Текст книги "Неправильное воспитание Кэмерон Пост"

– Что ты творишь?

Я скорее увидела, чем услышала эти слова, вырвавшиеся из ее уродливо перекошенного, онемевшего рта, но артикуляция была предельно четкой.

– Проверяла твой пульс, – сказала я негромко.

Коули отодвинулась от меня поближе к кухне, однако голову не повернула и так же, одними губами прошептала:

– Ты что, больная?

– Сама же просила, – ответила я.

– А вот и выпивка, леди. – Барри обернулся к нам, по-прежнему стоя в дверях. В руке у него был стакан с только что смешанной коричневой жидкостью.

– Ром с колой? – Коули сделала большой глоток.

– То, что осталось от моего рома, – проворчал Тай. – Вы двое – банда мелких цыганских воришек.

– Дуэт, а не банда, – сказал Барри. – Где, черт возьми, ты учился считать? – Он выхватил стакан у Коули, припал губами к тому же месту, где секунду назад были ее губы, и осушил чуть не половину стакана.

Я думала, что сейчас упаду в обморок. В голове звенело, тело отказывалось подчиняться, словно острые осколки стекла кололи мои руки и ноги изнутри. Я не могла находиться в этой квартире ни секундой дольше.

– Хочешь немного? – Барри потряс передо мной стаканом.

– Нет, мне пора, – сказала я, ни на кого не глядя, потом влезла в шлепанцы и услышала, что Барри сообщает Таю и их третьему приятелю, что я ухожу, что их немало удивило.

Я уже была одной ногой на лестнице, когда Таю удалось выбраться из затора, образовавшегося в дверях кухни, и он спросил:

– Это же не из-за нас, верно? Мы не хотели тебя прогонять.

Я не могла смотреть ему в глаза. Не могла обернуться к Коули, хотя она шла прямо за ним.

– Нет, – ответила я уродливому коврику. – Я сегодня, похоже, перегрелась на солнце. Я вдруг ужасно устала.

– Но ведь ты не устала? – Тай оперся рукой о дверной наличник над моей головой, тем самым не давая мне пройти. – Ты чем-то расстроена.

– Я просто совсем без сил. – Я стояла на своем.

– Как ты доберешься домой?

Я приехала на бабулином «Шевроле-Бель-Эйр», но даже не знала, где припарковалась.

– Вот твои ключи, – сказала Коули, протягивая их с видом фокусника, только что извлекшего кролика из шляпы.

– Ты уверена, что в состоянии сесть за руль? – спросил Тай, все еще перегораживая проход.

– В отличие от тебя, Тай, – вклинилась Коули. – Пусть идет, ей надо поспать.

– Позвони, как доедешь, – сказал Тай, убирая руку.

Пока я шла по коридору, спину мне сверлил чей-то взгляд. Я чувствовала его на себе, даже спускаясь, но я не обернулась. Скорее потому, что мне хотелось верить, что это Коули, хотя я прекрасно знала, что это был Тай.

Глава 12

На следующий день Коули не заехала за мной после работы, и, хотя я ужасно разозлилась и расстроилась, это меня не особо удивило. Я села на велосипед и направилась в «Тако Джонс». Еще не успев толком припарковаться, я увидела Джейми через стеклянную дверь. Он мыл пол перед стойкой с напитками огромной шваброй.

– Трой Всемогущий заглянул проверить карточки учета рабочего времени и надавал нам кучу идиотских поручений, – сказал Джейми, когда я вошла. Внутри никого не было, кроме нас. – А Брайан уже обдолбался, так что он чертовски меня бесит.

Брайан, который недавно перекрасил волосы в зеленый, в цвет черепашек-ниндзя, стоял на второй ступеньке складной лесенки и неуклюже пытался засыпать кукурузные чипсы в специальную машину для разогрева. Он неловко держал здоровенный мешок и все время промахивался мимо жерла, так что чипсы планировали в воздухе, словно хрусткие осенние листья, и приземлялись на псевдоиспанский кафельный пол.

