Текст книги "Неправильное воспитание Кэмерон Пост"

– Нет, не нормально. Затянешься разок-другой, и все пройдет.

В руках у нее оказались небольшой мешочек травки и трубка из мыльного камня.

Я была потрясена.

– Просто потрясающе.

Джейн набила трубку. Было видно, что ей не впервой. Она убрала мешочек и протянула мне красную ручку «Бик»:

– Я запасливая. Привыкла жить на подножном корму, понимаешь, о чем я? Да и родилась в хлеву.

Самое время сострить, решила я:

– Ну да. Только ты и Иисус.

– В точку. – Она выдохнула и передала трубку мне.

Дурь была крепкой, но довольно резкой на вкус. Сильнодействующее средство, так, наверное, и не должно оно было быть приятным. Вовсе не обязательно. На глаза тут же навернулись слезы.

– Привыкнешь, – бросила Джейн, пока я откашливалась, словно больная кошка. – Это лучшее, что я могу сделать с таким материалом. В сущности, это же дрянь, такая растет в каждой канаве.

Я кивнула, покосилась на нее и сделала еще затяжку, потом прикрыла глаза, глубоко вдохнула и откинулась назад на сено.

– И у кого же вы берете дурь?

– У меня. Я выращиваю ее в нескольких милях отсюда. Как раз хватает на зиму. Если не жадничать, – добавила она и затянулась.

Я подтянулась на локте и с интересом наблюдала за тем, как она втягивает в себя дым.

– Не врешь? Так ты, стало быть, местный конопляный барон?

Она передала мне косяк, а сама развалилась на сене рядом со мной.

– Говорю же, я живу натуральным хозяйством.

– И как же ты здесь оказалась?

Джейн подняла брови, что, видимо, должно было придать ей загадочный вид.

– Это все желтая пресса.

– Из-за твоего имени, – уточнила я.

– Типа того, но не совсем.

Джейн наслаждалась моментом, дураку было понятно. Она провела в центре достаточно времени, перед ее глазами целая вереница новых постояльцев сначала приезжала в «Обетование», а потом уезжала оттуда, и она точно знала, чего я хочу: узнать ее историю, расспросить о прошлом, о том, из-за чего ее когда-то отослали искать спасения от греха, как теперь меня. Почему-то я отчаянно хотела, чтобы она поделилась со мной, хотела узнать истории всех остальных ребят из «Обетования», все, вплоть до того момента, как их родители, тетки, дядья – одним словом, законные представители выгрузили их на парковке. Я не знала тогда, почему именно это было так отчаянно необходимо. И не знаю этого сейчас. Наверное, мы все были как-то связаны. Возможно, я думала, что, поняв причины, которые привели в «Обетование» кого-то еще, я смогла бы разобраться в том, что привело сюда меня. Все мы, да-да, каждый из нас собирал обрывки чужого прошлого и обменивался ими, словно это были карточки персонажей «Деток из мусорного бака» – нелепые, причудливые, невероятные истории. Однако вряд ли кому удалось побить карту Джейн.

В тот жаркий августовский день, когда я слушала ее рассказ, сидя на сеновале, слова растворялись в густом наркотическом тумане, поэтому я не уверена, что запомнила все точь-в-точь как она говорила, но это не так уж и важно. Куда важнее было то, что я поняла тогда: по всему выходило, что по сравнению с ее моя собственная история была какой-то преснятиной, а не тем, в чем я себя убедила, пока жила в Майлс-сити.

* * *

До одиннадцати лет Джейн росла в коммуне к северу от Чаббака, штат Айдахо. Представьте себя среди амишей, фанатеющих от Grateful Dead[26]26
  Американская рок-группа, основанная в 1965 году.


[Закрыть], и вы поймете, что это было за место. Во всяком случае, со слов Джейн. Земли там были плодородные. Один из членов коммуны унаследовал их от деда. Коммунары добывали кварц и аметист, полировали камни и продавали туристам в собственной ювелирной лавке или сбывали на художественных ярмарках. Еще они выращивали кукурузу, морковь и, конечно же, айдахский картофель, а также охотились на оленей. Мать Джейн была красавицей, родилась она где-то в Нью-Мексико, в коммуне ее считали чуть ли не принцессой и очень, очень любили. Поэтому ничего удивительного, что у Джейн оказалось сразу два отца.

