Текст книги "Неправильное воспитание Кэмерон Пост"

– Не знаю. О чем скажете.

Я запомнила, что в прошлый раз он поделился с нами одной или двумя нечистыми мыслями о викарии, служившем у его отца. По-моему, ничего порочного, очень целомудренно. Он представлял, что они гуляют, взявшись за руки. Не помню, возможно, они были раздеты по пояс. Но на этом все. Можно предположить, что он несколько смягчил краски, утаил неподобающие подробности, но мне в это не верится. Думаю, как и остальных, Марка одолевали мысли и желания, с которыми он боролся. Некая часть его существа тянулась к мужчинам, но только мыслями, – плотью он не согрешил.

– Хорошо. – Лидия притворилась, что ищет что-то в тетради, но только для вида, ей просто надо было собраться с мыслями. – Я знаю, что последние несколько недель дались тебе особенно тяжело и, возможно, тебя гнетет что-то еще.

– Каждая неделя дается особенно тяжело. – Марк не смотрел на нее, его пальцы теребили обложку Библии. – Меня гнетет все.

– Хорошо, – Лидия попробовала зайти с другого конца, – но ведь есть что-то…

– А если не что-то, а всё? Каждая минута. – Он повысил голос, и это было так неожиданно, так непохоже на него. В нем словно что-то забурлило, какая-то дикая энергия, точно внутри его хрупкого тела скакала бешеная белка и ему стоило усилий не выпустить ее наружу. Я сидела напротив него и видела его одеревеневшую вмиг шею, каждый напрягшийся мускул. Однако он мужественно продолжал: – Если вы хотите, чтобы я что-то сказал об отце, так и скажите.

Ручка Лидии замерла над тетрадкой:

– По-моему, это ты хотел бы обсудить решение твоего отца.

– О чем еще говорить? – ответил ей Марк. – Вы ведь тоже читали письмо, Лидия. – Он помолчал, оглядел нас и со странной усмешкой продолжал: – Но я могу поделиться с группой, во всяком случае основной мыслью. – Он сел ровнее на стуле и заговорил каким-то чужим, низким голосом: – «Твой приезд домой на Рождество подтвердил мои худшие опасения. Ты так же слаб и ничуть не возмужал. Я не потерплю подобной слабости дома. Моя паства может решить, что я одобряю подобное, а это не так. Ты останешься в школе на лето, мы вернемся к вопросу в августе. Пока ты еще не готов вернуться домой». – Марк откинулся на спинку стула, показывая, что он закончил. Ему хотелось улыбнуться, принять довольный вид, но вместо этого его лицо страшно исказилось. – Не готов вернуться домой, – повторил он.

Лидия даже глазом не моргнула. Никаких комментариев, словно он никогда не упоминал ее роли в перлюстрации нашей почты. Она сделала какую-то пометку и спросила:

– Так что же именно случилось на Рождество, Марк? Что заставило твоего отца принять такое решение?

Марк всхрапнул:

– Ничего. Всего лишь я. Как обычно. Стоило лишь мне зайти в комнату, мне, такому, какой я есть.

– Какой же ты, Марк?

– Я бы хотел прочесть вам кое-что. – Его голос стал громче, в нем уже слышались нотки приближающейся истерики, но пока что Марк держался. – Могу я прочесть вам один отрывок? Отец очень его любит. И освежает его в моей памяти при каждом удобном случае.

– Да, пожалуйста, – разрешила Лидия.

Тогда Марк встал и прочел вслух строки, которые я не слышала прежде, но потом часто к ним обращалась. Это был фрагмент Второго Послания к Коринфянам (12:7–10). По правде говоря, глагол «прочел» выбран мной не совсем удачно, потому что, хотя он и раскрыл свою Библию, ему почти не нужно было сверяться с текстом.

– «И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился. Трижды молил я Господа о том, чтобы удалил его от меня, но Господь сказал мне…»

Марк помедлил и поднял глаза к потолку, хотя вряд ли в тот момент его заинтересовала убогая лепнина. Все в нем было такое миниатюрное, ладное, и обычно он не выходил из себя. Я много раз слышала, как он читает Библию, его чистый, твердый голос, словно в воскресной радиопрограмме «Библейский час». Теперь же этот голос опасно вибрировал.