– У меня перерыв через двадцать минут, – сообщил Джейми, ускакав обратно за стойку на швабре, точно это была деревянная лошадка. – Хочешь, я приготовлю тебе суперначо?

– Нет, спасибо, – поблагодарила я.

Я расположилась на деревянной скамье, обернув ноги пляжным полотенцем, потому что после девяти часов на солнце начинала здорово подмерзать – кондиционер работал на полную мощность. Кремовые с коричневыми полосками обои рядом с кабинкой были все исписаны шариковой ручкой и маркером. Крошечные буквы складывались в предложения, в конце каждого из которых стоял по крайней мере один восклицательный знак:

Я люблю Тори! Твоя мамка любит Тори! Вперед ковбои!!! Какая еще Тори? Тори Спеллинг? 90210 отсоси!!![22]22
  «Беверли-Хиллз, 90210» – американский подростковый сериал о золотой молодежи; шел с 1990 года по 2000 год. Тори Спеллинг – американская актриса – сыграла одну из главных ролей в этом сериале.


[Закрыть]

Я хотела попросить ручку и добавить кое-что от себя, но не знала, что именно. Я люблю Коули Тейлор? Я злюсь на Коули Тейлор? Я трахнула Коули Тейлор? Коули Тейлор трахнула мне мозг?

И я ничего не сделала. Вошли двое дальнобойщиков, и я вернулась к реальности: вот она я, вот полотенце, а вот и купальник. Я подождала, пока Джейми готовил энчиладу; потом он кивнул мне, показывая, что у него перерыв и что он встретит меня снаружи.

Когда я обогнула здание и добралась до зацементированной площадки позади заведения, он уже закурил. Вокруг ярко-оранжевого мусорного контейнера «Тако Джонс» кружили осы, прямо перед служебным входом стояло гигантское пластиковое ведро, наполненное жирной коричневой жижей. Вечер был тихий, небо из синего становилось пурпурным, такой оттенок у него бывает только летом. Я прислонилась к покрытой краской шлакоблочной стене, принимая косяк из тонких пальцев Джейми, и почувствовала ее ровное приятное тепло.

– А где Коули? – спросил он.

Ему пришлось подождать, пока я затянусь.

– Понятия не имею, – сказала я с деланым безразличием, стараясь не выдавать раздражения и обиды.

– Ты ж моя бедняжечка. – Джейми обхватил мои плечи и скорчил страдальческую гримасу. – Молодой хозяин Бретт вернулся, чтобы вернуть себе свою суженую?

– Завтра, – сказала я, отбирая у него самокрутку, хотя он даже не успел затянуться.

– Так ты собираешься упустить свой шанс и не подкатишь к девушке своей мечты в вашу последнюю ночь вместе?!

– Все очень запуталось, – ответила я.

– Да, – сказал он, сбивая на цемент козырьком кепки осу, которая потом была добита кроссовкой. – Я же с самого начала говорил, не выйдет из этого ничего хорошего.

– Ну, теперь стало еще хуже, Капитан Очевидность, – сказала я, думая, как бы не разреветься. Сама не знаю, что это на меня нашло, но я ужасно разозлилась, больше всего из-за того, что вечно веду себя как плакса, стоит лишь Джейми оказаться поблизости.

– Как же так? – спросил он, счищая то, что осталось от осы, с подошвы. Одно полупрозрачное крылышко все еще трепетало. Он отобрал у меня косяк.

– Вот так. И нет другого пути. Что сделано, то сделано.

– Неужели вы, барышни, довели ваши недоотношения до логического завершения? – Джейми притворялся, что шутит, хочет поддеть меня в своей обычной манере, но я видела, что он действительно ждет моего ответа.

Я промолчала. Косячок был и без того маленьким, а теперь травки хватило бы на одну-единственную хорошую затяжку.

– Хочешь паровозик?! – спросила я.

Он понял, что значила эта попытка уклониться от прямого ответа.

– Ну ты даешь, Джей-Джей-Кей. – Он легонько пихнул меня кулаком в плечо, как это принято у парней. – Дела-а-а! Так ты теперь официально другая женщина. Настоящая лесбиянка – разрушительница семейного очага.

