень громко и с таким расчетом, чтобы мы услышали. У Эрин был такой вид, словно она сейчас заплачет, просто разрыдается.

Я вздохнула и кивнула:

– Ладно, я поговорю с Риком. Но не с Лидией. Пойду и расскажу все Рику.

Она кивнула в ответ и крепко обняла меня. Ее влажная от слез щека прижималась к моей шее, и я могла различить запах дезодоранта.

– Это верное решение, – сказала она.

Мы так и стояли, обнявшись, потому что я не могла отпустить ее, пока она плачет. Я позволила ей себя уговорить только потому, что в противном случае ее заело бы чувство вины, замучило желание поддержать меня и она все равно бы рассказала, хотя потом ей пришлось бы тяжко. К тому же с ней было приятно делить комнату. Она все время болтала о том, о сем, о чем угодно, а мне нравилось слушать это ненавязчивое журчание, не требовавшее ни ответа, ни внимания. Я отлично научилась отключаться, когда мне этого хотелось, и моментально включаться обратно в беседу. Эрин отличалась от Марка Тернера, во всяком случае, так мне казалось. Ее вера была показной, она разыгрывала представление для себя в той же степени, что и для всех остальных. Этого я не понимала и уж точно не собиралась следовать ее примеру, но не могла не оценить настойчивости, с которой она стремилась к исцелению, подчеркивая розовым скрипучим маркером абзац за абзацем в надежде наткнуться на заветные слова, способные убедить ее, что наконец-то она раз и навсегда избавилась от своего греха. Я была не готова к тому, что она спишет меня со счетов, сочтет пропащей душой. Мне хотелось, чтобы она считала, что мы заодно.

Беседа с Риком прошла без потрясений, как я и думала: он поблагодарил меня за честность, обнял, и мы вместе помолились. Однако он рассказал обо всем Лидии, потому что им надо было сделать пометку в моем личном деле напротив пункта «склонность к мелким кражам». Это значило, что подобное поведение требовало коррекции, так как было проявлением моих греховных наклонностей. Лидия, разумеется, не стала просто молиться. Вместо этого она сообщила мне, что грех присвоения чужой собственности симптоматичен и указывает на некоторые проблемы, скрытые под массой воды, с которыми я до сих пор не начала работать, поэтому к индивидуальным консультациям с Риком теперь добавится одна еженедельная консультация с ней. Мой демарш стоил мне лишения всех привилегий на неопределенное время под самый конец испытательного срока. Никаких писем, звонков и украшения комнаты. А ведь в офисе меня ждали два письма – одно от Рут, другое от Коули (конечно же, открытое, прочитанное и одобренное для передачи мне) – и посылка от бабули. Все это будет теперь заперто в моем личном почтовом ящике до лучших времен. Тетя Рут была поставлена в известность о случившемся, что меня совсем не обрадовало.

Рик и Лидия все пытались понять, почему я решила украсть фломастеры, которых было предостаточно в «Обетовании». Мой ответ, что, мол, мне очень захотелось иметь что-то свое, к тому же я не смогла устоять перед их качеством и дороговизной, был сочтен удовлетворительным. Но дело было в другом. Мне не хватало моих фильмов и музыки, я скучала по посиделкам в больнице, по Сканлану, бабуле и Джейми, не говоря уже о Коули, но хуже всего мне приходилось без моего кукольного домика. Не самого домика, а того, во что я превращала его столько времени. Когда Рут убирала все напоминания о моем отклонении, кукольный дом она не тронула, и я надеялась, что так оно и будет в мое отсутствие, что этот гребаный домик дождется меня. Несостоявшаяся кража фломастеров была задумана для осуществления одного моего плана: я собиралась создать некое подобие моего домика, использовав в качестве каркаса несколько довольно больших пластмассовых ведерок из-под творожного сыра, которые дожидались своего часа у меня под кроватью. Мы покупали этот сыр по себестоимости у одного фермера, прихожанина «Слова жизни», от всей души поддерживавшего идею возвращения заблудших душ обратно в стадо. Фермеру с семьей принадлежали молочные лавки, в которых продавалось все, начиная с сыра и заканчивая мороженым, не говоря уже о масле и других молочных продуктах, – все под маркой «Священная корова». На этикетке была нарисована буренка с нимбом над рогами и мясистыми крылышками (если бы коровы летали, то крылья у них были бы именно такими). Освободившаяся тара использовалась повторно, поэтому на кухне всегда был запас пустых ведерок, но я стащила два во время дежурства по кухне и собиралась пополнить запас. Конечно, настоящего кукольного дома из них не выйдет, но лучше хоть что-то, чем совсем ничего. Из «Уолмарта» я стащила универсальный клей и салфетки для декупажа. Время от времени я одалживала ножницы или краски из класса и успевала вернуть их, пока никто не хватился. Я хотела запастись всем необходимым, и без фломастеров было не обойтись; кто ж знал, что так обернется с Эрин.