– «Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи. И потому я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова. – Он опять замолчал, прикрыл глаза, из последних сил сдерживая слезы, несколько раз потряс головой, очень быстро, а потом, не разжимая плотно сомкнутых губ, закончил отрывок. И каждое выдавленное слово было его победой над собой. – Посему я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа, ибо, когда я немощен, тогда силен».

Он стоял, тяжело дыша, словно атлет, только что взявший вес, как вдруг Библия, которую он только что закрыл, выпала у него из рук. Она летела, словно в замедленной съемке, невероятно долго, однако уже через секунду раздался громкий, до невозможности неприятный звук, ознаменовавший ее приземление.

Лидия попыталась сгладить момент в своей типичной манере.

– К чему этот дешевый мелодраматизм? Если ты вернешься на место, мы сможем обсудить выбранный тобой отрывок, – крайне холодно заметила она.

Однако Марку мелодраматизм еще не наскучил, и возвращаться на место он явно не собирался.

– Я не выбирал. Вы не слушали меня? – ответил он Лидии. – Его выбрал для меня отец. Он бы распорядился выбить эти слова у меня на теле, если бы не Левит 19:28, где сказано: «Ради умершего не делайте нарезов на теле вашем и не накалывайте на себе письмен. Я Господь».

Лидия привстала и потянулась к нему, желая усадить его обратно на стул.

– Сядь, Марк. Давай поговорим обо всем этом.

Но вместо того чтобы послушаться и сесть, Марк выскочил в середину круга, этакий фермер в лощине, и произнес:

– Знаете, что самое лучшее в этом отрывке? – Не дожидаясь ответа, он продолжал: – Боже мой, оно же там, в самом тексте.

И тут он начал прыгать вразножку – прямо, ноги врозь, руки вдоль корпуса – резкий прыжок, ноги в стороны, одновременно с ногами развести руки и соединить их в хлопке над головой – прыжком вернуться в исходное положение… раз, два, три, повторить, раз, два, три… и еще раз… Выбрасывая руки, он начал скандировать:

– «Ибо, когда я немощен, тогда силен!» Вот что отец выбрал для меня, слабость на самом деле равна силе. А это значит, что я силен, как десять Марков! Как двадцать! Как восемьдесят пять! Все мои слабости делают меня самым сильным человеком на свете.

Он стремительно переместился вниз, элегантно, словно отлично обученный солдат, поместил ладони на пол, рывком поставил свои кукольные ноги в упор, выровнял корпус и начал отжиматься, продолжая ритмично повторять: «Во имя Господа, один, во имя Господа, два…»

После пятого, кажется, раза Лидия еще раз велела ему остановиться и, воспользовавшись тем, что его грудь только коснулась пола, неожиданно опустила правую ногу в черной мягкой туфле ему на спину, не давая подняться. Она удерживала его в таком положении некоторое время, а потом сказала:

– Я уберу ногу, когда к тебе вернется способность контролировать свое поведение и ты будешь готов встать.

Но Марк, в котором теперь жило восемьдесят пять Марков, лишь заворчал и, тихонько повизгивая, словно животное, стал подниматься с пола. Лидия хотела помешать ему, прижав еще сильнее к полу, но потеряла равновесие. Момент был упущен. Марк сделал усилие и выпрямил руки. Лидия так и не убрала ногу и выглядела очень глупо, словно знаменитый исследователь у скалы, позирующий перед камерой в картинной позе.

Однако с Марка было достаточно на сегодня: как только ему удалось выпрямиться, он повалился на пол, рыдая в ламинат. Он всхлипывал, стонал, что-то бормотал. До меня отчетливо донеслось «простите» и «я не могу». Он повторил эти слова несколько раз. Лидия склонилась над ним, положила руку ему на плечо, не гладила, просто положила и сказала, обращаясь уже не к нему, а к нам:

– Всем оставаться в своих комнатах до ужина. Идите прямо к себе.

Когда никто из нас не сдвинулся со своего места, она повторила:

– Всем разойтись. Сейчас же.