Я вобрала в себя весь дым, который смогла, задержала дыхание и выбросила окурок в переулок. Джейми быстро наклонился ко мне, раскрыл рот пошире, я прижалась губами к его губам, выдохнула дым, на секунду замерла, а затем отстранилась. А потом и впрямь разревелась, словно несчастный, завернутый в пляжное полотенце малютка, только уже довольно рослый. Джейми обнял меня сначала одной рукой, а потом обеими. Мы сжимали друг друга в объятиях на горячем цементном крыльце, пока грузовик, доверху набитый старшеклассниками, не подъехал к ресторану. В дверях показалась голова Брайана, который призвал Джейми на помощь.

– Все образуется, – утешил меня Джейми, когда я размотала полотенце, набросила его на плечи и принялась утирать лицо одним краешком. – В любом случае, с возвращением Бретта станет проще. Теперь напряжение спало. Мы найдем тебе шлюшку из Глендайва. Кого-нибудь из другого города.

– Отличное решение, – ухмыльнулась я. – В час тягостных раздумий всегда поможет шлюшка из Глендайва.

– И в любой другой час, – заметил Джейми, поправляя козырек своей кепки – истребительницы ос так, чтобы он располагался под любимым им щегольским углом. – Правда, она не обязательно должна быть из Глендайва.

Он ушел, а я подумала, не сгонять ли на велосипеде в кино, посмотреть, не ждет ли меня Коули в последнем ряду, просто так, чтобы уж знать наверняка. Я была уже в нескольких кварталах от дома, но вдруг повернула назад. Бабуля сидела на едва освещенном крыльце. Перед ней лежал толстый ломоть бананового пирога без сахара с хрустящей крошкой.

– Сегодня без кино?

– Ага, – сказала я. – Мне никто не звонил?

– Кто, например?

– Никто, бабуля, – ответила я.

– Никого, кого бы я знала, котенок. Но, видно, у тебя есть кто-то особый на уме.

Рут и Рэй сидели на диване и смотрели телевизор. Я даже не стала всматриваться, что именно.

– Я отнесла несколько каталогов к тебе, дорогая, – крикнула мне вслед Рут, когда я уже поднималась к себе. – Я обвела те модели, которые мне больше всего понравились. Ведь всего два месяца! Не тяни с выбором!

Я утащила телефон с собой в душ – не пропустить бы звонок. Но он молчал. Тогда я решила поиграть в одну игру: уговорила себя не вылезать из душа до тех пор, пока Коули не позвонит. Я убеждала себя, что, пока буду там, она позвонит обязательно, а если выйду – нет. Я стояла под струей горячей воды, а она становилась все холоднее и холоднее, но это было даже к лучшему, потому что в ванной было ужасно жарко. Я все стояла, вода становилось все холоднее, а она так и не звонила.

Вернувшись в спальню, я не стала включать магнитофон. И не притронулась к кукольному домику. Каталоги свадебной одежды лежали на моем столе. Я пролистала их, разглядывая пометки, которые синий маркер Рут оставлял страница за страницей. Платья подружки невесты, которые привлекли ее внимание, выглядели красиво и удивительно просто, словно она действительно думала обо мне, что мне захотелось бы надеть, но все равно я не могла представить себя ни в одном из них. Коули обещала помочь мне найти что-нибудь подходящее в Биллингсе, потратить целые выходные, гуляя по торговому центру.

Я выключила свет и попыталась заснуть, даже не забираясь под одеяло, прямо во влажной рубашке, не высушив волосы, под жужжание вентилятора, с телефоном под боком, но было еще рано, да я и не устала. Я поставила одну из кассет Линдси. Я не знала ни одного исполнителя на ней, но вслушиваться в новые песни, спетые новыми голосами, показалось мне слишком утомительно, поэтому я взяла другую – альбом Тома Петти. Мне стало себя очень жаль, потом я разозлилась, и наконец жалость возобладала. А Коули так и не позвонила.