В такой дыре тест на отцовство – что белке стоп-сигнал, объяснила Джейн. Кто может с полным правом считать себя в ответе за чужую жизнь? Кто возьмет смелость распоряжаться чужой жизнью? Всякое такое говно. Одним кандидатом на роль папаши был Ришель, автомеханик с водянистыми глазами и расхлябанной походкой, с непременной пачкой вишневых леденцов в заднем кармане. Другим был Гейб. Этот был что-то типа учителя. Проработал семестр в общественном колледже, преподавал там литературу и поэзию, а потом на семестр подзадержался в коммуне. Он ездил на «веспе», носил небольшую бородку и курил трубку, как у Шерлока Холмса, все больше для антуража.

Доведись этими двоим встретиться в старшей школе, они бы шарахались друг от друга даже в пустом коридоре, но тут между ними возникло взаимное уважение. Или что-то похожее. Даже выбор имени их общему ребенку не омрачил эти отношения.

Ришель хотел назвать девочку Джейн в честь своей матери, кондитерши из Чаббака, которая однажды взяла да и засунула голову в духовку, закончив украшать свадебный торт в пять слоев. Гейб, вы будете смеяться, тоже хотел назвать дочку Джейн и тоже в честь своей матери, пережившей рак груди горничной из Саратоги. И конечно, никаких проблем с фамилией тоже не возникало: Джейн возьмет фамилию матери – Фонда. Оба отца любили «Барбареллу»[27]27
  «Барбарелла» – научно-фантастический фильм 1968 года с Джейн Фондой в главной роли.


[Закрыть] (Гейб с некоторой иронией, Ришель от всей души), так что возражений не последовало. Добро пожаловать, Джейн Фонда.

Гейб сказал, что это имя стало триумфом постмодернизма.

Ришель сказал, что это простое и понятное имя. Самое обыкновенное. Прекрасный выбор.

Джейн Фонда появилась на свет в коммунальном хлеву в декабре. Принимала ее медсестра скорой на покое по имени Пэт. Конечно, без всякого вознаграждения. Пэт, видимо, была просто копией кормилицы из «Ромео и Джульетты». Такая же громогласная, уверенная в себе, с тяжелыми седыми косами и розовыми руками, похожими на ломти ветчины. Пэт недавно появилась в коммуне вместе со своей любовницей Кэндис, копом на пенсии. Они собирались прожить остаток своих дней вместе, принося пользу обществу. До того они жили в сепаратистской общине «Земля без мужиков» в Южной Калифорнии, которой управляло несколько лесбиянок из Беркли. Пэт и Кэндис наслаждались жизнью на территории, свободной от мужчин, пока однажды, направляясь на фолк-фестиваль в Канаду, не заехали к друзьям в Чаббак, да и остались там с концами.

Пэт и Джейн Фонда были очень близки. Но потом Пэт погибла, катаясь на снегоходе. В той же самой аварии Джейн лишилась ноги. Только представьте: за один день она потеряла сначала ногу от колена, а потом своего ментора и ролевую модель. Гейб уже года два не появлялся в коммуне, а все попытки Ришеля хоть что-то сказать о трагедии сильно напоминали истины со страниц «Фермерского альманаха».

Мать поначалу не видела ничего необычного в обстоятельствах рождения Джейн. Истина явилась ей куда позже. Ясли, месяц рождения, яркая звездная ночь, даже трио местных хитрожопых музыкантов, сопровождавших рождение девочки своим треньканьем, а потом предложивших всем дунуть, вдруг преисполнились христианским символизмом. Никто даже не мог сказать, зачем вообще надо было рожать Джейн в хлеву. У них было несколько домиков, защищавшие от холода типи[28]28
  Переносное обиталище кочевых племен коренных индейцев.


[Закрыть].

«Таков был промысел Господень», – позже решила мать Джейн. И переубедить ее было бы невозможно.