И мы подчинились. Мы медленно собирали вещи, напустив на себя, хоть и без особого успеха, вид крайней деловитости, а сами смотрели на Марка, который так и рыдал на полу. Все уже потянулись к двери, когда я заметила, что Дейн топчется на месте, видимо, желая остаться. Но Лидия отрицательно покачала головой, и он вышел в коридор, где все пялились друг на друга дикими глазами. Мы расходились по комнатам в молчании. Что говорить? Что делать? Мы не знали. Никто даже не мог объяснить, что только что случилось.

– Это было тяжело. Никогда не видел ничего подобного. – Голос Стива прорезал тишину.

– Если тебе было тяжело, подумай, каково ему, – резко оборвал его Дейн. – Да нам и вполовину не досталось, ты, педик.

– Господи Иисусе, – начал оправдываться Стив, – я же не имел в виду ничего такого.

Но Дейн прошел мимо него, и больше уже никто ничего не сказал. Мы отправились каждый в свою комнату, как нам было приказано.

* * *

За ужином Марка мы не видели. К этому времени почти все знали о случившемся и все ждали его появления. Когда на пороге столовой показался один Адам, ученики, все еще стоявшие в очереди за своей порцией, принялись перекидываться взглядами и перешептываться с теми, кто уже уселся за стол и приступил к своим макаронам с сыром и сосисками, а также зеленой фасоли и консервированным грушам.

– Гони подробности, – сказала Джейн Адаму, когда он уселся рядом с нами. На тарелке у него лежала порядочная порция комковатых, неестественно желтых макарон и розовые куски сосиски.

– Я ничего не знаю, – ответил он. – Я вообще был ни сном ни духом, а потом, после евангелического дежурства, прихожу и застаю Рика и Лидию в нашей комнате, а Марк словно не в себе, не человек, а какой-то зомби. Сидит себе на кровати, а эти двое чуть ли не лежат на нем и несут какую-то пургу, а он в полной отключке. Что все это значит, кто-нибудь может мне объяснить?

– Что они ему говорили? – поинтересовалась я.

– Да обычную чушь. Что все будет хорошо, что он осознал свой грех, а это всегда требует мужества, что надо отдохнуть и помолиться. Ни одного дурного слова, насколько я мог слышать.

Говоря все это, Адам продолжал накалывать макаронины на вилку. Обычно мне нравилось наблюдать, как он ест макароны с сыром. Он насаживал макаронину на каждый из четырех зубцов вилки, а потом подцеплял сосиску и только тогда отправлял в рот. Это занимало у него целую вечность. Но сегодня его тщательность меня раздражала.

Наконец-то все было готово, он откусил кусок и сказал:

– Мне мало что удалось услышать, потому что буквально через две минуты Лидия отослала меня к Стиву и Райану. И там уж я узнал о показательном выступлении, если, конечно, Стив не врет. Правда, что Лидия стояла на нем, когда он отжимался?

– Нет, не стояла. Поставила одну ногу и придавила его к полу.

– А вот нашей группе никто не доставил такого удовольствия. – Он состроил гримасу Джейн, словно это была ее вина. – Ты не можешь пройтись колесом или, может, знаешь другой трюк? – Он вернулся к еде.

– Раньше мне отлично удавалась крабья походка, – ответила она. – По полу и вверх по стене.

– Сгодится, – сказал Адам.

Я знала, что они просто дурачатся, как обычно, оборачивают все в шутку, потому что это место всех нас задрало, мы были сыты им по горло, почему бы не посмеяться, ведь мы, понятно, умнее тех говнюков, которые тут всем заправляют. Но на этот раз их подколки меня не на шутку рассердили. И разозлили. Наверное, все дело было в Марке, в том, что я видела его унижение, видела, как он рыдает, уткнувшись лицом в пол.

– А еще я немножко умею жонглировать. – Джейн подхватила миску, в которой лежали груши, и, запрокинув голову, выпила сок, цветом напоминавший вазелин. Утерев рот, она продолжила: – Может, попробовать в следующий раз?