* * *

На следующий день мы с Моной Харрис дежурили в раздевалке в одну смену. Несколько последних часов спасатель из меня был никудышный: я только делала вид, что смотрю на воду, на самом же деле почти ничего не замечала. Мои мысли были заняты картинами воссоединения Коули и Бретта. Я рисовала их первую ночь после разлуки во всех подробностях, прокручивая в голове один сценарий за другим, лишь бы растравить свою рану. Вариантов я придумала много, ревность так и пожирала меня.

– Намажешь мне спину? – спросила Мона, когда я вошла в раздевалку. Я сняла солнцезащитные очки, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте.

Она приспустила лямки купальника. В руках у нее я заметила флакон крема от солнца «Коппертон SPF 30».

Я молча кивнула. Она протянула его мне.

– Уже конец лета, но только посмотри на меня, я все еще запросто сгораю на солнце, – сказала она, пока я выжимала густую белую жидкость себе на ладонь. – Если я хоть разок выйду на улицу без него, буду вся красная, словно вареный рак.

Я втирала крем в ее теплую розовато-белую веснушчатую спину, которая определенно была не такой загорелой, как у остальных спасателей.

Когда я закончила, Мона натянула купальник, я же поставила пузырек на полку – наше общественное кладбище всего, что люди придумали, спасаясь от солнца. Чего там только не было: полупустые баночки, флакончики, пузырьки, тюбики с кремами, лосьоном, маслом всех существующих в природе марок.

Мы молча сидели за стойкой администратора, за спиной у нас скрипела наша дрянная магнитола. Мона листала сморщившийся от влаги журнал «Пипл», который валялся здесь с июня, а я, вооружившись металлической мухобойкой с довольно острыми краями рукоятки, портила столешницу, вырезая на ней череп и скрещенные кости, работу над которыми начал кто-то еще до меня. Потом из мужской раздевалки вылетела парочка выдрят и начала жаловаться на каких-то ребят, которые забросили их одежду и полотенца на крышу раздевалки, что случалось не меньше десятка раз за лето. Раздевалки находились прямо под открытым небом и представляли собой кабинки, отделенные одна от другой цементными перегородками, так что дети залезали на деревянные скамейки и зашвыривали вещи друг друга на крышу, просто потому что были мелкими вредителями.

– Ты пойдешь или я? – спросила Мона, но я уже встала с металлического складного стула и потащилась за приставной лестницей, чтобы вернуть владельцам футболки, кроссовки и вытянутые грязные носки, в которых были припрятаны несколько долларов.

Мальчики ждали внизу, пока я сбрасывала им вещи и говорила, чтобы в следующий раз они клали свое барахло в корзины, но потом, когда майки, трусы и футболки вернулись к своим хозяевам, мне захотелось затаиться там, наверху. Всего-то квадратный участок, залитый смолой, но он напоминал мне Святой Розарий, только был куда меньше и куда ближе к земле. Эрик-студентик помахал мне с левой вышки. Очевидно, он тоже не слишком внимательно следил за бассейном. Я помахала в ответ. Яркий блеск солнца на секунду ослепил меня, все стало белым и словно бы скрылось в жаркой пелене, потом мое зрение потихонечку восстановилось, и пляж, улица и заправка «Коноко» через дорогу превратились из призрачных контуров в нечто более узнаваемое, а потом обрели не только форму, но и привычные цвета. Тогда я спустилась.

Когда я пыталась убрать лестницу обратно в раздевалку, я задела дверной наличник и прищемила себе большой палец. Боль была адская, и я несколько раз выругалась, прежде чем мне удалось убрать палец. Мона наблюдала за мной, тихонько посмеиваясь.

– У тебя что-то не ладится? – спросила она, когда я села.

– Отстань, – огрызнулась я.

– Я расцениваю это как «да», – сказала Мона, а затем сильно ущипнула меня двумя пальцами чуть выше запястья.

– Блин! – вскрикнула я. – Больно же! – Так оно и было.

– Вовсе нет, – улыбнулась она.