Она обрела Христа вскоре после аварии, стоя в очереди в кассу в супермаркете. Это было во время ее дежурства по закупке всего того, что невозможно было производить своими силами: зубной пасты, туалетной бумаги, тампонов. Случайно ее взгляд привлекла одна из тех сенсационных фотографий, на которых можно увидеть образ Иисуса в самых разных обликах: на этой было запечатлено нечто похожее на крест с Иисусом на нем, возникающее из столба пыли в небе над Канзасом. А почему бы и нет? Если кристаллы обладают магической силой, а мантры способны вернуть внутреннюю гармонию, то почему бы и нет? А что вы скажете о таком совпадении: на первой странице этого же издания была помещена статья о том, какие сложности Джейн Фонда испытывала, снимая очередной выпуск передачи под названием «Аэробика с Джейн Фондой: беременность, роды и восстановление». Иисус и Джейн Фонда смотрели на нее с одной обложки, пока она стояла в очереди на кассу. Нет, таких совпадений не бывает.

Теперь, когда ее дочь стала калекой, мама Джейн вполне была готова переселиться в двухуровневый домик где-нибудь в пригороде с кафе «Дейри Квин» под боком и испытывать свою веру оттуда. Отношения между Пэт и Кэндис всегда ей не очень-то нравились. Так бывает: некоторые вещи труднее счесть нормальными, чем другие. Она винила (возможно, не без оснований) покойную Пэт в том, что та искалечила ее дитя, и, тут уж были только догадки, кое в чем похуже. За несколько дней до откровения в супермаркете она застукала Джейн с рыжей зубастой девчонкой, чья семья совсем недавно влилась в коммуну. Их накрыли, когда обе были без маек, якобы играя в мануального терапевта (как раз этим зарабатывал себе на хлеб отец рыжеволосой подружки Джейн). Но они были уже слишком большими для игры в доктора. Надо было что-то делать, решила мама Джейн. И они переехали. И уж на этот раз ее матери удалось выйти за хорошего человека – ревностного прихожанина, который заботился о своей лужайке и тренировал детскую бейсбольную команду. После чего довольно скоро Джейн оказалась в «Обетовании».

– Но что именно ты сделала? – спросила я тогда на сеновале. – За что тебя отослали сюда? Что стало последней каплей?

Она помедлила, засовывая трубку обратно в тайник. Мы провели не меньше часа в густой духоте и сладкой вони конопли. Может, и больше. Я тешила себя надеждой, что Рут, возможно, ищет меня, и уже довольно долго, обнаружив мою пропажу как раз тогда, когда она садилась в машину и готова была бросить меня здесь, но не могла, потому что меня нигде не было видно, а я формально все еще оставалась под ее опекой, пусть и на какие-то жалкие несколько минут.

– Чего я только не делала, – сказала Джейн, – да, в общем, все как у всех. Самое интересное я тебе рассказала.

Я пожала плечами. Это «все как у всех» для меня не было в диковинку.

– Ну что? Хочешь послушать о том, что я играла в доктора с девочками и в четырнадцать? Только вот в четырнадцать это называют совсем по-другому. К тому же то, что мы делали, скорее было игрой в гинеколога, а не в семейного врача.

Я засмеялась.

– Мать опять поймала тебя с поличным?

Джейн покачала головой с таким видом, словно говорила с дурочкой. Возможно, так оно и было.

– Да ей вообще не надо было ловить меня ни с кем. Я открыто жила во грехе. С гордостью называла себя лесбиянкой, а однажды раздобыла у подруги электрическую бритву ее братца и побрилась наголо. Я несколько раз пробовала сбежать. Сесть на автобус, который идет к побережью, к любому, мне без разницы. Знаешь, когда люди не прячутся, их невозможно поймать.

И тогда я задала неизбежный вопрос. Куда ж без него.

– Так ты теперь исцелилась?

– А сама не видишь? – ответила она вопросом на вопрос. Ее губы скривились в улыбочке, которая у нее так отлично получалась, и выражение лица стало непроницаемым.

Я было собралась что-то на это сказать, но тут в хлев вошел преподобный Рик в сопровождении тети Рут. Они подняли головы и увидели нас там, где мы сидели: на самом краю. Рик улыбнулся, на щеках показались ямочки. Улыбка у него была как у рок-звезды. Рут выглядела спокойной. Куда спокойнее, чем в момент нашего прибытия.