– Попробуй, – заговорил было Адам, но я оборвала его:

– Было страшно. – Я говорила громче, чем обычно, пряча от них глаза. – Он совсем не владел собой. Тяжело было это видеть. Нет, поначалу было забавно, а когда Лидия не смогла заставить его сесть, то и просто здорово, но потом он уже не смог остановиться, и вот это было совсем не смешно.

– Хоть чуточку все-таки было, наверное, – заметила Джейн.

– Нет. – Я посмотрела ей в лицо. – Когда это происходит прямо перед тобой, то нет.

Лицо Джейн сделалось непроницаемым, но, видимо, на этот раз она либо не одобряла меня, либо сомневалась в моих словах, а может, и то и другое вместе.

– Думаю, я понимаю, – сказал Адам. – Наверное, все дело в том, что мы не видели этого, а то, что рассказывают, звучит так безумно, что просто невозможно принимать всерьез.

– Это и было безумие, – сказала я. – Настоящее.

Джейн так и просидела весь остаток ужина с независимым видом, но больше уже не заговаривала ни о крабьей походке, ни о жонглировании.

Перед сном Эрин попросила меня обнять ее, что я и сделала. И это было не так уж и плохо. Даже наоборот, довольно приятно. Потом она сказала, что будет молиться за Марка, и спросила, не хочу ли я помолиться с ней. И это было неплохо. Нет, не молитва, но то, что она отнеслась к случившемуся с некоторым уважением. Всяко лучше, чем просто зубы скалить.

Глава 18

На следующий день ни Марк, ни Адам не появились ни на утренней молитве, ни на завтраке, ни на занятиях. Где они – сказать не мог никто, даже Джейн. Я мельком увидела Адама во время обеда, но Рик тотчас обнял его за плечи, и они поспешно удалились в его кабинет, явно желая скрыться от посторонних глаз.

Пришло время групповой консультации. Стив, Хелен, Дейн и я уселись в кружок и ждали Лидию, чего раньше никогда не случалось. Тележка с напитками одиноко притулилась у стены, света в комнате не было, и никто из нас не спешил его включать. Рассеянные лучи полуденного солнца, которое всегда светит ярче в конце зимы и самом начале лета, пробивались внутрь сквозь большие окна на западной стороне. Так прошло минут десять, может быть, пятнадцать; за все это время между нами едва ли было сказано с десяток слов, а потом вдруг появились Лидия и Рик. Они взяли себе по стулу и присоединились к нашему маленькому собранию. Рик, правда, тотчас поднялся – щелкнуть выключателем, – и под потолком замигали флуоресцентные лампы, разгоняя мрак.

Рик развернул стул и оседлал его, словно ковбой, похлопал ладонями по пластиковой спинке, которая теперь находилась перед ним, и сказал:

– Тяжелый день.

По щекам Хелен тут же покатились крупные слезы. Она всхлипнула раз, потом другой, ее лицо тотчас пошло пятнами, и Лидии пришлось передать ей коробку с салфетками. За последние сутки она делала это уже второй раз, хотя не припоминаю, чтобы Марк воспользовался хотя бы одной накануне.

– Извините, – сказала Хелен, с силой сморкаясь в бумажный платок. – Сама не знаю, что это я.

– Не переживай, – утешил ее Рик. – Это совершенно естественно.

Судя по Лидии, ничего естественного в этом не было.

– Без сомнения, вчерашняя встреча оказалась для всех очень непростой. Представляю, что за ночь каждый из вас провел. Но нам нужно было побыть с Марком.

– И где же он? – спросил Дейн. В его неторопливом южном выговоре можно было различить ядовитые нотки, хотя вчера со Стивом он разговаривал куда враждебнее.

– Он в больнице в Бозмене, – отрезала Лидия. Рик покосился на нее, и она добавила, несколько смягчаясь: – Не вижу смысла это скрывать.

– К чему этот дешевый мелодраматизм, верно? – проговорил вполголоса Дейн, но достаточно громко, чтобы Лидия его услышала.

– Верно, – сказала она. – Совершенно ни к чему.