– Еще как больно, – стояла я на своем, но почему-то вдруг тоже улыбнулась. – Это злоупотребление служебным положением, я не обязана терпеть такое обращение.

– Напиши докладную, – предложила Мона. – Я найду подходящий бланк.

– Много чести. – Я попыталась отомстить ей, но мне едва удалось ухватить ее кожу возле локтя, потому что она без остановки махала руками.

Все закончилось так же внезапно, как началось. Так иногда бывает. Всего минута, и настроение уже поменялось, но если вы оба это понимаете, тогда все в порядке. Я вернулась к работе над черепом, а Мона – к журналу.

Но несколько минут спустя она заговорила:

– Красотка, скажи? – Она положила журнал так, чтобы я смогла рассмотреть двухстраничный разворот с фотографиями Мишель Пфайффер: на одной актриса выгуливала свою собаку на пляже, на другой – нарезала разноцветные овощи для какой-то гигантской порции салата в роскошной кухне с большими окнами.

– Да, она хорошенькая, – сказала я.

– Больше всего она мне нравится в «Бриолин-2», она там просто бомба, – сказала Мона, отодвигая журнал.

– Отвратный фильм.

– Я и не говорила, что он хороший. Я сказала, что она там – нереальная.

– Вряд ли я могла это заметить в таком дерьмовом фильме.

Мона медленно улыбнулась мне:

– Значит, ты просто ее не заметила? Пропустила каждую сцену, словно ее там не было?

– Да. Именно так.

– Ух ты. – Мона забрала свой свисток со стола и надела его обратно на шею. – У тебя редкий дар.

Я помолчала.

– В «Лице со шрамом» она куда привлекательнее, – выпалила наконец я.

– Хм-м-м, – промычала она. – Мне, пожалуй, надо подумать над твоими словами.

Я посмотрела на часы. Еще несколько минут, и мы сменимся. Я встала, взяла «Геторейд» из большого холодильника для напитков, который Хейзел каждое утро набивала льдом.

– Можно? – спросила Мона, стоя у меня за спиной и ни секунды не сомневаясь в моем ответе.

Я протянула ей бутылку. Она долго пила, прежде чем вернуть ее мне.

– Ты еще немножко стесняешься, да? – Это был скорее не вопрос, а утверждение. – Как маленькая девочка. – Она сняла полотенце с крючка.

– Нет, – ответила я. – Нисколечки.

– Хорошо, – сказала она. – В этом же нет ничего обидного.

– Но это же неправда.

– Видишь, ты и сейчас говоришь словно ребенок, – рассмеялась она и вышла из раздевалки, чтобы сменить спасателя, изнывавшего на правой вышке.

Сказать, что я больше не думала о Коули, или о Коули с Бреттом, или обо мне и Коули в течение следующих нескольких часов, было бы неправдой, но теперь к этим размышлениям добавились мысли о Моне и ее возможных мотивах. Несколько раз я принималась пялиться на нее, делая вид, что внимательно слежу за своим участком озера. К счастью, между нами было несколько ярдов воды, а темные очки не позволяли проследить, на что нацелен мой взгляд.

Разумеется, Коули не появилась. Какое там, раз Бретт в городе. Но кое-кто из регулировщиков заглянул, к тому же не с пустыми руками: он притащил с собой ящик пива.

Я не собиралась задерживаться после работы, но, когда я вешала свой свисток на крючок, в раздевалку зашла Мона, схватилась за мое полотенце, которое было обернуто у меня вокруг талии, скользнула ладонью между полотенцем и купальником на моем бедре и спросила:

– Ты же с нами, да?

И я осталась с ними.

Пока она прикрывала меня от любопытных выдрят, которые слишком мешкали, одеваясь, я перелила полторы банки пива в пустую бутылку из-под «Геторейда». Мы припрятали столько пива, сколько смогли, среди полотенец и в ведрах с песком, заперли двери и присоединились к регулировщикам, которые шли к мосткам.

Один из них, Рэнди, оттянул левую лямку моего купальника и сказал:

– Мы думали, ты тоже прогуляешь сегодня.