– Ну разве не мило? – сказала Рут. – И воздух такой свежий.

– Сам Господь благословил нас этими угодьями, – отозвался Рик. – И мы неплохо с ними управляемся, ведь так, Джейн?

– Безусловно, – согласилась Джейн.

– Место прекрасное, правда, – начала Рут, – но я полагала, что… – Она подняла глаза и посмотрела прямо на меня.

Я перехватила ее взгляд и постаралась ничем себя не выдать, как Джейн. Несколько секунд все молчали.

Потом голос Рика нарушил тишину:

– Вам предстоит долгая дорога. – В отличие от многих других взрослых он не стал говорить «твоей тете предстоит долгая дорога, Кэмерон», чтобы таким образом показать свое неодобрение, подчеркнуть его, занять сторону Рут. Мог, но не стал.

– Да, это так, – подтвердила Рут. – Хотя сегодня я еду в Биллингс. Завтра там будет вечеринка для представителей «Салли-Кью».

Пока она объясняла ему, что такое «Салли-Кью», мы с Джейн поднялись на ноги, отряхивая приставшее к одежде сено. Рик делал вид, что рассказы Рут об инструментах, специально созданных для женщин, его заинтересовали; возможно, ему и впрямь было интересно.

Прилаживаясь поставить свой протез на верхнюю перекладину, Джейн едва слышно сказала мне:

– От того, что ты будешь злиться на нее, когда она собралась уезжать, лучше тебе не станет.

– Откуда ты вообще можешь знать, как мне?

– Ну я вообще много чего знаю, – сказала она. – А это уж наверняка.

* * *

Мы стояли рядом с эмбриомобилем совершенно одни, с гор задувал все тот же прохладный ветер, полный будоражащих ароматов, солнце, все еще жаркое, подсвечивало белоснежные пики. Рут крепко обнимала меня, глаза у нее были уже на мокром месте, а я стояла, засунув руки в карманы, и даже не делала попыток обнять ее в ответ. Таким было наше прощание.

– Мы с Риком поговорили о том гневе, который ты испытываешь ко мне, – сказала Рут куда-то мне в шею. – В тебе так много злости.

Я молчала.

– Худшее, что я могла бы сделать сейчас, – отказаться от тебя, позволив твоему гневу ранить мои чувства. Я не хочу этого делать, Кэмми. Знаю, сейчас ты не поймешь, но это было бы страшной ошибкой. Не отдать тебя сюда, махнуть на все рукой.

Я по-прежнему не произнесла ни звука.

Рут положила ладони мне на плечи и отодвинулась от меня на расстояние вытянутой руки.

– Я не поступлю так. То, что ты злишься, ничего не изменит. В память о твоих родителях я не сделаю так.

Я вырвалась и отступила назад.

– Не смей упоминать моих родителей, – заговорила я. – Они бы никогда не засунули меня в эту сраную дыру.

– У меня есть обязательства, которых ты не понимаешь, Кэмерон. – Она говорила очень спокойно. Потом голос зазвучал тише: – И, честно говоря, ты далеко не всё знаешь о своих родителях, о том, чего бы они хотели для тебя. Я знала их обоих куда дольше, чем ты. Представь на минуту, что они поступили бы точно так же, как я сейчас, учитывая обстоятельства?

Ничего такого она не сказала, но меня словно под дых ударили. Ровно туда, где было мое слабое место, и я сразу почувствовала свою беспомощность, глупость, вину и, что хуже всего, страх того, что она была совершенно права: я действительно мало знала своих родителей. Довольно мало. И Рут указала мне на это, отчего я возненавидела ее.

Она продолжала:

– Я бы не хотела так с тобой расставаться, весь этот гнев…

Но я не дала ей закончить. Шагнув вперед, я заставила себя посмотреть ей прямо в глаза. Потом я заговорила, тщательно подбирая слова:

– А ты никогда не думала, что ничего бы не было, если бы не ты? Может, со мной ничего бы и не было? Что каждый твой шаг с момента их гибели был ложным?