Устраивать секретики прямо под носом любопытной Эрин в комнате с вечно открытыми дверьми – заходи кто хочет – было рискованно и глупо, но я ничего не могла с собой поделать. И не хотела. Поэтому я продолжала наполнять ведерки трофеями. Не знаю, каков был смысл моих инсталляций, для меня значение имела работа над ними. Думаю, кто-нибудь вроде Лидии сказал бы, что в них таится ключ к моей личности, что эти ведерки из-под сыра являются физической репрезентацией всего этого подводного дерьма. И в этом крылась опасность. И причина, по которой мне не следовало заниматься ими, даже начинать. Но я начала.

* * *

Мы готовили угощение на День благодарения. Ожидалось, что к нам приедут местные фермеры, кое-кто из Бозмена. Утром мы с Адамом вызвались помочь с картошкой. Нам предстояло помыть, почистить, порезать кубиками и сварить целое море картошки, а потом с помощью масла и сливок «Священная корова» превратить ее в пюре. Сначала мы вместе с Джейн выкурили полкосяка, а потом устроились в углу на кухне. Около часа там творилось форменное безумие. Все шумели, жарко было – не продохнешь, воздух пропитан ароматами пряностей и трав: корицы и муската, шалфея и тимьяна. Этот запах праздника нравился всем (кроме преподобного Рика). И еще там царило веселье, потому что на кухне одновременно топталось довольно много народа и каждый занимался своим делом: несколько человек колдовали над индейкой, готовя птиц и начинку, Эрин были поручены зеленая фасоль и запеканка с картошкой фри и луком, которой хватило бы сразу на четыре семьи. Рик принес кассету, на которой, кроме всех этих новомодных христианских групп, было и несколько отличных старых госпелов Махалии Джексон[35]35
   Махалия Джексон – американская певица, исполнявшая песни в жанрах госпел и спиричуэлс.


[Закрыть] и Эдвина Хокинса[36]36
  Эдвин Рубен Хокинс – американский евангельский музыкант.


[Закрыть]. Я столько раз слушала эту кассету, что начала подпевать помимо собственной воли (все мы слышали ее десятки раз).

Заметив, что я вывожу вместе с хором «Oh Happy Day» – такая уж это песня, что удержаться сложно, – Рик направился ко мне, даже не вытерев липких от начинки рук. Его тело двигалось в такт музыке, он и сам напевал. Держа руки прямо перед собой так, словно они были только что загипсованы и он хотел дать им обсохнуть, Рик наклонил голову ко мне, наверное, хотел, чтобы мы пели в унисон, или просто представил нас вместе на сцене, знаете, такой знаменитый дуэт вроде Сонни и Шер, Айка и Тины или Капитана и Тенила.

Адам с картофелечисткой в руках присоединился к нам. Он держал ее перед нами вместо микрофона. Глядя на нас, остальные начали ритмично хлопать. Я перехватила картофелечистку у Адама, представила себя Махалией, закрыла глаза и, вы не поверите, начала выводить такие рулады, точь-в-точь настоящая певица. Мы допели песню до конца – громко, страстно и совершенно по-идиотски, потому что подобные импровизации всегда выходят глупо. Я-то была под кайфом, но Рик… Рик всегда такой.

Когда все кончилось, Хелен Шолтер одобрительно засвистела и сказала:

– Эй, ребята, ну-ка еще одну!

Сказано было довольно свирепо, но Хелен всегда такая, когда ей по-настоящему хорошо, – грубоватая и резкая, как старый гуртоправ. Нам вообще-то запрещали говорить «ребята», обращаясь к группе, в которой были девушки, но на сей раз Рик ее не одернул.

Начался новый трек – что-то слащавое в исполнении Майкла Смита[37]37
  Майкл Уитакер Смит – американский певец, один из самых влиятельных исполнителей в жанре современной христианской музыки.


[Закрыть]. Слишком много синтезатора, как по мне, к тому же на кухню вошла Лидия с огромной упаковкой булочек и двумя пирогами, за которыми она ездила в пекарню в городе. Момент был упущен.