– Почему? – спросила я.

– Сегодня утром Коули заявила, что у нее жар, – пояснил он, беря слово «жар» в «воздушные кавычки».

– Ну, это ей Тай устроил, – встрял в разговор один из парней, подходя к нам.

– Один черт, – ответил Рэнди. – Мы все решили, что вы, девчонки, намылились в Биллингс или куда-нибудь еще. Может, она действительно заболела.

Мы остановились у правой вышки, выгружая контрабанду. Я почувствовала взгляд Моны.

– Ее дружок только что вернулся, – ответила я. – Вот у нее и начался жар.

– О-о-о… – Рэнди сделал вид, что подталкивает меня локтем, хотя стоял слишком далеко. – Любовная лихорадка, говоришь? Неплохо.

– Так мне говорили. – Я сделала большой глоток, закрутила крышку и бросила бутылку в Сканлан, а потом, проследив траекторию, нырнула за ней следом.

Какое-то время мы с Моной просто дурачились, восседая на широких скользких плечах регулировщиков, хватали друг друга за руки, дергали за ноги, хохотали, снова и снова шлепаясь в темную озерную воду. Потом все начали демонстрировать прыжки в воду, придирчиво оценивая «свечки», «бомбочки» и «домики» друг друга, но только мы с Моной смогли выполнить прыжок с переворотом с высокого трамплина. Когда мы обе оказались под центральной площадкой, все случилось само собой. Компания с шоссе плескалась на мелководье, гоняясь за протеями, и, хотя Мона три или четыре раза простонала что-то вроде «не могу поверить, что я – одна из тех студенток, которые гоняются за школьницами», это не помешало нам целоваться в едва пробивавшихся сквозь щели в деревянном настиле лучах, которые окрашивали воду вокруг нас в бледно-зеленый. И всё. Мы целовались минут десять. Я и эта губастенькая Мона, у которой ресницы такие светлые, что их почти не видно. Но когда я катила домой на велосипеде, моя голова гудела от пива и поцелуев. Я была со взрослой женщиной, студенткой! Выкуси, Коули Тейлор, выкуси! Я радовалась примерно двенадцать кварталов, а потом мне стало очень и очень плохо. В одну секунду я вдруг почувствовала, что предала ее или, что еще хуже, нас.

За несколько улиц до дома я решила, что напишу Коули письмо. Длинное письмо, в котором объясню ей, что даже если то, что между нами было, слишком серьезно и это ее пугает, вместе мы справимся. Мы просто обязаны, потому что это любовь и так поступают, когда любят. Даже произнесенные мысленно, эти слова напоминали мне песню из репертуара Whitesnake[23]23
  Британская рок-группа.


[Закрыть], но разве это имело значение? Я доверю бумаге все. Все, из-за чего я ощущаю себя глупой, неловкой, другой, все, о чем страшно не только сказать вслух, но даже подумать.

Машина преподобного Кроуфорда стояла на подъездной дорожке, но я не придала этому особого значения. Он часто бывал у нас, у Рут с этими ее бесконечными собраниями. Я поставила велосипед в гараж, схватила газету с крыльца, не удивившись, почему никто этого еще не сделал, открыла дверь, бросила газету на столик в прихожей и уже поднялась на три ступеньки вверх, когда вдруг Рут крикнула из гостиной:

– Кэмерон, зайди сюда, пожалуйста.

Услышав «Кэмерон» вместо «Кэмми», я поняла: что-то неладно – и с трудом проглотила комок, застрявший в горле. А потом, когда я стояла в дверях, обводя глазами гостиную (Рут и преподобный Кроуфорд сидели на диване, Рэй – в мягком кресле с невысокой спинкой; все в сборе, кроме бабули), я уже не могла справиться с нараставшим ужасом. Опять. Как тогда с родителями, только теперь бабушка. Я в этом не сомневалась.

– Может быть, ты присядешь? – Преподобный встал, уступая мне место на диване.

– Что с бабулей? – Я застыла на пороге.