Она так изменилась в лице, что я поняла, насколько же ужасными были мои слова. Конечно, все это была ложь от начала и до конца. Но я не могла остановиться. И я говорила. Голос мой креп, и я продолжала:

– Ведь кроме тебя, Рут, у меня никого нет. И это ты довела меня. А теперь вынуждена сплавить меня сюда, чтобы тут попробовали меня исправить, пока не стало слишком поздно. Пока я еще не совсем потеряна для добра. Налетай, торопись! Исправь меня, исправь меня скорее, Иисус! Исцели меня. Побыстрее, а то ведь такой и останусь до конца своих дней!

Она не закатила мне оплеуху. А я так надеялась вернуться в этот дом, подделывающийся под курорт, с ярким, полыхающим отпечатком ее ладони на щеке. Но Рут сдержалась. Из ее глаз катились настоящие слезы, таких я у нее никогда не видела. Я верю, что тогда она не играла. Она никак не могла справиться с рыданиями, даже когда села в эмбриомобиль и нажала на газ. Мне было видно, что она так и не может унять слез, не может или не хочет даже посмотреть на меня. Я чувствовала, что наконец-то заслужила такую реакцию, совершив нечто воистину ужасное.

* * *

Первую ночь в «Обетовании», по несколько раз повторив друг другу наши истории, поделившись мечтами и вновь поставленными целями (принять божью помощь, исцелиться, найти себе парней, что со стороны Эрин было истинной правдой, а с моей – сплошным притворством, приспособленным к нуждам окружающих), я провела, прислушиваясь к звуку ее дыхания, к шороху ее одеял – всему, что неизбежно привлекает слух, когда ночуешь не один на новом месте. Мысленно я была не с Коули, а с Ирен Клоусон, представляла, как она в такую же ночь лежит в своей кровати вдали от дома, слышит то же, что и я сейчас, и, возможно, тоже вспоминает обо мне. Постепенно эти мысли и тихое посапывание Эрин усыпили меня.

Мне снилось, что навестить меня приехала самая настоящая Джейн Фонда. Я не так уж часто брала фильмы с ней в видеопрокате, но как-то днем по телеку крутили «На золотом пруду». Там еще Кэтрин Хэпберн, конечно, она уже в возрасте и все твердит своему мужу, совсем старому Генри Фонда, чтобы он посмотрел на гагар. «Смотри, Норман, там гагары! Гагары!» Джейн Фонда по сценарию играет их стервозную доченьку или что-то в этом роде, а отец у нее довольно черствый, к тому же старый и, возможно, страдает от деменции, поэтому им сложно договориться между собой. А может, они это нарочно. Я так и не узнала, чем там кончилось, потому что пришла Рут и надо было ей помогать, так что фильм я не досмотрела. Не уверена даже, действительно ли эти гагары так важны по сюжету. Во сне Джейн Фонда явилась мне в образе загорелой угловатой блондинки, волосы за спиной развеваются сами собой, без малейшего дуновения, а я показывала ей наше учреждение. Мы обошли все здания, а потом вдруг прямо из кафетерия перенеслись на ранчо Ирен Клоусон, на самую верхушку кургана, под которым нашли динозавра. И вроде бы это то же место, но не совсем то, как бывает во сне. Когда же мы ступили на землю и оказались на самом свету, я почувствовав запах свежей земли, вдруг решила, что, должно быть, мое место именно здесь, в «Обетовании». Что-то было в этом запахе, в том, как ложился свет, такое, что я вдруг почувствовала: все так, как должно быть.

Я пыталась спросить Джейн Фонду, что она об этом думает, но ее уже не было рядом. Она стояла у хлева с каким-то высоким мужчиной в сером костюме. Чтобы дойти до них, мне потребовалась уйма времени, словно я передвигалась по одному из тех надувных домов, которые ставят на ярмарках; земля так и ходила ходуном под ногами, точно ее кто-то накачал воздухом. И только когда я поравнялась с ними, я разглядела, что это Кэтрин Хэпберн, только молодая, в мужском костюме с галстуком, волосы рыжеватые и немножко кудрявятся. И потом вроде бы Кэтрин Хэпберн приближается ко мне, словно бы летит, а земля под ней еще больше напоминает воздушный шар, а не твердую почву, и говорит: «Ты ничего не знаешь о Боге. Ты даже о кино ничего не знаешь». Потом наклоняется и целует меня такими красными и полными губами, что настоящими они быть никак не могут, и, когда мы отрываемся друг от друга, эти губы вдруг оказываются у меня во рту, только они восковые. Такие огромные восковые губищи, вроде тех, что надевают на Хеллоуин. Я впиваюсь в них зубами по самые десны и застреваю в них. Я хочу что-то сказать, но не могу, потому что эти губы намертво прилипли к моим зубам, и я не могу промолвить ни словечка. А потом откуда-то издалека до меня доносится смех. Это Джейн Фонда. Но тут уж я не уверена, во сне я это слышала или наяву.