Всхлипы стали сильнее, но теперь коробка с салфетками лежала у Хелен на коленях, и она обрывала их, одну за другой, точно лепестки ромашки, пока не набрался целый ворох, в котором можно было утопить все лицо.

– Он пытался покончить с собой, да? – спросил Дейн. Именно это, видимо, пришло в голову большинству из нас, по крайней мере мне-то точно. Он кивнул в сторону Лидии. – Я знал, что дело труба, еще когда мы вышли из комнаты.

Этот язвительный упрек никак не вязался с ленивым выговором Дейна. Он рассказывал нашей группе однажды, что позволил сорокалетнему отцу троих детей трахнуть себя на заднем сиденье «Фольксвагена Джетты», чтобы раздобыть денег на дозу (без особых подробностей, естественно). Но даже тогда его манера растягивать слоги, строить фразу превращала эту историю в один из тех анекдотов, что рассказывают при свете костра, словно все это случилось с кем-нибудь другим. Теперь в его голосе не осталось и следа этой отрешенности.

Лидия не спешила с ответом. Она выжидающе смотрела на Рика, который все никак не мог подобрать нужные слова.

В конце концов он решился:

– Нет, не думаю, что это была попытка самоубийства, но он сильно поранился.

Я предположила, что преподобный Рик объяснится, все остальные, видимо, тоже на это надеялись, но он не стал, а Лидия не вмешалась, поэтому Стив уточнил:

– Так это несчастный случай?

Лидия подала голос:

– Нет.

Но не успела она договорить, как Рик сказал:

– Да… в каком-то смысле да.

– Это как? Да и нет одновременно? – спросил Дейн. – Что, черт возьми, это значит?

– Простите, – начал Рик, – должно быть, я сбил вас с толку. Я имел в виду, что Марк поранился непреднамеренно, то есть он был не в себе, когда это произошло. – Рик сердился на себя за то, что отвечает так уклончиво, ведь это было совсем не в его духе, поэтому он добавил: – Послушайте, вчера Марк был сбит с толку, да ведь вы сами всё видели. Он переживал сильные эмоциональные и душевные страдания и нанес себе физический вред, чтобы как-то облегчить их.

– Но это не выход, – резко и четко проговорила Лидия. – У Марка не сработало, и у вас тоже не получится.

Преподобный Рик перебил ее:

– Вам важно знать другое: мы отвезли его в больницу, и его отец уже с ним, прилетел из Небраски. Состояние Марка стабильное, он поправится.

– Это чушь какая-то! – сказал Дейн. Он сжал руки в кулаки и дважды ударил себя по ноге. – Хватит уже пичкать нас этой сказкой про белого бычка. Что именно он сделал? Если он не пытался покончить с собой, то что?

– От криков и ругани легче не станет, Дейн, – сказала Лидия.

Дейн презрительно фыркнул:

– Вот видите, и опять вы неправы, потому что, блин, мне теперь намного лучше. Мне от этого охренеть как хорошо, так что идите в жопу!

Не знаю, было ли дело в том, что обстановка накалилась почти до предела, или сама Хелен уже была на взводе, но вдруг из-за комка салфеток послышалось хихиканье. Очевидно, она потеряла контроль и не могла остановиться. Смех у нее оказался на удивление девчачий, точно у чирлидерши из фильма для подростков.

– Простите, – выдавила она, заходясь от хохота. – Ой, простите, никак не могу остановиться.

Тогда преподобный Рик выдвинул свой стул, встал за ним и, хлопнув в ладоши, объявил, что так не пойдет и, вместо того чтобы обсуждать ситуацию в группе, они с Лидией поговорят с каждым из нас по отдельности. Поэтому мы все, за исключением Дейна и Хелен, с которыми они побеседуют прямо сейчас, должны теперь разойтись по своим комнатам и ждать их. Лидия бросила на него такой взгляд, в котором явно читалось, что спонтанность этого решения ей вовсе не по душе, но я была рада выбраться оттуда.