– Она внизу, отдыхает, – сказала Рут. Она не смотрела, во всяком случае, не задерживала взгляд надолго.

– Потому что она больна? – прошептала я.

– Дело не в твоей бабушке, Кэмерон, – сказал пастор Кроуфорд. Он подошел ко мне и положил руку мне на плечо. – Мы бы хотели, чтобы ты присела, нам нужно побеседовать с тобой кое о чем.

«Побеседовать», слово из арсенала психологов, в устах такого вот Кроуфорда не имело ничего общего с беседой. Оно значило тягостный разговор о том, что вы вряд ли станете обсуждать в гостиной. Никогда.

– И что я на этот раз? – Я скрестила руки на груди и стояла, прислонившись к дверному косяку с таким видом, будто мне на все наплевать.

В голове – один за другим – проносились все мои грешки: пропажа пива из холодильника? Святой Розарий? посылка от Линдси? травка с Джейми? Нужное подчеркнуть.

Все четверо переглянулись. Я видела, что лицо преподобного Кроуфорда приняло выражение, которое бывало у него, когда он подбирал нужные слова во время проповеди, но не успел он ничего сказать, как с дивана донесся странный сдавленный всхлип. Это была Рут. Она быстро овладела собой, но, когда Рэй поднимался с места, чтобы подойти к ней, с его колен на пол что-то соскользнуло. Тонкий, сложенный гармошкой буклет, который я не заметила, стоя на другом конце комнаты; теперь я увидела логотип «Обетования Господня». Те самые буклеты, которые преподобный Рик оставил на столе, а Коули просматривала украдкой и даже положила одну из них в свою сумочку.

Я так долго чувствовала себя неуязвимой, думала, что мне сойдет с рук любая проделка и в самый последний момент я все равно выпорхну на свободу, словно Индиана Джонс, которому всегда удается проскочить под падающими на землю тяжелыми воротами, увернуться от стальных шипов, спастись от гигантского каменного шара, готового раздавить его в лепешку, но всегда пролетающего мимо, хотя и в нескольких дюймах, и вот теперь я попалась. Меня точно лишили возможности дышать, поймали с поличным, загнали в угол, и мне было стыдно от того, что я попалась.

– Я верю, что ты понимаешь, как нам всем сейчас тяжело, – сказал преподобный Кроуфорд. – И мы знаем, что и тебе придется нелегко. – Он протянул руку, точно собирался опять обнять меня за плечи, но потом передумал и вместо этого указал мне на кресло.

Я лихорадочно соображала, что все это значит. Должно быть, все дело в Линдси, в ее посылках и письмах, возможно, связано с теми фотографиями в раздевалке, и все это свидетельствует против меня. Почему я сосредоточилась именно на Линдси, исключая другие вероятности? Как-то само получилось. Сидя в этом мягком кресле, с подтянутыми к груди коленями и обращенным к ковру взглядом, я ни капли не сомневалась, что эта наша беседа может иметь отношение только к ней и нашей переписке.

Я начала было соображать, как бы свалить это все, ее влияние, на порочность большого города, но тут преподобный Кроуфорд сказал:

– Коули Тейлор и ее мать пришли ко мне домой прошлой ночью.

Я едва не подскочила от этих слов, словно кто-то ударил в литавры у меня над самым ухом. Рут прильнула к груди Рэя, орошая его синюю рабочую рубашку потоком слез, что было удобнее, чем рыдать в кулак.