Глава 14

Во время первой индивидуальной консультации мы рисовали мой айсберг. На самом деле консультация была не совсем индивидуальная, так как нас было трое: я, преподобный Рик и женщина, которую до того я никогда не видела, – Лидия Марч, штатный психолог и по совместительству заместитель директора «Обетования». В центре не принято было говорить о терапии, только помощь и поддержка. Сеанс поддержки. Поддерживающая группа. Сеанс индивидуальной помощи. Позже я узнала, что ничем не выделялась из общей массы. Каждый вновь прибывший получал свой личный айсберг. Он представлял собой черно-белую ксерокопию рисунка, выполненного Риком. Когда он протянул мне мой, перегнувшись через стол, айсберг выглядел так:

– Ты же знаешь, в чем опасность айсбергов, не так ли? – спросил он.

Я изучала картинку, пытаясь понять, к чему он ведет. Мы уже полчаса беседовали о том, как я обживаюсь на новом месте, о предметах, которые я возьму в этом году, и есть ли у меня вопросы или сомнения относительно правил, принятых в «Обетовании». Единственная тема, которую мы обходили, касалась того, как они собираются исцелить меня, и мне пока не было ясно, чем нам может помочь этот айсберг. Незнание меня раздражало: я не хотела, чтобы меня обвели вокруг пальца, хитростью выманив какое-то важное признание. Но держалась я спокойно.

Рик улыбнулся:

– Давай зайдем с другого конца. Что ты вообще знаешь об айсбергах?

Я отвечала расплывчато, неуверенная в том, что последует дальше:

– Один айсберг однажды сильно навредил «Титанику».

– Точно! – Преподобный улыбнулся этой своей улыбочкой и заправил волосы за уши. – А еще что?

Я еще раз внимательно посмотрела на рисунок. Мне было не по себе.

– Разумеется, тебе известно что-то еще, – вступила в беседу Лидия. – Айсберги – это огромные ледяные глыбы, дрейфующие в океане. – У нее был британский акцент. Я не очень-то разбиралась, как они там говорят у себя в Британии, но уж она-то точно произносила слова, словно Элиза Дулиттл после превращения, а не до. Сама утонченность. – Подумай, что значит выражение «верхушка айсберга».

Я уставилась на нее. Она была серьезна. Не злая, нет, скорее деловая. Бывают такие лица, точно составленные из острых углов, вот и у нее было такое: нос, скулы, яростно вздернутые брови – все линии были резкими. Волосы она зачесывала назад очень гладко, хоть сейчас в клип Роберта Палмера, где девушки делают вид, что играют на гитарах. Лоб у нее был прямо-таки бесконечный, но волосы прекрасные, ничего не скажешь. Очень светлые, даже белые, того же оттенка, что и борода у Санты. С этими своими гладкими волосами, туго стянутыми в хвост, как сейчас, она напоминала мне героиню «Звездного пути», такую гостью из будущего.

– Верхушка айсберга, – повторила она.

Совсем недавно я уже слышала это выражение, но не могла вспомнить где, а времени подумать, когда они оба ждали моего ответа, у меня не было.

– Вы имеете в виду то, что большая часть скрыта под водой, да?

– Вот именно. – Улыбка Рика стала еще шире. – Попала в точку. Когда мы смотрим на надводную часть айсберга, мы видим едва ли одну восьмую часть общей массы. Поэтому айсберги бывают опасны для кораблей. Команда считает, что видимая часть слишком незначительна, безвредна, и совершенно не знает, что делать с тем, что скрыто под водой.