Эрин-викинг дежурила по кухне, так что, когда я вернулась, в нашей комнате было пусто. Я повела носом: тяжелый спертый воздух, застарелая грязь, забившая фильтры, – так иногда пахнет в домах в конце зимы, если слишком долго не проветривать. Я приоткрыла окно и стояла в потоке свежего воздуха, пока меня не пробрала дрожь. Небо за горами хмурилось, наливались чернотой серые до поры тучи, точь-в-точь огромные ватные шарики, которыми тетя Рут только смыла вечерний макияж, все в пятнах от туши и теней для век.

Я села в кресло и откинулась назад, балансируя на двух ножках, а сама оперла ногу о край стола, чтобы не упасть. Мне следовало бы заняться испанским, но вместо упражнений я все думала, что же Марк мог сделать с собой.

Угадать, придет ли ко мне кто-то один или они заявятся вдвоем, я никак не могла, поэтому, когда примерно через полчаса Рик постучал в открытую дверь нашей комнаты – постучал один, – я обрадовалась.

– Привет, Кэмерон! Найдется минутка? – спросил он. Рик вел себя так, словно шел мимо и решил вдруг переброситься словом-другим, как будто это не он отправил нас по комнатам и велел ждать тоном, не терпящим возражений. К нему вернулась его обычная душевность, и мне сложно было уловить, скрывалось ли что-то под этой его ласковой приветливостью.

Я не знала, где он собирается расположиться, но он прошел в дальний конец комнаты к моему столу и дружески подтолкнул меня. Одно уверенное движение, и мое кресло опустилось на четыре ножки, а Рик смог дотянуться до кресла Эрин.

– Эй, ты разве не знаешь, что, если так сидеть, можно поломать ножки? – спросил он. – По крайней мере, так мне всегда говорила мама.

– Моя тоже, но, по-моему, это все вранье. Ничего они не ломаются. Я лично ни разу не видела.

– Твоя правда, – согласился он, а потом уже без всяких экивоков перешел прямо к делу: – Так ты хочешь о чем-нибудь поговорить?

– О Марке?

– О Марке, о том, что случилось вчера, о чем-нибудь?

– Он поправится?

Рик кивнул и заправил волосы за ухо.

– Думаю, да. Он сильно поранился, это серьезная травма. Восстанавливаться придется долго. И не только физически.

Говорить о Марке так было нестерпимо. Мне и хотелось, и не хотелось узнавать все подробности. В голове проносились жуткие картины библейских пыток, которым подверг себя Марк: то я представляла его с выколотыми глазами, то с раскинутыми руками, пробитыми гвоздями. От неведения становилось только хуже.

– Это случилось у вас на глазах? – решилась я. Если задуматься, так только хуже. Возможно, Марк хотел, чтобы они видели, насколько все его доконало, что уже было все равно, смотрит ли кто-то.

– Нет, он был в своей комнате, – ответил Рик.

– Но почему вы оставили его одного, если так беспокоились? – Мне не хотелось, чтобы вопрос прозвучал резко, но вышло именно так. Хотя я не жалела, что задала его.

– Хотелось бы найти хороший ответ, но, увы, мне нечего сказать. – Он сосредоточенно рассматривал свои ладони, водил пальцем по натертым от игры на гитаре мозолям. – Этот же вопрос мучает меня весь сегодняшний день.

Он помолчал. Я ждала, и Рик заговорил снова:

– Он совсем успокоился. Было уже очень поздно, когда мы отвели его в комнату. Адам спал. Мы с Лидией не сомневались, что Марк последует его примеру.

В разговоре опять возникла пауза. Невысказанные слова повисли в воздухе. Мои глаза остановились на фотографии Эрин и ее родителей в Музее живой Библии в Огайо. Семья собралась перед витриной, представлявшей Моисея на горе, все в шортах цвета хаки, футболки аккуратно заправлены, на лицах широкие улыбки. Целый год, глядя на это фото, я думала о том, какими счастливыми они здесь выглядят, как они рады собраться вот так вот, все вместе. Но теперь их улыбки вызывали ужас, такими они были фальшивыми, словно это не люди, а манекены, оскалившие пластиковые губы. У меня разболелась голова. Я повернулась к Рику и сказала:

– Я не знаю, о чем еще спрашивать. Или вы хотите, чтобы мы всё узнали, или нет. Какой смысл обсуждать, если вы что-то от нас скрываете.