С этого момента мне стало трудно следить за ходом его повествования. Я то включалась, то отключалась, словно мне выдали наушники с поврежденным проводом. Я сидела прямо перед ним, он говорил со мной, но постыдная, запутанная история, которую он рассказывал, была словно о ком-то другом. Он поведал мне о том, как Тай и пьяные ковбои вытрясли из Коули всю «правду», когда я уехала от нее два дня назад, и «правда» заключалась в том, что я была преследователем, а Коули – невинной жертвой. Тай был в ярости и заставил ее пойти к миссис Тейлор на следующее утро, и Коули рассказала Терри о том, что Линдси испортила меня, а я пыталась испортить ее саму, о моем болезненном увлечении, о том, что ей очень меня жаль и мне нужна помощь, Божья помощь. Затем пастор Кроуфорд описал свои последующие действия: он заехал к Рут сегодня утром, до того как она отправилась по делам «Салли-Кью» в Бродус на своем эмбриомобиле. И пока я обучала третью группу плавать на спине, они с Рут сидели на диване и перебирали все мое отвратительное, греховное грязное белье, все мои чудовищные проступки. Когда Рут сумела взять себя в руки (что заняло несколько часов), они вдвоем обыскали мою комнату и нашли всё: письма, которые я ошибочно считала корнем всех бед, лишь подтвердили обвинения Коули, а ведь были еще фильмы, записка от Джейми, фотографии, сборники песен, гребаная стопка билетов в кино, которые я связала вместе и хранила, чтобы использовать их для кукольного домика, сам кукольный домик, наконец. Кто стал бы разбираться?

Пастор Кроуфорд говорил о том, что для меня еще не все потеряно, о способности Христа избавлять от нечистых мыслей, которые порождают поступки, избавлять от греховных импульсов. Голос у него был твердый, ровный, совершенно спокойный. А я слышала лишь одно: «Коули все рассказала, Коули все рассказала, Коули все рассказала, – а потом, – они всё знают, они всё знают, они всё знают». Эти невысказанные слова барабанной дробью стучали у меня в голове. Я не испытывала гнева, не чувствовал себя преданной. Я очень, очень устала. Попалась в западню и не могла сопротивляться. И еще я готова была принять наказание, каким бы оно ни было.

Преподобный Кроуфорд несколько раз останавливался, думал, что я захочу добавить что-то или спросить, но я этого не сделала.

Наконец он сказал:

– Я думаю, выскажу общее мнение: Майлс-сити – не лучшее место для тебя. И с точки зрения твоего душевного состояния, и со всех остальных.

Тут уж я не смогла сдержаться.

– При чем тут Майлс-сити? – спросила я, уставившись в пол.

– Здесь для тебя слишком много искушений, – ответил он. – Мы все считаем, что смена обстановки на некоторое время пойдет тебе на пользу.

– Кто – все? – Я наконец-то подняла глаза.

– Все мы, – ответила Рут, перехватывая мой взгляд. Веки у нее опухли, тушь расплылась. Здравствуй, грустный клоун тетя Рут, давно не виделись.

– А как же бабуля?

Лицо Рут сморщилось, и она опять едва не зарыдала, но преподобный Кроуфорд подоспел ей на помощь:

– Твоя бабушка хочет для тебя самого лучшего, как и все мы. Дело не в наказании, Кэмерон. Я надеюсь, ты понимаешь, насколько это серьезно.

– Я хочу поговорить с бабулей, – быстро сказала я и встала, собираясь спуститься вниз.

Рут тоже встала и резким громким голосом выкрикнула мне прямо в лицо:

– Она не желает говорить об этом! Ей просто дурно от этого всего, дурно! Как и нам всем!

Если бы она влепила мне затрещину, эффект был бы тем же. Во всяком случае, Рэй и Кроуфорд оба разинули рты, будто она так и сделала. Я вернулась на место, и мы продолжили беседу. Все решилось в течение часа. Рут отвезет меня в школу христианской молодежи «Обетование Господне» в следующую пятницу. Я проведу там как минимум один учебный год, то есть два семестра с перерывами на рождественские и пасхальные каникулы. А дальше – посмотрим.

Перед тем как уйти, пастор Кроуфорд прочел длинную молитву, в которой просил Бога исцелить меня, затем он обнял нас всех, даже меня. И я не стала сопротивляться. После этого он вручил мне большой конверт из желтой бумаги со всякими бланками и правилами приема, которые преподобный Рик переслал ему по факсу. Мое содержание в «Обетовании», девять тысяч шестьсот пятьдесят долларов в год, будет оплачено из тех денег, которые остались от родителей, а также специального образовательного фонда, созданного ими для меня. Все очень просто.