Он наклонился и потянул рисунок к себе, что-то написал и переправил его на мою сторону стола. Рядом с торчащей над поверхностью верхушкой было написано: «Гомосексуальное расстройство поведения Кэмерон», а над кораблем появилась следующая надпись: «Семья, друзья, общество».

Теперь я понимала, к чему он клонит.

– Как тебе кажется, люди на корабле считают, что верхушка айсберга выглядит довольно жутко? – спросил он.

– Наверное, – ответила я, разглядывая листок.

– Что значит это твое «наверное»? – вмешалась Лидия. – Нельзя бездумно отвечать на подобные вопросы. Мы не можем помочь тебе, если ты сама даже не стараешься.

– Тогда – да. – Я посмотрела на нее и сказала, тщательно подбирая слова: – Верхушка айсберга, нарисованного на картинке, вся состоит из множества острых углов, у нее много выступающих частей. Айсберг опасно нависает над кораблем.

– Ну вот. Ничего сложного, – сказала она. – Из-за размеров и вида верхушки айсберга моряки все свое внимание направляют на него. Но мы-то знаем, что главная проблема не в нем, не так ли?

– Мы же о рисунке говорим? – уточнила я.

– Не важно. Настоящая проблема для людей на корабле… – Она постучала пальцем по рисунку, там, где были написаны слова «Семья, друзья, общество», а потом наставила этот палец на меня, отчего я вынуждена была смотреть ей прямо в лицо. – …Настоящую проблему для них представляет та скрытая под водой глыба льда, верхушка которой их так пугает. Они могут попытаться пройти мимо верхушки, но тут их и поджидает беда: они наталкиваются на куда большие проблемы, скрытые от них водой. То же самое происходит с твоими близкими. Грех гомосексуализма так страшен, так отвратителен, что они зацикливаются на нем, он пугает и отвлекает их внимание от проблем, с которыми действительно нужно работать, пока те не вышли поверхность.

– Так вы собираетесь растопить мою верхушку?

Преподобный Рик засмеялся. Лидия даже не улыбнулась.

– Да, что-то в таком духе, – сказал он. – Но это сделаем не мы, а ты. Сосредоточься на всех тех событиях своего прошлого, которые заставляли тебя бороться с противоестественным гомосексуальным влечением. О самих объектах влечения пока что можешь не думать. Сейчас нам важно, что было до того, как ты осознала, что испытываешь такое влечение.

Я задумалась о том, сколько мне было лет, когда я впервые захотела поцеловать Ирен. Девять? Или восемь? А ведь еще была моя воспитательница, миссис Филдинг, в которую я втрескалась по уши в детском саду, – «втрескалась», думаю, самое подходящее тут слово. Так что же, интересно, могло со мной случиться к шести годам, чтобы я уже тогда должна была «бороться с противоестественным гомосексуальным влечением»?!

– О чем ты думаешь? – спросил Рик.

– Сама не знаю.

Лидия тяжело вздохнула.

– Постарайся сформулировать, – велела она. – Используй слова, которые описывают твое личное отношение.

Я решила, что ненавижу ее. И попыталась еще раз.

– Я просто никогда не думала об этом под таким углом. Правда. Никогда.

– Не думала о чем? – переспросила Лидия.

– О гомосексуальности.

– Гомосексуальности не существует, – начала она. – Это лишь миф, который поддерживают так называемые защитники прав сексуальных меньшинств. – Следующее предложение она произнесла очень четко, делая паузу после каждого слова: – Никакой гомосексуальной идентичности нет. Ее не существует. Есть лишь борьба с греховными желаниями, которую все мы, божьи дети, должны вести.

Мы смотрели друг на друга, но мне ничего не приходило в голову, и я опустила глаза на свой айсберг.

Зато она продолжала, и каждое ее слово звучало громче предыдущего:

– Разве мы считаем, что человек, нарушивший заповедь «Не убий», представляет некую группу людей, идентифицирующих себя как убийц? Разве позволяем им устраивать парады, собираться в клубах, чтобы принимать там наркотики, танцевать ночи напролет, а потом вместе предаваться своему греху? Если считать совершение убийств составляющей их идентичности?