– Что ж, я расскажу тебе, – сказал он просто, – если ты хочешь. Это, ах… – Он помолчал, болезненно поморщившись. – Мы с Лидией разошлись во мнениях по этому вопросу, но, думаю, важно оставаться честными со всеми вами, ничего не скрывать и не утаивать, чтобы не осталось места для слухов и сплетен. Но это очень неприглядно, Кэмерон.

– Ничего, пусть так, я потерплю.

Он кивнул:

– Да, но в этом нет ничего хорошего. Не надо бы тебе этого знать.

Я вспомнила, как Хейзел на пляже пыталась отговорить меня становиться спасателем. Логика та же. Только теперь я старше, а между тем моментом и сегодняшним днем много чего случилось.

– Вы только что сказали, что важно быть честным, а теперь идете на попятный, – возразила я. – Дейн прав, это сказка про белого бычка.

Он заправил прядь за другое ухо, хотя в этом не было необходимости.

– Этот Дейн умеет подбирать меткие словечки, правда?

– Вот опять. На колу мочало – начинай сначала.

– Вовсе нет, – запротестовал он. – По крайней мере, я не специально. Извини, очень трудно говорить об этом. – Он несколько раз глубоко вдохнул, а потом на одном дыхании выпалил: – Прошлой ночью Марк взял бритву и порезал себе гениталии, затем он облил раны отбеливателем.

– Господи Иисусе, – только и смогла выдавить я.

Рик даже не моргнул при этих словах.

– После этого он потерял сознание. Адам услышал, как бутылка ударилась об пол. Возможно, его разбудило падение Марка. Это Адам прибежал за мной, а потом помог нам с Кевином перенести Марка в фургон. Он был без сознания, совершенно обессилен. Марк, я имею в виду.

– Почему Адам не позвал Кевина?

Кевин был студентом колледжа и одним из ночных дежурных. Он приезжал два-три раза в неделю во время наших вечерних занятий и уходил обычно еще до завтрака, так что если не выходить в туалет или спать как убитый, то о его существовании вообще трудно было догадаться, как и о том, что кто-то заглядывает к тебе в комнату по ночам. Однажды он застукал меня, когда я пыталась улизнуть к Джейн и Адаму после отбоя, но он лишь проводил меня до моей комнаты и велел ложиться в кровать. Сомневаюсь, что он сообщил об этом нарушении правил Рику или Лидии.

– Он не смог его найти, – сказал Рик. – Думаю, Кевин был на кухне, делал себе сэндвич, и они просто разминулись. Он ужасно переживает.

– Почему вы не вызвали скорую? – спросила я, хотя сама уже догадывалась почему: гораздо быстрее отвезти кого-то в больницу, чем ждать карету скорой помощи. Ответ очевидный, но я не знала, что бы еще спросить, и мне не хотелось просто сидеть в тишине вместе с Риком, который и без того смотрел на меня непривычно тяжелым взглядом.

– Это заняло бы слишком много времени. Быстрее самим его отвезти.

Я кивнула:

– Да-да, об этом я не подумала.

– Все в порядке. Что-нибудь еще?

Я представила себе, как Адам просыпается от глухого удара пластиковой бутылки о ламинат, как в нос ему ударяет резкий химический запах отбеливателя, как он обнаруживает Марка на полу со спущенными штанами всего в крови, а вокруг него отвратительное месиво. А ведь Адам только глаза продрал, голова словно в тумане.

– Да вроде нет. – Мы немного помолчали, и я все же задала мучивший меня вопрос: – А как сейчас Адам? С ним все в порядке?

Рик растянул губы в странной грустной улыбке:

– Думаю, да, учитывая все обстоятельства. Могу заверить тебя, он не упустит случая поговорить с тобой об этом. Ему понадобится время, чтобы это переварить.

Это меня просто взбесило. До этого я не понимала, что чувствовала, просто оцепенела, была сбита с толку, но стоило ему сказать, что Адаму нужно «время, чтобы это переварить», как у меня в голове словно бомба разорвалась: меня мгновенно накрыло волной гнева и негодования. Меня распирало от злости на него и на это долбаное «Обетование Господне».