Преподобный Рик прочистил горло. Я уставилась в свой листок.

– Грех – это грех. – Ей, видимо, нравились эти слова, потому что она повторила: – Грех – это грех. Вышло так, что ты борешься с грехом гомосексуального влечения.

Я услышала голос Линдси, подбивавшей меня спросить: «Да ну? Если допустить, что между гомосексуальностью и убийством нет разницы, так кто – кто именно умрет, когда двое гомосексуалов предадутся своему греху?» Но это не Линдси сидела тут. Не Линдси сослали в «Обетование» по меньшей мере на год. Поэтому я велела этой части моего сознания придержать язык.

– Как ты? – спросил преподобный Рик. – Мы сразу столько всего на тебя обрушили…

– Нормально, – бездумно и слишком быстро ответила я, а потом добавила: – Думаю, я чувствую себя неплохо.

У меня разболелась голова. Мы сидели в небольшой комнате за кабинетом Рика, которая предназначалась для таких вот встреч. Места в ней хватало как раз для стола, вокруг которого мы и собрались, и трех стульев. Запах гардении, росшей в горшке прямо под окном, был слишком тяжелым, слишком сладким для такого крошечного помещения. На стебле было примерно полдюжины бутонов, некоторые уже совсем потемнели и готовились перейти в небытие, но глянцевые листья блестели. Мне вдруг захотелось перенестись обратно в кабинет Нэнси, увидеть кушетку, постеры с подростками, добившимися славы в шоу-бизнесе, контейнеры с едой из учительской, почувствовать, что мое присутствие не оскверняет воздух грехом.

– И что мне с этим делать? – Я сосредоточилась на листке.

Рик вдавил ладони в стол.

– Мы будем проводить индивидуальные сеансы, столько, сколько нужно, пытаясь заполнить пространство, скрытое под водой.

Я кивнула, хотя не совсем поняла, что он имел в виду.

– Работа предстоит тяжелая, – добавила Лидия. – Тебе предстоит посмотреть в лицо такой правде о себе, которую, я убеждена, ты предпочла бы вообще никогда не признать. Перестань считать себя гомосексуальным подростком. Это один из самых важных шагов. Гомосексуализма не существует, не надо думать, что твой грех особенный.

Я опять услышала Линдси: «Ну уж нет, – сказала бы она, – мой грех очень даже особенный, если уж вы потрудились открыть центр по борьбе с ним». Однако вслух я произнесла совсем другое:

– Я и не думаю о себе как о гомосексуальном подростке. Я – это я, ничего больше.

– Это лишь начало, – сказала Лидия. – А вот понять, кто такая эта «я», что толкает ее на дурной путь, вот это будет задачка.

– Ты молодец, – похвалил меня Рик, улыбнувшись своей фирменной улыбкой.

– Мы будем рядом, поддерживая и направляя тебя.

Наверное, на моем лице отразились кое-какие сомнения, потому что он тут же прибавил:

– Помни, когда-то я был на твоем месте.

Айсберг все еще был у меня в руках. Я помахала листком, и мы услышали забавный звук, напоминающий шум хлопающего паруса; бумага всегда издает такой, если помахать в воздухе.

– Мне взять это с собой?

– Да, мы бы хотели, чтобы ты повесила его у себя в комнате. Ты будешь заполнять его после каждой нашей встречи.

Изображение айсберга было моей первой и единственной привилегией по украшению комнаты на следующие три месяца. Я повесила его прямо посреди пустой стены с моей стороны спальни. И теперь, понимая, что́ надо искать, я начала изучать чужие айсберги. Иногда у учеников (нам полагалось называть себя учениками, а не какими-то там учащимися, и думать о себе как об апостолах, которыми руководит сам Господь), которые уже далеко продвинулись по пути исцеления, на доске было навешано столько всякой подростковой ерунды (только, конечно, куда более христианской, никаких вам голых ковбоев или прекрасных спасительниц), что айсберг с трудом можно было разглядеть. Правда, все эти флаеры, постеры и картинки были так похожи друг на друга, что я очень быстро научилась замечать выделяющуюся на их фоне ксерокопию айсберга.