– Как, блин, вообще можно переварить что-то подобное? – Мой голос сорвался на визг. Так всегда было, когда мне хотелось заплакать, но от ярости я не могла выдавить ни слезинки, хотя рыдания уже где-то близко. Я ненавижу свой голос в такие минуты. – Нет, вы представьте: ты просыпаешься и обнаруживаешь соседа по комнате с кровавым месивом вместо члена. Какое задание Лидия придумает, чтобы осмыслить такой опыт? О, Адам теперь сможет написать это на своем айсберге. – Я словно с цепи сорвалась, и меня уже было не остановить, я говорила первое, что приходило мне в голову: – Вы, ребята, понятия не имеете, что вы здесь творите? Придумываете правила по ходу игры, а потом происходит что-то вроде этого, и вы притворяетесь, что у вас есть ответы, которых, естественно, и в помине нет, и это все гребаное притворство и фарс! Вы не знаете, что делать! Вы должны просто сказать: мы облажались! – Я орала и орала, но уже сама не помню что.

Рик не останавливал меня, не велел перестать ругаться или вести себя как последняя задница, не то чтобы он называл так кого-то, но сцену я и правда разыграла отвратительную, хотя все до последнего слова было истинной правдой. Нет, он не пытался прервать меня, или перевести разговор в другое русло, или оборвать, как сделала бы Лидия, окажись она на его месте. Меня это не удивило, потому что Рик умел сохранять спокойствие. Он сделал кое-что другое, и это меня поразило: он заплакал. Тихо, не пряча от меня лица. Он сидел на стуле, смотрел на меня, и слезы катились по его щекам. На этом моя гневная тирада и оборвалась.

– Я не знаю, что ответить тебе, Кэм, не сейчас. Прости меня.

И от этого мне стало совсем не по себе.

Рик не называл меня Кэм, да и никто в «Обетовании» не должен был еще больше маскулинизировать, как выражалась Лидия, мое и без того андрогинное имя. Конечно, Джейн, Адам или Стив иногда забывались и нарушали этот запрет, но старались не делать этого, если где-то поблизости маячили Рик или Лидия. Рик допустил такую оплошность впервые.

Рик и в самом деле был очень хорош собой, а в тот момент его лицо сияло нездешней красотой, возможно потому, что он не пытался защищаться. Бывают моменты, когда воздух словно вибрирует от эмоций, нервы оголены, а порог чувствительности снижается почти до нулевого, тогда в руках и ногах ощущается нестерпимый зуд, желание немедленно что-то предпринять.

Даже сейчас я не могу объяснить этого. Я встала и неловко обняла его. Мне пришлось склониться над ним, потому что он сидел; выглядело, конечно, по-дурацки. Через несколько секунд он встал и обнял меня в ответ.

В конце концов он отступил на шаг или два и, придерживая меня за плечи, сказал:

– Все шиворот-навыворот. Я пришел сюда, чтобы тебя приободрить, а это ты меня утешаешь.

– Ничего, мне теперь правда лучше.

– То, что ты расстраиваешься из-за Марка и задаешься вопросом, изменит ли это происшествие нашу жизнь в «Обетовании», правильно. Но я не могу тебе сказать. Мы позволим Христу привести нас к нашим ответам. В час сомнений нет лучшего советчика, ты согласна?

– Конечно, – ответила я, хотя вовсе так не думала. Он даже не пытался ничего мне объяснить, очевидно, он сам был растерян, начал плакать, стоило ему лишь признаться себе в этом, он не был уверен, сумел ли принести хоть какой-то мир моей душе, – вот почему я так сказала. Однако эти его слова были куда честнее всего, что они с Лидией, прикрываясь Христом, могли бы изобрести, чтобы справиться с ситуацией. Не стоило усугублять положение.

– Это многое для меня значит, – сказал он и снова притянул меня, чтобы еще раз обнять напоследок. – Спасибо, что разделила мой груз. Я знаю, тебе это нелегко.

– Это нелегко для всех нас. И мне не хуже, чем другим. Не я нашла его на полу.